— Зайди вечером, — написала мама без смайликов, без «как ты?».
— Во сколько?
— В семь. Будет семейный совет.
Словосочетание «семейный совет» у нас означало одно: кто-то опять натворил, а платить будет Катя. Я машинально открыла таблицу расходов — привычка. В ней были чужие чужие строчки: «аптечка для Димы» — 4 280; «курсы маркетинга для Димы» — 23 000; «переобувка Диминых колёс» — 3 600. Возраст брата — двадцать семь, а ощущение — вечный младенец с кнопкой «опека включена».
В семь на кухне уже стояли три чашки. Чайник шипел, папа листал газету, не читая. Мама вытирала стол тряпкой по одному и тому же кругу, как будто пыталась стереть неловкость.
— Не затягивай, — я положила телефон экраном вниз. — У меня тренинг в девять.
— Ты всё бежишь и бежишь, — вздохнула мама и посмотрела на папу. — А семья?
Папа по привычке сглотнул и вперился в край стола.
— Говорите прямо.
— Диме нужна помощь, — мама поджала губы. — Он нашёл помещение под мастерскую. Оформление, задаток… ты же понимаешь.
— Сколько?
— Это сейчас не о сумме, — вмешался папа. — Вопрос в принципе. Мы — семья.
Я усмехнулась: «в принципе» в нашем доме всегда означало «с тебя двадцать тысяч, но давай сначала послушаем про общие ценности».
— Если кратко, — сказала я, — у меня свои планы. Я выхожу на новый проект, возможно командировка.
— Ну конечно, — мама обвела рукой воздух. — Работа на первом месте. А помнишь, как мы тебя по секциям возили?
— Я ездил на автобусе, — ответила я, — с третьего курса сама, потому что вы «не тянули».
— Не начинай, — мама мгновенно напряглась. — Ты же старшая, ты должна понимать.
Эта фраза звучала с моего пятого класса. Когда Дима рисовал фломастерами по стене — «ну отчего же ты не уследила?»; когда я приносила четвёрку — «подаёшь плохой пример». Помню родительское собрание в девятом: классная сказала, что у меня шанс на олимпиаду. Мама улыбнулась ей, а мне в коридоре прошипела: «Не зазнавайся, Дима нервничает, когда тебя хвалят».
Потом был институт, бюджет, подработки по вечерам. Маме вдруг понадобилось закрыть папин кредит за «газель». Папа взял, чтобы возить товар, потом слёг со спиной, возить стало нечем, кредит остался. «Ты же у нас умная, разберёшься», — сказала мама и подвинула мне квитанции. Я разобралась: рефинансирование, жёсткий план выплат, каждое воскресенье таблица с суммами. Дима в это время учился на платном и «искал себя». Он то «делал мерч для блогеров», то «вёл паблик автолюбителей». Денег не приносило ничего. Удобный фон для маминых вздохов: «Ну не всем сразу везёт, Кать. Ты же крепкая, подстрахуй брата».
— Мы не против твоих проектов, — мама вернулась в кухню из прошлого. — Но нужно помочь на старте.
— Я выполняю свои обязательства, — я отложила ложку. — Газель закрыта, квартплата за вашу двушку закрыта, у Димы закончили платные курсы — ты просила, оплатила я. Что ещё?
— А голос не повышай, — папа шевельнулся, — мы нормально говорим.
Зазвонил домофон. Пришёл Дима — в новом худи, с коробкой пиццы.
— Сеструха, привет! — чмокнул воздух. — Я над чемой топ-идеей работаю. Смотри: ремонт очков на месте, с 3D-печатью. Нашёл помещение, только задаток надо внести, чтоб не увели. Двадцать восемь.
— А почему не из своих?
— Я всё в оборудование вложил, — виновато улыбнулся он. — Принтер, насадки… Ты же понимаешь, это инвестиции.
— Инвестиция — это когда вырастает, — вставил папа, будто отстранился от разговора.
Я молча достала кошелёк. Двадцатка наличными, остальное переводом. У Димы засверкали глаза:
— Ты лучшая! Я знал!
— Это не значит, что я обязана вечно, — сказала я. — Дим, давай расписку.
— О, началось… — мама дернула плечом. — Сестра с братом расписки пишет. Семья, да?
— Расписка — это не про недоверие, — сказала я. — Это про то, чтобы ты сам видел, сколько уже взял.
Дима посопел, но написал. Я сфотографировала. Папа успокаивающе кивнул, будто мы все сделали правильно.
На следующий день я рассказывала коллеге Маше. Мы вместе начинали в отделе: я доросла до руководителя группы, она — до куратора обучения. Маша прикрыла экран:
— Ты вечно в роли банкомата.
— Это семья, — автоматически отозвалась я и сразу ощутила, насколько привычный аргумент пуст.
— Семья не просит распродать себя по частям. Ты о себе думаешь?
— Думаю, — сказала я и тут же укусила губу. — Но если я перестану помогать, они…
— Выживут, — Маша допила кофе. — Проверь гипотезу.
Вечером позвонила тётя Валя, мамина сестра:
— Кать, я тут слышала, что ты Диме опять дала. Не будь дурой, он привыкнет.
— Он уже привык, — сказала я. — Но как…
— Установи границы. И не объясняй их. Просто не делай. Посмотри, кто останется рядом.
Тётя Валя была нашей семейной оппозицией. Мама называла её «разрушителем гнезда», тётя называла маму «певицей великих жертв». Я стояла между.
Прошло три месяца. Я закрыла очередной блок «газели» и наконец подписала заявку на обучение у партнёров в Казани — двухмесячная стажировка, повышение ставки, перспектива. Написала маме: «В мае уеду». Пришёл ответ: «Никуда ты не уедешь. Нам надо поговорить».
«Нам» снова значило «Диме».
На «совете» присутствовали мама, папа, Дима и… Лера. Её я знала «по фотографиям» — девочка с безупречными бровями и мягким голосом из Диминых сторис.
— Здравствуй, — сказала Лера и положила ладонь на живот. Живот был.
— Мы ждём, — сообщил Дима гордо, будто это проект, который точно выстрелит.
Я на секунду почувствовала что-то похожее на радость за них, но мама тут же перехватила инициативу:
— Ситуация такая. Лере нужно наблюдаться по месту регистрации. По месту — у тебя.
— Почему у меня?
— Потому что у нас двушка, и мы не хотим толпы. У тебя студия, там проще. Временно. На пару месяцев. Мы поможем, ты же понимаешь, ребёнок — это святое.
— Регистрацию не раздают как конфеты, — сказала я. — И «временно» у нас обычно навсегда.
— Не преувеличивай, — папа поднял глаза. — Дадим ключи, посидите у Маши, у тебя подруга близко живёт.
— Я не предлагаю жить у Маши, — сказала я. — Это моя квартира, купленная в ипотеку на мои деньги.
Дима скривился:
— Кать, не начинай тяжесть. Нам тупо надо врач и прописка. Ты же нас выручишь?
— «Ты же нас выручишь» — это пароль, — сказала тётя Валя, появляясь на пороге с двумя пакетами. — Я пирожки принесла. И да, Катенька права: времянка без даты конца — это захват.
— Не учи меня, — мама напряглась. — Мы сами разберёмся.
— Разбирайтесь, — тётя села в сторонке. — Я просто свидетель.
— Кать, — папа попытался примирить, — ну давай на три месяца. Мы поможем с ипотекой твоей.
— Вы и так «помогаете» моими же деньгами, — сказала я. — Давайте по-другому: я согласна оформить временную регистрацию на Леру. Жить они будут у вас.
— У нас нет места, — отрезала мама. — И вообще, ты же всё время на работе. Студия пустует — грех.
Глаза Леры забегали:
— Я могу аккуратно, я вообще тихая. У тебя там классно, светло. И коляска маленькая.
Я поймала себя на том, что во мне есть и жалость к этой мягкой Лере с животом, и злость за привычный сценарий с чужими решениями за мой счёт. Я сделала вдох, выдох.
— На неделю, — сказала я. — Ровно. На восемь дней. И я не съезжаю к Маше, я там же остаюсь. Сроки не обсуждаются.
Мама прижала ладонь к сердцу:
— Я не узнаю тебя. Ты всегда была доброй. Что с тобой работа сделала?
— Работа научила считать, — ответила я. — И ставить дедлайны.
Мы договорились. На бумаге — прямо на обратной стороне чека — я написала даты. Дима покривился, но подписал.
Неделя превратилась в десять дней, на одиннадцатый я застала в своей студии пластиковый контейнер с детскими бутылочками и пахнущий молоком плед. Лера сидела на подоконнике, голова на бок, укачивала телефон — в телефоне плакал трёхдневный младенец.
— Мы чуть задержимся, — прошептала она. — У Димы там по бизнесу.
— По какому?
— Он поехал смотреть другое помещение. Там свет лучше. Я не хотела тебя напрягать…
— Я не хочу, чтобы меня не хотели напрягать. Я хочу, чтобы меня спрашивали до.
Вечером мама позвонила и плакала в трубку:
— Ну как тебе не стыдно! Девочка родила, а ты о своих границах. У меня сердце. Папа нервничает. Ты нас доконаешь.
Это была та же старая пластинка, от которой у меня стягивало плечи. Я сказала:
— Сроки закончились. Завтра Лера и ребёнок переезжают к вам. Я помогу перевезти. И да, я уезжаю в Казань в конце месяца.
— Вот вечно ты о своём, — мама всхлипнула. — Мы думали, ты взрослая. А ты…
— А я взрослая, — ответила я. — И именно поэтому говорю «нет».
Гудки.
Я сидела в своей студии, прислушиваясь к тишине между домами. Где-то наверху ругались соседи, на лестнице скрипнула детская коляска, в чате «Подъезд-5» опять спорили про общий коврик. Быт давал контуры, за которые можно уцепиться.
Через неделю Лера с малышом переехали к родителям. Дима пару дней не брал трубку. Мама присылала то упрёки, то фото внука: «Смотри какой ангел!» Папа молчал.
А я купила билет до Казани и впервые за много лет почувствовала странную смесь страха и облегчения: как будто отцепила вагон с чужими чемоданами, не зная, что будет дальше с поездом.
В Казани я впервые выдохнула.
Не то чтобы там было легко: проекты с утра до ночи, отчёты, встречи с подрядчиками, бесконечные планёрки. Но никто не звонил среди ночи с «Кать, у нас лампочка перегорела, где купить?» или «Дима не может настроить банковское приложение, объясни».
Только мама писала каждый день. Иногда голосовыми — длинными, с паузами и скрипом паркета на фоне.
— Ты там, конечно, работай… — начинала она мягко. — Но помни, у нас тут ребёнок. Лере тяжело, Дима помогает как может. Ты ведь не бросишь нас?
Я отвечала односложно: «Занята. Позже».
Сил объяснять не было.
Через месяц звонок. Голос мамы резкий, непривычный.
— Ты в курсе, что брат твой ночует где попало? У них с Лерой кризис, она вся в слезах.
— Что случилось?
— Что-что… Он нашёл инвестора, уехал в Питер на встречу, сказал: «Ждите звонка». Две недели ждём. Ребёнок без отца, Лера без мужа. А ты… ты на своей работе.
— Я не могу вернуться, — сказала я. — У меня обучение ещё две недели.
— Конечно, — мама повысила голос. — Тебе ж карьера важнее семьи.
Слушая её, я вдруг поняла: я больше не злюсь. Я устала. Слова про «карьеру» больше не резали, а просто скользили мимо.
— Мам, — сказала я, — если Дима решил исчезнуть, это его выбор.
— Ты что, с ума сошла? Это же твой брат!
Щёлкнуло соединение — мама сбросила.
На работе заметили, что я хожу молча, без фирменных шуток. Начальник отдела позвал на кофе:
— У тебя всё нормально?
— Да, — соврала я. — Просто дома немного сложностей.
— Возьми пару дней. Иногда надо поставить паузу.
Но домой я не полетела. Я сняла комнату в хостеле на выходные и спала почти двое суток, без звонков, без сообщений.
Когда вернулась, Лера написала первая:
«Катя, привет. Я знаю, ты злишься. Просто спасибо тебе за всё. Без тебя мы бы вообще пропали».
Я долго смотрела на экран. И ответила коротко:
«Береги себя и малыша. Я переведу деньги на питание. Только без разговоров, ладно?»
По возвращении в Москву всё выглядело ровно. Дима снова жил у родителей, рассказывал про «новый контракт», который «скоро выстрелит». Мама демонстративно игнорировала меня, папа — наоборот, слишком приветлив: спрашивал про Казань, наливал чай, подкладывал печенье.
— Я смотрю, ты прямо изменилась, — сказал он как-то вечером, когда мы остались на кухне одни. — Раньше с полуслова бежала помогать, а теперь… отстранилась.
— Я просто поняла, что у меня тоже есть жизнь, — ответила я.
— Но ведь семья — это опора.
— Опора — это когда держат в ответ, — сказала я и посмотрела в окно. — У нас это не так.
Папа ничего не сказал. Только тихо выдохнул.
Дима снова пришёл просить.
— Слушай, — он сел на диван, не снимая куртки. — Надо немного занять. Совсем чуть-чуть. Мы тут с ребятами запускаем сайт, нужен хостинг.
— Сколько?
— Пятнадцать. Я верну через неделю, честно.
Я посмотрела на него и вдруг вспомнила Машины слова: «Проверь гипотезу».
— Нет.
— Чего? — он растерялся. — Ну это же ерунда. Я же всегда возвращал.
— Нет. — Я подняла глаза. — Я больше не даю.
Он замолчал, потом громко выдохнул, будто ему наступили на ногу.
— Понял. Ладно. Ты же у нас теперь звезда, на конференции ездишь. Нам, простым смертным, не понять.
Дверь хлопнула.
Через час позвонила мама. Голос ледяной.
— Что у вас там произошло? Дима в слезах. Ты отказала брату?
— Да.
— Как ты можешь? Он же на тебя рассчитывает.
— Именно. — Я старалась говорить ровно. — А я больше не банк.
Молчание. Потом шёпот, злой и долгий:
— Хочешь квартиру? Заслужи. Или отдадим её Диме.
Я не сразу поняла смысл сказанного.
— Что?
— Квартира, в которой ты живёшь, — мама заговорила быстро. — Мы оформили её на себя, когда ты брала ипотеку. Чтобы налог меньше. И если ты не хочешь помогать брату, не жди, что мы будем сидеть и смотреть.
Секунды тянулись, как резина. Я услышала собственный смех — сухой, чужой.
— Вы серьёзно?
— Более чем, — мама перешла на тихий, почти ласковый тон. — Мы всегда были одной семьёй. Просто сейчас твой долг — поддержать нас.
Я не помню, как положила трубку. Помню только, что стояла у окна, пальцы дрожали, а в голове стучало одно: «Это моя квартира. Моя».
Вечером приехала тётя Валя. Без звонка, с торбой булок и коробкой вишнёвого варенья.
— Ну что, — сказала она, — поздравляю. Они пошли в ва-банк.
— Они угрожают забрать квартиру, — выдохнула я.
— Катя, — тётя посмотрела прямо в глаза. — Они манипулировали тобой всю жизнь. Но если ты сейчас сдашься — это не остановится никогда.
Я молчала.
— Послушай, — продолжила тётя, — юридически квартира твоя. И даже если что-то оформлено на них, всегда есть пути. Я помогу найти юриста. Главное — не поддавайся.
Я кивнула. Внутри было странное ощущение пустоты и решимости одновременно, как перед прыжком с высоты: или полетишь, или разобьёшься, но назад уже не вернёшься.
С утра я пошла к юристу — знакомому тёти Вали. Мужчина лет сорока в строгом костюме, спокойный и невозмутимый, выслушал меня до конца, задавая уточняющие вопросы.
— Покажите документы, — сказал он наконец.
Я протянула папку с копиями — договор, справки, все платежки, квитанции, которые я сохраняла, даже когда было некогда разбирать почту.
— Интересно, — он провёл пальцем по строчкам. — Квартира оформлена на ваших родителей, но платежи шли с вашего счёта. У вас есть все переводы. В случае конфликта это доказуемо.
— То есть они не смогут…
— Смогут шуметь, — он усмехнулся. — Но юридически у них слабая позиция. Максимум — затянут процесс.
Я выдохнула. Лёгкости не стало, но тревога спала.
— Главное, — добавил он, — не пугайтесь давления. Давление будет. Они привыкли, что вы «удобная».
Давление началось в тот же вечер.
Мама звонила, писала, слала голосовые. Сначала — тихо, «Катенька, подумай, ну зачем тебе эти конфликты, мы же семья». Потом громче: «Ты нас предала. Мы тебе жизнь отдали, а ты…». А потом начались сообщения от дальних родственников: «Катя, что происходит? Мама плачет, говорит, ты хочешь оставить их без крыши».
Я молчала. Удаляла сообщения, выключала звук.
Через день пришёл Дима. Без звонка. Встал в дверях, в новом пуховике, пахнущем чужими духами.
— Кать, — начал он, — давай без цирка. Ты же понимаешь, мама с ума сходит. Сделай по-хорошему.
— По-хорошему? — я подняла голову от ноутбука. — Это как?
— Оформи квартиру на меня. Чисто юридически. Всё равно ты там живёшь, никто тебя не выгоняет. Просто… меньше налогов, меньше проблем.
— Меньше проблем у кого? У вас?
— У всех, — он пожал плечами. — Я же не враг тебе.
Я рассмеялась. Так громко, что он вздрогнул.
— Дим, у тебя есть мастерская?
— Ну… она в процессе.
— А у меня в процессе — моя жизнь. И знаешь, я не хочу больше быть твоим банком.
Он шагнул ближе:
— Ты не понимаешь, что делаешь. Мама просто хочет спокойствия.
— А я хочу тишины, — сказала я и закрыла дверь перед его лицом.
Первые дни было странно. Телефон молчал. Никаких привычных «Кать, скинь», «Кать, помоги», «Кать, выручи». Тишина пугала, как после бури.
В подъезде соседка Вика, молодая мама с третьего этажа, кивнула мне:
— Держись. У нас так же было с братом мужа. Пока не послали, он всё сидел на шее.
— И как… закончилось?
— Не закончилось. Просто теперь не общаемся.
Я кивнула и пошла к лифту, чувствуя, как дрожат руки.
В выходные я пригласила Машу. Мы сидели на кухне, пили чай, она крутила ложку в пальцах:
— Ты понимаешь, что теперь всё по-другому?
— Понимаю, — я улыбнулась устало. — Но знаешь, впервые за много лет мне спокойно.
— Они ещё будут пробовать, — предупредила Маша. — Не сдавайся.
Попытки были. Мама присылала фото внука с подписями «Он растёт без твоей любви». Дима оставлял голосовые, где говорил, что я «сломала семью». Папа звонил и молчал в трубку, иногда тихо говорил: «Держись, дочка».
Однажды вечером, когда я возвращалась с работы, возле подъезда стояла мама. В пальто нараспашку, без шапки, с красными от ветра глазами.
— Кать, — она шагнула ко мне. — Давай не будем так. Я просто хочу, чтобы всё было, как раньше.
— Мам, — я остановилась, — как раньше — больше не будет.
— Ты думаешь, что сможешь одна? — её голос дрогнул. — А если что-то случится? А если помощь понадобится?
— Я справлюсь, — сказала я тихо. — И вы справитесь. Просто без меня.
Она посмотрела на меня долгим взглядом — усталым, обиженным — и ушла, не сказав ни слова.
Прошёл месяц. Конфликт не разрешился, но острота ушла. Дима нашёл новую «идею», снова собирался «заработать миллионы». Мама звонила реже, но в голосе звучало что-то холодное, чужое. Папа однажды прислал смс: «Горжусь тобой». И этого было достаточно, чтобы я заплакала.
Вечерами я сидела у окна и думала, что будет дальше. Переехать? Продать квартиру и купить что-то своё, без привязок? Или остаться, но навсегда выставить границы?
Ответа не было. Только эта странная тишина, в которой впервые за долгие годы не было чувства вины.
И всё ещё звучала в памяти мамина фраза, как ржавый гвоздь, застрявший в стене:
— Хочешь квартиру? Заслужи. Или отдадим её Диме.
Я смотрела в окно на огни ночного города и понимала, что выбора больше нет. Теперь — только вперёд.
«Удобная» родственница