Оля привыкла жить по расписанию. Таблички на холодильнике, будильники на телефоне, «галочки» в заметках. Её успокаивало, что каждая вещь знает своё место: банковские квитанции в синей папке, крупы в подписанных банках, влажные салфетки — у выхода, чтоб Данила не забывал, когда бежит с утренним кофе на маршрутку. Они с Данилой год как переехали в двушку в соседнем доме от свекрови, и Оля искренне радовалась: близко — значит, помощь рядом, а не постоянная опека. Наивность, как оказалось, любит тихо сидеть в углу и делать вид, что её нет.
Данила был из тех людей, кто никогда не опаздывает. На совещания, к друзьям на футбол, к маме на именины — особенно. Он работал наладчиком на заводе, где всё мерили минутами простоя, и это вросло в него, как привычка дышать. Оля — бухгалтер в частной клинике: цифры, акты, зарплаты. Обоих ценили на работе и друзья уважали за надёжность. Даже соседка с площадки, Тамара Петровна, качала головой: мол, редкие сейчас такие — не пьющие, с ремонтом, и чтоб «добрый день» сказали.
Галина Павловна, свекровь, была противоположностью аккуратности. Она царствовала из широкой кухни своей «хрущёвки», где вечно что-то шкворчало, пахло жареным луком и чужими делами. На стене висел календарь с собачками и ручкой, которой она любила делать пометки: кто кому должен, кто «с характером», кто «так себе». У неё был младший сын Роман — высокий, широкоплечий, с вечной привычкой вытягивать губы трубочкой, когда говорил «ну я же временно». Роман то развозил суши на арендованной машине, то «входил в долю» с приятелем по ремонту лоджий, то планировал податься в курьеры на электровелосипеде, как только «сложатся звёзды». На деле звезды складывались так, что Роман часто ужинал у мамы, а завтракать предпочитал у Оли: «да у вас всё вкуснее, Данила же мясо нормальное покупает».
Сначала это казалось милым. Осенью — суп воскресным вечером для всей семьи. В ноябре — «чайком согреться», когда Роман «совсем на ходу» и перехватить нечего. В декабре — «да что вам, молодым, жалко?» — от Галины Павловны, когда она просила Данилу заехать в гипермаркет и захватить пару пакетов муки «по акции». Оля записывала расходы, вздыхала, но ладно: родня же. Данила с улыбкой: «Пусть мама печёт свои пирожки, я всё равно люблю, как она делает с капустой».
В январе завели семейный чат. На аватарке — позапрошлогодний шашлык у реки: мужчины в футболках, женщины в панамках, Роман без футболки, мама в очках «бабочка». Переписка быстро превратилась в странный список. «Кто будет у меня в субботу? Надо купить яйца, колбасу, сыр» — писала Галина. Потом добавляла: «И майонез нормальный, а не этот ваш фитнес». Оля пыталась шутить эмоджи, кидая сердечко и «ок», но внутри уже просыпалось нехорошее чувство: будто она — завхоз по умолчанию.
Через неделю Галина позвонила с утра — Оля ещё не успела допить кофе, в окно лупил мокрый снег.
— Олечка, ты же всё равно по дороге, — мягко тянула свекровь. — Забеги ко мне ключ взять. Рома с ребятами сегодня у вас телек посмотрит, там матч важный. Я им картошечки дожарю, а у тебя… ну, посмотришь, что есть.
— Как — у нас? — не поняла Оля. — Мы с Данилой вечером в кино, давно купили.
— Так они тихо-тихо! Им бы только футбол, мужское дело. Ты ж не против? Всё равно холодильник полный.
Оля чуть не ответила, что полный он потому, что они с Данилой раз в неделю составляют список, ездят в оптовый, планируют меню. Но не сказала. Согласилась, заперла спальню, чтобы никто не шарил, оставила одноразовые тарелки и салфетки. Возвращаясь из кино, они застали на кухне две пустые банки оливок, недоеденный кусок пирога и чужие смехи, выкуренные в вытяжку. Романы были благодарны, конечно. Роман лично хлопнул Данилу по плечу: «Брат, выручите ещё как-нибудь, а? Атмосфера у вас — космос».
Оля сменила презервативную паузу в голове на сухую запись: «Продукты — минус тысяча двести». Это была первая трещина, по сути — ничего страшного, бытовуха. Но как-то неприятно.
Февраль выдался длинным. На работе закрывали квартал, начальница вешала на Олю новые задачи: один бухгалтер ушёл в декрет. Оля держалась, пила валерьянку, умилялась новым цветным маркерам на столе, чтобы хоть как-то веселее. И вот в разгар этой гонки Галина прислала голосовое: «Дети мои, у тёти Нины юбилей, надо подарком закрыть вопрос. Скидываемся по пять тысяч, я — координатор. Кто первый?»
— Пять? — повторил Данила.
— У нас ипотека, — осторожно сказала Оля, — давай три. И без разговоров о «кто первый», это же родственники, можно по-человечески.
— Мама обидится, — вздохнул Данила и перевёл пять. А вечером Галина позвонила ещё раз: «Сынок, а можешь заехать завтра за тортом? Я выбрала хороший, там, где «настоящие сливки». И свечи красивые купи, те большие, фонтаны».
Оля снова не сказала ничего. Внутри она записала строчку: «Подарок — ещё минус пять, торт — минус…» и вцепилась в подлокотник: ей было стыдно считать. Стыдно — и обидно. Потому что когда в конце месяца она предложила сходить вдвоём в забронированную кофейню, Данила развёл руками: «Слушай, давай в следующем, а?». И тут уже Оля услышала у себя в голове: «Вот оно, раз в месяц кофе за трёшку — нет, а свечи-фонтаны — да».
Март начался с того, что Галина завела новую тему в чате: «Суббота — «день вареников». У кого просторная кухня? У Оли! Я закуплю фарш, но надо теста много — и с вишней, и с картошкой, и с печёнкой. Рома организует «пацанов», помогут лепить». Оля ответила: «Давайте у вас», но сообщение утонуло в смайликах и репликах сестры Галины — той самой тёти Нины: «Оль, ну ты же молодая, тебе приятнее у плиты стоять. Нам уже тяжело».
В субботу у них в квартире было душно, запотели окна, кто-то принёс острую аджику и капал на белую скатерть, кто-то разложил носовые платки прямо на сушёных чашках. Роман с «пацанами» лепили вареники так, будто собирали самолётики. Оля мыла бесконечные миски, улыбалась, повторяя: «Сейчас-сейчас». Данила бегал с противнями и пытался шуточками разрядить напряжение. Вечером Галина спокойно переложила половину вареников в контейнеры и увезла домой: «Я потом раздам девчонкам в поликлинике, пусть порадуются. И кстати, нож у вас отличный, оставлю у себя, мой затупился». Оля в этот момент впервые реально удивилась: «Как это — оставлю?» Но сказала вслух другое: «Мам, конечно, берите, но верните, пожалуйста, он под мой набор». «Да верну, что ты, как маленькая», — отмахнулась свекровь и вытерла руки о занавеску. Занавеска потом отстирывалась полдня.
Через пару дней Оля заметила, что исчезли два контейнера с замороженной курицей. Она проверила список, заглянула на верхнюю полку морозилки — пусто. «Может, Данила брал?» — спросила. «Не, я не трогал», — сказал он, и в голосе ничего криминального не прозвучало. Вечером позвонила Галина: «Олечка, ну я же предупреждала, забрала немного курицы — ко мне сегодня девочки приходили, надо было быстренько что-то приготовить. Ты ж не против?»
Оля почувствовала, как смыкаются зубы. «Я не против, если предупреждают, — подумала, — я против, когда берут как должное». Но опять сказала мягко: «В следующий раз, пожалуйста, заранее». И записала: «Курица — минус». Записи её уже начинали походить на отчёт по расходам чужой фирмы, где она — бухгалтер и уборщица в одном лице.
Апрель принёс запах мокрой земли и две новые серии «добрых дел». Первая — когда Данила встал с рассветом, чтобы отвезти маму на рынок: «Там ранние огурцы, надо успеть до восемь». Он вернулся злой и молчаливый: дорога, пробки, маме ещё «надо было» заехать за какими-то стеклянными банками, «на всякий случай». Вторая — когда Оля пришла на работу и поймала на себе длинный взгляд начальницы.
— Оль, мне не нравится, что ты в обед бегаешь. Сегодня ты опять «на пять минут» — а ушло сорок. У нас конец месяца, ты в курсе?
— У меня… семейные обстоятельства, — сказала Оля и тут же пожалела о домашних словах в чужом кабинете. Она ловко собирала свои «галочки», но одна — явная — выпадала: её собственные границы.
Дома она заварила чабрец, и, пока чай настаивался, решилась. Диалог нужно начинать, когда ещё не поздно. Она позвала Данилу к столу и положила перед ним листок — не как ультиматум, как предложение.
— Давай пытаться по-другому, — сказала. — У нас с тобой расписание, и оно рушится не потому, что мы плохие, а потому что нами распоряжаются. Я не хочу никого обижать, но мне тяжело. Предлагаю: встречи — раз в две недели, не больше десяти человек, продукты — пополам, заранее список. И… ключ от нашей квартиры — только у нас.
Данила долго смотрел, водил пальцем по строчкам, потом неуверенно кивнул:
— Попробуем. Я поговорю с мамой.
Говорить он пошёл на следующий день. Галина выслушала, отпила чай и улыбнулась — как кассир в «пятёрочке», когда ты пытаешься расплатиться просроченным купоном.
— Сынок, ты о чём? Мы же семья. Что за списки? Что за «не больше десяти»? Кто в гости ходит по талонам?
— Мам… это не талоны. Просто у нас маленькая кухня, и Оле потом после всех огромный завал.
— У Оли молодость, — сказала Галина и сразу сделала вид, что пошутила. — Ладно, не бурчи. Давайте так: вы пишете свои списки, мы — свои, а потом как-нибудь состыкуем. Только ключ мне оставьте, мало ли, вдруг что, сантехника, авария, или я супчик поставлю.
Данила вернулся хмурый: «Она не услышала». Оля не стала упрекать: не он, так кто-то другой. Но внутри у неё что-то ощутимо шевельнулось — желание выключить звонки, убрать из чата звук и поставить на входную дверь дополнительную щеколду.
Май показал, что просьбы не работают, если на том конце телефонного провода сидит человек, уверенный в своём праве. Роман снова объявился вечером — «чисто на пять минут, зарядку заберу». Ушёл через полтора часа, вынеся вместе с зарядкой банку маслин и сыр «для салатика». Оля вышла в подъезд проводить и столкнулась с Тамарой Петровной. Та на ходу прошептала:
— Девочка, берегите холодильник. У кого ключи — у того и аппетит.
Оля улыбнулась вежливо, а потом ещё долго смотрела на дверь: надо менять замок? Или начнём со звонка?
Пока она думала, начались «соседские каникулы». В их доме решили обновить лифт. Рабочие таскали кабели, дети катались на самокатах внизу. Галина позвонила:
— Олечка, у нас лифт встает, мне тяжело с сумками. Ты как раз идёшь с работы — заскочишь, поднимешь? И, кстати, у вас в гипере акция на хороший кофе, возьми два. Я потом переведу… Когда будет зарплата.
Оля поняла, что «потом» в этих разговорах никогда не наступает. Она сказала: «Хорошо, в этот раз». И снова записала: «Кофе — минус». Но вечером всё-таки рискнула:
— Мам, давайте договоримся. Если продукты для общего стола — мы скидываемся заранее. И ключ. Ключ я заберу.
— Что за разговоры? — удивилась Галина. — Ты что, своего мужа от матери отрезать собралась? Я думала, ты умница. А ты… бухгалтер. Люди — не цифры. Где твоя душа?
Слово «душа» вдруг ударило так, будто её действительно сняли с петли и потрясли. Душа у Оли была, только она устала. И ответственность у неё была — перед собой тоже, не только перед чужими аппетитами. Она поднялась, взяла с тумбочки брелок с красной меткой и спокойно положила ключ в свою сумку. «Вдруг сантехника» — звучало не как тревога, а как пароль от чужого доступа.
В тот же вечер Оля впервые высказалась в семейном чате — без смайликов:
— Друзья, предлагаю новый порядок. Сборы — по договорённости, максимум восемь человек, расходы — делим заранее. Ключ — только у нас. Прошу с пониманием.
Чат на минуту умер. Затем тётя Нина написала: «Оль, у нас всегда было всё по-человечески, без графиков». Роман кинул гифку с глазами кота из мультика. Галина поставила палец вниз. Данила, спустя десять минут, осторожно: «Поддерживаю Олю. Давайте уважать границы». Его «поддерживаю» Оля потом перечитывала раз пять — не сказать, что это щит, но хотя бы слово.
Июнь принёс пару спокойных недель. Оля почти поверила, что правила начали работать. Но в конце месяца у подъезда, пока она сдавала макулатуру, её окликнула соседка с первого этажа, Таня — та, что работает в супермаркете рядом.
— Оля, у меня для тебя новость, сама реши, хорошая она или плохая. Сегодня днём твоя свекровь приходила. Говорит, если увидишь Олю и Данилу — скажи, пусть не переживают, ключ у неё есть, она салатики к вечеру нарежет.
Оля вежливо кивнула и почувствовала, как в животе свернулось что-то холодное. Ключ? Она же забрала. Значит… запасной? Данила, когда она спросила, пожал плечами:
— Я… оставлял один у мамы ещё тогда, помнишь? На всякий случай. Забыл сказать.
Вот тогда Оля взяла ручку и не стала писать сумму. Она написала одно слово: «Границы». И поставила рядом огромный пустой квадратик, без галочки. Пока — без.
Эта неделя стала поворотной. Оля ещё не знала, что август раскрутит спираль до визга, но уже чувствовала: трещины расползаются. Она знала, кто она — трудяга, аккуратистка, человек-список, которому в кайф порядок. И знала, кто напротив — любимые, родные, но умеющие обернуть чужую доброту в удобный им режим. Её «душа» не исчезла — она просто захотела перестать быть складом для чужих «надо».
Июль выдался душный, словно воздух специально подталкивал к ссорам. В квартире Оли и Данилы окна почти не закрывались — иначе невозможно было дышать. На кухонном столе вечно стоял графин с лимоном, к которому все руки тянулись чаще, чем к еде.
В такие дни Оля особенно берегла силы: заранее варила окрошку, ставила кастрюлю с компотом и вечером мечтала лишь о том, чтобы лечь под вентилятор и открыть книгу. Но жизнь распоряжалась иначе.
В один из четвергов Данила вернулся с работы усталый, но с мешком зелени и фруктов.
— Мама попросила, — сказал он виновато, складывая абрикосы в миску. — У неё завтра «девичник», все девчонки собираются, а у неё денег сейчас нет. Я купил.
Оля положила ладонь на стол и почувствовала, как напряглись пальцы.
— Девичник у мамы — это здорово. Но почему у нас? — спросила она.
— Ну… у нас жарко, а у тебя всегда порядок. Они хотели посидеть, а мама сказала: «У детей просторнее». Я подумал, может, пусть лучше здесь?
Оля молчала. Внутри что-то уже кричало: «Просторнее? Да у нас комната на девятнадцать метров!». Но сдержалась.
Вечером в квартире стало шумно. Женщины расселись на кухне, смеялись, щёлкали семечки. Кто-то налил в вазу пива — так «удобнее». Галина хлопнула в ладоши:
— Олечка, давай нарежем колбаску! И хлеба у вас всегда много, режь смелее.
Колбасу Оля брала «впрок», на неделю для завтраков. Теперь ломтики исчезали за пять минут. Она улыбалась — не ради них, ради Данилы, который старался разливать по стаканам компот и изображать гостеприимство.
После девичьего вечера кухня выглядела так, будто по ней прошёлся цыганский табор: липкий стол, в раковине гора тарелок, на полу шелуха. Галина уходя бросила:
— Спасибо, детки! У вас так уютно, совсем не то что у меня. А Олечка у нас золото — всё успевает.
Оля до трёх ночи мыла посуду и шептала про себя: «Золото не золото, а устала как лошадь».
Август. В городе шли ремонты дорог, пробки сводили с ума. Данила вставал ещё раньше, чтобы успевать на работу. Оля замечала, что он всё чаще молчит, когда звонит мать. И молчание было для неё лучшей поддержкой.
Однажды в воскресенье они решили устроить «день тишины»: выключить телефоны, сварить кофе, ничего не планировать. Но ровно в полдень в дверь позвонили.
На пороге стоял Роман с двумя приятелями.
— Привет, родня! — он улыбался слишком широко. — У нас маленькая просьба: телек нужен. Сегодня финал, мы заранее думали у вас. Мамка знает.
— Мы не готовы, — спокойно сказала Оля. — У нас выходной, мы хотим побыть вдвоём.
— Да ладно, — отмахнулся Роман, уже шагая в прихожую. — Мы тихо-тихо. Только пиццу разогреем.
Оля замерла. Её слова будто растворились в жарком воздухе. Данила шагнул вперёд, но промолчал — на секунду не хватило решимости.
Троица расселась, заказала доставку, заняла диван. Финал гремел на весь дом. А вечером один из приятелей шутливо крикнул Оле:
— Спасибо за гостеприимство, хозяйка! Надеюсь, завтра борща сваришь!
Она улыбнулась в ответ. А внутри у неё что-то окончательно сжалось в кулак.
Сентябрь. Работа накрыла Олю с головой: отчёты, новые контракты, проверка. Ей нужны были силы. Но в чате появилось новое сообщение от Галины:
— Дети, у нас будет семейный ужин. Рома девушку познакомит. Всё у Оли!
Оля перечитала дважды.
— Мам, я против, — написала она. — Я устала, у нас маленькая кухня.
Ответ пришёл через минуту:
— Не начинай. Мы же семья. Где ещё собираться? У Ромы однушка, у меня тесно. А у вас — лучше всех.
К переписке подключилась тётя Нина: «Оля, ну ты чего? Молодые должны объединять».
А Роман добавил: «Не кипятись. Мы поможем. Девушка моя и тесто замесит, и салат нарежет».
Вечером Оля рассказала Даниле. Он сидел, держал голову руками и тихо сказал:
— Я не знаю, как им объяснить. Они воспринимают это как должное.
— А мы? Мы что — обслуживающий персонал? — голос Оли дрожал. — Мне на работе платят за то, что я решаю чужие задачи. Но дома я хочу быть человеком.
— Попробуем ещё раз поговорить, — выдохнул Данила.
Ужин с «невестой Ромы» состоялся. Гости принесли с собой лишь бутылку газировки. Салаты нарезала Оля, мясо покупали они с Данилой, посуду мыла тоже она. Роману и девушке хватило сил только на громкие поцелуи на диване.
В конце вечера Галина заметила:
— Олечка, ты слишком переживаешь. Главное — атмосфера. Деньги приложатся, а вот душа — она или есть, или нет.
Оля посмотрела на Данилу. Он стоял у плиты, оттирая жир со сковороды. Его плечи казались ниже обычного. И она поняла: дальше будет только тяжелее.
Октябрь принёс новый эпизод. Вечером, когда Оля вернулась с работы, в её холодильнике было пусто. На полках — лишь открытая банка горчицы и половина лимона. Она в недоумении позвонила Даниле.
— Мам заходила, — сказал он устало. — У неё «срочно гости», всё забрала. Я хотел сказать, но ты спала.
Оля села на табуретку. В голове стучало только одно: «Наш холодильник — это склад, на который у всех ключ».
Она закрыла глаза и решила: ещё одна сцена — и она сорвётся.
К ноябрю Оля научилась говорить жёстче. Когда Галина позвонила и сказала: «Доча, сделай к празднику салат побольше, я твоё оливье обожаю», Оля ответила:
— Мам, я не ресторан. Если хотите — готовим вместе.
— Что ты себе позволяешь? — фыркнула та. — Я же по-доброму. А ты всё считаешь.
Слово «считаешь» прозвучало как упрёк, хотя Оля и правда считала: время, силы, деньги.
Она понимала, что конфликт растёт, как снежный ком. И впереди — обязательно громкий хлопок.
Кульминация назревала. И каждый новый визит свекрови или брата Данилы был шагом к той грани, за которой уже не останется вежливых улыбок.
Декабрь начался с разговоров о праздниках. Коллеги обсуждали корпоративы, подруги — куда поехать в Новый год. А у Оли был только один вопрос: как не позволить, чтобы их квартира снова превратилась в столовую для всей родни.
В чате Галина бодро объявила:
— Решено! Новый год встречаем у Оли и Данилы. У них телевизор большой, холодильник набитый. Я беру на себя организацию, а вы — продукты.
Оля читала сообщение и чувствовала, как по спине холодной струйкой течёт злость. Она не спрашивала, она утверждала.
— Мам, мы планировали Новый год вдвоём, — ответила она. — Хотим спокойно, без толпы.
— Вы что, ненормальные? — почти сразу прилетело от Романа. — Новый год вдвоём — это тоска. У нас же традиция!
— У вас традиция сидеть на чужой шее, — почти написала Оля, но стёрла.
Вечером она решилась на разговор. Села напротив Данилы, положила ладони на колени.
— Дань, я больше не могу. Если мы сейчас соглашаемся, дальше будем всю жизнь встречать гостей по принуждению. Это наша квартира. Наш Новый год.
Данила молчал, потом вздохнул:
— Ты права. Но мама не отстанет.
— Пусть, — твёрдо сказала Оля. — На этот раз — нет.
За неделю до праздника в дверь снова постучала Галина. Без звонка, без предупреждения. В руках — пакеты, из которых выглядывали палки колбасы и майонез.
— Дети, я уже закупила половину! — объявила она с порога. — Салаты сделаем у вас, мясо запечём тоже у вас. У меня духовка чудит, а у вас — новая.
— Мам, — Данила вышел из комнаты, — мы же говорили: Новый год встречаем вдвоём.
— Ты что, сынок? — Галина выронила пакет прямо на коврик. — А как же Рома? Как же тётя Нина? Все ждут!
— Мы никому ничего не обещали, — сказал Данила и шагнул ближе. — Я устал после работы приходить и видеть у себя дома полдеревни.
— Так это не полдеревни, это семья! — голос свекрови стал визгливым. — А ты что, забыл, кто тебя растил? Я ночами не спала, чтобы ты человеком стал! А теперь у тебя жена-бухгалтерша, которая всё считает!
Оля почувствовала, как внутри у неё всё оборвалось. Бухгалтерша. Слово сказано не ради обиды — ради укола.
Она вышла на кухню, открыла холодильник. Там — аккуратные контейнеры, колбаса, мясо, фрукты. Всё куплено ими. И всё уже мысленно поделено Галиной на салаты и закуски.
Оля закрыла дверцу и повернулась к свекрови:
— Холодильник полный, потому что мы с Данилой стараемся. Мы работаем. Мы планируем. Мы не обязаны кормить всех.
Молчание. Только гул холодильника.
Галина прищурилась, потом фыркнула, будто отмахиваясь от глупой девчонки:
— Холодильник полный? Так накрывай гостям по-человечески.
Эта фраза прозвучала как приговор.
Роман появился через час. Постучал кулаком по двери, громко, будто требовал.
— Ма-ам, ну что там у вас? Я девушку позвал, мы уж собрались…
Данила открыл, но в дверях встал намертво.
— Ром, всё. Сегодня — нет. И Новый год — нет. Это наша квартира.
— Офигеть, — Роман поднял руки. — Вы что, совсем с катушек? Я всегда к вам ходил. Всегда!
— Вот именно, — твёрдо сказала Оля. — Всегда. Но теперь хватит.
Роман посмотрел на мать, та развела руками. Потом обеими руками упёрлась в дверной косяк:
— Сын, подумай. Люди придут, а ты что? Позоришь меня?
— Я думаю о себе и о жене, — спокойно сказал Данила. — Мы не обязаны никому ничего.
На лестничной площадке собрались соседи. Тамара Петровна шептала другой соседке:
— Вот видишь, дошло и до них. Сколько можно терпеть?
Оля услышала это и впервые за долгое время почувствовала, что не одна.
Галина, видя, что дверь не открывают, развернулась.
— Ну и сидите! — бросила она. — Только потом не жалуйтесь, что вас никто не поддержит.
Она ушла, громко стуча каблуками по лестнице. Роман вслед за ней бурчал что-то про «жадных».
Дверь закрылась. В квартире стало тихо. Слишком тихо.
Оля прислонилась к стене и сжала кулаки. Она понимала: это не конец. Завтра будут звонки, разговоры, упрёки. Будут родные, которые встанут на сторону свекрови. Будут коллеги, которые спросят, почему она выглядит усталой.
Но сегодня — они с Данилой остались вдвоём. И это был их маленький выигранный бой.
Конфликт не закончился. Наоборот, он только вышел наружу, без масок и улыбок. Теперь впереди — неизвестность: либо они устоят и отвоюют своё право на личные границы, либо их вновь затянут в круг бесконечных «по-человечески».
Оля смотрела на холодильник и думала: «Полный он или пустой — теперь решаем только мы».
И тишина квартиры напоминала не мир, а затишье перед новой бурей.
Поменять завещание