Михаил не любил сентябрь. Каждый год с первым холодным дождем он ощущал странное беспокойство — будто в доме вот-вот что-то изменится. В этом году перемены пришли в буквальном смысле: дверь их двухкомнатной квартиры на первом этаже хлопнула в середине сентября, и на пороге появилась Галина Сергеевна с чемоданом и пакетом, в котором позвякивали банки с маринованными огурцами.
— Я ненадолго, Мишенька, — улыбнулась она, как будто заранее извинялась. — Пока у нас в доме трубы меняют, поживу у вас. Чтобы не платить соседке за комнату.
Михаил промолчал. Он понимал, что возразить сейчас — значит разжечь скандал. А он ненавидел скандалы. Особенно те, что начинались тихо и незаметно, с доброжелательных улыбок и обещаний «всего на пару недель».
Аня, его жена, поцеловала мать в щеку, взяла у нее сумки. Они с матерью были похожи — одинаково светлые волосы, одинаковые плавные движения. Только Аня чаще молчала, а Галина Сергеевна говорила всегда и везде, в любой паузе.
— Я на кухне порядок наведу, — сказала теща, еще не сняв пальто. — У вас тут, конечно, уютненько, но плита вся в пятнах.
Михаил усмехнулся про себя и ушел в спальню — работать. Так он называл свои попытки спрятаться за ноутбуком.
Первые дни прошли тихо. Теща вымывала полы, варила борщ и сносила в подъезд мешки с мусором. Михаил ловил себя на странном чувстве благодарности: вроде бы удобно, когда в доме всегда есть готовый ужин.
Но на третий день Галина Сергеевна начала переставлять вещи. Сначала в ванной, потом в шкафу в коридоре. А когда Михаил утром не нашел свою чистую рубашку, потому что «она неудачно висела», он понял, что спокойная жизнь закончилась.
— Галь, а что за привычка? — осторожно начал он вечером, когда Аня ушла в магазин. — Мои вещи — это мои вещи.
— Ну что ты, Мишенька, — улыбнулась теща так, что любой спор казался бессмысленным. — Я же из лучших побуждений. Мужчина должен приходить с работы, а тут чистота, порядок.
Он хотел сказать, что не просил, что порядок у него свой, удобный. Но в этот момент хлопнула дверь, и Аня принесла пакеты с продуктами, радостно заговорила о скидках. Разговор оборвался, как будто его и не было.
Через неделю Михаил понял, что спит хуже. Теща вставала в шесть утра и шумно хлопала дверцами, заваривая свою травяную заварку. По вечерам она любила смотреть старые сериалы на полной громкости — «чтобы лучше разбирать слова». В редкие моменты тишины Михаил ловил себя на том, что считает дни.
Однажды вечером, когда Аня задержалась на работе, Галина Сергеевна села напротив Михаила за столом и, сцепив пальцы, сказала:
— Мишенька, я хотела поговорить.
— О чем? — он оторвал взгляд от ноутбука.
— Ты хороший парень. Но Ане тяжело. Она устает, а ты… ну, ты весь в своих делах. Денег, конечно, приносишь, спасибо, но женщине нужна забота. Вот внуков бы пора уже подумать.
Михаил медленно закрыл ноутбук.
— Мы сами решим, когда у нас будут дети, — спокойно сказал он. — И, Галина Сергеевна, не обсуждайте меня с Аней.
В глазах тещи блеснуло что-то холодное, но она быстро спрятала это за мягкой улыбкой.
— Ну что ты, я же только за вас переживаю, — сказала она и вздохнула, театрально, с паузами. — В моё время мужчины были другие. А тут… всё сама, всё сама.
С тех пор напряжение стало ощутимым даже в воздухе. Михаил старался приходить домой позже, задерживался в офисе, зависал у друзей. Аня делала вид, что ничего не замечает.
— Мам, ты же ненадолго, правда? — спросил он у жены как-то вечером, когда они встретились на кухне.
— Ну… да, — ответила Аня, избегая взгляда. — Там у неё ремонт затянулся.
— Ремонт, — повторил Михаил и усмехнулся, глядя, как на плите кипит кастрюля с вареньем.
Варенье пахло липким, сладким пленом, в котором он, казалось, застрял.
Октябрь начался с дождей и бесконечных разговоров. Михаил перестал удивляться, когда в их квартире по утрам звучали не только голоса, но и смех чужих людей.
— Это Лидочка, моя одноклассница, — объяснила теща, впуская в дом женщину с пакетом яблок. — Она мимо шла, решила заглянуть.
Лидочка оказалась разговорчивой, и в тот вечер кухня превратилась в женский клуб, где обсуждали цены на коммуналку и как «нынешние мужчины не умеют забивать гвозди». Михаил сел в спальне с наушниками, но сквозь музыку слышал каждое слово.
— Он у тебя неплохой, Ань, — сказала Лидочка, не стесняясь. — Но как-то… безинициативный. Мужчина должен быть лидером.
Михаил выключил музыку и долго смотрел в потолок, пытаясь не услышать, как в кухне кто-то откровенно жует яблоко.
Через пару недель ситуация вышла за рамки привычного. Галина Сергеевна, не посоветовавшись, заказала доставку большого обеденного стола.
— Нам всем тесно, — сказала она, когда грузчики вынесли старый стол на лестничную клетку. — Теперь хоть по-человечески обедать будем.
Михаил сжал челюсти так, что заболела голова. Он хотел возразить, хотел крикнуть, что это их квартира, их пространство, но в этот момент Аня вернулась с работы усталой и беззащитной, и он промолчал.
Вечером он тихо сказал жене:
— Ань, я больше так не могу. Это не жизнь. Она переставляет мебель, приглашает людей, распоряжается всем, как у себя дома.
Аня сняла серьги, посмотрела в зеркало, избегая его взгляда.
— Миш, ну это же мама, — тихо сказала она. — Потерпи немного. У неё в доме всё ещё не закончили.
Он усмехнулся, горько.
— Сколько ещё терпеть? До Нового года? До пенсии?
Аня не ответила.
К концу октября напряжение стало почти физическим. Михаил чувствовал его даже в воздухе, который пах укропом, лекарствами и сладким парфюмом тёщи. Он стал чаще задерживаться на работе, ночевать в офисе под предлогом дедлайнов.
Однажды он пришёл домой поздно вечером и обнаружил, что его ноутбук переместили с письменного стола на комод.
— Я убиралась, — сказала Галина Сергеевна, заметив его взгляд. — И шнур этот — не надо его так оставлять, ребёнок запнётся.
— Какой ребёнок? — Михаил говорил тихо, но в голосе звенел металл.
— Тот, который у вас будет, — ответила она, будто это очевидно.
Он молча взял ноутбук, прошёл в спальню и закрыл дверь.
Ноябрь принёс первый снег и первый серьёзный скандал. Вечером, когда Михаил вернулся с работы, он застал тёщу на кухне с Аней. На столе лежала его банковская карта.
— Ты что здесь делаешь? — голос был ровным, но внутри всё кипело.
— Я попросила у Ани твою карту, — спокойно сказала Галина Сергеевна. — Надо было заплатить за продукты. Я же всё для вас делаю.
— А спросить нельзя было? — он медленно подошёл ближе. — Это мои деньги, Галина Сергеевна. Мои.
— Не начинай, — вздохнула она, глядя на дочь. — Видишь, какой у тебя муж? Копеечку пожалел на семью.
— Мама, ну хватит, — прошептала Аня, но так тихо, что это прозвучало скорее как просьба, чем протест.
Михаил вышел на балкон, закурил, глядя на сугробы. Внутри всё дрожало от злости. Он понимал, что ещё немного — и он сорвётся.
Через неделю он попытался поговорить с Аней серьёзно.
— Нам надо жить отдельно. Или хотя бы временно снять квартиру для твоей мамы.
— У нас ипотека, — напомнила Аня устало. — Ты же знаешь. И… ну как я ей скажу? Она обидится.
— Пусть обижается, — сказал Михаил. — Я не могу жить в своём доме, как в гостинице.
— Миш, давай до Нового года. Там, может, всё решится.
Он кивнул, хотя знал: ничего не решится.
Декабрь начался с мелочей, которые ранили сильнее, чем прямые упрёки.
Однажды утром Михаил обнаружил, что его любимая кружка — простая белая с царапиной на боку — исчезла.
— Я её выбросила, — спокойно сказала Галина Сергеевна, когда он спросил. — Она старая, некрасивая. Купим новую.
Он не стал спорить. Просто вымыл стакан и налил кофе, чувствуя, как злость комом застревает в горле.
Накануне новогодних праздников теща вдруг решила, что без генеральной перестановки им не обойтись. Диван оказался в другой части комнаты, телевизор переехал на противоположную стену, а из спальни исчезли его книги.
— Здесь будет место для детской кроватки, — сказала она, заметив его взгляд. — Я заранее думаю, чтобы вам потом не бегать.
— Галина Сергеевна, — голос Михаила дрожал, — у нас нет ребёнка. И я не просил вас ничего переставлять.
— Так я же для вас стараюсь, — ответила она и, сделав паузу, добавила с нажимом: — Не будь неблагодарным.
Аня, стоявшая в дверях, отвела глаза.
Кульминация наступила вечером двадцать пятого декабря. Михаил вернулся домой уставший, с подарками для Ани. В квартире пахло жареной рыбой и мандаринами. На кухне за столом сидела теща с двумя соседками.
— А, вот и зять пришёл, — сказала одна из женщин, кивая в его сторону. — Работник. Аня, держи его покрепче, таких сейчас днём с огнём…
Михаил ничего не ответил. Просто прошёл в спальню, поставил пакеты и закрыл дверь. Через пять минут дверь распахнулась.
— Ты что себе позволяешь? — голос Галины Сергеевны звенел. — В гости люди пришли, а ты как… как чужой!
— Потому что я чужой в этом доме, — тихо, почти шёпотом сказал Михаил. — В своём доме, Галина Сергеевна.
— Ты неблагодарный, — она повысила голос. — Всё для вас делаю, всё для вашей семьи, а ты… Ты даже спасибо не скажешь!
Он резко встал, прошёл мимо неё на кухню и открыл холодильник. Внутри не осталось ни одного свободного места: банки с соленьями, кастрюли, контейнеры. Его продукты исчезли.
— Где моя еда? — спросил он спокойно, но холодно.
— Там места не было, я выбросила, — ответила она, будто это само собой разумеется. — Срок годности всё равно подходил.
— Это была моя еда, — сказал Михаил. — Купленная на мои деньги.
— Деньги-деньги, — фыркнула она. — Ты думаешь, раз деньги зарабатываешь, так всё решаешь? Семья — это не бухгалтерия.
Он медленно выдохнул и посмотрел на Аню.
— Или она уходит, или я. Выбирай.
Тишина растянулась на долгие секунды. Аня побледнела, открыла рот, но так и не нашла слов.
— Я… я не могу, — прошептала она. — Это мама.
Михаил кивнул. Спокойно, даже слишком спокойно, взял куртку, ключи и вышел. Дверь хлопнула так, что в коридоре осыпалась пыль.
Он вернулся через два дня. У него был план: съёмная квартира, разговор с Аней, попытка спасти брак.
Но в квартире было тихо. Вещи Галины Сергеевны были аккуратно сложены в чемодан у двери. Она стояла в коридоре, застёгивая пальто, и говорила дочери:
— Уезжаю. И больше не приеду без приглашения.
Голос её был ровный, но в глазах блестели слёзы.
Михаил застыл на пороге, не зная, что сказать. Аня стояла рядом, с заплаканным лицом, растерянная, как ребёнок, которого застали врасплох.
Теща посмотрела на зятя долгим взглядом — усталым, полным какой-то непонятной обиды, — и вышла, тихо прикрыв дверь.
В квартире стало слишком тихо. Даже часы на стене тикали осторожно.
Аня медленно опустилась на диван, уткнувшись лицом в ладони. Михаил сел рядом, но не дотронулся. Они сидели молча, каждый в своей тишине.
И где-то в этой тишине он понял, что перемирие не наступило. Что их дом ещё долго будет пахнуть чужими словами, и раны от этих слов заживают очень медленно.
Иногда судьба бывает справедливой