Три месяца и четыре дня. Именно столько прошло с того момента, как Света последний раз видела родителей живыми.
Мама лежала в больничной палате, подключенная к капельницам. А папа сидел рядом на неудобном стуле и держал её за руку. Они говорили о чём-то тихо, почти шёпотом, и Света не стала подходить ближе — не хотела нарушать этот последний разговор.
А потом всё случилось очень быстро. Папа не выдержал — сердце остановилось прямо в коридоре больницы, когда он узнал, что мамы больше нет. Врачи говорили научными словами про инфаркт и стресс.
Но Света понимала проще: он не смог жить без неё. Сорок три года вместе — и ни дня врозь.
После прощания Света вернулась в свою квартиру и долго сидела на кухне, глядя в окно. Алина — младшая сестра, тридцать лет против её тридцати четырёх — суетилась вокруг, заваривала чай, говорила что-то ободряющее. Но слова не доходили. Внутри была такая пустота, что казалось, если наклониться, то в груди будет эхо.
— Слушай, — сказала тогда Алина, присаживаясь рядом, — с квартирой что делать будем? Там же столько родительского… Я могу разбирать понемногу, если хочешь. Ты всё равно на работе с утра до вечера, а я сейчас между проектами. Что ценное найду — отложу, остальное… ну, как решим.
Света кивнула, не поднимая глаз от чашки. Родительская квартира — двушка в старом доме, где они выросли.
Мамины цветы на подоконниках уже наверняка завяли, папины книги пылятся на полках. Туда нужно идти, разбирать, решать что оставить, что выбросить, что продать. Но одна мысль об этом вызывала такую боль в груди, что хотелось свернуться калачиком и больше никогда не вставать.
— Хорошо, — прошептала она. — Только вещи не выбрасывай сразу, ладно? Что ценное — отложи. Потом вместе посмотрим.
Алина обняла её за плечи:
— Конечно, сестра. Всё сделаю аккуратно.
И правда делала. Звонила каждые несколько дней, рассказывала о процессе: мол, шкафы разобрала, одежду рассортировала, документы в отдельную папку сложила. Света слушала вполуха — работа поглощала полностью, оставаясь единственной отдушиной. В офисе можно было думать о договорах, отчётах, коллегах — о чём угодно, кроме пустых кресел в родительской гостиной.
Через месяц Алина зашла к ней с документами по наследству. Пока что только справки и заявления — полгода нужно ждать, чтобы всё оформить официально. Сидели на кухне, подписывали бумаги, и тут сестра вскользь бросила:
— Кстати, я продала кое-что из квартиры. Мебель старую — советскую стенку, папин стол. Книги часть — у букинистов хорошо берут. И по мелочи всякое. Ты не против? Просто место освобождается, да и деньги лишними не будут. Я потом всё тебе распишу, поделим пополам.
Света подняла глаза от бумаг. Продала… Мамина швейная машинка? Папины шахматы? Бабушкин сервиз?
— Что ещё продала? — спросила она тихо.
— Да мало ли чего накопилось за годы, — отмахнулась Алина. — Посуда треснутая, светильники допотопные. Одна барахолка сплошная. Антикварщик говорит — ценности никакой, но хоть место освободится. Не переживай, всё равно пылилось без толку никому не нужное.
Ненужное. Света хотела спросить подробнее, но комок в горле не давал говорить. А Алина уже переключилась на другую тему — про документы, про сроки, про оценщиков для квартиры.
Недели шли, Алина периодически упоминала о новых «находках» в квартире. То пальто мамино в комиссионку пристроила — мол, моль не успела съесть. То папины инструменты слесарю продала — всё равно ржавеют.
Света кивала и молчала. Внутри всё сжималось от боли, но спорить не было сил. Пусть Алина занимается — она всегда была практичной, умела продавать, договариваться. А Света только и могла, что работать до поздна и засыпать от усталости.
Деньги, которые обещала разделить сестра, так и не появлялись. Когда Света однажды осторожно спросила, Алина отшутилась:
— Да там копейки пока. Я сначала всё продам, потом посчитаем. Зачем по мелочи делить?
И снова Света промолчала. В последнее время она вообще мало говорила — на работе по делу, дома чаще всего сидела одна. Даже с мужем Артёмом разговаривали в основном о бытовых вещах: что купить в магазине, когда придут коммунальные счета, не забыть ли полить цветы.
А ещё через месяц Алина пришла с сумкой на ночь:
— Можно у вас переночую? — спросила она, стоя на пороге. — Что-то тоскливо одной в квартире. Родительская пустая, своя — тоже пустая. Хочется с людьми побыть.
Света кивнула. Артём был в командировке, дома тихо и пусто. Заказали пиццу, включили сериал, болтали о всякой ерунде — как в детстве, когда Алина приходила к ней в комнату и они шептались под одеялом до утра. Впервые за долгое время Свете стало почти хорошо.
Утром собралась на работу как обычно, но в обеденный перерыв вдруг захотелось домой. Может, Алина ещё не ушла? Можно пообедать вместе, ещё поговорить.
Зашла в кондитерскую, купила те самые эклеры с заварным кремом, которые они обе обожали ещё школьницами. Маленький праздник посреди рабочего дня.
Ключ повернула тихо — вдруг сестра спит. Прошла в прихожую, сняла туфли. Из спальни доносились какие-то звуки — шуршание, поскрипывание. Света направилась туда и замерла на пороге.
Алина сидела на корточках у открытого платяного шкафа. Дверцы распахнуты, полки наполовину опустошены. На кровати аккуратными стопками лежали вещи — её вещи.
Кожаная сумка, которую подарил Артём на годовщину. Старый кашемировый шарф — ещё мамин, но такой мягкий и тёплый. Коробка с рукодельем — нитки, ткани, незаконченная вышивка. Фотоаппарат «Зенит», доставшийся от дедушки. Серебряная брошка в форме бабочки.
Рядом на прикроватной тумбочке стоял ноутбук Алины, на экране — сайт объявлений.
— Ты что делаешь? — Голос прозвучал странно, как будто не её.
Алина вздрогнула и обернулась. На лице мелькнула вина, но быстро сменилась улыбкой:
— А, Светка, ты пришла! Я тут… ну, наводила порядок. У тебя столько всего, что ты не носишь! Вот эта сумка — сколько лет в шкафу висит? А шарф… ты его последний раз когда надевала? Я подумала, может, продам, а то место зря занимают. Тебе же лучше — и денежки, и в шкафу просторнее.
Света медленно подошла к кровати. Взяла фотоаппарат — тяжёлый, основательный, пахнет кожей и металлом. Дедушка учил её фотографировать на этот аппарат, когда ей было двенадцать. Показывал, как наводить резкость, как выбирать выдержку. А теперь он лежит в стопке «на продажу».
— Как с вещами родителей? — спросила она тихо.
— Что? — Алина встала с пола, отряхнула колени.
— Ты же тоже обещала разобраться, а сама продала. С продажи родительских вещей обещала поделиться. Но денег я не видела.
Повисла тишина. Алина смотрела на неё с растерянным видом, потом лицо её изменилось:
— Света, ты же сама молчала! Я тебя спрашивала — ты кивала. Я всё делаю, а ты потом претензии предъявляешь. Ты вообще отстранилась от всего, а я разгребаю одна!
— Ты разгребаешь, да, — сказала Света, всё ещё держа фотоаппарат. — Но не мусор. А наши воспоминания. Папины книги, мамины платья… А теперь мои вещи. Без спроса.
— Да какие воспоминания! — Алина махнула рукой. — Старая рухлядь! Ты же сама не можешь к ним прикоснуться, ходишь мимо родительских фотографий, как приведение! А я хоть что-то делаю!
— Делаешь? — Голос Светы стал тише, но в нём появилась сталь. — Продаёшь. Это разные вещи.
— Ну и что? — Алина выпрямилась, в глазах вспыхнуло раздражение. — Деньги нужны всем! Ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, мне не больно? Но кто-то же должен быть практичным в этой семье!
— Практичным? — Света поставила фотоаппарат обратно в коробку, потом взяла мамин шарф, прижала к лицу. Слабый запах духов ещё держался в волокнах. — Ты продала мамины платья, которые пахли её духами. Папины шахматы, за которыми он просиживал вечерами. Бабушкин сервиз, из которого мы пили чай в детстве. Практично, да.
— Света… — Алина сделала шаг к ней, но остановилась. — Я не думала, что для тебя это так важно. Ты же никогда не говорила…
— А что я должна была сказать? — Света обернулась, и Алина отшатнулась от её взгляда. — «Не продавай мамину швейную машинку, на которой она шила нам платья в детстве»? «Не продавай папины инструменты, которыми он чинил нам игрушки»? Это нужно было говорить?
— Но они же всё равно лежали без дела…
— Лежали БЕЗ ДЕЛА? — Света почти закричала, и сама испугалась своего голоса. — Мамины письма тоже лежали без дела? Папины записные книжки тоже без дела? Их фотографии тоже?!
— Фотографии я не трогала…
— А что ещё ты не трогала? — Света подошла к ноутбуку, посмотрела на экран. Сайт объявлений, раздел «Антиквариат». — Что ещё осталось от наших родителей, Алина?
Сестра молчала, потом вдруг заплакала:
— Я не хотела ничего плохого! Мне тоже больно, понимаешь? Мне тоже тяжело! Но что-то же надо было делать! Ты работаешь сутками, ты даже поговорить не можешь нормально! Я думала, помогаю тебе!
— Помогаешь? — Света села на кровать рядом со стопкой своих вещей. — Знаешь, чем ты могла бы помочь? Спросить, что для меня важно. Что я хочу оставить на память. Что передать твоим детям, когда они появятся. Но ты не спросила. Ты решила за меня.
— Я думала…
— Ты думала о деньгах, — тихо сказала Света. — И понимаешь что? Может, ты и права. Может, всё это действительно просто старая рухлядь. Но для меня это было последним, что у меня осталось от них. От нашего детства. От семьи.
Алина вытерла слёзы рукавом:
— Света, прости. Я правда не думала… Я могу всё вернуть! Что продала — выкуплю! Клянусь!
— Как ты вернёшь мамины платья? — Света посмотрела на неё внимательно. — Как вернёшь папины записи на полях книг? Как вернёшь бабушкину вазу, которую мама берегла сорок лет?
— Я… я найду такую же…
— Такую же, — повторила Света. — Понятно.
Она встала, подошла к шкафу. Начала молча перекладывать вещи обратно на полки. Сумку повесила на место, шарф аккуратно сложила, рукоделие убрала в дальний угол. Алина стояла и смотрела, всхлипывая.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала Света, не оборачиваясь. — Не то, что ты продала их вещи. А то, что ты надумала продать мои. Без спроса. Как будто я тоже умерла, и ты разбираешь наследство.
— Света, не говори так…
— А как мне говорить? — Она обернулась, и лицо её было мокрым от слёз. — Ты пришла в мой дом, залезла в мой шкаф, отобрала мои вещи. Мамину брошку, которую она мне подарила на выпускной. Дедушкин фотоаппарат. Шарф, который пах её духами. Ты собиралась это продать, Алина. ПРОДАТЬ.
— Я не знала, что они для тебя так важны…
— А ты СПРОСИЛА? — Света почти кричала. — Ты спросила, важны ли для меня вещи моих умерших родителей? Важна ли мамина брошка? Важен ли дедушкин подарок?
Алина плакала всё сильнее:
— Прости, прости меня, пожалуйста… Я хотела как лучше…
— Как лучше? — Света вытерла лицо. — Для кого лучше, Алина? Для меня? Или для твоего кошелька?
— Не говори так…
— А как мне говорить? Ты обещала разделить деньги от продажи родительских вещей — где деньги? Обещала отложить ценное — что отложила? Сейчас пришла за моими вещами — спросила разрешения?
Света закрыла шкаф, повернулась к сестре:
— Знаешь что, Алина? Я устала. Устала горевать, устала работать, устала молчать. И теперь ещё устала от тебя.
— Света…
— Нет. Послушай меня внимательно. — Голос стал совсем спокойным, но в нём слышалось что-то окончательное. — Ты можешь продавать что угодно. Свои вещи, свои фантазии, свою совесть. Но чужие вещи — без разрешения — больше не трогаешь. Ни родительские, ни мои.
— Но квартира же наша общая…
— Квартира — наша. А вещи в ней были их. Личные. И если что-то нужно продать — спросишь сначала меня. Если что-то хочешь взять на память — скажешь. А если хочешь что-то продать из моих вещей — забудь об этом навсегда.
Алина кивала сквозь слёзы:
— Хорошо, хорошо, я поняла…
— Поняла? — Света взяла коробку с фотоаппаратом, прижала к груди. — Тогда вопрос: сколько ты получила от продажи родительских вещей? Точную сумму.
— Я… я не помню точно…
— Не помнишь, — кивнула Света. — Конечно. А я помню каждую вещь, которая исчезла из той квартиры. Помню всё.
Она подошла к окну, постояла молча, потом обернулась:
— Собирай вещи, Алина. И уходи.
— Света, ну пожалуйста… Мы же сёстры…
— Сёстры, — повторила Света. — Да. И именно поэтому мне так больно. Чужой человек просто украл бы. А сестра… сестра убедила себя, что помогает.
Алина медленно собрала свои вещи в сумку. У двери обернулась:
— Прости меня. Правда прости. Я верну всё, что смогу…
— Не надо ничего возвращать, — устало сказала Света. — Поздно уже. Просто уходи.
Когда за сестрой закрылась дверь, Света села на кровать и долго смотрела на коробку с фотоаппаратом. Потом открыла её, достала тяжёлую камеру, покрутила в руках. Где-то внутри ещё была плёнка — последние дедушкины снимки. Может, её родителей молодыми. А может, её самой маленькой.
Теперь она этого никогда не узнает. Проявлять плёнку уже поздно — столько лет прошло. Но фотоаппарат остался. И мамин шарф остался. И брошка-бабочка.
Немного. Но хоть что-то.
А завтра она поедет в родительскую квартиру и переберёт то, что осталось. Своими руками, со своими воспоминаниями. И больше никого туда не пустит.
В моем доме еще указывает