Катя не любила суеты в доме. Её радовала простая предсказуемость: по будням она возвращалась из бухгалтерии к семи, ставила на плиту суп, на таймере тикали двадцать две минуты, Олег тем временем сметал крошки со стола, а в девять они включали лампу с тёплым светом и читали — каждый своё. У неё аккуратно лежали папки, у него — коробка с инструментами под диваном, который не скрипел. Квартиру они выменяли на новую ипотеку два года назад, и каждый уголок знал свои правила.
Антон объявился в конце апреля, внезапно, с охапкой разноцветных пакетов и шумной девушкой по имени Мира, которую Катя виделa лишь на фотографиях. Антон — двоюродный брат Олега, тот самый, вечный генератор идей: то «городские квесты» делал, то светящиеся браслеты продавал, то вел канал про «жизнь без будильников». Разошёлся в семье давно: тёте Алине было удобно верить, что у сына просто творческий период. Олег сглаживал — «ну бывает». Катя молча считала в уме, сколько раз Антон занимал «до понедельника», и понедельник, как водится, тянулся годами.
— Мы ненадолго, — сказал Антон на пороге, почти сразу просунув ногой рюкзак в прихожую. — У нас фестиваль уличных художников через две недели, нам нужно пару ночей где-то переждать, а то наш коворкинг закрыли на санобработку. Ты представляешь — санобработку! Политику не обсуждаем, но это саботаж искусства.
Мира улыбнулась так, будто уже была хозяйкой: сняла куртку, не попадая плечиками на крючки, присела на край консоли и поковырялась в корзинке с ключами.
Катя ощутила знакомый холодок — как от открытой форточки, которую забыли закрыть перед грозой. Она посмотрела на Олега. Тот пожал плечами: «Что делать? Родня». И тут же шепнул: «Пара ночей. Разрулим».
Пара ночей обернулась тем, что к вечеру в гостиной появился склад — коробки с наклейками «мерч», пахнущие дешёвой типографской краской; стоящее на штативе кольцевое освещение; мягкие, какие-то подозрительно пушистые худи, посыпавшие пол блёстками; бандероли с адресами. Антон бодро шуршал скотчем, Мира снимала сторис.
— Смотри, — обратилась она к несуществующим зрителям, но и к Кате добавила: — У вас такой свет, просто вообще! У нас в коворкинге холодный, а здесь прям лампово.
— Только обувь снимайте, — тихо сказала Катя. — У нас ковёр новый.
— А, да-да, конечно, — отмахнулась Мира, так и оставив кроссовки носами на ковёр. — Я ненадолго.
Первую ночь они прошептались в кухне до половины второго. Антон долго объяснял Олегу, как у него «кэш-флоу сейчас проседает, но вот-вот пойдёт», спрашивал про дрель, а Мира мягко вытаскивала из холодильника контейнеры — «это попробуем, если не против? выглядит как домашний паштет» — и чинно возвращала пустые крышки обратно на полку. Катя чувствовала, как расползается по квартире невидимая липкость: чужие запахи, наполовину закрученные крышки, чужие голосовые на громкой связи. Она делала вид, что это нормально: пара ночей.
На третий день пришла Нина Павловна, соседка с четвёртого — сухая, с клипсами под жемчуг, вежливая до хруста. Постучала костяшками.
— Александровы, у вас музыка ночью была, да? — спросила она, будто знала ответ, но вежливость обязывала. — Я не жалуюсь, но эти барабаны… Снизу слышно.
— Это не барабаны, это у нас пол оживает, — попытался пошутить Антон и тут же добавил: — Нина Павловна, заходите, мы на фестиваль готовимся. У нас коллаб.
— У вас что? — не поняла Нина Павловна.
— Сотрудничество, — перевёл Олег. — Мы постараемся потише.
Катя заметила, как Нина Павловна посмотрела на блёстки, на штатив, на открытые кроссовки. Этот взгляд — не злой, но усталый — прижал Катю к стене больше, чем чужой шум. «Мы — те, от кого стучат», подумала она, и стало жарко.
С понедельника Катя вошла в сезон отчётности. Бухгалтерия — это когда каждое число должно встать на место, иначе тревога начинает жить в груди, как незваный квартирант. Она с вечера приготовила всё для онлайн-встречи с проверяющими: разложила документы, закрыла комнату, предупредила Олега. Утром — звонок в дверь. Курьер.
— ПВЗ «Мира&Антон», — прочитал он, глядя в телефон. — Здесь?
— Что? — спросила Катя.
Курьер уверенно протянул коробку: на наклейке значился адрес их квартиры. Катя посмотрела на Олега. Тот мялся, как подросток, пойманный на том, что дал друзьям «временный» ключ от гаража.
— Я просто написал адрес как пункт выдачи, — умильным тоном выдал Антон, высунувшись из гостиной. — Ну это же временно. И удобно же, все равно кто-то дома.
— Нет, не удобно, — сказала Катя. — У меня сейчас встреча.
— Мы тихо, — пообещала Мира и тут же поставила чайник, который зашипел так, что вибрировала посуда. — На стриме люди спрашивают, где забрать. Мы напишем «после шести».
Встреча сорвалась. На пятнадцатой минуте, когда Катя объясняла тонкости нового порядка, кто-то позвонил в дверь, потом ещё раз, потом в коридоре заскрипел скотч. В наушниках начальница сухо сказала: «Катя, мы перенесём. Сосредоточься, пожалуйста». Катя кивнула и отключилась, а внутри всё провалилось, как тесто при хлопке.
— Давайте договоримся, — ровно начала она вечером, разложив на столе листок. — Расписание кухни, стиральной машины, никакого шума после десяти. И адрес вы везде меняете. Сегодня.
Антон улыбался томно, как кот, который прикинулся подушкой.
— Ты всё усложняешь. Мы семья. Мы же не чужие. Я чувствую себя дома с вами. Это редкость — доверие, — и взглядом отрезал Олега от Кати: мол, ты-то понимаешь.
— Доверие — это когда спрашивают, а не ставят перед фактом, — Катя сдержала голос. — И когда возвращают занятое. И когда обувь снимают.
Мира покатила глазами:
— Ой, обувь. Ладно, хорошо, расписание так расписание. Я вообще за правила, правда.
Они даже что-то записали. На следующий день всё повторилось. «Мы забыли», «случайно», «курьеры перепутали номер», «там срочно», «сегодня последний срок» — отговорки гранулировались, как сахар, и растекались в чае бытовых компромиссов. Катя вечером подумала: «Может, я придираюсь? Может, это правда временно?» А потом увидела, как Мира берёт её шерстяной плед, чтобы постелить его на пол для фотосессии худи — «теперь это модно, фактура». Плед вернули с липкими блёстками, как с чужой ёлки. Катя молча понесла его в ванную, смывала тёплой водой блёстки, которые исчезали и возвращались, как слово, которое никак не скажешь в лицо.
Прошла неделя. В соседском чате — короткое сообщение от Артёма с пятого: «У Александровых новый режим? Ночью слышно, полки будто двигают». Олег ответил: «Разберём». Катя прочитала и почувствовала, как знакомый холодок превращается в зябь, которую не прогреешь. Она разжала пальцы, заметив, что держит телефон так крепко, словно тот мог утонуть.
В пятницу пришли их друзья — Женя и Света. Принесли пирог, сели на кухне, как всегда, и тут же в коридоре шуршнул скотч, блеснуло кольцо света.
— У вас здесь шоу? — спросил Женя, стараясь шутить.
— На несколько дней, — сказал Олег и не посмотрел на Катю.
Женя внимательно посмотрел на друга. Света мягко дотронулась до руки Кати.
— Если надо — мы можем… ну, я не знаю. У нас диван свободный, если ты хочешь выспаться, — сказала она тихо. И Катя вдруг подумала, что это не про сон. Про выбор.
Этой ночью Катя не спала. Слушала, как в гостиной тихо шелестят пакеты, как пикает телефон Миры каждые пять минут, как кто-то хихикает на балконе, будто там не девять этажей над землёй. Она думала о цифрах, которые должна свести в понедельник, о Нине Павловне, о блёстках в сливе. «Можно потерпеть. Пара ночей», — шептал кто-то внутри по привычке. И другой голос: «Это не пара ночей. Это способ жить за счёт твоей вежливости».
Утром Олег сделал кофе и заговорил:
— Кать, давай ещё чуть. Они же правда… ну, у Антона нет другого места.
— У Антона всегда есть другое место, — ответила она, удивившись, как чётко получилась эта фраза, как будто она давно была готова. — Он просто выбирает тот путь, где удобнее. А мы — удобные.
Олег покачал кружку:
— Я поговорю. По-настоящему. Сегодня.
Он поговорил. Антон кивал, улыбался, даже записал что-то в заметки. Вечером пришёл ещё один курьер. Адрес никто не изменил. Катя встала в дверях кухни и впервые за эти дни посмотрела на Антона так, будто он не брат, а человек, с которым у неё договор — и договор нарушен.
— С понедельника — всё, — сказала она. — Не обсуждается.
Антон улыбнулся шире.
— С понедельника у нас как раз старт продаж. Ты же не хочешь сорвать бизнес, Катя?
В слове «сорвать» было всё — перевёрнутая вина, мягкая угроза, довод к совести. Катя почувствовала, как снова растворяется граница, которую она только что провела. Она взяла тряпку и стала протирать стол, будто стирала фразу Антона. Но тряпка только размазывала блёстки.
В воскресенье тётя Алина прислала голосовое: «Катюш, ты что? Антон говорит, ты их выгоняешь. Не буди во мне тигрицу. Он у меня один». Голос был нарочито ласковый, будто она покупает мир октавою выше. Катя слушала и понимала, что конфликт теперь не только в их квартире. Он разросся по веткам родства, как плющ, и теперь будет цепляться коготками в каждом звонке.
К вечеру Мира принесла «суши-сет» — как из рекламы: яркий, как витраж. Разложила у них на столе.
— Мы миримся, — сказала. — Мы же девочки понимаем, да? Не серчай.
Катя уставилась на контейнеры и вдруг подумала, что это похоже на взятку. И от этого стало ещё противнее.
За окном расползался май. У Нины Павловны зацвела сирень на подоконнике. А в их квартире распускались чужие дела, и становилось тесно. Катя мыла кружку и вдруг поймала себя на том, что делает это без звука — чтобы не мешать чужому прямому эфиру в соседней комнате.
Она ещё не знала, что настоящая провокация впереди. Что то, что было до этого, — лишь примерка. Она знала только одно: терпение стало наружной кожей, которая уже натёрлась до крови, но никто, кроме неё, этого не видел. И эта невидимость была самой обидной частью.
На второй неделе квартира перестала быть их. Даже звук её шагов в коридоре изменился — осторожный, крадущийся. Катя ловила себя на том, что перед тем, как зайти на кухню, прислушивалась: нет ли там Миры с телефоном, Антона с очередным звонком про «поставки» или «бартер». А если и было тихо, тишина всё равно чувствовалась чужой.
— Олег, — сказала она в очередной вечер, когда они закрыли дверь спальни, — это ненормально. Я прихожу домой, и у меня ощущение, что я — в гостях. У себя.
Олег снял очки, долго вертел их в руках.
— Я знаю, Кать. Я… Я говорил с ним снова. Они обещали… Они ищут хостел.
— Хостел, — повторила она, чувствуя, как в голосе дрожит что-то острое. — Они не ищут. Им удобно здесь. Бесплатно, тепло, никто не спрашивает. Ты это понимаешь?
Олег молчал. Он был человеком мягким, привык сглаживать углы, но теперь в его молчании появилось что-то бессильное, будто он тоже не верил в свои попытки «разрулить».
Первый эпизод взрыва случился в понедельник. Катя задержалась на работе, вернулась около девяти, открыла дверь — и застыла. В гостиной, на их диване, сидело четверо незнакомых людей. Две девушки с одинаковыми белыми косами и парень в худи цвета лайма, ещё кто-то в наушниках. Пахло энергетиком и чем-то острым, непривычным. Музыка из ноутбука билась в стены.
— А-а, Катя! — обрадовался Антон, вскочив. — Это ребята из команды. Мы тут… мозговой штурм, понял? Ну, креативим.
Катя тихо сняла пальто. Она чувствовала на себе взгляды незнакомцев и внезапно поняла, что даже не знает, куда поставить сумку, чтобы «не помешать».
— У нас… ужин, — наконец сказала она, хотя знала, что ужина у них не будет: кухня занята коробками с «мерчем».
— Мы недолго, — отмахнулся Антон. — Часик-другой. Мы тихо, правда.
Часик превратился в полночь. В два ночи хлопнула дверь балкона, кто-то громко засмеялся, потом зазвонил звонок — курьер принёс еду. Катя лежала в темноте, считала удары сердца и думала, что в их доме больше нет границ. Ни времени, ни пространства, ни уважения.
Второй эпизод случился в среду. Она вернулась с работы и обнаружила в стиральной машине свои блузки — комом, с чужими футболками, насквозь пропитанные ароматизатором с запахом «кокосовый рай». Когда открыла барабан, на руках остались белые катышки. Её любимая рубашка, в которой она ходила на презентации, была в серых разводах.
— Вы почему не спросили? — спросила она у Миры, сжимая мокрую ткань.
— Ой, прости, я не знала, что это твоя. Мы думали, пустая машинка. — Мира пожала плечами, доставая из пакета новую партию худи. — Да и что, постираем ещё раз, чего ты.
Катя встала так близко, что услышала запах её сладкого парфюма, приторного, как в ювелирных ларьках у метро.
— Это не «постираем ещё раз», Мира. Это вещи, которые нельзя так стирать.
Мира подняла брови, будто не понимала разницы.
— Господи, ну извините, что живём, — пробормотала она и вернулась к своему телефону.
Третий эпизод был с Ниной Павловной. Катя встретила её у подъезда. Соседка держала в руках пакет с продуктами и смотрела на Катю без прежней мягкости.
— Катюш, — сказала она тихо, — ну нельзя так. У нас дети в доме. У вас вчера до трёх утра двери хлопали. И на лестнице кто-то оставил коробки, я чуть не споткнулась. Поговори, а? Ты же понимаешь.
Катя кивнула, чувствуя, как горячая волна стыда обжигает лицо. Ей хотелось оправдаться — «это не я», «я не знала», но слова застряли. Она только пробормотала: «Разберусь».
И вечером сказала Антону:
— Больше никаких друзей. И порядок в подъезде. Иначе вы уходите.
Антон рассмеялся:
— Ты серьёзно? Люди приходят, уходят, это жизнь. Ты хочешь, чтобы мы жили по расписанию, как роботы? Расслабься, Катя.
Четвёртый эпизод — когда у неё сорвалась ещё одна важная встреча. В тот день она заранее предупредила всех: «С 12 до 14 — тишина, важный созвон». Закрылась в спальне, даже дверь подперла табуреткой. И ровно в 12:30 в коридоре началось что-то — громкий смех, звон бокалов, хлопки, звонок в дверь. Она вышла, дрожащая, и увидела в прихожей Мирину подругу с камерой. Та снимала что-то для блога: «Съёмка за кулисами стартапа».
— Вы издеваетесь? — прошептала Катя, боясь закричать.
— Мы тихо, — сказала Мира, даже не поднимая глаз от телефона.
Катя закрыла дверь, вернулась к ноутбуку и услышала, как в наушниках начальница раздражённо сказала: «Катя, если вы не можете обеспечить рабочую тишину, нам придётся пересмотреть ваш формат удалёнки».
После этого она села на пол в ванной и заплакала — тихо, чтобы никто не услышал.
Пятая капля случилась через два дня. Она пришла с работы и увидела, что её цветок — фикус, который она бережно выращивала три года, стоит на балконе, переломленный, с обломанными листьями. Под горшком — блёстки и следы грязи.
— Что случилось? — спросила она, уже зная ответ.
— Это для фото, — сказала Мира спокойно. — Мы снимали мерч на фоне зелени. Ну, он как-то… упал. Но ничего, листья отрастут.
Катя медленно поставила горшок на стол, собрала обломки. Каждый лист казался ей отдельной просьбой — «заметь меня, скажи хоть что-то». Но слов не было. Только глухое чувство, что её дом исчез.
— Кать, — сказала вечером Света, когда они встретились на лавочке у подъезда, — ты не должна это терпеть. Они же сядут тебе на шею окончательно. Говори жёстче. Или собирай вещи и ко мне.
— Олег… — начала Катя.
— Олег боится конфликта, — отрезала Света. — Но это твоя квартира тоже. У тебя есть право сказать «нет».
Катя молчала. Она знала, что Света права. Но внутри всё равно сидел тихий страх: если она скажет слишком громко, она потеряет не только тишину, но и что-то ещё — ту хрупкую связь, которая держала их с Олегом.
И всё же в конце второй недели она решилась. В субботу утром, когда Антон собирал коробки, она вышла в гостиную и ровно сказала:
— Вы съезжаете. Завтра. Я больше не могу.
Антон посмотрел на неё так, будто она предложила продать их почку.
— Ты что, с ума сошла? У нас завтра поставка, нам всё это некуда. Ты понимаешь, какой удар ты наносишь по бизнесу? По семье?
— Это не бизнес, Антон, — тихо ответила она. — Это паразитизм.
— Слушай, — голос Антона стал мягким, почти ласковым, — не перегибай. Мы же родные. Ты сама знаешь: семья всегда поддерживает. Ты что, хочешь, чтобы про тебя потом говорили, что выгнала брата?
И он посмотрел на Олега, и в этом взгляде было столько манипуляции, что Кате захотелось зажмуриться.
Олег опустил глаза.
— Давай… ещё день, — пробормотал он. — Последний.
Катя ничего не ответила. Она просто ушла в спальню и закрыла дверь на замок.
Воскресенье началось с запаха подгоревшего масла. Катя вышла на кухню — слипшиеся волосы, майка наизнанку, кофе так и не выпит — и застыла. На плите чадила сковорода с чем-то, что когда-то было омлетом, на столе валялись недоеденные роллы с пятницы, а в раковине громоздилась гора грязной посуды. Мира, зевая, сидела на подоконнике с телефоном, листала ленту и беззаботно кидала в рот виноградинки из миски, которую Катя вечером вымыла и аккуратно поставила в холодильник.
— Ты опять включила плиту и ушла? — голос у Кати был глухой, будто не её.
Мира подняла глаза, в которых не было ни капли смущения.
— Ой, да брось. Я ж рядом была. А вообще, может, мы сегодня закажем что-то готовое? Ты же всё равно не готовишь, — она ткнула пальцем в Катино холодное кофе. — Видишь, сама не успеваешь.
Катя глубоко вдохнула и, не сказав больше ни слова, вытащила вилку из розетки, выключая плиту.
Днём пришёл курьер — снова коробки, снова чужие пакеты. Потом ещё один. Вечером в прихожей уже невозможно было пройти: стопки скотча, коробки, пакеты, какие-то стойки.
— Это что? — тихо спросила Катя, глядя на всё это.
Антон повернулся к ней с тем самым спокойным, уверенным лицом, от которого хотелось кричать:
— Это временно. У нас завтра запуск. Всё разберём.
— Временно — это день. Максимум два, — сказала Катя, с трудом удерживая голос ровным. — А вы здесь уже больше трёх недель.
— Три недели — это не срок, — ухмыльнулся он. — Ты драматизируешь.
Олег, молча стоявший у стены, вдруг вмешался:
— Антон, хватит. Ты обещал.
Антон усмехнулся:
— Ты серьёзно сейчас? Из-за пары коробок?
Мира, до этого молчавшая, вдруг хмыкнула:
— Боже, ну это вообще какой-то трэш. Мы живём в каменном веке, где нельзя просто делиться пространством. Катя, расслабься, у тебя же квартира не музей.
— Это моя квартира, — резко сказала Катя, сама удивившись, как твёрдо прозвучал её голос. — И твоя, Олег. И мы имеем право жить так, как нам удобно.
Антон фыркнул:
— Знаешь, Катя, ты всегда была немного… ну, правильной. Но так нельзя. Люди должны помогать друг другу. Родные должны помогать.
— Родные — это не те, кто живёт за чужой счёт и делает вид, что это норма, — тихо сказала Катя. — Завтра утром вас здесь не будет.
И вот утро понедельника. Катя проснулась от шума. В гостиной что-то грохнуло, звякнул металл, кто-то громко ругнулся. Она вышла и увидела: Антон с друзьями собирают оборудование, Мира бегает по квартире с телефоном, снимая сторис.
— Подписчики, прикиньте, нас выгоняют, — напевным голосом говорила она в камеру. — Просто вот так, на ровном месте. Чужие люди в своей же семье.
— Мира, выключи телефон, — спокойно сказала Катя.
— А что? Боишься правды? — огрызнулась та. — Всё нормально, мы уйдём, но, блин, это токсично, реально.
Антон поднял глаза, посмотрел на Олега:
— Ты правда это поддерживаешь? Мы же семья. Ты куда смотришь, Лёша?
Олег помолчал, потом тихо сказал:
— Я смотрю, как ты пользуешься чужой добротой.
Антон резко захлопнул коробку, так что скотч хрустнул.
— Отлично. Понял. Мы вам тут мешаем. Ну и ладно. Только не удивляйтесь, если потом никто трубку не возьмёт, когда вам что-то понадобится.
Катя почувствовала, как внутри всё опустело. Не было злости, не было страха — только странная тишина.
К полудню коробки исчезли, дверь хлопнула в последний раз. В квартире стало непривычно тихо, как в библиотеке после перерыва. Катя прошлась по комнатам, собирая мелкие блёстки, которые всё ещё лежали на полу, как следы вторжения.
Олег молча сидел на кухне с чашкой кофе, глядя в одну точку.
— Ну, всё, — сказал он наконец, будто пытаясь себя успокоить.
Катя присела напротив, посмотрела на него.
— Всё? — переспросила она. — Думаешь, они не вернутся?
Он не ответил.
Вечером раздался звонок. На экране — тётя Алина. Катя не хотела брать трубку, но Олег кивнул: «Ответь».
— Катюш, — голос тёти был сладким, но в нём слышался металл. — Что это за цирк? Антон сказал, вы их выставили. Так нельзя. Это же родня. Надо их выгонять срочно, а то всю квартиру разгромят такие гости, — в отчаянии Катя говорила мужу, а он только качал головой, уговаривая подождать ещё пару дней. А теперь, значит, вы герои, да? Выгнали мальчика.
— Мы не герои, — тихо сказала Катя. — Мы просто хотим жить дома.
— Дом — это там, где семья, — отрезала Алина и отключилась.
Ночь прошла в полной тишине. Казалось бы, можно было выдохнуть. Но Катя лежала в темноте, глядя в потолок, и знала: тишина — это только пауза. Они позвонят ещё. Они придумают, как вернуться. И вопрос теперь был только в одном: хватит ли у них с Олегом сил сказать «нет» снова.
За окном гудел августовский город, и в этом гуле слышалось что-то тревожное, как дыхание перед бурей.
Свекровь казалась приличной женщиной