Спустя год после того, как бабушкине стало, я наконец решилась приехать в деревню. Откладывала, находила причины — работа, дети, ремонт в городской квартире. А на самом деле просто боялась.
Боялась увидеть пустой дом, заросший огород, тишину там, где всегда кипела жизнь.
Автобус довёз до центральной улицы, дальше пешком по знакомой дороге. Июльское солнце палило нещадно, асфальт размягчился под ногами. Вдоль дороги — знакомые с детства дома. Тётя Рая на крылечке картошку чистит, дедушка Коля забор красит.
Машут рукой, здороваются. Деревня — она как большая семья. Все всё про всех знают, и секретов здесь не бывает.
Калитка с облупившейся зелёной краской скрипнула по-старому. Двенадцать соток — солидный участок. Бабушка всегда гордилась: самый большой огород на улице, самые ровные грядки, самые крупные помидоры к августу.
Соседки завидовали — и её урожаю, и тому, как она всё содержала в идеальном порядке. А теперь — бурьян по пояс, теплица с разбитыми стёклами.
Дом встретил запахом сырости и мышей. На столе — всё те же клеёнка в цветочек, сахарница с отбитой ручкой, фотографии в деревянных рамках. Дедушка в военной форме — молодой, красивый. Родители в день свадьбы. Я с сестрой Ленкой возле этой же калитки — мне лет семь, ей пять.
Ленка теперь в Канаде живёт — с девяностых укатила, на бабушкины похороны не приехала. «Не могу себе позволить», — написала тогда в сообщении.
Я ходила по дому, трогала вещи, вспоминала. Вот эта скатерть вышитая — бабушкины руки её делали. Вот комод с облупившейся краской — дедушка сколачивал ещё в семидесятых. А в углу — старое кресло, где бабушка любила сидеть вечерами, вязать носки и смотреть в окно.
За окном — соседский участок. Валентины Петровны. Наши участки граничат, разделяет их низкий заборчик, через который в детстве можно было легко перелезть. Я с её сыном Димкой и перелезала — мы вместе росли, играли. А потом поженились. Как в кино — деревенская любовь с детства.
Валентина Петровна работала в огороде, склонившись над грядками. В широкой шляпе, в старом халате, который она надевала «для грязной работы». Услышала скрип калитки, выпрямилась, помахала рукой.
— Надька? Это ты, что ли? Наконец-то приехала!
Я подошла к забору. Лицо у Валентины Петровны было задумчивое, какое-то осторожное. Не такое радушное, как обычно.
— Здравствуйте, Валентина Петровна.
— Да что ты, Надь, какие церемонии. Мы ж семья теперь. — Она сняла перчатки, вытерла руки о халат. — Как дела-то? Дети как?
— Всё хорошо. Старший в десятый класс пошёл, младшая в пятый.
— Время летит… А дед на смене, сегодня вечером только вернётся. Обрадуется, что ты приехала.
Мы постояли молча. Я чувствовала — она хочет что-то сказать, но не знает, как начать.
— Дом-то в каком состоянии? — спросила наконец.
— Да так… запущенный. Год никто не заходил.
— Я заходила, — сказала Валентина Петровна тихо. — Зимой несколько раз проверяла — не текло ли что, не залезли ли бродяги. Проветривала иногда.
— Спасибо большое. Я не знала…
— А что тут знать. Дом пустой стоит — само собой, смотреть надо.
Ещё одна пауза. Валентина Петровна мяла в руках перчатки, подбирала слова.
— Надь, а что ты… ну, в смысле, как думаешь дальше с домом поступать?
— Пока не знаю. Наверное, буду приезжать по выходным. Может, летом с детьми проводить время.
— Ага… — Валентина Петровна кивнула. — А жить-то тут постоянно не будешь? В городе ведь работа, школы…
— Нет, постоянно не буду. Зачем?
— Ну да, зачем… — повторила она задумчиво.
Мы ещё поговорили о погоде, о соседях, о том, что в деревне новенького. Разговор вялый, натянутый. Я чувствовала, что Валентина Петровна о чём-то думает, что-то её беспокоит, но прямо сказать не решается.
— Ладно, я пойду пока дом осмотрю получше, — сказала я.
— Конечно, конечно. А я тут доделаю и тоже зайду к тебе. Чаю попьём, поговорим как следует.
Я провела в доме часа два. Составляла список того, что нужно починить, убрать, заменить. Список получался длинный — год без присмотра дом не пережил легко. Крыша в нескольких местах подтекала, в кладовке завелись мыши, один оконный блок покосился.
А ещё я вспоминала. Как бабушка встречала меня в детстве — объятия, поцелуи, пирожки со сметаной. Как учила вязать, показывала, какие травы от чего помогают. Как мы с ней по вечерам сидели на крылечке, она рассказывала про войну, про то, как с дедушкой познакомилась.
Последние годы я приезжала редко. Стыдно признаться, но редко. Раз в месяц, иногда реже. Работа, дети, домашние дела — всё это поглощало время полностью. А бабушка становилась всё слабее, всё больше нуждалась в помощи.
Хорошо, что рядом была Валентина Петровна. Она заходила к бабушке часто, помогала по хозяйству, в магазин ездила. Когда бабушка упала и сломала руку — Валентина Петровна скорую вызвала, в больницу с ней поехала. Когда начались проблемы с памятью — следила, чтобы таблетки вовремя принимала, газ не забыла выключить.
Я была благодарна ей тогда. И сейчас благодарна. Без её помощи не знаю, как бы мы справились.
В половине пятого Валентина Петровна постучалась. Принесла контейнер с лимоном, печенье домашнее.
— Как дела, осмотрелась? — спросила, усаживаясь за стол.
— Да много работы предстоит. Ремонт нужен серьёзный.
— Ещё бы. Дом без хозяина — что корабль без капитана. Тонет потихоньку.
Мы пили чай, говорили о всякой всячине. Валентина Петровна рассказывала деревенские новости — кто женился, кто развёлся, у кого какие проблемы. Обычные деревенские разговоры.
Но я чувствовала — она всё ещё что-то недоговаривает. Поглядывает на меня исподлобья, словно решается на что-то важное.
— Надь, — сказала она наконец, отставляя чашку. — А давай откровенно поговорим.
— О чём?
— О том, как дальше жить будем. Я имею в виду — участки наши, помощь разную… Ты ведь понимаешь — я за твоей бабушкой последние годы ухаживала не просто так.
Сердце у меня ёкнуло. Вот оно, то, чего я боялась.
— Как не просто так?
— Ну так же. Она человек хороший был, добрый. Но и я не промах.
— Валентина Петровна, я не понимаю, к чему вы ведёте.
— Веду я к тому, что твоя бабушка мне не раз говорила — будет мне благодарность. За заботу, за помощь. «Валя, — говорила, — ты как дочь мне. Надька далеко, а ты рядом. Не забуду я тебя.»
Она помолчала, разглядывая узор на скатерти.
— А потом вдруг завещание написала. Всё тебе. И ни слова про меня не сказала.
— Так завещание — это её право. Она сама решала.
— Её право, да. Только решала-то она последние годы плохо. Память уже была не та. А тут твои родители из города наверняка звонили — только на внучку, мол, оформляй, ам ничего не надо. Только на кровную родственницу.
— Откуда вы знаете, что родители звонили?
— А она мне рассказывала. Жаловалась даже — давят, мол, на неё. Говорят, что чужие люди на наследство претендовать не должны.
Валентина Петровна встала, подошла к окну.
— А я разве чужая была? Пять лет каждый день к ней ходила. Когда совсем плохо стало — даже ночевала иногда. Боялась оставлять одну.
— Я знаю, что вы много помогали…
— Не много. ВСЁ. — Она повернулась ко мне. — Я ВСЁ для неё делала. Стирала, убирала, готовила. В аптеку ездила, к врачам возила. Когда пеленки понадобились — покупала, меняла. Когда печка сломалась зимой — мужиков искала, чинила.
Голос у неё дрожал от обиды.
— А ты где была? РОдители твои где были? Раз в месяц приедешь, пакет продуктов привезёшь — и всё. И теперь ты хозяйка, а я так… соседка добрая.
Я молчала. Что тут скажешь? Она была права. Я действительно приезжала редко. И она действительно делала гораздо больше меня.
— Но завещание законное, — сказала я тихо.
— В здравом… — Валентина Петровна горько рассмеялась. — Да она последний год путала, какой день недели. Забывала, ела ли сегодня. А тут вдруг — в здравом уме завещание подписывает.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что несправедливо это всё. Я столько лет, столько сил, столько денег потратила… А получается, что зря. Мы родственницы же, я понимаю, но вот сейчас несправедливо получается.
Она вернулась к столу, села напротив меня.
— Знаешь, сколько я денег потратила на твою бабушку? Только на лекарства — больше ста тысяч за все годы. А продукты? А ремонт мелкий? А дрова каждую зиму?
— Если нужна компенсация…
— Да не в деньгах дело! — Валентина Петровна стукнула ладонью по столу. — В справедливости! Твоя бабушка обещала мне участок. Половину вот этого участка. Сама говорила — объединим с моим, будет у меня земли больше.
— Обещала? А почему тогда завещание не переписала?
— А потому что твои родители ей мозги запудрили! Звонили каждую неделю, внушали — только на Надьку, только на кровную! А я что — не человек? Не заслужила?
Дверь хлопнула — проехал Димка. Услышал голоса, зашёл на кухню.
— Привет, Надь! Привет мам! — обнял меня, поцеловал в щёку, потом мать. — Приехал раньше, чем планировал. Как дела?
— Нормально… — ответила я, глядя на Валентину Петровну.
Димка почувствовал напряжение в воздухе.
— А что тут у вас происходит?
— Да так, разговариваем, — сказала мать. — О жизни, о справедливости.
— О чём конкретно?
Валентина Петровна поднялась, расправила плечи.
— О том, сынок, что я пять лет за Надиной бабушкой ухаживала. А наследство получила она. И теперь я хочу справедливости.
Димка посмотрел на меня, потом на мать.
— Мам, о какой справедливости речь?
— О том, что участок этот мне тоже принадлежит. По справедливости. Тем более обещала мне. Твоя жена в городе жила, а я тут работала. Она раз в месяц приедет, а я каждый день ходила.
— Мама, участок Надин. Завещание есть.
— А моё право где? Моя благодарность где? — голос у Валентины Петровны поднялся. — Пять лет жизни я отдала этой семье! Пять лет!
— Никто вас не заставлял, — сказала я.
— Как не заставлял? А кто должен был? Ты?
— Я работала, у меня дети…
— У всех дети! У всех дела! Но я не бросила одинокую старуху!
— Валентина Петровна, давайте спокойно…
— Спокойно?! — она встала, лицо красное от возмущения. — Да как тут спокойно! Я вложила в эту землю столько труда, столько денег! А теперь что — иди, Валя, и забудь всё?
— Мам, успокойся, — Димка попытался взять её за руку.
— Не успокоюсь! — она отдёрнула руку. — Знаете что? Участок большой, вам тут всё равно не жить. Пусть отдаст мне половину — ту, что к моему забору примыкает. Шесть соток. К моим двенадцати присоединю — восемнадцать получится. А остальное пусть себе оставляет.
Вот оно. Наконец-то она сказала прямо, чего хочет.
— Я не буду делить участок, — ответила я твёрдо.
— А почему? — Валентина Петровна шагнула ко мне. — Почему не будешь? Я заслужила или нет?
— Заслужили вы или нет — решала моя бабушка. И она решила оставить всё мне.
— Твоя бабушка последние годы толком не соображала!
— Нотариус подтвердил её дееспособность.
— Нотариус! Да что нотариус понимает! Он с ней полчаса поговорил и справку дал. А я пять лет рядом была!
— Хватит! — не выдержал Димка. — Обе хватит кричать!
Но Валентина Петровна уже не слышала:
— Знаешь что, Надька? Раз ты такая принципиальная, раз всё себе хочешь захапать — живи. Только помощи от меня больше не ждите. Ни в чём. И пусть твоя совесть тебя мучает — получила чужими руками выращенное, а благодарности никакой.
— Мам, прекрати!
— Не прекращу! — Валентина Петровна развернулась к сыну. — А ты на чьей стороне? Жены или матери?
— Я ни на чьей стороне. Я хочу, чтобы в семье был мир.
— Мира не будет, — сказала Валентина Петровна холодно. — Пока справедливости не будет — мира не будет.
Она направилась к двери.
— И знай, Надька — я в суд подам. На неосновательное обогащение. Содержала я твою бабушку, а получила ты. Это по закону называется — обогащение за чужой счёт.
Дверь хлопнула. Мы с Димкой остались вдвоём.
— Надя, — сказал он тихо. — Может, правда стоит… ну, пойти навстречу?
— В чём пойти навстречу?
— Ну не половину отдать, но что-то… Компенсацию какую-то. Она же реально много помогала.
— Помогала. И я ей благодарна. Но участок мой.
— Участок твой, да. Но мама не врёт — она много денег потратила, много времени.
— Димка, ты хочешь, чтобы я платила за то, что твоя мама была к бабушке добра?
— Не за то, что добра. За то, что содержала её практически.
— Никто её не просил содержать.
— Надя, если бы она не помогала — что бы было?
Я молчала. Я знала, что было бы. Пришлось бы мне оставить работу, забрать бабушку к себе или нанимать сиделку. А сиделка стоила бы гораздо дороже, чем потратила Валентина Петровна.
— Ладно, — сказал Димка, видя, что я не отвечаю. — Тогда давай так. Я сам маме заплачу. Сколько она потратила — столько и дам. А ты участок оставляешь себе. Всё честно будет.
— Откуда у тебя такие деньги?
— Займу где-нибудь. Кредит возьму. Лишь бы мир был в семье.
Я посмотрела на него — уставшего, растерянного, пытающегося всех примирить.
— Знаешь что, Дим? Не нужно занимать. Если твоя мама считает, что имеет право на мой участок — пусть идёт в суд. Там разберутся, кто прав.
— Надя, ну зачем суды? Зачем скандалы?
— А зачем твоя мама мне претензии предъявляет? Завещание есть, всё законно. Не нравится — пусть в суде доказывает свою правоту.
Димка вздохнул, потёр лицо руками.
— Ладно. Как знаешь. Только учти — мама характер имеет. Если сказала, что подаст в суд — подаст.
— Пусть подаёт.
И через месяц Валентина Петровна действительно подала. Требовала признать завещание недействительным и компенсировать расходы на содержание завещательницы. Ссылалась на то, что бабушка была недееспособна, а наследство получено неосновательно.
Суд длился полгода. Противно было слушать, как адвокат Валентины Петровны рассказывал, какая я неблагодарная внучка, как мало времени проводила с бабушкой, как редко помогала. Противно было оправдываться, объяснять, почему работала в городе, а не сидела в деревне.
Но документы говорили сами за себя. Завещание оформлено правильно, нотариус подтвердил дееспособность бабушки. Бабушка была в здравом уме. Помощь соседки — это добрые дела, а не основание для наследственных прав.
Валентина Петровна проиграла. Полностью.
Но отношения наши окончились навсегда. Она больше не здоровается, отворачивается при встрече. Димке достаётся каждый день — мать не устаёт напоминать, на какой неблагодарной он женился. Говорит, что сын предал родную мать ради чужой женщины.
А я каждые выходные приезжаю в Подборовку. Понемногу привожу дом в порядок, сажаю цветы, ремонтирую то, что сломалось. И каждый раз думаю одно и то же.
Добрые дела нужно делать от сердца. А не для того, чтобы потом предъявлять счёт. Если помогаешь с расчётом получить награду — это уже не помощь. Это инвестиции.
А я знаю точно: моя бабушка хотела, чтобы земля досталась мне. Её внучке. А не соседке, какой бы хорошей она ни была.
И пусть Валентина Петровна считает меня неблагодарной. Я помню, чья я внучка. И что значит родная кровь.
Развода не будет