В первый раз Анна заметила коробки в коридоре в будний вечер — картон, стянутый синим скотчем, и маркерные надписи: «ВЕРА. Шоурум. Хрупкое». С одной коробки сбилась наклейка, и из прорези выглядывал рукав блестящей куртки с биркой. Дом пах куркумой и мокрой бумагой, а узкий коридор их двушки сузился до узкой тропки между чужими вещами.
— Это надолго? — спросила она, ставя пакеты с продуктами на подставку для обуви, которую недавно купила по распродаже.
Илья вытер руки кухонным полотенцем, словно переговорщик, который хочет, чтобы все были довольны.
— На недельку, — сказал он неожиданно мягко. — У Веры фотосъемка, склад на переезде. Ты же знаешь, у них там всегда «горящие» сроки.
Анна кивнула. Она редко говорила «нет» сходу: сперва пыталась понять, как вписать очередное «пока» в свою картонную жизнь. Неделька — можно обойтись. Коробки — не дети, им не надо готовить кашу. Она думала так каждый раз, когда сестра мужа входила в их пространство как в собственную раздевалку: уверенно, громко, со своими историями.
Вера появилась спустя час, рассыпая на ламинате снег с сапог и новости с одинаковой бодростью.
— Смотрите, какой слойник привезла. С сыром. Братишка, поставь чайник. Анют, у тебя есть посудомойка-порошок без запаха? Мой подписчик аллергик, а мне завтра отдавать куртки после примерки.
Анна улыбнулась: в этом доме бытовые мелочи были измерением власти. Сильно пахнущее средство — повод для замечания, отсутствие — тоже повод.
С Веры началось их «мы»: в первый год брака за столом, где гремели красивые тарелки, подаренные на свадьбу коллегами Анны из районной поликлиники, Вера говорила за троих. Она звала их «командой», аккуратно вытесняя Анну из этой команды на скамейку запасных. «У нас с Илькой…» — любила повторять она, и Анна слышала, как вторая часть фразы добавляет невидимую скобку вокруг мужчины, которого она выбрала.
Тогда Анна еще старалась видеть в этой скобке себя. Вера рассыпалась в похвалах: «Анют, ты идеально делаешь гречку, как в детском саду, где Илюша любил добавку». А затем легко переворачивала тарелку разговором: «Только бульончик у нас в семье всегда гуще, Иль, помнишь?»
Анна помнила другие вещи: как Илья помогает разбирать пакеты с продуктами, как просыпается ночью, чтобы укрыть ее, как неловко говорит о премии, стесняясь суммы. Она держалась за эти конкретные, простые штучки, как за ручки на автобусе.
Однажды, через три месяца после того ужина, где Вера впервые назвала себя «нашим менеджером», в общий семейный чат упала просьба: «Иль, переведи, пожалуйста, до вечера 38 400. Возврат в пятницу железно. Поставщики затормозили, а у меня завтра марафон, нельзя облажаться». Анна смотрела на числа как медсестра на показатели: слишком конкретные, чтобы быть придумкой. Вера прислала даже скрин счета. Илья перевел. В пятницу «железное» стало «с понедельника». В понедельник — «ну ты же знаешь, как это».
Анна тогда не вмешалась. Она сама иногда занимала у подруги тысячу до зарплаты, жизнь — это обороты. Но вскоре Вера догадалась, что обороты можно ускорить чужими руками. Она сама предложила:
— А давайте карту дополнительную к вашей кредитке? Ну чисто для закупок, кешбэк же будет общий. Я все с чеками.
Илья замялся. Анна сказала «нет» аккуратно, как ставят прививку: быстро и с улыбкой. Вера обиделась беззвучно — сутки из чата вяло падали ссылки на статьи о том, как «поддержка семьи — это инвестиция», а потом вернулась как ни в чем не бывало, с пирогом и новой идеей: зарегистрировать адрес их квартиры как пункт выдачи на январь — «потому что в центре дороже».
— Это же просто адрес, Анют. Курьеры будут приносить, я сама заберу, — говорила Вера, заглядывая в холодильник, как в соседский почтовый ящик.
Курьеры приносили в неудобные часы: в семь утра и в одиннадцать вечера. Соседка снизу, активная в домовом чате, подняла шум: «У кого тут коммерция? Топчутся ночью!» Илья улыбался извиняюще: «Мы все уладим». Анна вытирала полы после мокрой снега, стирала чужие наклейки с пола и думала: «Это же ненадолго». Она так часто повторяла себе это слово, что оно стало звучать чужим.
Вера при этом демонстрировала щедрость. Привезла им увлажнитель воздуха — «чтобы не болели», лейблом вперед. Придумала воскресную традицию — «блины от Веры», где блины были хороши, а разговоры — тяжелей сахара-песка. Сначала мелкие уколы: «У нас в семье полотенца не складывают «по-журнальному», они должны дышать», «Мой брат не ест покупной майонез, Анют, запиши». Потом крупнее: «Я с Илюшей планировала, что у нас будет мастерская — ну, студия. Ты же не против рабочего места дома?»
Анна была не против работы. Она знала, что труд — это костяк, на который надевают мясо дней. Но рабочее место, которое звучит как «наше», часто означало «не твое». Она попыталась отстоять спальню, прихожую, стол с белой столешницей.
Однажды, накануне Нового года, Анна пришла домой и застала Веру снимающей шторы. «Инстаграм требует свет!» — сказала та, не оборачиваясь. Анна встала, как спектатор на репетиции чужого спектакля, и поймала себя на нелепой мысли: шторы — это моя граница. Шторы закрывают меня от чужих глаз. Она сказала вслух, спокойно: «Пусть останутся». Вера вздохнула театрально и повесила обратно, но уже с комментарием в чат: «У кого в доме царство ночи, тот и правит».
Илья потом пытался разрядить молнию. Принес Анне апельсины, позвал в кино. Он особенному умел быть добрым в мелочах, и Анна за это держалась. Она еще верила, что временное — действительно временное, а Вера просто приносит с собой бурю, которую можно переждать.
Весной Анна взяла отпуск и покрасила кухню в светло-зеленый. Вера пришла, посмотрела, похвалила цвет, а потом сказала:
— Вот бы еще стену вот тут вынести. И сделать нишу под стеллажи. Я на маркет возьму новые коллекции, они текстурные, нужно пространство.
— Здесь живем мы, — спокойно ответила Анна, чуть медленнее, чем обычно. — И стену выносить не будем.
В тот вечер в общей чате случилась маленькая буря. Вера писала матери: «Аня вообще против развития», мать вставляла смайлики с руками в ладонях, Илья писал: «Давайте завтра поговорим». Анна молчала. Она впервые позволила себе молчать, не объясняясь, и почувствовала, как от этого у нее начинает дрожать внутри мостик — от берега «понять и простить» к берегу «понять и не уступить».
Летом Вера подсунула новую «временно»: «Я проведу у вас один эфир, меня позвали в коллаборацию, студии заняты». Эфир пришел с двумя визажистами, кольцевой лампой и пятью девочками «моделями», которые принесли по сумке. Анна с работы пришла в финал — в комнате пахло лаком для волос, на столе валялся блеск для губ поверх свежевымытой скатерти. Вера отдала команду в телефон: «Девочки, спасибо, вы богини!» — переложила свои вещи на их кресло, вздохнула, как хозяйка после удачной ярмарки, и улыбнулась:
— Это было бомбически. Анют, я аккуратно, потом все протру.
Анна не кричала. Она собирала блеск и ватные диски и вдруг отчетливо увидела: аккуратность — не синоним уважения. Можно протереть стол, но оставить тяжелый отпечаток на чьем-то дне.
Осенью, когда простыни сушились медленнее, а курьеры снова стали приходить чаще, Анна решилась на разговор с Ильей без смайликов и примирительных «да да ладно».
— Мне нужен дом, где мои вещи лежат на своих местах, — сказала она в тишине кухни. — И где наш адрес — это наш адрес, а не вывеска.
Илья вздохнул. Он умел вздыхать так, чтобы в этот звук поместились все: мама, Вера, Анна, его собственная усталость.
— Я понимаю. Но ей сейчас тяжело. У нее разъехался арендодатель, и все повисло.
— Мне тоже тяжело, — сказала Анна и удивилась, как спокойно это прозвучало.
Коробки постепенно уезжали. Потом опять приезжали. Вера то приближалась, то отступала, как плохой прогноз погоды. Анна научилась ловить короткие промежутки солнечности: сшить наволочки, которые давно хотела; прочитать книжку вечером, пока никто не пишет в чат «срочно», или просто посидеть на подоконнике.
А зимней ночью, когда часовые стрелки двигались ленивее и снег наконец сделал двор чистым, Анна проснулась от того, что дверь щелкнула и зашуршали пакеты. Вера тихо заносила еще одну коробку — «чтобы с утра не шуметь». Анна посмотрела на телефон. На экране мигнуло сообщение от Веры: «У вас идеальная температура в квартире. У меня батареи шипят». И Анна вдруг подумала, что температура — это тоже про отношение: кому тепло, а кому слишком жарко, кто и где имеет право регулировать.
Она повернулась на бок и попыталась заснуть. Ничего страшного, убеждала себя. Всего лишь еще одна коробка. Еще одна «неделька». Еще один способ проверить, чье здесь вообще «мы».
Весна пришла с распоряжениями соседки из второго подъезда и сухим голосом управляющей компании. На общем собрании жильцов Анна впервые услышала, как Вера представляет себя:
— Я — сестра собственника, — сказала она, вставая, словно выходит к микрофону. — У нас в квартире сейчас складируются коробки на короткий срок. Это временная мера, мы ведем проект.
«Мы», — отозвалось в Анне, как горошина в пустой кастрюле. Илья дернул плечом, будто от комара. Он не любил сцены, а особенно — чужие сцены в его присутствии. Анна вежливо попросила слово и, не поднимая голоса, объяснила, что «проект» давно вышел за пределы неделек. Соседи шумно одобряли порядок как идею, но избегали конкретики — никто не хотел портить отношения с активной девушкой, у которой шли прямые эфиры на тысячу зрителей и которая умела переключиться с «солнышек» на «юридический тон» за одну секунду.
После собрания Вера как-то слишком легко обняла Анну, вкусно пахнущая дорогим кремом.
— Анюта, ну зачем ты так официально? Мы же семья. Не будь ты бухгалтером в нашем доме, будь подругой.
Анна не была бухгалтером; она была медсестрой в процедурном кабинете — точные дозы, графики, ответственность. Но теперь это сравнение прилипло, и Вера пользовалась им как липкой лентой: к любой просьбе приклеивала шутку, к любой границе — сарказм.
В начале апреля Вера попросила «чуть-чуть» — сто двадцать тысяч «мостиком до поступлений», с распиской, «если тебе так спокойнее». Анна впервые не ушла в кухню за чаем, не сменила тему, а сказала:
— Давайте сделаем все по-настоящему: обычный договор займа. Срок, проценты, подписи.
Илья вздохнул — тот самый вздох, в который помещались все сразу. Вера на секунду застыла, потом включила роль «понимающей»:
— Конечно, конечно… Ты же у нас — про порядок. Никаких вопросов.
Вечером в семейном чате появилась фотография ручки с золотым пером и надписью: «Подписываем договор!» Под фотографией — двести комментов от подписчиков: «Какие молодцы, семья — это бизнес-партнерство», «Сестровьям надо держаться», «Главное — любовь». Анна увидела там и комментарий со знакомой фамилией — двоюродная тетя Ильи поставила смайлик с поджатыми губами и написала: «Не принято у нас так было». Вера ответила ей мгновенно: «Времена меняются, тетя Клава. Мы взрослые люди».
К договору дело так и не дошло: «мостик» вдруг сузился до «к утру», и Илья перевел без бумажек — «чтобы не горело». Анна молчала, а внутри себя услышала щелчок — не хлопок двери, а как будто в выключателе подгорела деталь. Свет есть, но запах гари остается.
В мае Вера провела у них «Доброе утро, команда!» — стрим на кухне, где Анна нашла место между чайником и стойкой с штативом. Вера разыгрывала между подписчиками «коробку сюрпризов», в качестве адреса доставки указав «точку самовывоза в центре», и только курьер понял, что центр — это их подъезд, где лифт вздыхает на каждом этаже. Анна уговаривала себя: «Ерунда, отдадим и забудем». Но пост из эфира разошелся, как сплетня на лестничной клетке. Соседка снизу написала в общедомовой чат: «У нас тут шоу-бизнес на дому?» Вера, не моргнув, ответила: «Дом — это сердце бизнеса. И да, я сестра собственника». Слово «собственник» глухо ударило Анну куда-то под ребра.
Она не любила размахивать бумажками. Но в тот день достала из шкафа папку с документами — договор ипотеки, справку о долях. В этих бумагах не было слова «сестра». Было «супруги». Она молча положила папку на стол, не открывая. Пусть это будет просто тяжелая вещь, напоминающая, что у их «мы» тоже есть контуры.
Илья все больше был похож на человека, который несет большой плед и не знает, на кого его набросить, чтобы никто не замерз. Он то приносил Анне клубнику и выключал уведомления в чатах, то помогал Вере перевозить рейлы для одежды «только на выходные», то предлагал семейное перемирие «с новыми правилами».
Правила Анна любила. Она даже села и написала: «1) Никаких адресов квартиры в публичном пространстве. 2) Посылки — только при нашем присутствии. 3) Финансовая помощь — только с расписками. 4) Ключа у Веры — нет». Пункты выглядели нестрого, почти дружелюбно. Илья сказал: «Очень разумно». Вера прочитала и отшутилась:
— А подпись кровью где? Ладно-ладно, я поняла. Я вас очень ценю. Вы — мои самые родные люди.
И в этот момент позвонила свекровь. С ее слов всегда пахло вареньем и сокрушением.
— Анют, вы что там творите? — спросила она тихо. — Вера у меня только что была, расплакалась. Говорит, ты ее чуть ли не как квартирантку поставила к стенке. Это же семья. Мы же детей растили с мыслью, что они друг у друга — опора.
Анна слушала и думала: «Меня в этой истории нет». Все слова вращались вокруг двоих — мама и дети, брат и сестра. Жена была как гардина: ее передвигают в зависимости от света. Она не спорила со свекровью, лишь повторила те же четыре пункта, но мягче. Трубка стала тяжелой, как утюг. После разговора Анна долго гладила постельное белье, чтобы вернуть себе ощущение гладкости мира.
В июне Вера вдруг «поздравила» их: привезла стойку с мини-качелями — «детский уголок, чтобы племянник привыкал». Племянника не существовало; существовала Анна, которую в последнее время постоянно спрашивали: «Ну когда же?» Вера с улыбкой-скальпелем произнесла: «Ты кофе-то сильно не пей. Я вот когда с гормональной системой мучилась, вообще перешла на цикорий». Анна слушала так, будто ей сделали прививку без предупреждения. Она знала, что у каждой семьи свои болевые точки, и не хотела запускать чужие руки в свой ящик с лекарствами.
Разговоры вполголоса о детях оказались удобной площадкой для нового давления. Вера стала «дарить» книги по «осознанному материнству», подписывала: «Нам пригодится». Анна один раз, совсем не по-героически, спрятала книгу на антресоли в овсяные хлопья. Нашла ее Вера через неделю, когда, как обычно, без спроса полезла за крупой для «фирменных блинчиков». Она подняла книгу без злобы:
— Анют, ты такая стеснительная. Не стесняйся. Мы же вместе будем растить.
Слово «вместе» звучало как «попеременно»: в одну неделю — ты, в другую — я.
Летом у родителей Ильи был серебряный юбилей — двадцать пять лет вместе. Вера подготовила «праздничную программу»: выжимки из семейного архива, шутливый квиз, торжественный тост. Анна заранее согласилась — она умела радоваться чужим датам. Вера позвонила за день:
— Анют, можешь не готовить салаты. Я все беру на себя. Ты просто будь. И прихвати, пожалуйста, ваши документы по квартире. Мне там кое-что надо показать папе — он переживает, что у тебя нет подстраховки, мало ли что.
Анна замерла. Документы на юбилее — это как градусник на свадьбе. Сказала ровно:
— Документы дома. Не вижу причин брать.
— Ну и зря. — Вера сменила тон. — Я хочу, чтобы все было прозрачно. Слишком много скрытности.
На самом празднике Вера сделала тост про «нашу крепость, где каждому найдется место». Илья улыбался, родители светились — редкий день, когда старые обиды растворяются в желатине торта. А потом Вера будто случайно добавила:
— Иль, помнишь, как мы в детстве чертили план нашей «общей квартиры»? Я до сих пор храню тот лист. Забавно, что все почти так и вышло.
Кто-то захихикал. Кто-то спросил: «А у Анюты какой план?» Анна почувствовала взгляд тети Клавы — любопытство с уксусом. Она сказала:
— Мой план — чтобы у каждого было свое. И — уважение.
— О, это всегда, — отмахнулась Вера. — Просто у нас с братом связь нейронная. Мы, бывает, думаем одно и то же.
«А мне — что?» — подумала Анна. Ей хотелось уйти к розам, которые посадила свекровь и которые теперь спасали любую паузу. Она вышла на веранду, подышала и вернулась, потому что так устроена — возвращаться.
В июле Анна все-таки поставила замок на внутреннюю защелку. Не ключ — просто привычку запираться. Вера пришла, постучала, и, когда дверь открылась, увидела на ответвлении цепочку.
— Ты мне не доверяешь? — спросила она, произнося это «ты» так, будто между ними нет ни Ильи, ни никого.
— Я так спокойнее, — ответила Анна.
— Спокойствие — это скука, — сказала Вера, улыбнулась и протянула ватрушки: «Мир?»
Мир был на один вечер. Утром в их дом вошел мастер — высокий человек в строительной куртке.
— Я по поводу проема, — сказал он.
— Какого проема? — спросила Анна.
— Девушка заказала замер. — Он посмотрел в телефон. — Вера.
Анна тогда впервые не позвонила Илье, а набрала Веру прямо при мастере:
— Что за замер?
— Ой, не пугайся, — легко ответила та. — Это просто смета. Мне же нужно понимать, насколько реально расширить дверной проем для рейлов. Потом решим.
— «Потом решим» мы с Ильей, — произнесла Анна, и голос у нее дрогнул только в конце.
Мастер ушел с извинениями. Вечером Илья обнимал Анну за плечи, шептал: «Она правда не со зла». Анна впервые ответила: «А мне уже все равно, со зла или по привычке». И услышала в своей фразе — не жесткость, а усталость.
Сентябрь начался с долгов. Вера вернула тридцать из ста двадцати и написала проникновенно: «Остальное — как только, правда. У меня проект срывается, но я держусь». И тут же прислала фото новой стойки для одежды — «инвестиция, окупится». Анна посмотрела и убрала телефон в сумку. В тот же день в поликлинике ей пришлось успокаивать пациентку, которой задерживали анализы. Она слушала чужую дрожь и думала: «Сколько раз можно внутри себя заменять «нет» на «потом»?»
Ночью, когда дом спал, Анна составила новое письмо — не правила, а письмо. Писала рукой и не стирала. «Вера, я знаю, что ты упрямая и талантливая. Но упрямство не равно право. У нас с Ильей — наш дом. Если ты хочешь помощи — договор и сроки. Если ты хочешь приходить — по договоренности. Ключа у тебя не будет. Если что-то из этого тебя не устраивает — это твой выбор». Письмо выглядело как стекло — прозрачное и холодное. Она отдала его Илье, попросила передать.
Вера ответила не письмом. Она выложила в сторис смазанную фотографию их кухни с подписью: «Есть люди, которые никогда не будут твоей семьей, даже если ты делишь с ними блины. Но мы справимся». Подписчики ставили сердечки. Родственники пересылали друг другу. Анна видела эту картинку на экранах в руках тетушек на следующем воскресном обеде. Свекровь сказала: «Зачем вы выворачиваете все наружу?» — и взгляд ее был, наконец, не только к Анне.
В тот день Вера устроила маленькую демонстрацию. Привела двух подруг, объявила их «помощницами», и они разложили на диване блестящие куртки, оставляя мелкую чешую пайеток в ворсе. Анна тихо сказала:
— Уберите, пожалуйста.
— Я через десять минут, — отмахнулась Вера, — у меня лайв.
Анна не ждала. Она взяла плед, накрыла куртки и, не повышая голоса, повторила:
— Уберите.
Подруги удивленно перестали смеяться. Вера посмотрела на Анну как на незнакомку: изучающе, с холодком. В ее взгляде вдруг не было «семьи», «пусть», «мы». Вера сказала:
— Ты стала жесткой. А Илья, между прочим, у меня один.
Анна не ответила. Вечером она и Илья снова говорили — о замках, о долгах, о «нейронной связи». Илья, наконец, произнес:
— Я не хочу, чтобы ты страдала. Я поговорю с Верой. Жестко. Но ты тоже, пожалуйста, не делай ей подножки. Дай мне время.
Время они давали ему год. И вдруг оказалось, что время — это тоже такой же общий ресурс, как пространство и деньги, только его ни у кого нет отдельно.
К октябрю в их доме появился еще один невидимый предмет — тишина в присутствии третьих лиц. Вера перестала делать комментарии при соседях и подписчиках, но научилась блестяще обесценивать Анну взглядами, паузами, вздохами. Она могла за ужином в три хода превратить конкретный разговор в примету судьбы: «Если бы у нас была мастерская, мы бы не ругались. А так приходится втискиваться, как в узкое детское платье». Слово «мы» в ее устах продолжало менять очертания.
А в ноябре их дом оброс бумагой: Анна настояла на договоре займа. Вера подписала, но комментарии к подписи из ее уст летали быстрее чернил: «Ну надо же, дошли до этого». Деньги стали цифрами с датами, но вместе с внятностью пришла новая волна — рассказы Веры всем и сразу, как «ее родные перевели отношения в бухгалтерию». Илье становилось хуже от этих историй, словно каждый пересказ вынимал из него ложку сахара. Анна смотрела, как он худеет в глазах, и понимала: они оба кормят зверя, который не насытится.
В конце месяца Вера написала: «Я нашла для вас помощницу по дому. Вы же не справляетесь. Плачу я. Она будет по утрам. Ключ возьмет у консьержа». Анна ответила сухо: «Нет». Вера позвонила Илье. Он сказал: «Пусть Аня решит». И впервые за долгое время перевел ответственность туда, где она и должна была лежать. Анна почувствовала благодарность, короткую, как вдох.
Но декабрь уже шел сюда, как поезд без остановок, и впереди был семейный ужин у свекров по случаю старого, забытого, но оживленного Веры праздника «День первого самостоятельного заработка». Вера обещала «сюрприз». Анна знала: сюрпризы Веры — это всегда про территорию. И чем громче смех на входе, тем острее нож внутри.
Декабрь, обещанный сюрприз Веры, оказался с презентацией на большом телевизоре у свекров. На экране — знакомая кухня Анны и Ильи, только под углом, к которому Анна не привыкла: как будто кто-то заглянул в их окна из темного двора. Под фотографией — логотип Вериного бренда и подпись: «Домашний флагман. Мягкий запуск: январь».
— Я подумала, — бодро говорила Вера, щелкая пультом, — зачем нам искать холодный склад, если у нас есть теплое серце? Вот тут будет зона примерок, вот тут — стенд с аксессуарами. Соседка снизу даст отзыв, она, кстати, отлично смотрится в нашем пуховике. А Илюшу я поставлю куратором мужской линейки, у него вкус.
Свекровь хлопала, как на школьном концерте, не до конца понимая сюжет. Свекор, человек немногословный, спросил только:
— А пожарные? А разрешения?
— Все решаемо, — отмахнулась Вера. — Это же поп-ап, не производство.
Анна сидела на краю дивана и слушала, как у нее внутри что-то упало между ребрами. «Мягкий запуск», «зона примерок» — чужие слова, которые расталкивают ее чашки в шкафу. На следующем слайде — их коридор с подписью: «Гостевой поток». Анна впервые за вечер сказала:
— Убери, пожалуйста, фотографии нашего дома из презентации.
Вера улыбнулась детской, будто играющей в взрослую: «Ладно-ладно, локально, для своих», — и тут же переключила на видео, где Илья смеется на кухне, не зная, что его снимают.
Илья дернулся, как от холодной воды.
— Вера, выключи, — сказал он.
Та вздохнула театрально, нажала на паузу, но не закрыла файл. Свекровь, тихим своим голосом, который обычно сглаживал углы, впервые сказала не Анне, а дочери:
— Не надо дальше.
После тоста и торта все разошлись будто немного в разное время — одни раньше, другие позже. Илья молчал по дороге домой, держал Анну за руку, но пальцы были прохладные. На лестничной площадке Анна поймала взгляд соседки снизу — тот, в котором уже поселилось любопытство: «Так что там за флагман?»
Утро следующего дня началось с звонка в дверь в девять ноль-ноль. На коврике стояла женщина в жилете управляющей компании и двое ребят с камерой и кольцевой лампой.
— Проверка жалобы, — сказала женщина и почти не моргала. — И… эфир через десять минут, нас вернули назад, сказали, что локация подтверждена.
— Кем подтверждена? — спросила Анна, и голос ее был ниже обычного.
— Организатором. — Женщина глянула в телефон. — Вера.
Анна на секунду закрыла глаза. Илья уже стоял рядом.
— Никто не заходить, — сказал он, впервые резко. — Это частная квартира. Никаких эфиров здесь не будет.
Ребята с камерой переглянулись: им было неудобно, но деньги пахнут одинаково в любом подъезде. Женщина вздохнула:
— Тогда подпишите отказ, иначе нам придется считать мероприятие состоявшимся с нарушениями, потому что нас вызвали по жалобе и добавили к эфиру. Бумага ушла в комитет.
Слово «комитет» оказалось тяжелее. В этот момент лифт звякнул, и из него, как по расписанию, вышла Вера — с накрашенными ресницами, в меховой жилетке, с легкой сумкой и готовой улыбкой.
— Вы уже здесь! — сказала она, будто встречая гостей на собственной свадьбе. — Ребята, поставьте свет сюда. Татьяна Ивановна, сейчас все покажу, у нас уютно.
— Ничего вы не покажете, — произнес Илья, и даже Вера оторвалась от блеска собственного отражения в глазках лампы.
— Брат, не начинай. — Голос у нее дрогнул, как струна. — Ты же сам обещал, что поддержишь. Мы же это делаем вместе.
Анна почувствовала, как в груди поднимается теплая, но твердая волна: встать между. Она не любила сцены, но сейчас коридор был ее сценой по праву аренды, каждый месяц.
— Вера, — сказала она спокойно, — отмени эфир. Убери камеру. Это наш дом.
Вера вздохнула, рассеяла выдохом духи и вдруг стала играть другую роль — обвиняемой подростка:
— Аня, можно хотя бы сегодня без драм? У меня реклама, я штраф платить не могу. Ты же знаешь, у меня проект рухнет. Пожалуйста.
Соседи уже робко вытягивали шеи из дверей. Домовой чат запищал: «На третьем что-то снимают!», «Кто разрешил?», «Позовите консьержа».
Илья шагнул вперед, закрывая собой дверной проем. Туда-сюда дрогнул порожек — как двери вагона, где кто-то стоит между.
— Эфира не будет, — произнес он, глядя на сестру. — Это уже слишком.
Вера покраснела резко, как будто кто-то выдернул шнур. И — истерика, но без криков: быстрые, сбивчивые фразы, которые липнут к коже.
— «Слишком» — это когда ты забываешь, кто ты! — шипела она. — Ты весь — из того, что мы делали вместе. Помнишь «обещание на кухне»? «Всегда вместе». Ты обещал. Я не прошу твоего дивана. Я прошу час света.
Анна слушала и думала о слове «обещание». Как оно легко достается из прошлого, как карту «джокера», и как тяжело взвешивается на сегодняшний весы.
— Подпишите отказ, — снова напомнила женщина из управляющей, будто боялась раствориться между ними.
Ребята с камерой начали отступать к лифту. Один шепнул другому: «Поехали в другое место». Но Вера выстрелила им в спины:
— Минуту! — И уже Анне: — Я верну тебе все до копейки. Я всё верну. Только не руби.
— Это не про деньги, — ответила Анна.
— Конечно, — дернула плечом Вера. — Это про власть. Ты хочешь убрать меня из его жизни, как крошки со стола.
Анна посмотрела на Илью. Он стоял, как мальчик на уроке физкультуры, которому дали мяч и сказали выбирать команду. Ей стало его жалко — на секунду, чисто по-человечески, как жалеют тех, кто застрял между крепкими руками.
Соседка снизу, та самая активная, вдруг вышла в коридор и сказала в пустоту, но так, чтобы слышали все:
— У нас тут не шоу-рум. У нас тут жильцы.
Анна взяла ручку, подписала отказ. Вера молча смотрела, и в этой тишине было больше упрека, чем в любых словах. Ребята с камерой скрылись. Женщина в жилете кивнула, как врач после перевязанной раны, и ушла.
— Молодец, — тихо сказал Илья Анне. — Спасибо.
Это «спасибо» не спасло. Вечером Вера выложила длинный пост: о предательстве, о том, как «даже родные делают тебя чужой, если ты не вписываешься в их брекеты». Комментарии текли плотной рекой: «Держись», «Сильные женщин не любят». Анна не читала до конца, но скрин прилетел от тети Клавы и от коллеги, которая «просто переживает». Свекровь позвонила в два часа ночи, всхлипывая и повторяя одну фразу: «Зачем мы дошли до публичного?»
На следующий день Илья уехал к родителям, «поговорить». Вернулся поздно — пах дымом из печки и тревогой. Сел на край кровати.
— Я сказал ей, что ключа не будет, что адрес в постах — табу, что долги по договору. Я сказал, что люблю ее как сестру, но не буду платить своей семьей за ее эфир. — Он замолчал. — И я сказал маме, что мы взрослые. Она плакала, но кивала.
Анна слушала и думала: «Это было нужно». Но чувство облегчения не пришло. Вера три дня не появлялась, будто зима заглушила ее шаги. Анна успела выстирать чехлы, сварить суп, посидеть на подоконнике. И тут — в воскресенье — звонок в дверь. На коврике стояли два мужчины в фирменных куртках перевозчиков и третий — низкий, широкоплечий — из тех, кто говорит мало.
— Мы из сервиса. Забрать вещи по заявке. Адрес — ваш. Контактное лицо — Вера, — прочитал один.
Анна уставилась на список: в нем было «рейл», «коробки», «стойка», «стенд зеркальный», и в конце — «комод белый (прихожая)».
— Комод остаётся, — сказала она. — Это наш комод.
Мужчины пожали плечами. Один позвонил «контактному лицу». Тот, у кого был низкий голос, секунду слушал, потом отдал трубку Анне:
— Она на громкой.
— Анют, — сказала Вера, — это временно. Я вывезу все на точку, чтобы вас не раздражало. Комод мне нужен для витрины, он идеально подходит. Потом верну.
— Нет, — произнесла Анна и услышала, что голос у нее чистый.
— Ты делаешь мне больно из принципа, — вздохнула Вера. — Я же не прошу забрать у вас кровать. Я заберу мебель, которую я привезла.
— Ты ее подарила, — сказала Анна. — Подарки не забирают на время.
Вера рассмеялась коротко, как стишок: «Жизнь — аренда подарков». И отключилась.
Илья появился через пять минут — как будто бегал по лестнице. Он сдержанно поздоровался с грузчиками и сказал:
— Ничего не выносим, пока я не позвоню. Закройте заявку.
Грузчики развели руками: «Нам все равно, нам оплатили». Уехали.
Вечером приехала свекровь. Села аккуратно, как будто боялась потревожить пространство, и сказала:
— Давайте без крайностей. Новая квартира — это мечта, но сейчас не потянете. Вера… она привыкнет. Ее тоже жизнь бьет. Не выгоняйте ее из семьи.
Анна слушала и вдруг почувствовала странную пустоту: слова вошли, но не зацепились. Она ответила одно:
— Мы никого не выгоняем. Мы закрываем дверь.
Свекровь вздохнула и кивнула; ушла с тихим «спасибо за чай», и Анна осталась с Ильей и этой дверью. Они молча повесили на нее новую табличку с их фамилией — без украшений. Это был маленький, но ощутимый знак.
Январь начался, как щелкают выключатели после праздников: сразу все включилось. Вера прислала расписку о первом переводе — десять тысяч — и длинную голосовую, в которой уместились планы, еще планы и «мы же семья». Анна прослушала до середины. И вдруг поняла: ей не хватает не тишины, а простых слов от Ильи.
— Скажи, — попросила она, — где мы с тобой начинаемся, а где — «мы с Верой» заканчивается?
Илья сел напротив, потер переносицу.
— Я везде один и тот же, — попытался улыбнуться он. — Просто пытаюсь не разрывать канат.
Анна хотела сказать «канаты режут руки», но не сказала. Она знала, что он старается, как умеет — и что стараний иногда недостаточно, чтобы у тебя было место на собственном диване.
А потом случилась вещь, которая перевела их конфликт в красную зону. В воскресенье Вера пришла без предупреждения — без камер, без кремов, без пирогов. Села на пол в коридоре, подперев дверь спиной, и сказала:
— Я подписала договор на шоурум в центре. Три месяца. Мне нужен депозит. Я не прошу подарка. Я прошу, чтобы родной человек стал партнером. Илья, возьми половину на себя. Аня, не мешай. Это нас выведет из вашей «таблички на двери».
Анна почувствовала, как у нее внутри щелкнула какая-то защита, та самая, из металла. Она встала, взяла со стола папку с документами и положила на обувницу.
— Вера, — сказала она. — Долги по графику. Квартира — не адрес для бизнеса. Партнерство — не принудительное. И разговаривай, пожалуйста, со мной без «не мешай».
— Ты всегда мешаешь, — тихо ответила Вера. — С тех пор как пришла. Ты забрала его из нашей жизни. Ты забрала наши ритуалы, наши выходные, наш юмор.
Анна усмехнулась — без злости, скорее с усталой нежностью к той девушке, которой не хватает собственного «мы».
— Я ничего не забирала. Я пришла к человеку, который вырос. И ты вырастешь, если перестанешь мерить его по детскому росту.
Илья сидел рядом, не влезая. Это было верно и мучительно: любая его реплика становилась поводом для новой дуэли. Вера посмотрела на него долгим взглядом — таким, каким смотрят, когда уходят надолго и хотят, чтобы запомнили.
— Хорошо, — сказала она. — Тогда я сделаю так: либо ты сейчас переводишь депозит и мы остаемся семьей, либо я выхожу из вашей жизни. Полностью. Без воскресных обедов. Без праздников. Без «сестра». Я больше не приду. Точка.
Воздух стал густым. Анна не ожидала ультиматума с такой четкой пунктуацией. Илья побледнел, как лист.
— Не ставь так вопрос, — шепнул он. — Это нечестно.
— Жизнь нечестна, — ответила Вера. — Вы меня вытолкнули из дома. Я просто предлагаю оформить это красиво. С депозитом.
Тишина. Чат в телефоне Анны вибрировал: соседка задавала вопрос про «проверку». Свекровь прислала гифку со свечой. Коллега — смешную картинку с котом. В этой мозаике Вера сидела на полу, уткнувшись в свою сумку, как в щит.
И тут Анна услышала свой голос — твердый, спокойный:
— Ты серьёзно думаешь, что квартира брата — это твоя квартира?
Вера подняла глаза. В них был гнев, да, но больше — усталость и детская обида, та самая, которая не взрослеет.
— Я думаю, что семья — это место без дверей, — произнесла она. — А ты поставила замок.
— Я поставила границы, — ответила Анна. — Они удерживают тепло.
Илья смотрел то на одну, то на другую. Он поднялся медленно, как поднимают тяжелую коробку, которую нельзя уронить.
— Я переведу тебе часть, — сказал он, наконец. — По договору. Без «либо-либо». И ключа у тебя не будет. И адрес в постах — тоже. И шоурум — не у нас.
Вера молча кивнула, встала, как будто ей помогли. Плечи ее были ровные, лицо — закрытое. Она поправила шарф, всунула руки в рукава.
— Я поняла, — тихо сказала она. — Вы выбрали друг друга против меня. Это тоже выбор.
— Мы выбрали наш дом, — сказал Илья.
Она открыла дверь и на секунду задержалась на пороге:
— Не зовите меня на следующий воскресный обед. Мне нужно научиться есть без вас.
Дверь закрылась мягко, почти бесшумно. Анна стояла, прислонясь к стене, и чувствовала не победу, а пустоту после долгого гула. В телефоне всплыло новое уведомление: «Вера: перевод на 10 000 поступил». И — следом — скрин с договора аренды шоурума: адрес в центре, срок — три месяца.
Илья сел на пол, там, где секунду назад сидела Вера. Уткнулся лбом в колени.
— Я сделал правильно? — спросил он.
Анна не ответила сразу. Она смотрела на табличку на двери, на ровные буквы их фамилии, и думала о том, что название — это еще не содержание. Что дом — это не только стены, но и то, кого ты в них держишь и кого — отпускаешь. Она думала о свекрови, о дворовом чате, о «мягком запуске», который отменился. О том, вернет ли Вера долг. И — о том, вернется ли Вера сама.
— Мы сделали возможное, — сказала она наконец, не зная, сколько в этой фразе убеждения, а сколько надежды.
Вечер опустился на их окна. В чатах стало тихо. Кольцевые лампы погасли в чужих квартирах. Вера написала еще одно короткое: «Не приходите на открытие, если это ранит. Но если придете — я буду…» — сообщение обрывалось на многоточии.
Анна положила телефон экраном вниз. Илья поднял голову. Они оба прислушались — не слышно ли шагов в коридоре. Было тихо. Но тишина не давала ответа. И в этой тишине каждый из них, как мог, примерял будущие выходные: с табличкой на двери, с договором в папке, с недосказанной фразой от сестры. И с вопросом, на который никто из них пока не готов был отвечать.
Перепиши квартиру на бывшую