Света обожала домовые ритуалы — не те, что из глянцевых колонок, а свои, тихие. Подоконник, где всегда лежала полосатая салфетка с апельсинами по краям. Вешалка, на которую она первым делом вешала шапку Ильи — так легче было почувствовать, что он дома, даже если задерживался. Стакан в сушилке, припасённый под кефир на ночь. После свадьбы эти маленькие вещи сложились в узнаваемый рисунок, и Света была уверена: ещё год-другой, и узор станет ковром, по которому можно ходить, не задумываясь, как правильно. Она любила так — чтобы всё само собой, без лишнего треска.
Катя появилась в этом узоре сразу и ярко, как химический маркер. На свадьбе она щёлкала пальцами официантам, сбивала диагональ букетов на столах и говорила Илье: «Слушай, братик, держись, это всё шум, после первого танца сдуется». Света тогда смеялась — нервно и вежливо — и думала, что у каждого есть свои способы переживать важные даты. Катя была старше Ильи на полтора года, с громким смехом и такими глазами, которыми удобно смотреть поверх голов. «Мы с Илюшей всю жизнь вдвоём», — любила она повторять, как будто слово «всю» может быть длиннее общего будущего Светы и Ильи.
Первые месяцы брака прошли относительно гладко. Света работала в офисе районной библиотеки — планировала мероприятия, писала письма — и приезжала вечером домой, где пахло краской новой кухни и хлебом из ближайшей пекарни. Катя периодически заходила «на пять минут» — то флешку принести, то «взвесить в нормальных весах» коробку с тканью для её «маленького бренда сумок», то с мамой на громкой связи обсудить «семейный совет». Света всё списывала на близость: ну не умеют они без громкости.
Потом начались мелкие, но упорные занозы. Катя легко брала Илюшу под руку и увлекала в комнату: «Помнишь, мы в детстве обещали копить на своё дело? Мне тут нужен старт, как ты обещал». Сумма называлась аккуратно — «всего сто двадцать» — и тут же разбавлялась заботой: «Конечно, потом верну, ты чего. Мы же семья». Света слушала с кухни тёплую тягучую фразу «мы же семья» и думала, как возможно одновременно быть радушной и квадратной, чтобы внутри границы держались прямо. Илюша объяснял: «Это ненадолго, она всё закроет, потом нам легче станет, у неё хороший план». План оказался сеткой из мастерклассов, авансов, возвратов и сторис, где Катя пила кофе на фоне чужих кухонь и подписывала: «Дом. Работа. Любовь». На Свету смотрели знакомые по работе и спрашивали в коридоре: «Ты у неё в кадре потому, что хорошо живёте, да?» Света смущённо кивала. Ей казалось, что так и правда выглядит лад.
Через год после свадьбы они закончили ремонт. Света трогала пальцем стык плитки и ламината, как шов на платье, и гордилась: утянули ипотеку, нашли мастера у знакомых, выпросили у контролёра секцию стояка — теперь в ванной не свистит. И вот — первая пятница в новой кухне, они ставят на подоконник базилик в жестяной банке, и тут звонок. Катя катит внутрь тележку с коробками. «Склад, — говорит, — буквально на пару недель. Ткани, ремни, фурнитура. У меня там съёмка, а хранить негде. Ты же не против, Све-е-е-та?» Она произносит её имя, как длинную ноту: Све-е-та, — и улыбается так, будто от улыбки коробки сами уменьшаются.
Коробки не уменьшаются. Они растут. Через три недели от подоконника с базиликом остается щёлочка, через которую пробивается лист. Курьеры путаются в домофонах и звонят в дверь утром в субботу. «Это на два часа раньше, чем положено жить», — шутит Света, а сама считает в телефоне сроки возврата долга Кати и плетёт мысленно таблицу: кто кому должен за что. Илюша избегает уголков разговоров, как мокрых луж на дороге. «Она наладит, — говорит и смотрит на потолок. — Её всегда кидают, но она выправится». Света уголками понимает: его жалости на двоих не хватает, и один из них неизбежно промокнет.
Летом Катя регистрирует самозанятость. «Мне проще так, — ободряюще сообщает она, — адрес ваш поставлю, чтобы доставки не терялись. Я же рядом». Света сжимает в руках пакеты из магазина и ловит мысль, как комара: «Это же наш адрес». Потом отмахивается: не драка же за ящик с письмами, верно? Через месяц приходит странный конверт с гербом, где черным по белому напечатано: «Уведомление о возбуждении исполнительного производства». Фамилия в нём — Катина, адрес — их. Света держит бумагу, как горячий противень. Идёт к Илюше: «Это вообще что?» Он говорит: «Разберусь». Звонит сестре. Та вздыхает: «Ерунда. Штраф за рекламу, я его оспариваю, но у приставов свой музей скорости. Они всё делают на старый адрес. Сейчас исправлю». «Старый адрес — это наш?» — спрашивает Света и слышит в ответ усталое: «Да ты что, как маленькая. Это временно».
Временное, как часто бывает, прилипает к вечному. В подъезде появляются люди, которые ищут «пункт выдачи Катиных сумок», и не все понимают, что домашняя дверь — не касса. В чате дома кто-то пишет: «Квартира 178, вы или откройте нормальный пункт, или прекратите», и под сообщением ставят злые смайлы и лайки. Света пишет ровно: «У нас нет пункта выдачи», но её не слышат — алгоритм чата выбирает громких. Катя выкладывает сторис «Мои самые понимающие!», её репостят подружки. Свете хочется выключить интернет в радиусе двух кварталов и посидеть в тишине, чтобы вернулась простая мысль: дом — это где тебя не меряют лайками.
К осени Света решается на пограничную вещь. «Давай составим расписание, — говорит она Кате тоном библиотекаря, который уговаривает посетителя вернуть книги, — когда ты можешь заезжать, когда нет. И какие вещи ты оставляешь у нас, а какие — у себя. Ну хотя бы до конца года». Катя вскидывает брови: «Расписание? Свет, ты правда думаешь, что дома нужно расписание? Мы же друг другу близкие». И тут же прижимаются те самые слова — «близкие» — как монеты к стеклу салона: звонко, но не по делу. Илюша вжимает плечи и предлагает чай. Света записывает в блокнот: «Границы: не иди их просить, устанавливай».
В ноябре, в день, когда на кухонном окне упал первый снег и растаял даже не долетев до подоконника, Света нашла в прихожей на полке второй комплект ключей. Не их. На брелоке — маленький пластиковый утёнок. Она сразу поняла — Катя. Внутри поднялось чувство, похожее на то, как рвётся нитка, которую тянули слишком долго: звук тихий, а пустота после него — неумолимая. В этот вечер Света не стала говорить. Она положила ключи в коробочку из-под чая и спрятала на самую верхнюю полку шкафа. Её ладони дрожали, но это было то дрожание, которое предшествует новому порядку.
Праздники встретили их в знакомом режиме: шумные посиделки у свекрови, долгие тосты про «наш род», Катя — в платье в пайетках, яркая, как фейерверк, и всегда громче всех. Она рассказывала, как в подростковом возрасте Илюша «пообещал ей карьеру», и зал смеялся. Света видела, как муж улыбается, чуть смущённо, но без попытки возразить, и мысленно ставила галочки: «прошлое выше настоящего». Внутри потихоньку росло ощущение, что их дом превратился в перекрёсток, где слишком много перекладывают посылок с чужими адресами.
Когда в середине января в дверь позвонили трое неизвестных и спросили: «А Катя дома? Мы по объявлению, здесь примерка», Света не выдержала. На входном коврике остались следы от мокрых ботинок, куртки источали запах улицы, и дом вдруг стал похож на вокзал, где никто никого не ждёт по-настоящему, все — на минутку, по делу. Она улыбнулась профессионально, как на работе, и закрыла дверь перед носом «примерке». Потом достала коробочку с утёнком-брелоком и положила ключи на стол. Пора.
— Завтра поменяем замок, — сказала она Илье. — И напишем сестре, что приход по договорённости. И никаких адресов. У нас — дом. Не склад и не офис.
Илья молчал, перебирая шнурок на худи. Света услышала, как в коридоре капнуло с рукава на ковёр, и подумала, что любое решение рано или поздно промокает, но это лучше, чем бесконечные мокрые следы от чужих ботинок. Она включила чайник и впервые за последние месяцы сидела на кухне прямо, не прижимая плечи к ушам. Внутри какой-то винтик щёлкнул и встал на место — то ли маленькая победа, то ли начало большой драки. Пока было тихо. Но тишина, как она успела понять, у них редко задерживалась.
Замок поменяли в воскресенье утром. Мастер пришёл пунктуальный, в валенках и с коробочкой, где аккуратно лежали латунные язычки и винты в прозрачных пакетиках. Света сидела на табурете и держала миску с винтами — так спокойнее: когда что-то маленькое под контролем, кажется, будто и большое можно собрать по инструкции. Илья ходил из комнаты в комнату, проверяя, закрыты ли окна, хотя на улице было тепло для февраля и никакого сквозняка не обещалось.
Катя пришла в понедельник, как по расписанию, которого она не признаёт. Позвонила в домофон три раза подряд, а когда Света не открыла сразу — ключа-то старого у неё больше не было — позвонила Илье на мобильный. Тон был живой и удивлённый:
— Ты чего, братик, замок клинит. Открой.
Света вышла сама. Стояла между дверной цепочкой и табуреткой, внезапно вспомнив, какая у них тяжёлая входная — хорошая, противовзломная, выбирали долго. Кате не к чему было придраться.
— Мы замок сменили, — произнесла она спокойно. — Сообщи, когда хочешь прийти, чтобы кто-то был дома.
Катя откинула назад капюшон и сказала тихо, без театра:
— Он же мой тоже.
— В смысле? — Света сморгнула.
— Дом брата. Я там не гость.
Света почувствовала, как внутри у неё хрустнул ледок — не ломаясь, а просто сдвигаясь. Это был новый звук.
— Ты всегда гость. Даже у родных, — сказала она, стараясь не поднимать голос. — У гостей, кстати, бывает время визита.
Катя усмехнулась и достала телефон. За три минуты в семейном чате появилась её фотография с подписью: «Меня не пускают к брату. Наверное, я слишком много работаю». Свекровь позвонила почти сразу. Голос был растерянный, но тревогу она умела маскировать заботой:
— Девочки, вы чего? Светлана, ты же умница. Не доводите. Катя, перестань драматизировать. Илюша, измени пароль, чтобы сестра не видела ваш домофон… ой, не то сказала, устала.
Илюша кивал в трубку, как будто мать могла видеть его кивок. После звонка он обнял Свету, но обнял осторожно, как горячую кастрюлю за полотенце — вроде близко, а тепло не проходит.
Через неделю к Свете на работу пришло письмо. Курьер искал «Светлану Ильину (по мужу)» и смущался, потому что в библиотеке все Свету знали как отдельную фамилию. Внутри лежало уведомление: «по факту обращения вашей семьи по поводу незаконной коммерческой деятельности по адресу…» Света смеялась без радости: незаконной? Они-то как раз за закон. Оказалось, кто-то из соседей направил коллективную жалобу. Кто-то — это Людмила с пятого, у которой всегда пахло жареным луком и от которой никакая новость не ускользала.
— Мне не нужно ваше шоу, — сказала она Свете у лифта, не входя в приветливость. — У меня внучка внизу спит, а к вам курьеры в шесть утра. Вы там торговлю устроили? Привяжите наконец.
Света объяснила про замок, про границы, про то, что они против этого шоу больше всех. Людмила хмыкнула:
— Вы не против, вы безвластие развели. Мужчина должен сказать «нет». Или «да». А у вас «потом». От «потом» и щеколды ломаются.
Света шла домой и повторяла мысленно фразу «безвластие», как новую статью в библиотечном каталоге. Больно точное слово.
Март затянулся мелкими стычками. Катя перестроила тактику: не ломилась в дверь, зато ловко заходила со двора, когда Илья возвращался с работы — «я как раз мимо шла». Она приносила пирог в алюминиевой форме и ставила на стол так легко, будто всё равно придётся унести, а пока пусть пахнет корицей. Да, она больше не хранила груды коробок у них, но всё равно использовала квартиру как фон: «Я у братика», — подписывала сторис. И каждый раз описывала детскую историю: как Илюша в десять лет собирал для неё записки на школьный спектакль; как они вдвоём делили листок на два рисунка. Света слушала и ловила себя на том, что чувствует себя третьей у чужого семейного костра.
С деньгами было хуже. Илья стал уводить разговоры на кухню с закрытой дверью. Катя просила «подстраховать» ставку — то на аренду места под «мастерскую», то на возврат предоплаты, «потому что там путаница». Возврата долга за осень так и не было. В один вечер Света аккуратно разложила перед мужем на столе таблицу: даты, суммы, обещания. Она не повышала голос — только показывала строки.
— Мы не банк, Илья, — сказала тихо. — И не касса взаимопомощи без правил.
Илюша нервно водил пальцем по краю листка.
— Она переживает период, — повторил он чужой и привычный аргумент. — У нас тоже будут периоды.
— У нас сейчас период, — ответила Света. — И он почему-то называется Катя.
На следующий день Катя позвала их на день рождения матери. В ресторан «как человек, а не на кухне». За столом говорили неспешно. Свекровь приносила тосты про здоровье и про то, что «всякое бывает». Катя ловко переключала темы: то показывала, как у неё теперь упаковка «составлена грамотно», то вспоминала, как они с братом когда-то обещали «держаться за руку, чтобы не утонуть». Света улыбалась вежливо и удерживала себя за спинку стула, чтобы не сорваться наружу с простыми словами. Тишина тогда — отложенный скандал.
Скандал случился сам. В середине вечера в ресторан вошёл человек в строгой куртке с бейджиком «служба судебных приставов». Он не кричал. Он вежливо спросил администратора, потом подошёл к столу.
— Екатерина Ильина? По вопросу исполнительного производства. Вы не оплачиваете… — он перечислил цифры медленно, чтобы не перепутать, — …а адрес для корреспонденции указан: улица такая-то, квартира такая-то.
Все повернулись к Свете, хотя адрес был не её. Это был тот момент, когда Людмила с жареным луком где-то у себя счастливо вздохнула: правда подтвердилась. Катя гордо подняла голову:
— Адрес временный, я там просто… — она махнула рукой. — Это неважно.
Света почувствовала, как от головы к пальцам побежало тепло, сначала приятное, потом обжигающее. Она встала и очень ровно произнесла:
— Важно. Мы не ваш адрес. Мы — другой дом.
И тут же услышала, как шуршат за спиной «родственники, которые не вмешиваются»: тётя Нина зацепила скатерть, двоюродный двоюродный пожал плечами. Илья сглотнул и сказал приставу, что «разберутся за пределами зала». Пристав кивнул. Был в нём профессионализм человека, который видел такие сцены десятки раз и каждый раз оставлял людям возможность выйти достойно.
Вышли они не достойно. На парковке Катя устроила красивую сдержанную истерику — не с визгами, а с паузами, как в театре. «Вы ломаете нашу семью, — произнесла она, — ты же обещал, Илюша. Ты помнишь? Я никому не нужна, кроме вас. У меня всё пропадёт». Слово «пропадёт» прозвучало так, будто речь о ребёнке, забытом на перроне, а не о коробках с ремнями.
Света слушала и считала вдохи: раз, два, три. Четвёртый — сдержать ту фразу, которая сама просилась наружу. Потому что фраза могла выстрелить и разнести остатки мостов. Илья молчал. Он всегда молчал в нужные моменты — собирал молчание как монеты на чёрный день, и чёрный день все никак не наступал.
После ресторана они ехали в такси и не включали музыку. Дворы проплывали как акварель. Света думала о том, что их квартира теперь — на карте. Не в смысле географии, а как точка, к которой можно прикрепить любую претензию: штраф, доставку, чужую обиду. И что пока они молчат, эта точка увеличивается, как пятно на скатерти после рассыпанного вина — только без вина, без веселья, чистая работа капилляров.
В апреле Света предложила официальную штуку: брачный бюджет на бумаге. Не «ты мне — я тебе», а форма, подписанная обоими. Пункты были сухие: долг Кати учитывается как отдельная строка, расход на «поддержку бизнеса родственницы» ограничен конкретной суммой в месяц и требует общего согласия. Илья сначала согласился, даже взял ручку. Но вечером позвонила Катя. «У меня проверка, — сказала она, — мне срочно нужно закрыть платёж, или я застряну. Я потом, ты же знаешь». И ручка легла на стол, как упавший флажок. Июнь прошёл в том же режиме — сдвинули, перенесли, «потом».
Параллельно Катя нашла новый способ заходить в дом — через друзей. «Мы же все вместе», — говорила она и притаскивала к ним общих знакомых «на чай». Они делали селфи на фоне их кухни, и Света впервые почувствовала себя декорацией. Вечерами она заходила в спальню и снимала серёжки медленно, чтобы хоть один ритуал был её и только её.
И всё же один микропорядок Света отвоевала: на почтовом ящике появился аккуратный стикер «Корреспонденция на имя Ильиных принимается только по письменному уведомлению». Людмила с пятого одобрительно кивнула. Катя фыркнула: «Смешно», и решила более ничего не посылать «на адрес брата». Но мир не любит пустоты. Через пару недель Илья получил от банка письмо — «предварительное одобрение допкредита». Он не подавал заявку. Света догадывалась, кому могло понадобиться «чуть-чуть до зарплаты, просто посмотреть условия».
— Ты ей давал доступ к личному кабинету? — спросила она.
— Нет. Только раз… — он смутился. — Она с моего компа перевод делала, там остались автозаполнения. Я теперь всё поменяю.
— Конечно, поменяешь, — сказала Света, и в голосе у неё было столько усталой безнадёги, что даже самому безвластному стало бы ясно.
К маю они стали жить параллельно. Утром кофе на двоих, вечером сериалы на двоих, а между — длинная тень третьего. Иногда тень говорила через телефон: «Брати-и-ик», иногда шуршала в чате, иногда приходила в гости «на пять минут». Света заметила, что начала ставить табурет напротив двери, как заслон: не от Кати, от собственной уступчивости. Табурет не говоришь «да» и не говорит «потом».
В начале лета они поехали на дачу к друзьям. Деревянный дом, смородина, двухлитровый чайник эмалированный, в котором вода кипит с птичьими звуками. Там Света впервые за долгое время спала без тревожного сна. Утром она проснулась и поняла: ей никто не пишет «срочно». Илья играл в бадминтон с хозяином дома. Он смеялся — молодо, как давно не смеялся в городе. Света смотрела и думала, что где-то внутри него два мальчика: один, который обещал сестре «всегда держать за руку», и второй, который хочет идти за руку с женой. Они идут по разным тропинкам, пока. И она не знает, кто кого утащит за собой.
Вечером Илья сказал:
— Давай в городе всё по-честному: я поговорю с Катей. Жёстко, но по-честному.
Света кивнула. Она не верила словам, но уважала попытку. Внутри опять щёлкнул винтик — тот самый, что держит стойку терпения. Она знала: когда разговор будет, её голос придётся вынуть из горла как занозу. И произнести то, что потом либо склеит их, либо окончательно расколет. Но пока — чайник, смородина, чужая дача, где никто не знает их адрес. И она записала в блокнот: «Границы: не просить — делать. И говорить при свидетелях».
С дачи они вернулись в воскресенье вечером, когда город пахнул тёплым асфальтом и липой. Илюша положил сумку в прихожей и сказал: «Завтра поговорю». Света кивнула. Внутри у неё всё уже решилось — не в смысле «расстаться или остаться», а в том, что больше не будет «потом». Было странно спокойно.
Разговор у Ильи с Катей состоялся — в будний день, в кафе у метро. Света туда не пошла: решила, что на этот бой он должен выйти сам. Катя пришла во всё белом, как любят приходить люди, уверенные в своей правоте. Сначала слушала с вниманием, потом руками подложила под подбородок «репетицию слабости». Илья говорил медленно: «Нужны границы. Никаких адресов. Никаких денег без расписки. Никаких визитов без договорённости». Катя кивала, потом подняла глаза и произнесла:
— Ты меня предаёшь.
Он замолчал. Слово «предаёшь» прозвучало как пароль от детства, и дверь в нём чуть приоткрылась. Катя увидела — и продолжила мягко, без нажима:
— Ты же обещал: «Мы всегда вместе». Я одна. У меня нет опоры, кроме вас.
Илья сделал глоток воды, поставил стакан ровно, как на линейку:
— Мы — не опора. Мы — семья. А семья — это когда не сгорим все вместе из-за одной спички.
Катя улыбнулась — впервые за разговор по-настоящему:
— Значит, ты — пожарный? Раньше ты был моим братом.
Вечером дома Илья сел на край кровати и смотрел в пол.
— Она согласилась на расписку, — наконец сказал он.
— Правда? — Света удивилась. — Это хорошо.
— Но попросила ещё неделю. «Подышать». И чтобы мы пока… не устраивали демонстраций.
Света усмехнулась у себя внутри: «Неделя — это у них единица измерения бесконечности». Но вслух сказала только:
— Давай поставим дату: пятница. После работы зайдём в МФЦ. Там расписки заверяют быстро.
Среда принесла новую сцену. В доме объявили общее собрание жильцов — Людмила с пятого добилась-таки голосования «по факту коммерции в жилых квартирах». На стенде у лифта висел листок с квадратиками для подписи, и карандаш на верёвочке вис, как детский обет. Света подумала, что теперь их частный спор стал общественным.
На собрание они пришли вдвоём. В подвале, где обычно хранили велосипеды, поставили стулья, пахло известью и чьими-то яблоками. Председатель ТСЖ, худой мужчина с охрипшим голосом, зачитывал повестку, глотая окончания. Соседи шептались. Людмила сидела в первом ряду, в белой блузке, как на суд. Света взяла Илью за локоть — не чтобы держать, а чтобы помнить, что они пришли сюда вместе.
И тут дверь открылась и вошла Катя. Без приглашения, но уверенно, как в свою гримёрку. Села рядом с Людмилой, и та машинально пододвинулась. Председатель замялся:
— Вы… собственник квартиры?
— Сестра собственника, — ответила Катя. — Имею отношение.
— Обсуждаем вопрос о запрете ведения коммерческой деятельности по адресу… — председатель назвал их улицу и номер. Людмила громко вздохнула.
— Никакой деятельности, — сказала Света спокойно. — Замок поменяли. Адрес указывался без нашего согласия. Мы против. Хотим внести это в протокол.
— Ой, Светочка, — Катя повернулась к залу и к ней одновременно, — ну не надо публично. У меня небольшое дело, я просто не помещалась в своей комнате. Брат меня поддерживал всегда. Мы же одна семья.
— Семья — не пункт выдачи, — отрезала Света.
Людмила с пятого вскинула брови: «Вот. Так и надо».
Председатель попросил «не переходить на личности» и предложил формальное решение: «Прекратить использование квартиры как адреса для предпринимательской деятельности, иначе — штраф по уставу дома и уведомление в администрацию района». Для принятия нужен был подпись собственника. Все посмотрели на Илью. Это был тот самый принудительный выбор, который Света давно ждала: ручка, лист, графа «согласен».
Илья взял ручку. Катя сдвинулась к нему ближе.
— Братик, не надо. Это же против меня лично. Мы же не враги.
Илья закрыл глаза на секунду и подписал. Ручка оставила жирную линию. Катя замерла, как перед прыжком. Потом медленно достала телефон.
— Хорошо, — сказала она мягко, как-то даже ласково. — Давайте будем по-взрослому. Вот, — она развернула экран к залу, показывая переписку двухлетней давности. Света увидела: «Покупаем квартиру — наш тыл. Наша крепость. Для семьи». Сообщение от Ильи. Без адресата «сестра», просто — «наша». На экране было их «всегда вместе», в простых словах и без юристов.
В зале загудели. Людмила притихла. Председатель кашлянул. Света почувствовала, как в животе туго скручивается что-то, похожее на одеяло, которое слишком сильно затянули на чемодане: под молнией осталось платье. Она знала, что это не документ. Но знала и другое: иногда одно «наша» ломает больше, чем печать.
— Это было до… — начал Илья.
— До меня, — закончила за него Катя. И улыбнулась залу — не Свете. — Вот видите. Он обещал.
Собрание быстро свернули: председатель предложил «продолжить в письменном порядке», а соседи разошлись обсуждать не повестку, а спектакль. Людмила не посмотрела на Свету — странно, но в её молчании не было злорадства, только усталость.
Дома тишина стояла липкая. Илья ходил по кухне, как по короткому коридору между двумя дверями. Света слушала шаги и думала: «Вот он — наш коридор. Одна дверь — назад. Другая — неизвестно куда». Телефон Ильи вибрировал и притихал, как насекомое под стаканом.
— Я написал тогда глупость, — сказал он наконец. — Я хотел, чтобы всем было спокойно. Я не думал…
— Ты всегда не думал, — сказала Света. — Это и есть наше «потом».
Ночью Свете приснилось, что она идёт по их дому босиком и находит в стене лишнюю дверь, которой не было утром. Она открывает — а там лестница вниз, на которой стоят коробки, завёрнутые в серую бумагу, и каждая подписана чужим именем. Она проснулась от собственных шагов — в кровати было тихо, Илья спал.
Утром случилось то, чего как будто не могло быть уже никогда. Катя пришла с двумя парнями из «службы доставки». На пороге лежала длинная коробка, и на ней был их адрес — аккуратно, печатными буквами. Света открыла дверь на цепочку.
— Мы за возвратами, — бодро сказал парень. — Тут три позиции, по сегодняшнему рейду. Получатель — Катя.
— Катя здесь не живёт, — ответила Света. — И возвратов здесь нет.
— Они уже у вас, — легко сказала Катя, заглядывая ей за плечо. — Я вчера попросила курьеров оставить, ты спала. Ну я же не хотела будить… Дай ребятам пройти.
— Мы не склад, — повторила Света. — И не фон.
Илья вышел из кухни. Он был бледный и очень уставший. Слова как будто шли к нему медленно, как дети по снегу в больших сапогах. Катя перехватила его взгляд:
— Братик. Помоги, и всё. Это последний раз. Честно-честно. Я же знаю, какая ты у меня…
— Он не «у тебя», — тихо сказала Света.
В этот момент из лифта вышли двое соседей. Одна из них — молодая мама с коляской — остановилась, не проезжая мимо сценки, как будто боялась зацепить колёсиком чью-то реплику. Дверь в квартиру была приоткрыта ровно на руку. Света держала цепочку, будто это и есть их последний шнурок.
— Я имею право, — сказала Катя. — Это семейная квартира. Мы вместе копили. И вообще… — она не договорила, потому что в этот момент в коридоре будто разом кончился воздух.
Света поняла, что дальше промедление будет ошибкой, которую потом придётся выворачивать как неправильный шов. Она выдохнула и сказала вслух, так, чтобы услышали и соседи, и парни из доставки, и тот невидимый зал с председателем:
«Катя, а тебе кто сказал, что муж купил эту квартиру на всех? — Света устала от соседства с золовкой».
Тишина после фразы была такой плотной, что в ней чётко слышно, как в батарее перекатывается пузырёк воздуха. Катя моргнула — не ожидала прямоты, не ожидала именно такой интонации: без крика, но с точкой. Парни из доставки робко переглянулись. Молодая мама чуть откатила коляску назад. Илья прижал руку к косяку, будто искал на ощупь выключатель.
— Я не про бумажки, — наконец сказала Катя, уже тише. — Я про нас.
— А я — про нас, — ответила Света. — Про нас — нашу дверь, наш сон, наши счета, наш чай. Про нас — без тебя.
Илья поднял глаза. В них было сразу два мальчика — тот, который обещал «всегда вместе», и тот, который поправлял Свете шарф перед входом в метро. Он открыл рот, закрыл, потом снова открыл. Два слова бились на языке, как два рыжих воробья: «прости» и «погоди».
В этот момент телефон Ильи вибрировал особенно настойчиво — на экране всплыла фотография матери. Катя посмотрела на него взглядом «сейчас будет ещё одна сцена», а Света вдруг поняла, что у неё осталась одна простая опция. Она закрыла дверь на цепочку и на секунду приложилась лбом к дереву — не в отчаянии, а чтобы почувствовать, что у дома есть поверхность. А потом отступила и посмотрела на Илью.
— Ты решай, — сказала она. — Прямо сейчас. Не для чата. Для нас.
Он стоял, как человек на перекрёстке без табличек. За дверью в коридоре кто-то шепнул «ну!» и захлопнулась лифтовая кабина. Тикали часы в кухне — их старые, которых никто не заводил, но они всё равно как-то шли.
Илья взялся за ручку двери. Света увидела, как у него дернулась скула. Он сделал шаг — неясно, в какую сторону. На столе в кухне осталась неиспитая чашка чая, пар уже не поднимался. Внизу в подъезде тёк повседневный день. Вверху, в их квартире, воздух ждал чьего-то слова — того, которое сделает вид следов на ковре либо временной влагой, либо постоянной картой.
Света стояла и не знала, какой звук она услышит первым: щелчок замка, сигнал входящего звонка или собственное «хватит».
– Эта квартира принадлежит моей жене, и сдавать мы ее не собираемся, — решительно сказал сын, — Оставь нас в покое!