Когда Аня впервые зашла в родительскую квартиру Лёвы в качестве «официальной невесты», она заранее репетировала улыбку. Не натянутую — тёплую, но сдержанную. Она тогда уже знала про Риту — старшую сестру мужа: живёт отдельно, ведёт «творческую мастерскую», очень любит братьевские детские фото, а ещё — традицию воскресных созвонов, где мама обязательно спрашивает: «Лёва, ты поел?» — будто время застряло где-то в выпускном классе.
— Наш Лёва не любит уксус в борще, — с порога сообщила Рита, не снимая шелестящего плаща. — Аня, не обижайся, это так, на будущее.
Аня кивнула, хотя борщ варила не она, да и с уксусом в семье Лёвы, кажется, никто никогда ничего не готовил. «На будущее» повисло между ею и Ритой как липкая ленточка — вроде украшение, но цепляется за волосы.
Весной первого года брака Рита создала общий семейный чат. Название было как знак над подъездом: «Мы — Романовы». В чате Рита присылала расписания семейных памятных дат, рассылала голосования — где делать «летний сбор» (на даче тёти Нади или в кафе на Набережной), а ещё — таблицу, которую называла «семейным фондом»: кто сколько ежемесячно вносит «на проекты и непредвиденные». Таблица была в облаке, доступ — у всех. Через неделю Рита написала: «Лёва, ты в этом месяце ещё не отметил перевод. Аня, я вижу у вас трата на «йога-студию» — круто! Но, может, разумнее часть перенаправить в фонд? Наши же проекты общие».
«Наши» — выделено жирным. Аня перечитывала сообщение и шевелила челюстью, как перед неприятной фотографией. Она работала в городском МФЦ, оформляла заявления по графику, где можно было отмерить чужие судьбы по талончикам. Её «проекты» были простые: накопить на новые окна, свозить Лёву на море, не ругаться по мелочам. Она написала: «Рита, мы подумаем, как лучше распределить». Поставила смайлик с ладошкой. Рита мгновенно ответила сердечком и «солнышком».
Летом Рита позвала «на презентацию». В маленькой студии пахло воском и корицей. На столе — свечи с ярлыками ручной работы: «Сенокос», «Кофейная лоджия», «Восемь утра». Гости, главным образом знакомые Риты и их знакомые, восторженно нюхали. Лёва сиял: «Вот это Ритка, с идеей!». После презентации Рита обняла его долго, чуть раскачиваясь, как в школьном коридоре. Ане сказала: «Лёва всегда верил в меня. В детстве мы поклялись, что будем друг друга страховать. Помнишь?» — она повернула голову к брату, и он быстро улыбнулся: «Ну!»
Через неделю пришло первое частное сообщение: «Ань, можешь попросить у Лёвы перевести мне 30? Воск подорожал, а у меня партия в работе, потом верну». Аня секретарским рефлексом уточнила: «Тридцать — тысяч?» — «Да-да, ты умничка».
Аня долго вертела телефон в руках, в голове как в ксероксе загудел план: «Договор займа? Расписка?» Она отправила Рите шаблон расписки, который когда-то печатала для соседки. Рита ответила спустя три часа: «Ты меня не узнаёшь, Ань. Ты же теперь семья. Бумаги — между чужими. Я не обиделась» — и смайлик, как лукавый глаз.
Лёва склонил голову: «Да ладно, ты чего. Ритка отдаст, она же всегда выкручивается». Так в семейной таблице появилась новая графа: «Ритины свечи — поддержка». В графе «возврат» пока светился ноль, но это никого, кроме Ани, не тревожило.
Осень выдалась шумной: день рождения свекрови, где Рита произнесла тост «за женщин, которые пришли в нашу семью, а не выросли в ней, и всё равно стараются». Слова прозвучали как бумажный стаканчик, сжатый чьей-то ладонью — без звона, но с хрустом. Тётя Надя сказала: «Зато хозяйственная, смотрите, какой салат слои складывает», — и Аня улыбнулась, хотя салат собирал Лёва.
Потом был новогодний семейный обмен подарками. Рита подарила всем одинаковые свечи «Новый путь» и тонкий конверт: «Семейный план на 12 месяцев». Внутри — распечатанная таблица с местами для галочек: «кто участвует», «кто организует», «кто отвечает». Напротив многих пунктов было от руки написано «Лёва/Рита». Напротив «май — отпуск» Рита приписала: «Рассмотреть совместный формат». Аня заметила, что её имя фигурирует рядом с «фотоальбом» и «чек-лист покупок». Она вздохнула и подумала, что к весне начнёт новую привычку — отвечать не сразу.
Весной второго года Аня узнала, что беременна. Лёва ходил по квартире с видом человека, который внезапно обнаружил, что у него будет два сердца на одного. Рита организовала флешмоб «девочки, делюсь опытом»: собирала истории мам в сторис, отмечала Лёву, писала советы о «правильных ритуалах». Она привезла коробку «самых полезных вещей»: солёные огурцы, странный травяной сбор «для крепкой энергии», книгу о «осознанном дыхании младенца» и записку «я — крестная by default». Аня тогда впервые почувствовала в себе вязкую усталость, как если босиком наступить в разлитый сироп.
— Можем ли мы… — начала она вечером, — ну, как-то обозначить границы с Ритой? Она хорошая, но я не хочу, чтобы…
— Ты просто устала, — мягко перебил Лёва, положив руку ей на живот. — Ритка с нами, это хорошо. Мы же все вместе.
Аня кивнула. «Мы же» — звучало как вечная формула, которую не принято переписывать.
Летом родилась Соня. Лёва плакал, как в кино, не скрывая. Рита ворвалась в роддом с шариками и курьером, который привёз планшет «с развивающими приложениями от нуля до…» Аня устало улыбнулась, планшет она прятала потом в комод, а комод накрывала пелёнкой.
Первый месяц был молчаливый, как раннее утро перед открытием магазина. Рита писала ежедневно: «Как наша девочка?», присылала голосовые про «мягкие методики сна», и однажды — таблицу с бюджетом «на ребёнка»: подгузники, вакцинация, «развивашки». В строке «кто оплачивает» она беззастенчиво расписала «Лёва — основной, я — часть на игрушки, Аня — мелочи». Аня перечитала, закрыла ноутбук и уткнулась лбом в ладони. «Это мы ещё даже с прививками не определились», — подумала она.
К осени Соня распахнула глаза на мир, а мир распахнул двери для Риты. Та приходила «на часок», оставалась до ночи и однажды поставила в прихожей два своих коробчатых рейла: «У меня завтра фотосъёмка коллекции свечей, нужна «натуральная» обстановка». Аня тогда тоже впервые вслух сказала: «А у нас сегодня «натуральный» педиатр». Рита улыбнулась: «Не напряжно. Я быстро-быстро».
Вечером, когда Соня спала, Аня опустилась на кухонный табурет и посмотрела на Лёву, у которого на щеке отпечатался восковой блёсток.
— Я правда стараюсь, — сказала она тихо. — Но иногда мне кажется, что в нашей таблице Рита вписала свои строки прямо на нашу жизнь.
Лёва пожал плечами, привёл аргумент, который любил с детства: «Зато весело». И накрыл её ладонь своей — тёплой, успокаивающей. Аня подумала: «Весело — это когда можно уйти в свою комнату и закрыть дверь. А наша дверь пока всегда приоткрыта».
Зима пришла как список — длинный, с пунктами и заметками на полях. И один пункт прозвучал так, что на нём оказалось неудобно стоять обеими ногами. Но это было уже после.
ЧАСТЬ 2
Зимой второго года Соня заболела первым своим настоящим насморком, и мир съёжился до размеров увлажнителя. Рита приезжала с имбирём и наставлениями. «Девочки, я создала семейный марафон «Здоровая зима»: ежедневные отчёты в чат, дверной коврик сушим вертикально, проветриваем строго по таймеру», — писала она, как начальник дружины гигиены. Аня отвечала смайликами, потому что спать хотелось больше, чем ссориться.
Когда Соня подросла, Аня стала брать подработки в МФЦ — чужие окна, чужие очереди. Весной третьего года она обнаружила, что с общего счёта списалось почти сорок тысяч: «реклама и продвижение». Назначение платежа выглядело, как тень возле шкафа — ты же сам туда не заглядывал, но знаешь, что оно там. Рита позже прислала голосовое: «Лёвочка, я случайно платила твоей картой — ну помнишь, ты мне дал тогда на фотосессию, я думала это моя. Я компенсирую! Только сейчас заказ горит».
Аня почувствовала, как внутри что-то встаёт из-за стола и смотрит на неё внимательно. Она написала: «Рита, пожалуйста, переведи в ближайшие дни. У нас аренда и врач». Рита отправила три сердечка и «ты меня видишь только через деньги».
В мае был тёщин юбилей. Аня готовила салаты, Лёва караулил духовку, Рита пришла с огромной коробкой с фальшивыми цветами, которые она назвала «вечными». За столом Рита вдруг подняла бокал: «Хочу сказать — Аня замечательная мама, хотя иногда выбор «не показывать ребёнка родственникам» выглядит спорно. Мы все скучаем!» — и улыбнулась так, будто признаёт, а не подковыривает. Мамин взгляд мазнул по лицу Ани, как по газетной заметке: «Это правда?» Аня отвела глаза и поняла, что Рита умеет складывать из фактов оригами нужной ей формы.
Летом грянуло странное. В почтовый ящик пришло письмо из налоговой: уведомление о регистрации «индивидуального предпринимателя по производству свечей» по адресу их квартиры. Аня перечитала три раза. Адрес — их. Имя — Маргарита Романова. Печать — настоящая. На телефоне Рита взяла сразу: «Ой, это формальность. Мне для гранта требовался фактический адрес мастерской, а мой арендодатель не дал согласие. Ты же не против? Никаких обязательств для вас. Плюс так «семейнее»!»
— Мы не давали согласия, — сказала Аня медленно, — и это не формальность. Это ответственность.
— Аня, ты говоришь будто чужая, — Рита вздохнула. — Ты же знаешь, я всё решу. Документы потом перенесу. Сейчас у меня этап подачи отчёта.
Лёва вечером слушал молча. Он облокотился на стену, как человек, который привык носить рюкзак, а его неожиданно упросили подержать чужой чемодан.
— Я поговорю с ней, — сказал он, — просто у неё сейчас… грант… сроки…
— А у нас — адрес, — отрезала Аня. — И Соня. И почтовый ящик с письмами. Я хочу, чтобы наши двери оставались нашими.
В конце лета был свадебный банкет двоюродной сестры. Огни, песни, шутки ведущего. На сцене он затеял «конкурс семейных историй», где каждый должен был рассказать «самую смешную бытовую ситуацию». Рита, не дав никому придумать, взлетела к микрофону и сказала: «Аня у нас любит порядок: у неё пластиковые папки для всего — даже для эмоций! Иногда кажется, что в неё смонтирован бухгалтерский калькулятор». Зал засмеялся, Лёва как будто съёжился, наклонился к Ане: «Ну это же шутка». Аня улыбнулась, как бывает, когда смотришь, как капает вода там, где только что стоял телефон.
Осенью Рита затеяла «прозрачный бюджет семьи»: открыла общий доступ к новой таблице, куда подтянула их банковские выписки через приложение, которое Лёва импульсивно установил: «Классная штука, показывает динамику». «Динамика» показала, что Аня покупала кофе после работы чаще, чем Рита считала правильным. В семейном чате появилось: «Аня, смотри, у тебя «кофе с собой» — 12 раз за месяц. Может, кофе варить дома?» — и смайлик «пчёлка-труженица».
Аня впервые не ответила. Просто поставила два пальца на виски, как на Paуse. Внутри, в том месте, где живёт интонация, появилась стальная рубка. «Меня не нанимали на должность «снабженца вашей общесемейности», — подумала она.
Зимой Рита объявила ещё одну новость: «Я запускаю курс «Свет в доме» — буду учить девушек запускать свои мастерские. Занятия — у вас, Ань, Лёва, удобнее, там свет и нейтральные стены. Это временно и не будет мешать». Аня прочитала и ощутила, как простор их комнаты мгновенно наполнился чужими невидимыми стульями. Она написала: «Нет. Наш дом — наш дом». Рита отправила голосовуху: сначала молчание, дыхание, потом тихо: «Я всё поняла. Когда вы нуждались, я была рядом. А сейчас вы закрываете двери. Ну… так тоже бывает». Голос оборвался на полуноте, как нитка.
На Рождество семья собралась у свекрови. Рита пришла позже всех, глаза блестели. Она обняла Лёву долго. При всех спросила у Сони: «Кого ты больше любишь — маму или дядю Лёвочку?» — и когда Аня спокойно ответила: «Мы такие вопросы не задаём», Рита вздохнула: «Ну да, у нас теперь всё — по регламенту».
В январе Аня начала собирать документы, чтобы официально поменять адрес регистрации ИП Риты. Она нашла форму заявления, распечатала. Положила на стол. Лёва сел рядом, взял её за запястье.
— Я поговорю, — сказал он. — Ей просто нужно время. Она не враг.
— Врагов проще, — ответила Аня. — Враги хотя бы не называют это «семейностью».
В феврале Рита впервые не вернула долг, не извиняясь. Она прислала фотографию своей студии: коробки, ярлычки, рейлы, чашка с надписью «я всё успею». Под фото — подпись: «Семья — там, где доверяют без бумаг».
Аня в этот момент варила Соне овсянку и думала, что доверие — как крышка от кастрюли: открывать можно, обжигаться не обязательно.
Весна началась внезапно: на кухонном столе появилась ещё одна кружка, которая не была их. Но это — уже в следующем.
ЧАСТЬ 3
Соня собирала в школу бумажный дом из аппликации и спрашивала: «А окна можно раскрасить цветными?» Сегодняшний день был как лист ватмана: слишком белый, чтобы на нём не хотелось провести линию.
На кухне пахло крепким кофе. Кофемашина, пачка зёрен, две кружки. Одна — с синей полоской, Лёвиная. Вторая — новая, матовая, с надписью «тут могла быть ваша идея». Аня взяла в руку новую кружку, перевернула и поставила обратно. В ванной на полке стояла ещё одна щётка — не их, и полотенце с биркой «МР». В коридоре — аккуратно прислонённый чемодан на колёсиках. Не скрытый, не смущающийся.
Рита вышла из комнаты Сони, держа в руках штатив. Волосы собраны небрежно, на лице — та самая улыбка, которая уместна в любой фотозоне.
— Ань, привет! Я вчера поздно, не стала будить. У вас такой свет утром — пожалуйста, не меняйте занавески на плотные, ладно? Сегодня у меня прямой эфир в девять, потом тихо, обещаю.
Аня смотрела, как Рита уверенно переставляет табурет, чтобы упереть штатив, как откидывает штору, не спросив. Внутри у Ани всё происходило в настоящем времени: сердце — здесь, дыхание — здесь, ноги — здесь, стол — здесь, телефон лежит, вибрирует, но не срочно. Прошлые месяцы наваливаются, как книги на полке, которую кто-то поставил под углом.
— Когда ты… — начала Аня, — решила… переехать?
— Да ты что, я не переехала, — Рита расхохоталась так светло, что у Сони дрогнули ресницы. — Просто у меня сложности с жильём. Хозяин студии поднял ставку на три месяца, а у меня деньги «висят» на поставках. Я здесь на короткий срок. И, честно, так классно снова быть вместе. Как в детстве: один холодильник, общие шутки. Мы же семья.
Лёва в этот момент засовывал рубашку в брюки и выглянул из спальни, словно из-за кулис: — Рит, это же мы обсуждали… — и осёкся, встретившись с Аниным взглядом.
Вчера вечером он сказал: «Она попросила на пару ночей. Совсем чуть-чуть». «Пара ночей» в лексиконе Риты обычно означала «пока не прояснится грант».
Соня надела рюкзак, подошла к зеркалу, покривлялась: «Я — кошка», — и убежала в прихожую за кроссовками. Рита уже кивала: «Слушай, я вечером приглашу маму, она так скучает. Сделаем домашние пиццы, я возьму начинку. У меня есть рецепт, который я вывела для курса: тонкое тесто, жара на максимуме, получается вау. Согласна?» — и не дождавшись ответа, пустила в ход телефон: «Мам, приезжай, мы все вместе, ну ты же хотела!»
Аня стояла и слушала, как в шкафу щёлкает дверца, как капает кран, как город за окном зевает. Пальцы нашли на столе письмо из налоговой, то самое, где адрес — их. Вчера она привезла с работы новую распечатку заявления, положила рядом ручку. Ручку кто-то отодвинул. Рита аккуратно поставила на это место вазочку с сушёным пампасом, которую принесла «для атмосферы».
— Я сегодня после школы веду Соню к ортодонту, — напомнила Аня. — Не надо никаких посиделок.
— А мы рано, — не заметила подвоха Рита, — я в шесть уже заканчиваю прямой и смогу помочь. Я же тётя, я хочу быть в участии. И, Ань, я добавила тебя модератором в чате курса — ты такая дисциплинированная, нам нужен человек с папками. Не благодари!
Лёва встал между ними, как переносная ширма. Мешкался, собираясь с фразой, держал телефон, который вибрировал — наверняка, мама отвечает «ура, пицца!». Вибрация перетекала в кухонный стол, а от стола — в Анину руку. Она опустила взгляд на Соню: та пыталась застегнуть «молнию» на куртке, которая вечно цеплялась за подкладку.
— Сонь, дай помогу, — сказала Аня, присела, дёрнула аккуратно, молния пошла.
В прихожей зазвенели ключи — в замке, чужая смелость. Аня успела подумать: «Она уже дала ключи маме? Или Лёва?», но щёлкнул только верхний замок — это Соня, привычно проверяющая.
Рита тем временем разместила на столе штатив, надела на объектив микрофон-петличку, присела, примерилась к свету телефона. И вдруг повернулась к Лёве: — Ну что, брат, поможешь отвезти полки на склад вечером? У меня в хранилище новая ячейка. Я заказала классные ящики.
— Вечером у нас врач, — напомнила Аня, но Рита уже махнула: «Разберёмся! Мы же всё успеем».
Ане стало ясно, как устроена Ритина уверенность: она перекраивает траектории, как раскрой ткани, а потом удивляется, почему подол у кого-то выступает. И ещё — почему кто-то не улыбается на примерке.
В девять ровно Рита включила эфир: «Девочки, всем доброго утра! Сегодня говорим о том, как свет в доме делает нас богаче! Расскажу на примере — тут у меня идеальная кухня, небесный свет справа…» В кадр попала Анина кружка. Рита наклонилась к экрану: «Ой, видите? Кружка «тут могла быть ваша идея». Я люблю такие вещи, они напоминают, что дом — это пространство соавторства…»
Слово «соавторство» ударило по Аниной груди, как холодная вода. Соавторство — когда обоюдные согласия, договорённости. А у них — мышечная память чужих шагов.
Соня обняла маму и шепнула на ухо: «А тётя Рита будет жить у нас всегда?» — так тихо, будто рассказывает секрет кукле.
Аня посмотрела на Лёву. Он стоял в дверях, сжал телефон, на экране мигало: «Мама: уже в маршрутке!». У Лёвы было то выражение, когда он в детстве не успевал выбрать, в какую кружку налить чай — Ритину или мамину, и ставил чайник между.
Аня почувствовала, как поднимается волна — не крик, нет. Слова шли не с высоты, а из земли под ногами, рывком, будто давно уже подкоркой написаны. Она положила письмо из налоговой сверху на вазочку с пампасом, чтобы той стало неудобно стоять. Окно было приоткрыто, воздух шевелил бумагу.
И тогда она сказала — уже сейчас, ни в прошлом, ни в будущем, а в этом утре, где кофе пахнет крепко, штатив упрямо щёлкает, а ребёнок держит рюкзак как щит:
— Интересно, а когда мы обсуждали, что будем жить втроём? — недовольно спросила Аня мужа.
После её вопроса возникла тишина. Не пауза — именно тишина: как в лифте, который идёт меж этажами и на секунду забывает, зачем ему веревки и кнопки. На экране телефона Риты крутились сердечки эфира, бежали комментарии: «какая уютная кухня», «тётя — это святое», «дом — это коллектив». Лёва сцепил пальцы в замок, будто собирался молиться небу бытовых компромиссов.
— Девочки, — Рита наклонила микрофон к груди, выключила звук, — ну давайте без театра. Сейчас эфир, потом все обсудим. Ань, не горячись.
— Я как раз не горячусь, — ответила Аня спокойно. — Я просто наконец слышу себя.
Соня переступала с ноги на ногу у дверей — как солдатик, которому выдали сапоги без шнурков. Аня подала ей рюкзак, ключи, шапку; шёпотом пересчитала: дневник, контейнер с обедом, маска для музыки (папирусно-зелёная, с облаком). Лёва дернулся: — Я провожу… — и остановился, увидев, как Аня поднимает взгляд: «Проводи дочь». Слово «дочь» щёлкнуло как замок — родной, свой.
Когда дверь за ними закрылась, Рита снова включила звук эфира и улыбнулась: — Простите, мы тут собираем ребёнка в школу — семейный вайб! — и подмигнула в камеру. Её голос рассыпался в телефонах двадцати двух незнакомых людей, которых Аня не приглашала к себе на кухню.
Аня села напротив, не посягая на кадр. Взяла письмо из налоговой. Её пальцы держали бумагу как чашку, из которой уже выпили — пусто, но горячо.
— Рит, — сказала она, — у тебя есть час. До того, как мама приедет на «пиццу», ты подписываешь заявление об изменении адреса ИП и переносишь свою «короткую» вещь из нашего дома. Я нашла форму, всё подготовила. Я помогу тебе мне не помогать.
Рита приподняла бровь: — Ты меня ставишь перед фактом в прямом эфире? Впечатляет.
— Я ставлю тебя перед фактом у себя в квартире, — ответила Аня, — а эфир — твой выбор.
В камере у Риты мигнуло уведомление, лицо её на секунду стало плоским, как маркированный список. Затем снова — губы, скулы, уверенность. — Девочки, — сказала она в эфир, — извините, тут маленький офлайн-перерыв, вернусь позже с суперполезным чек-листом!
Микрофон щелкнул. Рита перевела дыхание.
— Ань, мы же семья. Ты меня выставляешь? — она произнесла это без слёз, сухо, как всё, что звучит заранее продуманно. — Я не паразит, я строю дело. Лёва обещал поддерживать. Он обещал мне это ещё в детстве, — и она глянула на дверь, где только что исчез брат. — У нас было правило: тот, кто раньше стал на ноги, даёт руку тому, кто ещё лезет.
— Я не прошу отрубать тебе руку, — сказала Аня, — я прошу не ставить на наши плечи свою витрину.
Телефон Риты завибрировал. «Мама: уже в автобусе». Следом ещё одно: «Катя SMM: я подъеду к девяти тридцать, возьму свет».
— Какая Катя? — спросила Аня автоматически.
— Катя… ну… Катька, — Рита пожала плечами. — С твоего курса по документации? — И тут же, будто вспомнив вкус чужого яблока: — Ах да, эта Катя — бывшая Лёвы. Мы отлично работаем. Она — профи, без обид.
Слово «бывшая» отозвалось не ревностью — холодком, как от окна, прикрытого тюлем: тянет, но не продувает. «Профи без обид» — формулировка, которая годится для сметы, а не для кухни. Аня не успела ответить — в дверь позвонили.
На пороге стояла свекровь. Шефский взгляд, четырёхугольный контейнер с тестом, три пакета с сыром, грибами, перцем. — Я пораньше, — заявила она, будто репетировала в автобусе. — Чтобы тесто успело подойти. Люблю, когда всё дозревает.
Рита взвизгнула: — Мам, супер! Мы устроим уют, у меня уже эфир про свет в доме…
— Про свет или про покой? — вмешалась Аня ровно. — Сегодня без эфиров. У нас официальный вопрос. И, пожалуйста, мама, кухней распоряжаюсь я. Перцы — сюда, руки — моем. Телефон — убираем.
Свекровь не растерялась: — Какая категория командного стиля у нас сегодня? — но телефон всё-таки убрала. — Рит, помогай дочке… — и оговорка, будто до этого был другой сценарий: — ну, не дочке… ну, вы поняли.
— Мы не поняли, — спокойно сказала Аня. — «Дочка» у вас одна. У меня имя есть.
Свекровь вздохнула, но промолчала. Её взгляд поплыл к вазочке с пампасом и письму, накрывающему её, будто крышка. — Это что? — спросила она, и Аня протянула документ. Свекровь прочитала молча, по губам. Перевела взгляд на Риту: — Это правда? По нашему адресу?
— Мама, это было временно. Временно — значит не навсегда. Не драматизируй.
— Я не драматизирую, я считаю, — свекровь кивнула на Аню, — она права. Адрес — как фамилия: не на прокат.
Пауза оказалась такой странной, что в неё легко вошла Катя. Высокая, с аккуратно собранными волосами, с сумкой для света и словами «Привет», сказанными так ровно, будто лимон разрезали идеальным ножом.
— Извините за вторжение, — сказала она. — Мы быстро снимем, я уйду. Рита, план такой: приветствие, сторителлинг, захват внимания, призыв к действию. Свет — вон туда.
— Катя, — Аня не повысила голос, — съёмок не будет. Сегодня здесь семейная встреча. Если зайдёте на чай в другой день — я не против. Сегодня — нет.
Катя секунду держала паузу, потом посмотрела на Риту. Та заулыбалась: — Кать, посиди у мамы внизу в машине. Я сейчас всё… — И обернулась к Ане, тихо: — Ты делаешь мне плохо из принципа.
— Я делаю нам всем лучше из границ, — сказала Аня.
Вернулся Лёва. Его лицо было как загнутый угол страницы — что-то хотел запомнить, что-то — догнуть обратно. Он увидел Катю, медленно моргнул: — Привет. Давно… не виделись.
— Работа, — ответила она, чуть улыбнувшись. — Я в машине.
Когда дверь закрылась снова, Рита положила руки на стол: — Давайте «совет». Раз мы уже все.
— Отлично, — кивнула Аня, — у меня есть три пункта.
Она вытащила папку. Внутри лежали: готовое заявление для налоговой, распечатка правил ТСЖ о несанкционированной деятельности и их копия договора аренды (с пунктом о «коммерческом использовании площади»). Рита закатила глаза, но в уголках рта мелькнуло что-то — то ли уважение к сборке, то ли тревога от того, что сборка не её.
— Пункт первый, — сказала Аня. — Адрес — меняем сегодня. Я еду с тобой. Если нет — завтра еду одна с заявлением о нарушении. Пункт второй: вещи — ты увозишь. Не «пока». Увозишь. Пункт третий: бюджеты — закрыты. Таблицы — твой инструмент, не наш образ жизни. Все переводы — только по договорённости и только через меня.
— Ты ставишь меня в ряд с мошенниками, — Рита не выдержала. — Я твоя… — она чуть запнулась, — я его сестра.
— Если б ты была злоумышленником, было бы легче. Тебя любить легче, чем от тебя защищаться. Но я — защищаю, — сказала Аня. — Это не ультиматум. Это условия, чтобы мы все могли встречаться и не ненавидеть запеканку.
— Запеканку? — свекровь решила, что шутка разрешена. — У нас пицца.
Лёва сел. Сложил ладони домиком — смешно выходит, когда дом горит. — Я… — начал он. — Я говорил Рите про пару ночей. Я думал, это спасёт ситуацию. Я ошибся. Рит, — он повернулся к сестре, — ты не можешь жить у нас. И адрес… — он кивнул на лист, — надо менять. Сегодня.
Рита вцепилась пальцами в край стола, как в парапет у реки. — Ты сейчас при ней это говоришь? — спросила тише. — При ней?
— При себе, — ответил он.
Телефон пискнул у Ани. Сообщение из школы: «Соня забыла тетрадь по математике, можете принести?» Такая смешная, небьющая просьба в день, когда бьётся всё остальное. Аня встала.
— Я отнесу тетрадь, — сказала она. — Потом едем в инспекцию. Без сторис.
— Я поеду, — сказал Лёва. — Вместе.
— Нет, — покачала головой Аня. — Ты останешься. Ты сегодня будешь жить в настоящем времени: мама приедет с пиццей, Катя сидит в машине, Рита собирает вещи. И ты, как взрослый, проследишь, чтобы вещи действительно уехали. И чтобы ключи — вернулись.
Слово «ключи» прозвучало как гвоздь. Свекровь машинально взглянула на связку в прихожей. Рита улыбнулась так широко, будто услышала чужую ошибку в диктанте:
— Ключи? Ты забираешь у меня ключи от дома брата?
— От моего дома, — уточнила Аня.
В дверь снова позвонили. Часто, быстро — как если кто-то уже тянется к звонку второй рукой. На пороге стоял курьер с серым конвертом и бланком: «Для Маргариты Романовой. Срочно. Под роспись». Рита расписалась, распечатала. Лист пах типографской краской. «Уведомление: в связи с проведением выборочной проверки хозяйствующих субъектов по адресу…» — Рита заморгала. — «Просим явиться…» — она сглотнула. — Сегодня.
— Ну вот, — сказала Аня, впервые не сдержав облегчения. — Синхрон.
— Это подстава, — Рита подняла взгляд. — Ты их вызвала.
— Проверки не вызывают, их назначают, — ответила Аня. — Но мы едем. Сейчас. И с заявлением — тоже.
Свекровь положила руку на плечо Ани. Тяжёлую, взрослую руку. — Я останусь с Лёвой. Мы справимся. — И добавила, глядя на Риту: — Дочь, ты сильная. Но сила — это не когда везде успеваешь, а когда умеешь выходить. Честно.
Рита опустила глаза. В её телефоне мигнул новый комментарий под утренним эфиром: «так здорово у вас, прям семья мечты». Она усмехнулась: мечты у всех разные. Кто-то мечтает о свете, кто-то — о двери, которая изнутри закрывается без скрежета.
Они с Аней вышли в подъезд. Воздух пах пылью и краской — в третьем подъезде недавно красили перила, краска легла полосами, как будто кому-то дрожала рука. Катя, сидевшая в машине, опустила стекло.
— Я отвезу, — сказала она, — быстрее будет. Я помню дорогу в инспекцию, раньше туда адрес меняла для заказа. Садитесь.
Аня секунду смотрела ей в лицо. В этом лице не было издёвки: только компетентность и тот самый «профи без обид». Рита уже тянула руку к ручке задней двери.
— Поехали, — сказала Аня.
Машина тронулась. В зеркале заднего вида их окна казались чужими, квадратным ртом, который ещё не решил, крикнуть или позевать. Катя вела уверенно, Рита печатала что-то в телефоне — то ли пост «сложный день предпринимателя», то ли опрос «на чьей вы стороне». Аня смотрела на экран своего телефона: сообщение от классной — «не переживайте, тетрадь нашлась». Она улыбнулась и подумала, что иногда находят не то, что ищут.
Инспекция встретила коридором с табличками и разноголосьем. Очередь шевелилась медленно. Рита стояла ровно, как ученик на линейке. Аня достала ручку. Положила на стол заявление.
— Подпиши, — сказала она.
Рита подняла взгляд. В нём промелькнуло — на секунду — что-то старое, возможно, тот самый «детский код поддержки». — Если я подпишу, — спросила она, — ты не отвернёшься от семьи?
— Если ты подпишешь, — сказала Аня, — у нас появится шанс быть семьёй. Не декорацией, не витриной, не «коллективом». Семьёй. С границами и уважением.
Очередь двинулась. Рита взяла ручку. Долго вращала, как будто пыталась согреть металл. Потом поставила подпись. Без flourish, без сердечка, без «by default».
Когда они вышли на улицу, снег начинал таять — такой, который падает поздно и по дороге превращается в воду. Телефон зазвонил у Ани. Лёва.
— Ну? — спросил он.
— Мы подписали, — сказала Аня. — Ты?
Он помолчал. — Я… — в трубке послышался шорох пакетов, голос мамы, Соня «ма-аам, смотри, я пятёрку получила», и Ритин смех — ещё из дома? Нет. Это телефон подложил чужую запись, память играла. — Я собрал её вещи, — наконец сказал Лёва. — Ключи… — он запнулся. — Рит говорит, что ключи — её детство. Я сказал, что детство — это не брелок. Она положила связку на полку. Если честно — я еле стоял.
— Я тоже еле, — ответила Аня. — Мы едем домой.
— А ты… останешься? — спросил он почти шёпотом.
Аня посмотрела на Риту. Та сидела на заднем сиденье, уткнувшись лбом в стекло. Катя молча смотрела на дорогу, как человек, который не вмешивается в чужие штурманы, но знает, где ямы.
— Я зайду, — сказала Аня. — А дальше — посмотрим.
Они поднялись. В квартире пахло дрожжами и перцем — свекровь уже раскатывала тесто. На столе лежала связка ключей — как металлическая паутина, из которой кто-то наконец-то выпутался. Соня бежала навстречу с тетрадью, в которой накриво, но гордо, стояла цифра «5».
— Мам, мы пиццу! — крикнула она. — А тётя Рита будет жить у нас?
Аня сняла куртку. Посмотрела на Лёву. В его глазах не было готовых решений: только усталость и какая-то новая пустота, где могло бы вырасти нужное.
— Мы сейчас будем есть, — сказала Аня дочери, — а жить — будем решать. Вместе.
Рита вошла следом. Поставила на комод коробку с остатками своих ярлыков и пакет с пампасом. Посмотрела на связку ключей. Протянула руку — не к ней, к письму из налоговой, и вдруг засмеялась безрадостно: — Ну что, «семейный марафон» отменяется?
— Марафон — да, — сказала Аня. — А ходить — нам по-любому.
Свекровь положила пиццу в духовку. Тепло пошло по кухне, как слово, которое кто-то наконец-то не побоялся произнести. Катя тихо сложила стойку и ушла, не хлопнув дверью. Лёва открыл окно на проветривание — и впервые за долгое время не спросил, по таймеру ли.
В чат «Мы — Романовы» в этот момент упало новое сообщение от тёти Нади: «Кто будет вести майский сбор?» Рита поставила сердечко, но ничего не ответила. Аня тоже промолчала. Лёва вышел из чата на пару часов — не демонстративно, просто устал.
Звонок в дверь раздался ещё раз — короткий, настойчивый. Аня переглянулась с Лёвом. Он пошёл открывать.
На пороге стоял председатель ТСЖ с папкой и двумя листами: «Жалоба от соседей на запахи воска… и, кстати, у вас заявка на замену замков подъездной двери, подпись нужна». Он улыбнулся вежливо: — Ну что, разберёмся? У нас тут общий дом.
Они посмотрели друг на друга, и каждый более-менее понял, что «разберёмся» — это не одно действие, а путь. Длинный, с поворотами. И пока никто не понял, кто какой поворот примет.
Аня вернулась на кухню, где тесто начинало подниматься. Она поставила таймер — не потому, что так надо, а чтобы хоть что-то в этот день шло по звуку. Рита присела на край стула, сняла с телефона микрофон и положила рядом. Лёва опёрся ладонями о стол, как о перила. Соня, заметив ключи, нарисовала на бумажке дом и два окна, а третье обвела пунктиром.
Третий прямоугольник дрожал от её карандаша. Никакой подписи под ним ещё не было.
Весна растянулась, как жвачка — тянется, тонко, а вкус то есть, то пропадает. Рита вывезла коробки, сдала заявление, в чате «Мы — Романовы» стало тихо. В тишине шевелились только «подписчицы»: на её странице шёл марафон «Свобода в своём доме». Без имён, без адресов, но легко узнаваемо: «некоторые женщины любят папки». В комментариях писали: «держись», «родственники — те ещё токсики», «сестра всегда важнее чужой». Аня закрыла профиль Риты у себя — не из мести, из бОльшей тишины.
В ТСЖ после председателя пришла комиссия: посмотрели вытяжки, записали запахи, пообещали «профилактическую беседу». На кухне снова было слышно, как пахнет суп — а не «кофейная лоджия». Вечером Лёва сказал: «Спасибо», и это «спасибо» было короткое, без украшений, как спичка.
Рита не исчезла — изменилась траектория. Она стала появляться дозированно: привозила Соне книжку о космосе (хотя они договорились пока не покупать «энциклопедии на вырост»), приносила пазлы «развивающие», присылала в личку голосовые: «Ань, у нас в субботу семейный сбор на даче тёти Нади. Без напряжения. Я договорилась провести там открытый урок по свечам — просто для атмосферы. Заодно поговорим спокойно, без камер». Слово «без камер» она произнесла таким тоном, как будто это уступка.
— Поедем? — спросил Лёва вечером. Он стал больше спрашивать, меньше предлагать. Это радовало и злило одновременно — как новая рубашка, которая сидит по плечам, но натирает подмышкой.
— Поедем, — сказала Аня. — Только Соню из кадра — вон. И без денег «на общие нужды» в банке для чаевых.
Соня тем временем обрела в классе новую подружку и вдруг начала сравнивать: «А у Лизы две бабушки на подхвате, а у меня одна. Почему тётя Рита не может меня забирать после школы?» На это у Ани был ответ от школы: «Список доверенных лиц — только родители и дедушка». Рита, узнав, прислала целый набор смайликов: «вы всё контролируете». Аня убрала телефон в ящик стола и пошла подписывать разрешение на экскурсию.
В день дачного сбора небо было белым, как экран. На станции тянуло весенней канавой и дымом. Тёти и дяди выгружали банки, зелень, кастрюли, у каждого — свои любимые блюда, свои претензии к чужой соли. На крыльце дачи уже стояли три высоких подсвечника и стол с карточками: «мастер-класс в 15:00», «круг благодарности в 17:00». Рита в льняном сарафане летала между столами, кричала оператору: «Ставь ниже! Нет, ниже! Мы же потом это смонтируем в общий ролик для семьи!» и, встретив Аню, обняла крепко — почти честно. Почти хватало.
— Я обещала: без обзоров, — напомнила Аня, показывая на телефон.
— Это — для архива, — шепнула Рита. — Только для своих.
Свекровь, хлопотавшая с пирогом, сказала: «Сегодня без споров. Пожалуйста». Тётя Надя, хозяйка дачи, выдохнула: «Смотрите мне, стеклянные банки — мои, не перепутайте», и подмигнула Соне.
Сначала всё шло по плану: шашлыки, рассказы про школярку внучатого племянника, компот с кусочками яблок. Рита держалась в рамках: «девочки, подойдите к столу, кто хочет — поучимся, кто не хочет — просто понюхаем, ага?» Соня повела носом, Аня мягко усадила её на скамейку: «Смотри, вон лягушка, настоящая мастерская — в пруду».
После обеда Рита вывела «круг благодарности». Родственники еле удержались от шуток, но уселись. Она заговорила — красиво, поставленно: «У каждого в семье есть роли. У кого-то — роль сердца. У кого-то — роль костяка. У кого-то — роль контроля, без которого дом разваливается…» взгляд скользнул на Аню. — «Давайте скажем спасибо друг другу». И тут неожиданно — подвела заключение: «И ещё — объявление. Мы с мамой решили восстановить родовую дачу. Я выиграла малый грант, нужен софинанс. Проект — общий, конечно. Детали — в буклете».
Буклеты, как птенцы, разлетелись по кругу. На обложке — «Свет Романовых: культурная мастерская на даче». Внутри — сметы, «уроки для местных», «праздники», «летний лагерь». В колонке «команда» — «Рита — куратор», «мама — хозяйка», «Лёва — координатор», «Аня — админ-поддержка и документы». Аня провела пальцем по своей строке. Единственная графа без вопросительного знака.
— А с кем согласовано? — спросила она спокойно.
— С семьёй, — ответила Рита так быстро, будто это самое очевидное в мире.
— Я — семья, — сказала Аня. — Я не согласовывала.
Лёва поднял буклет, вдохнул, выдохнул: — Рит, мы же… — он поискал слово, нашёл простое, — не договаривались. И денег у нас таких нет.
— Я не про деньги с вас, — Рита обиженно взмахнула рукой. — Я про участие. Про проект. Про имя. Ты же promised… — И замолчала, поймав взгляд Ани: «обещал в детстве».
Разговор начал распадаться на осколки. Родственники потянулись к кустам смородины, кто-то зашуршал тарелками, кто-то уставился в телефон. Тётя Надя встала между: — Давайте без «в детстве». Мы все выросли. Говорите про сегодня.
Слово «сегодня» всегда отзывалось болезненно. Сегодня — не вчерашние воспоминания, где всё мягче, и не завтрашние планы, где всё гибче. Сегодня — это чётко.
— Сегодня, — сказала Аня, — мы с Лёвой отдельно ведём наш бюджет. Сегодня наша дочь не участвует в съёмках. И сегодня дача — место отдыха, а не студия.
— Аня, — Рита отступила на шаг и сделала вид, что уступает, — ну хоть сторис благодарности. Без лиц. Я должна показаться как автор гранта. Иначе… — она заглянула в камеру, где отражалась толпа родственников, — иначе потом скажут, что я одна.
Слово «одна» прозвучало как нажим на тонкую струну. Свекровь вздохнула. Лёва сжал буклет так, что остались вмятины. Соня подбежала к лягушке, кликнула: «Ква!» Лягушка не ответила.
Рита поставила на стол переносной прожектор. В розетке под навесом торчала вилочка удлинителя, шумел чайник. На секунду запахло нагретым пластиком. Тётя Надя вздрогнула: — Это розетка старая, не нагружайте. — Рита махнула: «Мы на пять минут». Пять минут — у неё всегда были резиновые.
Лёва подошёл к щитку, выключил одну линию — перестраховался. Рита сжала губы, но включила прожектор в другую — тонкую, «временно проведённую». И тогда произошло то, что потом все пересказывали по-разному.
Сначала детский визг: Соня, гоняясь за лягушкой, зацепила шнур прожектора. Прожектор качнулся, ударился о стол с формами, пара свечных стаканов опрокинулась, воск пролился на скатерть. Огонь не вспыхнул — Аня заранее убрала спички в дом, зная Ритины привычки. Но в розетке коротнуло, тонкая линия запищала, лампочка моргнула и погасла. Запахло палёной изоляцией.
— Стоим! — рявкнула тётя Надя, как капитан. — Ничего не трогаем. Лёва, рубильник.
Лёва рванул к щитку. Рита инстинктивно подняла телефон — снять «неожиданный поворот». И в следующую секунду поймала Анин взгляд: жёсткий, ровный. Она опустила телефон. Нельзя было иначе.
Тишина вернулась — не как в лифте, а как в поле после грозы. Все целы. Воск на скатерти застыл ломким блином. Соня прижалась к Ане и прошептала: «Я не хотела…»
— Я знаю, — ответила Аня, и её голос был таким, каким он должен быть для ребёнка, — и это главное.
Рита стояла с прожектором в руках, как с гирей, которую внезапно поняла: та тяжелее её амбиций. — Ладно, — произнесла она неожиданно тихо. — Аня, твои правила. Сегодня — точно.
— Не мои, — отозвалась Аня. — Общие. Чтобы никто не горел.
Они убрали прожектор. Разговоры как-то сами восстановились. Свекровь, воспользовавшись паузой, пододвинула к Ане тарелку: — Ешь. Иначе потом голова будет шуметь не от ссор, а от голода.
К вечеру стало холодать. Рита собрала свои карточки, аккуратно сложила, подошла к Ане: — Слушай. По поводу ключей… Я правда вернула. Но можно один? Запасной. Я буду приходить, когда никого нет. Я тихо. Честно.
— Нет, — сказала Аня, так мягко, как умела. — Ключ — это не про «тихо». Это про «можно». У тебя — можно приходить, когда мы зовём. Остальное — нет.
— Значит, я — гость, — Рита вцепилась глазами в Анино лицо.
— Значит, ты — сестра, — ответила она. — Это больше, чем гость, но меньше, чем хозяйка.
Поздно вечером родственники разъезжались. На перроне пахло угольной пылью и липнувшими к пальцам семечками. Рита стояла в стороне, листала телефон. Лёва подошёл к ней. Разговор был негромкий, но по движению плеч было ясно — нелёгкий. Аня с Соней сели в другой конец электрички — возле окна, где худо-бедно дуло.
Дома Аня обнаружила в почтовом ящике открытку без обратного адреса. На ней — дом с двумя окнами. Третье — пунктир. Внутри был листок: «Семейные традиции — это то, что повторяют по согласию». Почерк безликий, типографский. Может, кто-то из родственников. Может, Катя, тихая «профи без обид». Может, и Рита — у неё хватило бы и пафоса, и самоиронии.
На кухне снова пахло дрожжами — свекровь оставила «про запас» шар теста. Аня посмотрела на Лёву. Он сел на табурет и сказал:
— Я сказал ей, что строить общий проект без тебя не буду. Что «детские обещания» закончились, когда я женился. Она сказала, что я предатель. Я сказал — что взрослый. Я не герой, Ань. Я боюсь, что завтра опять прогнусь. Но сегодня я сделал правильно. Наверное.
— Сегодня — да, — кивнула Аня. — Завтра — посмотрим.
Телефон пискнул: чат «Мы — Романовы» ожил. Рита выложила голосовое: «Дорогие, сегодня был трудный день. Я хотела как лучше. Понимаю, что зашла слишком далеко. Давайте так: я делаю отдельный чат для проекта дачи. Кто хочет — присоединяйтесь. Кто нет — просто приходите на варенье. И… пожалуйста, без травли. Люблю вас».
Под голосовым одна за другой появились реакции: сердечки, ладошки, пару «ха-ха». Тётя Надя написала: «Варенье — за мной». Свекровь — «мне важны вы все». Лёва лайкнул коротко. Аня ничего не нажала.
Ночью ей снился дом — с двумя окнами и третьим пунктирным. Она подходила, пыталась дорисовать, у неё ломался карандаш. Утром Соня спросила: «Мы летом к морю?» — и это был план без третьих лиц, без эфиров, без «кураторств».
— Если сможем, — сказала Аня. — Поедем втроём. — Оговорка вышла сама собой; она услышала и замерла. — Я имею в виду — мы с папой и ты. — На секунду слегка защемило от собственной фразы, как если наступить на шнурок.
Днём пришло письмо из инспекции: «Адрес регистрации ИП — изменён». Лист плотный, официальный, с печатью. Аня положила его в папку — не как символ победы, а как квитанцию на воздух. Ей хочется, чтобы он был её.
Вечером Лёва принёс два билета на детский спектакль: «Суббота, три часа». Аня улыбнулась. В тот же момент Рита прислала сообщение: «У Сони день рождения через месяц. Я придумала — устроим квест в музее. Я всё организую. Вы только придите. И… Ань, я правда тогда в эфире перегнула. Извини. Можно я сделаю без камер? Просто… пожалуйста».
Аня долго смотрела на экран. Внутри у неё было две кнопки — «да» и «нет». Ни одна не щёлкалась легко. Она написала: «План пришли на согласование. Камеры — нет. Подарки — обсуждаем. И, Рит, в качестве «куратора» будет Соня. Это её день».
Ответ пришёл сразу: «Окей. Поняла. Пошла писать сценарий (и выкидывать микрофон из рюкзака).»
Аня положила телефон, вышла на балкон. Вечер гудел, как труба в подвале — ровно и неизбежно. Где-то на детской площадке звенели пружины качелей. За стеной кто-то спорил о счёте в магазине. В соседнем окне женщина вешала мокрые простыни — аккуратно, по краю, прищепка к прищепке. У каждого — свой порядок.
В кухню вошёл Лёва, спросил: — Пиццу разогреть или яичницу?
— Пиццу, — сказала Аня. — Она вчера не успела — пусть сегодня дойдёт.
Он кивнул, включил духовку. Дверца издала мягкий щелчок, будто подтвердила: «Сегодня — это уже что-то». А завтра… Завтра снова придётся договариваться. Про квест, про подарки, про «пунктирное» окно. Про то, что границы — это не обида, а стенка детской кроватки: пока ребёнок маленький, она спасает. А потом — можно и без неё. Если научились не падать.
Телефон мигнул ещё раз: «Рита: сделала отдельный чат по даче. Не добавляю вас, пока сами не попросите». Это было на неё не похоже — или слишком уж похоже на новую версию «семейности».
Аня убрала телефон в ящик. На холодильнике висел Сонин рисунок: дом, две фигуры и кошка. Третья фигура — пунктиром. Соня подошла с фломастером и спросила:
— Мам, а пунктир можно просто стереть?
— Можно, — сказала Аня. — Или дорисовать. Главное — самим решать.
Фломастер скользнул по бумаге. Линия получилась кривой, но живой. И было неясно, кто именно там появится. Или не появится вовсе.
Дом мамы теперь мой