Когда Мария Ивановна вошла в их квартиру с чемоданом на колёсиках и складной сушилкой, Анна решила, что это — про «пару месяцев». Про то самое туманное «пока», которое любят обещать взрослые, уверенные в собственных намерениях. «Ну что вы, я не обуза, — улыбнулась свекровь, пока Сергей снимал с неё шаль. — Наоборот, подстрахую вас с Мишей, да и экономия какая! Я сдаю свою двушку, всё — ради вашей ипотеки. Семья ведь».
Анна кивнула из вежливости. Ссора в прихожей — слишком сильное начало для новой главы. Они с Сергеем год платили по шестьдесят одну тысячу в месяц, считали каждую услугу ЖКХ, ловили скидки в приложениях супермаркетов. В таблице бюджета, которую Анна вела для успокоения совести, «прочие расходы» никогда не поднимались выше пяти тысяч, и это выглядело как ежедневный цирковой номер: балансировать на канате, не опираясь ни на что, кроме собственного внимания.
Мария Ивановна обосновалась быстро. Разложила в кухонном шкафчике баночки с крупами по алфавиту, приклеила на дверцу холодильника магнит с расписанием «полезных привычек» — завтрак в семь, тёплая вода с лимоном, «дыхание по Стрельниковой», и ещё листочек — «не включать бойлер ночью: тариф». Анна не спорила: бойлер так бойлер, лимон так лимон. Утром свекровь поджарила яйца «по-деревенски», но на кокосовом масле из Анниного пакета для работы — она раз в неделю снимала для клиента обзоры продуктов. «Вчерась в телике говорили, что это масло для здоровья. А у вас тут только и есть правильного», — без тени извинения сказала Мария Ивановна и щёлкнула радио на полной громкости: ведущая читала новости о подорожании коммуналки.
Миша проснулся от радио и тихонько пришёл на кухню в пижамных шортах. «Шлёпанцы надень, пол холодный», — мягко попросила Анна. «Не изнеживай, — возразила свекровь, — мальчик должен бегать босиком. Это формирует стопу». Анна улыбнулась в ответ — только губами — и налила сыну какао, которое теперь следовало называть «разбавленным»: Мария Ивановна не одобряла «излишков сахара». «Сладкое — враг иммунитета», — произнесла она и выловила из кружки ложку.
Пока Сергей собирался на смену, свекровь осторожно наклонилась к нему: «Сынок, я вот подумала… Мы могли бы ввести общую кассу. Я же вам помогаю. А то как-то неуютно: вы тут платите по-своему, а я — сама по себе. И внук всё-таки». Сергей по привычке пообещал «позже обсудить». Он всегда откладывал конкретику, как будто в будущем появится идеальное время, когда никто не будет уставшим, виноватым, раздражённым.
Днём Анна работала из дома — рисовала макеты, проверяла тексты, переписывалась с редакторами. Мария Ивановна в это время шуршала хозяйством и словно выписывала повестки на мелкие корректировки: «Анна, хлеб в холодильнике зачерствеет», «Анна, полотенца надо сушить на балконе, а то сыростью пахнет», «Анна, у вас мусорный пакет слишком тонкий, прорвётся». Вечером она ненавязчиво заглянула в Аннину таблицу бюджета — «случайно открыла на ноутбуке», — и, подперев щёку ладонью, сформулировала диагноз: «У вас неправильная структура расходов. На бытовую химию много, на хозяйственные нужды мало. И на развлечения — вообще ноль. Это нездорово».
Анна закрыла ноутбук и убрала его на верхнюю полку. «Мы справляемся», — сказала она. «Я не сомневаюсь, — мягко улыбнулась свекровь, — просто у меня опыт. Мне виднее».
Опыт Марии Ивановны проявлялся в неожиданном месте. Она была мастерски внимательной к мелочам и обладала даром обижаться так, чтобы виноватым чувствовал себя другой. Стоило Анне сказать, что любая перестановка на кухне мешает ей готовить, как свекровь вздыхала: «Ну я же стараюсь облегчить тебе жизнь. Видно, мне тут не рады. Знаете, у меня давление поднялось. Ничего, пройдёт». После этого слова «давление» Сергея будто подменяли: он приносил матери гранатовый сок и шкворчал на сковороде кабачки, а Анна занимала в комнате угол, выбирая между молчанием и правдой.
Первые безобидные замечания не выглядели угрожающими. «Зачем вам два набора постельного белья? — удивлялась свекровь. — Один стирать — другой на кровати. Это излишества». «Почему Миша так долго в душе? Вода — по счётчику». «Прикройте ноутбук на ночь, излучение». Анна вежливо отвечала и копила в мыслях аккуратные коробочки из невысказанного.
В субботу свекровь пригласила к ним «кружок здоровья» — своих подруг из бывшей школы. Они пришли в восемь утра, принесли самодельные блокноты и включили на телевизоре видео с гимнастикой. Миша, сонный, сел на ковёр в гостиной и смотрел, как взрослые тётеньки, гремя браслетами и бесконечными советами, тянутся к потолку и по очереди вспоминают «бесовскую химию» в продуктах. Анне было неловко: в коридоре скопились чужие сапоги, в туалете кто-то оставил «вежливую записку» с просьбой закрывать крышку сиденья, а на кухне испарилась целая пачка дорогого кофе, которую она берегла до дедлайна — ею расплатились за «удовольствие общения».
«Мы же семья», — повторяла свекровь как пароль. Этот пароль открывал доступ к полкам, к графику, к чужой усталости. Он же закладывал под доски пола тонкий скрип — предвестие того, что однажды встанешь ночью и поймёшь: дом отвечает на каждый шаг не твоим голосом.
Флэшбэк накрыл Анну вечером, когда Сергея не было дома, а Миша раскладывал на полу дженгу. На первой их встрече Мария Ивановна встретила Анну с любопытством школьной завучихи: «Где учились, кем работаете, как относитесь к детям?» Тогда Анна ещё не была матерью, но уверенно произнесла: «С детьми — как с людьми». Свекровь усмехнулась: «Посмотрим». Потом было свадебное кафе с салатом «Оливье» в баночках и тосты про «доброго мальчика Серёжу» и «золотую маму, которая одна тянула». Улыбок было много, у Анны — даже лишних; лица на фотографиях сияли — и в каждом блеске угадывалась решимость Марии Ивановны ни за что не отдать сына ничьей воле.
Сейчас эта решимость проявлялась в «заботе». Она настаивала, что Мише нужен «правильный садик» — поближе к дому и с «классическим воспитанием». Анна возражала: их текущий садик устраивал Мишу, он подружился с мальчиком Кирюшей, а воспитательница Лариса Николаевна не ругала за «плохие рисунки». «Это баловство, — отрезала свекровь. — Дети должны к школе уметь сидеть тихо». На этом месте Сергей традиционно исчезал: то смена, то внезапная проверка на складе, то «завезти детали» через весь город. Анна оставалась вдвоём с чужой уверенностью.
Жилищный вопрос всплыл в третью неделю, будто крышка, которую пытаются держать ладонью, но вода всё равно просачивается. «Я сделаю временную регистрацию у вас, — сказала как-то между делом свекровь, размешивая укроп в тарелке супа. — Мне так удобнее в поликлинику, да и тарифы, говорят, иначе считаются». Анна замерла. «Регистрацию — зачем? У вас же своя квартира». «Мою я сдаю для вашей же выгоды, — подняла брови свекровь. — Не указывай мне, как распоряжаться моим жильём. Я же ради вас». Сергей сжал губы: «Мам, давай потом обсудим». «Позже» снова оказалось удобнее, чем «сейчас».
Вечером Анна написала Нине, подруге со студенческих времён: «У нас тут житель прибавился. Кажется, надолго». Нина ответила: «Держись. Пиши факты. Фантазии — худший адвокат». Анна набрала в заметки: «Переустройка кухни без спроса. Радио в 6:30. Кружок здоровья в субботу. Предложение общей кассы. Временная регистрация». Ей не хотелось становиться бухгалтером отношений, но раз уж речь шла о цифрах — лучше писать их сразу.
Через несколько дней Мария Ивановна принесла из своей квартиры старую швейную машинку и поставила её у окна в гостиной. «Буду подшивать всем что надо. Экономия», — сказала и в тот же вечер нашла Анне «несчастливый» шов на платье. Машинка гремела, как локомотив, Миша просил погромче мультики, а Анна ловила себя на том, что боится признать очевидное: в их квартире появился ещё один ритм, чужой и громкий, который неинтересно просить стихнуть.
Соседка сверху, Тамара Петровна, возглавляла совет дома и любила порядок в подъезде. Она при встрече на лестнице пожаловалась: «У вас тут с утра люди ходят, как в Дом культуры. Вы табличку повесьте: вход по пропускам». Анна улыбнулась и извинилась, хотя табличку хотелось повесить внутри — на границе между кухней и коридором: «Чужих привычек не приносить». Но кто пустит дом с табличками?
Мария Ивановна тем временем начала «вести учёт». Попросила Сергея подключить её к банковскому приложению «в режиме просмотра»: «Мне спокойнее, когда я вижу, что у вас всё в порядке». Через пару дней на холодильнике появился распечатанный список расходов с подчёркнутыми пунктами: «доставка еды — 1290», «кофе — 420», «игрушка Мише — 899». Мария Ивановна обвела ручкой «игрушка» и подписала: «Транжирство». Анна сняла листок, сложила пополам и сунула в ящик со специями. В ответ на это свекровь молча повесила второй — с припиской: «Не прячьте от семьи информацию».
Анна всё чаще ловила себя на внутреннем споре: то ли она преувеличивает, то ли привыкла отвоёвывать пространство, как кошка — подоконник. Но динамика была упрямая, как цифра в коммунальной платежке: из месяца в месяц она только росла. И каждое «мы же семья» звучало как аргумент, закрывающий дискуссию.
В один из вечеров, когда Сергей снова задержался, Анна попыталась поговорить. «Мария Ивановна, мне тяжело, когда вы без спроса меняете наши договорённости. Я прошу хотя бы предупреждать». «Ты меня выгоняешь?» — тихо спросила свекровь, и тонкая нотка в её голосе была поставлена так мастерски, что Анна ощутила себя виновной за то, чего не хотела. «Нет. Я прошу…» — «Я всё поняла, — вздохнула свекровь. — Я человеку жизни своей не давала, а теперь лишняя в его квартире. Давление. Видно, я вам помешала».
Анна ушла в комнату, закрыла дверь и упёрлась лбом в холодное стекло. Она слышала, как за стеной Миша объясняет плюшевому дракону, что драконы не плачут — у них просто глаза иногда блестят. Хотелось выйти и сказать спокойным голосом, как в детской книжке: «Все останутся жить дружно». Но книжки пишут люди, которые успевают поставить точку. В их доме пока были только запятые и многоточия.
Той ночью Анна спала плохо. Во сне ей казалось, что квартира сдвигается на несколько сантиметров в сторону — как шкаф, который передвинули без тебя и забыли сказать. Утром она услышала шуршание чеков — свекровь раскладывала их по стопкам и, не глядя в сторону невестки, произнесла: «Я тут подсчитала. Если отказаться от вашего интернет-тарифа и взять попроще, сэкономим тысячу семьсот. И ещё — не надо детям эти ваши конструкторы. У меня в школе таких не было, а математику знали лучше».
Анна пошла на кухню варить овсянку и по пути отметила новую деталь: на магнитной доске висел список «общей кассы». В нём — три колонки: «Мария Ив.», «Сергей», «Анна». Напротив первых двух были цифры. Напротив её — прочерк. «Мы же семья», — повторила свекровь, как пароль. И в этот момент Анна впервые подумала, что, возможно, ей придётся менять замки — в голове. Чтобы перестать входить в чужие правила с тем же сцеплением, что в собственную квартиру.
На второй месяц совместной жизни в квартире стало тесно не только физически. Казалось, воздух уплотнился и пропитывался контролем, как занавески запахом старого табака. Анна всё чаще ловила себя на том, что говорит тише, двигается медленнее, чтобы не «провоцировать».
— Анна, ну вы же понимаете, — тоном заботливого наставника произносила Мария Ивановна, — ребёнка нельзя кормить йогуртами из магазина. Это химия, сплошная отрава. Вот я сама вчера закваску поставила.
И Миша, вечно улыбчивый и подвижный, хмурился, когда ему запрещали его любимый шоколад. «Бабушка сказала, что это вредно», — объяснял он, виновато пряча плитку за спину.
Анна всё чаще разговаривала с подругой Ниной в голосовых, шёпотом, пока Миша засыпал.
— Ты понимаешь, — тихо говорила она, — я больше не чувствую, что это мой дом. Я пришла с работы — а на столе чужие кастрюли, в шкафу чужие полотенца. И самое страшное — я молчу. Молчу, Нин. Потому что если скажу, Серёжа опять уйдёт в туман. Он всегда там, где спокойно.
— А чего ты хочешь? — спрашивала Нина. — Чтобы он выгнал мать? Так не будет. У тебя два пути: или проглотить, или обозначить границы.
Но обозначить границы в доме, где даже твой кружка для кофе теперь «общая», оказалось невозможно.
Сергей по-прежнему приходил поздно. Иногда запах пива выдавал, что «задержался» он не на складе, а в баре с коллегами. Он всегда говорил ровно и без эмоций:
— Давай не сейчас, Ань. Мама же помогает. Ты не представляешь, сколько она экономит нам денег.
Она пыталась возразить:
— Экономит на чём, Серёж? На моём спокойствии? На Мишином настроении?
Но он лишь устало поднимал руки:
— Ты всё воспринимаешь в штыки. Она старается.
И Мария Ивановна, как будто почувствовав момент, тихо вздыхала в коридоре:
— Я, конечно, уйду, если мешаю. Не переживу, если из-за меня вы поругаетесь. Давление у меня и так скачет.
Анна перестала спорить. Споры с Марией Ивановной были как игра в шахматы, где все фигуры против тебя.
В начале весны у них сломалась стиральная машина. Старая, купленная в рассрочку, хрипнула и замолчала.
— Я знала, — с удовлетворением сказала Мария Ивановна. — Нельзя было покупать эту модель. Я вот в девяносто девятом брала «Индезит» — до сих пор жива.
Анна вызвала мастера и тихо вздрогнула, когда услышала цену ремонта. На карту упали последние деньги с проекта, и всё, что оставалось, ушло туда.
— А я предлагала общую кассу, — напомнила свекровь вечером. — Вот видишь, если бы мы вели всё вместе, таких ситуаций бы не было.
В её голосе не было ни злости, ни осуждения. Только мягкая уверенность — и от этого хотелось кричать ещё громче.
Миша заболел в апреле. Температура, кашель, обычная вирусная. Анна хотела позвать знакомого педиатра, но свекровь настояла на «своём проверенном докторе». Тот пришёл, послушал, выписал какие-то старые препараты, от которых Анна отказалась ещё лет пять назад.
— Ты что, умнее врача? — обиделась Мария Ивановна. — Ты подвергаешь ребёнка риску!
Они поссорились на кухне. Анна впервые позволила голосу сорваться на крик:
— Это мой сын! Я решаю, чем его лечить!
Мария Ивановна прижала руку к груди и тихо сказала:
— Ты хочешь сказать, что я ему враг? После всего, что я делаю?
Сергей в этот момент вошёл, и Анна увидела в его глазах усталое раздражение:
— Ань, ну хватит. Успокойся.
Она молча ушла в комнату и долго сидела рядом с Мишей, глядя, как он дышит во сне.
К маю ситуация с финансами обострилась. Зарплату Сергея урезали, а её проект задерживали уже третий месяц. Мария Ивановна предложила сдать балкон «под склад для соседки».
— Это пассивный доход, — объясняла она. — Вы же ничего не теряете.
Анна сжала зубы и сказала «нет». В ответ услышала:
— Ты не думаешь о семье. Ты эгоистка.
Эти слова врезались в сознание. Она знала, что не эгоистка. Она просто устала от того, что её жизнь больше не принадлежала ей.
Точка кипения случилась неожиданно. В один из редких выходных Сергей предложил устроить ужин — просто втроём. Анна заказала роллы, купила вино. Но в семь вечера на пороге появились две подруги Марии Ивановны с коробкой пирожков.
— Мы ненадолго, — улыбнулись они.
Свекровь накрыла на стол, как будто так и было задумано. «Вино? Нет, лучше компот. Мальчику пример показывать надо».
Анна тихо убрала бутылку обратно в шкаф и вышла на балкон. Там, среди горшков с базиликом, которые «для пользы» поставила свекровь, она вдруг поняла: она больше не может.
Поздно ночью, когда гости разошлись и Миша спал, Анна сказала Сергею:
— Я не выдержу. Или она съезжает, или я.
Сергей долго молчал, потом устало произнёс:
— Ты знаешь, что сейчас с квартирой ничего не сделать. Мамина сдаётся, деньги идут на ипотеку. У нас нет запаса. Ты хочешь всё разрушить?
Слово «разрушить» осталось в голове, как трещина.
В июне Мария Ивановна решила, что Мише нужно больше дисциплины.
— Он слишком мягкий. Это из-за твоей вседозволенности, — сказала она, когда мальчик отказался доедать гречку. — Ты его разбалуешь.
Анна взяла сына за руку и повела в комнату. Дверь за ними закрылась, но слова свекрови, будто гвозди, пронзали стены:
— Невестка современная! Все вы сейчас умные, а семьи разваливаются.
Июль выдался жарким. В квартире было душно, кондиционер сломался, но свекровь открывать окна запрещала: «Сквозняк, заболеете». Миша плакал ночами, Анна задыхалась от бессонницы, а Сергей всё реже возвращался домой трезвым.
И в этой липкой жаре, среди запаха капустных котлет и разложенных по углам пластиковых контейнеров, Анна впервые поймала себя на мысли, что хочет сбежать.
Не уйти «погулять», не «съездить на пару дней», а именно сбежать. С Мишей. Без объяснений.
— Нин, — прошептала она в телефон. — Я не выдерживаю. Я просто перестала быть собой.
Подруга молчала секунду, потом тихо сказала:
— Тогда решайся. Иначе она тебя сломает.
Анна долго сидела на кухне в темноте, слушая, как в соседней комнате мерно дышит свекровь, и думала, что действительно пора решаться. Но как сказать это Сергею — она не знала.
Решение пришло в августе. Точнее, оно не пришло — его подтолкнула сама жизнь.
Мария Ивановна, вернувшись из своей квартиры — «проверить арендаторов» — привезла коробки с посудой и книгами. Без предупреждения.
— Тут всё нужное, — сказала она, расставляя тарелки в шкафу. — Мои вещи в безопасности должны быть. У вас же семья.
Анна наблюдала за этим молча, пока Миша с интересом рассматривал кулинарные книги, пахнущие нафталином. Вечером, когда Сергей вернулся, она заговорила:
— Серёж, так нельзя. Это больше не наш дом. Это её дом.
— Ань, не драматизируй, — отмахнулся он, — она же временно.
— Временно? — Анна подняла глаза. — Уже полгода «временно».
Сергей замер, потом тихо сказал:
— Я не могу её выгнать. Она мать.
Эти слова звучали окончательным приговором.
В конце августа в квартире случилась первая настоящая драка — словесная, но такая, что стены дрожали.
Миша играл на полу, строил башню из конструктора. Башня рухнула, он заплакал. Анна присела рядом, обняла его, шепнула: «Всё хорошо, малыш».
— Не сюсюкай, — раздалось из кухни. — Мужчина должен учиться держать себя в руках.
Анна глубоко вдохнула:
— Мария Ивановна, пожалуйста, не вмешивайтесь.
— Это мой внук! — резко ответила свекровь. — И я имею право голоса.
— Нет, — тихо сказала Анна. — Это мой сын.
— Ты неблагодарная! — Мария Ивановна повысила голос. — Я живу здесь, помогаю, экономлю, терплю твои замашки. А ты смеешь мне указывать?
Миша испугался, спрятался за диваном. Сергей попытался вмешаться, но всё закончилось тем, что он сказал привычное «давайте успокоимся», и ушёл в спальню, хлопнув дверью.
Анна осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, как в горле поднимается что-то горячее, похожее на злость и на отчаяние одновременно.
На следующий день она собрала документы — свои, Мишины. Села ночью за ноутбук, открыла сайты аренды, нашла однушку в старом доме неподалёку от сада. С мебелью, с облупившейся плиткой, но с отдельной дверью, за которой можно будет закрыться.
Она оформила перевод денег за первый месяц, пока в комнате тихо тикали часы.
Утром Мария Ивановна как всегда включила радио и громко обсуждала с подругой по телефону «безответственных молодых».
Анна спокойно собрала чемодан. Сложила вещи Миши, несколько платьев, ноутбук, коробку с рисунками сына.
Миша спросил тихо:
— Мам, а мы куда?
— Домой, — сказала Анна. — В наш дом.
Он кивнул, будто всё понял.
Когда Сергей вернулся вечером и увидел чемодан у двери, он замер.
— Ты что делаешь?
Анна посмотрела прямо в глаза:
— Я ухожу, Серёж. Я больше так не могу.
Он открыл рот, хотел что-то сказать, но с кухни уже донёсся голос матери:
— Что тут происходит?
Анна повернулась к ней. В голосе не было ни злости, ни обиды — только усталость:
— Поздравляю, Мария Ивановна, вы меня выгнали, — с горькой усмешкой сказала невестка.
В прихожей повисла тишина. Сергей опустил глаза. Миша крепче сжал её руку.
Новая квартира встретила их запахом сырости и скрипучими дверями. Анна поставила чемодан в углу, достала плед, застелила диван. Миша бегал по комнате, заглядывал в пустой холодильник и радостно кричал:
— Мам, у нас теперь своё!
Она улыбнулась, хотя внутри всё дрожало.
Вечером они ели макароны с кетчупом на полу, из пластиковых тарелок. Миша рассказывал о драконе из сада, который «всех спас», а Анна слушала и думала, что впервые за полгода дышит свободно.
Через неделю Сергей пришёл. Стоял у порога, держал пакет с фруктами.
— Ань… Может, мы попробуем ещё раз? — тихо сказал он. — Я поговорю с мамой.
Анна молча смотрела на него. Внутри всё кричало, но она только покачала головой:
— Серёж, поздно.
Он не спорил. Просто поставил пакет на пол и ушёл.
Осенью жизнь наладилась. Медленно, но уверенно. Анна нашла новый проект, Миша привык к саду рядом с домом. По вечерам они рисовали, готовили простую еду, смотрели мультфильмы.
Иногда, когда тишина становилась слишком громкой, Анна ловила себя на том, что ждёт звонка. Но телефон молчал.
И только по утрам, заваривая кофе, она иногда думала о том, что всё могло бы быть иначе, если бы кто-то — хоть кто-то — вовремя сказал: «Стоп».
Но слово «стоп» в их старой квартире так никто и не произнёс.
Муж ноет, свекры давят, сёстры требуют — родственники наглеют (1/2)