Я 3 года ухаживала за мамой одна, а теперь тебе квартиру подавай. Обойдешься, - заявила сестра Юрию

Я был старшим в семье ровно на шесть лет и одиннадцать дней — это мама любила уточнять, когда надо было объяснить, почему «Юра должен уступать». В детстве это значило отдавать младшей лучшие карандаши и место у окна. Потом — ноутбук и тишину в комнате перед её экзаменами. Потом — выходные, потому что «Лене на подработку». Список рос вместе с нами, превращаясь из детских «поделись» в взрослые «ты же мужчина».

— Юр, забери Лену с репетиции, дождь идёт, — говорила мама по громкой связи. — Ты всё равно на машине.

— Мама, я в ночную смену, — отвечал я и ловил её паузу, наполненную воздушным, но тяжёлым взглядом.

— Как хочешь… Я просто не знаю, как ей одной… — и на «одной» у меня срабатывал переключатель. Я ехал.

Лена росла красивой и уверенной, умела входить в любую компанию, как будто заходила в тёплую кухню: улыбка, шутка, она уже своя. Школу закончила средне, зато кружки и сцены — бесконечно. Ей покупали платье «для конкурса», звали фотографа «для портфолио», я же в это время менял кардридер в мамином ноутбуке и устанавливал ей «Одноклассники», потому что «маме надо смотреть рецепты».

— Ты всегда всё умеешь, — мама ставила передо мной тарелку борща. — Отцу вот руки не из того места, а ты — голова.

Отец кивал и уходил в гараж: его место конфликт не выбирал.

После школы Лена поступила на пиар, потом перевелась на «медиа», потом на «ивенты». Каждая сессия превращалась в семейный совет. Мы сидели за столом с клеёнкой в виноград. Мама держала Ленины распечатки с печатями, я — калькулятор.

— Тут доплата за общежитие, — мама начинала ровно. — И тренинг. Тренер из Москвы, известный. Он научит их «строить личный бренд».

— А работать? — спрашивал я. — Ну чтобы не я один тянул?

— Ты же всё равно один, — вмешивалась Лена. — У тебя смены, надбавки. А у меня практика бесплатно, понимаешь?

Я понимал. Платил. Лена «строила бренд». На её странице в инстаграме — кофе с узорами, браслеты на тонких запястьях, подписи типа «беги к мечте». Под каждой — мамин комментарий: «Горжусь доченькой!»

Меня мама хвалила тише, на кухне.

— Ты у меня опора, — говорила она. — Лена — ветер, ЭТО ЕЙ ПО ПРИРОДЕ. Её нельзя «ломать». Ты взрослый, уступи.

Я уступал. Смены шли одна за другой: я был системным администратором в логистической компании, иногда ночевал на работе, потому что что-то ложилось. Мы с бывшей женой развелись ещё до Лениных «ивентов»: ей надоели мои будильники и вечные «не могу, у нас релиз». Сын Кирилл остался с ней, я платил алименты и забирал его по воскресеньям в парк. Кирилл любил играть в шахматы, и каждую партию начинал с одних и тех же слов:

— Пап, ну не давай мне сейчас.

Я улыбался. Не давал.

В доме напротив нашей девятиэтажки жила тётя Зоя, соседка с первого подъезда. Она видела больше, чем надо, и говорила прямо:

— Смотри, Юра, женщины у вас как из журнала, а ты один вечно с пакетами. Развезёшь — и на работу. А когда жить?

— Потом, — отвечал я. — Сейчас некогда.

Потом наступило неожиданно, когда у мамы случилась операция на колене. Не смерть и не катастрофа — больница, бумажки, реабилитация, ходунки. Она вернулась домой раздражительной и уставшей, но иногда улыбалась: «Я сильная». Лене было «нельзя на лестницу», потому что она «сняла студию» и таскала световое оборудование, «позвоню позже, Юр». Позже наступало близко к полуночи.

— Юрочка, ты не мог бы забрать маму из поликлиники? — звонила Лена. — Я сегодня на съёмке. С утра… до завтра.

— У тебя же студия в соседнем районе, — напоминал я.

— Клиент из Химок. Очень важный! Это прорыв! — Лена умела произносить «прорыв», как другие произносят «диплом».

Я забирал. Я ставил кушетку ближе к окну, чтобы мама могла дотянуться до фикуса. Мы стали жить на графике таблеток. На тумбочке — коробка с отметками. Я делал таблицу в «Эксе», распечатывал, цеплял на холодильник магнитом с морем.

— Ты всё время с мамой? — спрашивала бывшая жена, когда я переносил встречу с Кириллом. — Я не против, просто предупреждай заранее.

— Не всё, — говорил я. — Есть сиделка. Лена нашла.

Сиделка была молчаливая Нина, невысокая, в халате, как у медсестры, которая выписывает справки на турбазе. Она приходила на четыре часа и убегала ровно по минутам.

— У меня ещё люди, — объясняла она, набрасывая куртку. — Я не успею на метро.

Платил, конечно, я. Мама рассказывала по телефону тёте Гале: «Мы с Леночкой организовали всё, наняли специалиста». Если я проходил мимо, она прижимала телефон к груди:

— Юр, ты чего? Я же не против. Просто Лена быстрее договаривается. Да и ей же надо развиваться, без поддержки никак.

Однажды вечером, когда я пришёл с ночной, в прихожей стояли чужие кеды. На кухне смеялись. Лена привела «коллег»: парень с камерой и девушка с вечной улыбкой. На стол поставили суши, на стиральной машине качалась коробка с софтом.

— Мы тихо-тихо, — шептала Лена, — мама спит. Нам нужно снять «домашнюю атмосферу», буквально тридцать минут.

— Здесь? — я посмотрел на холодильник с моими таблицами. — У мамы дома?

— Юр, не драматизируй, — Лена закатила глаза. — Это же плюс: покажем реальный быт, а не стерильную студию. Людям так ближе. К тому же я маму уложила, Нина скоро придёт.

Нина не пришла: «Застряла в поликлинике, карточки перепутали». Мама проснулась на слове «плюс»: нахмурилась, прислушивалась. Девушка с улыбкой подбежала к ней с чашкой.

— Нина, — представилась она не моргнув.

Мама выпила воду и улыбнулась в ответ.

— Как вы быстро, — похвалила она.

— Это всё Лена, — подмигнула «Нина» в камеру.

Я смотрел, как моя сестра выстраивает кадр: мама в халате, абажур с бахромой, на столе нитки и ножницы, будто она только что штопала. На самом деле штопал я — мамин любимый махровый носок, не выдержавший осенних тапок. Но в кадре правда не требовалась.

После «съёмки» Лена выждала паузу и сказала:

— Нам надо обсудить. Долго тянуть нельзя.

— Что? — я сел. В чашке остывал чай.

— Мама, — Лена повернулась к ней, — ты ведь говорила, что хочешь, чтобы я была рядом? Прямо рядом. Я нашла вариант идеальный: сосед сверху съезжает, сдаёт полуторку. Если я сниму, то смогу заскакивать в любой момент.

— А платёж? — уточнил я. — У меня алименты, кредит за машину, сиделка. Мы обсуждали бюджет.

— Ну как обычно, — Лена улыбнулась мягко, как «Нина». — Мы же семья. Я обеспечу присутствие, ты — стабильность.

Мама закашлялась.

— Дети… — сказала она тихо. — Не ссорьтесь. Юра, ну ты же понимаешь, Лене нужно начать. А мне спокойнее, когда она рядом.

— Спокойнее — это когда сиделка приходит вовремя, — ответил я. — А не актриса вместо неё. Лена, ты… ты сейчас делала из нашей кухни декорацию. Это как?

— Ты всё переворачиваешь, — Лена тут же обиженно вытянула губы. — Людям важно видеть, что родители тоже могут быть частью проекта. Не делай из этого трагедию.

Вечером я вышел в подъезд, где пахло краской и кошками, и встретил тётю Зою. Она несла пакет молока и хлеб.

— Опять беготня? — спросила, не ожидая ответа. — Лена вертелась, как на ярмарке. Вы там аккуратнее: мама не железная.

— Знаю, — сказал я.

— А ты знаешь, — тётя Зоя подняла на меня глаза, — что она документы из ЖЭКа забирала? Я в очереди слышала, фамилия наша редкая.

— Какие документы? — у меня разбежались буквы в голове.

— Справку о составе семьи. И ещё что-то. Ладно, не моё дело. Но я бы проверила.

Дома я открыл мамин стол. В верхнем ящике — календарики, старые чеки, открытки «С 8 Марта!». В нижнем — папки. На одной фломастером «КВАРТИРА». Я не искал ничего конкретного, но руки сами вытягивали файлы. Прописанные, выписки, заявления… Свежая копия — прошлой недели: «Согласие на временную регистрацию гражданки Е.А. Ивановой». Лена заранее оформила себе регистрацию у мамы, хотя «съёмную полуторку» только собиралась снимать.

— Ты рылся в моих бумагах? — Лена появилась в дверях без стука. — Ты вообще нормальный?

— Я проверяю, чем ты занимаешься, — ответил я. — Это что за «временная регистрация»? И почему ты берёшь справки в ЖЭКе, не умея отличить сиделку от «коллеги»?

— Юра, — мама вышла из комнаты, держась за косяк. — Перестаньте. Лена помогала со справками. Ей проще. А ты — не лезь в чужие бумаги. Это неуважение.

Я сглотнул. В груди всё перевернулось, как кастрюля на плите, когда вода внезапно убежала.

— Ладно, — сказал я. — Раз проще, давай так: с завтрашнего дня распределим часы. Я беру утро и вечер, ты — днём. И за «полуторку» платишь сама. Если хочешь быть рядом, будь рядом. Не в кадре — в реальности.

Лена молчала. Мама тоже. Только часы на стене тикали громко, будто смеялись.

Утром следующего дня Лена не появилась «днём»: «клиент, срочно перенос, я же предупреждала». Я поехал вместо неё, отпросился на работе, словил косые взгляды от начальника.

— Ты нам нужен ночью, — сказал он. — Я тебя держу, потому что ты вытягиваешь, а не потому, что ты милый. Либо график, либо ищи, где свободнее.

На обратном пути я зашёл в аптеку, купил мазь для маминой ноги, и отдал половину зарплаты Нине: «за переработки». Нина пожала плечами:

— Мне не жалко, но подумайте про вторую смену. Вы выгорите.

Вечером позвонила бывшая жена:

— Юр, Кирилл спросил, почему ты не приехал. Я сказала, у бабушки дела. Он обиделся, но понял. Постарайся на следующей неделе.

— Постараюсь, — сказал я, и почувствовал, как компресс на грудной клетке расползается и липнет к коже.

Через неделю Лена приехала с коробками.

— Это что? — спросил я.

— Переезжаю, — бодро ответила она. — Регистрация есть, мама не против. Студию закрыла: сезон упал, аренда душит. Буду с мамой. А комнату папину сделаем офисом, тут свет хороший.

Папин стол стоял в углу. На нём — его старые отвертки. Он ушёл от нас год назад к женщине из гаража. Не умер, просто «нашёл своё». Здесь нельзя было использовать слова, которые запретили: «умер» было слишком просто, слишком окончательно. Наши ситуации не умещались в ясные глаголы.

— У нас нет лишней комнаты, — сказал я. — Есть мама, кухня и две спальни. И моя ночная работа.

— Вот и хорошо, — Лена улыбнулась. — Я буду днём, ты — ночью. Баланс.

Она распаковала коробки с быстротой цирковой ассистентки: пледы, кольцевая лампа, контейнеры «для БПП», новый чайник. На холодильник прилепила магнит «мечтай». Рядом с моей таблицей.

На следующий день в нашей квартире зашуршала новая жизнь. Лена варила смузи маме — «для суставов», включала вебинары на всю громкость — «про осознанность», снимала сторис «как мы с мамой на восстановлении». Подписчики писали сердечки. Мама разомлела. Нина, входя, перекрещивалась и шептала: «Господи, благослови».

— Юр, — сказала Лена на кухне, когда мы столкнулись у чайника, — нам надо обсудить расходы. Я составляла смету. Тут «здоровье мамы», «хозяйственные», «непредвиденные». Надо сложить наши доходы и делить на три.

— На три? — я поднял бровь.

— Ну как: я, ты, мама. Маме же пенсия. Пусть участвует. Иначе она чувствует себя обузой.

Я посмотрел на маму: в кресле, с пледом, она листала журнал «Здоровье» двадцатилетней давности. Я вспомнил, как она говорила мне: «Ты у меня опора». И как с лёгкостью отдаёт эту роль «мечтай» на холодильнике.

— Хорошо, — сказал я. — Разделим. Только без «студий», «клиентов» и «съёмок» дома. Это не рынок.

— Договорились, — Лена приложила пальцы к сердцу. — Слово.

Слово её продержалось два дня. На третий я застал в квартире мужчину в светло-сером костюме, который мерил рулеткой проёмы.

— Добрый, — сказал он. — Мы тут шкафик встроим. Заказы у девушки. Где лучше — тут или тут?

— Нигде, — ответил я. — У девушки нет права заказывать здесь ничего без согласования.

— Юр, — Лена вышла из комнаты с краской на руках, — это для удобства. Мамина палка цепляется за тумбочку. Я нашла решение. Бесплатно почти — по бартеру.

— По какому бартеру? — я уже знал ответ.

— Я рекламу сделаю, а они шкаф, — она улыбнулась. — Все в плюсе.

В плюсе не было только моего терпения. Я написал список правил на листе А4 и приклеил к двери: «1. Никаких съёмок дома. 2. Никаких друзей без предупреждения. 3. Все расходы — через таблицу. 4. Вопросы по мебели — после согласования». Лена сорвала лист, смяла и бросила в мусорное ведро.

— Ты кто? Директор? — тихо спросила она. — Расслабься.

Ночью мама проснулась и позвала меня по имени — не громко, но так, как звали меня в детстве, когда я боялся грозы. Я пришёл. Она молчала, потом сказала:

— Юр, не обижай Лену. Ей тоже тяжело. Ты сильнее.

— Мама, — я сел на край кровати. — Я не хочу вас делить. Но и из дома делать витрину не позволю. И давай без газовой лампы «ты сильный — уступи». Я устал.

Она отвернулась к стене. На стене висел мой детский рисунок: дом, дерево, солнце. Я нарисовал его, когда мне было пять. Тогда казалось, что дом — это то место, где всегда одинаково тепло. Теперь он был точкой съёмок и пересчёта расходов.

Тётя Зоя на следующий день позвонила на домофон:

— Юра, ты дома?

— Да.

— Выйди на минуту.

Она стояла у подъезда с газетой. На третьей полосе — фото Лены с мамой и заголовок: «Как молодая предпринимательница ухаживает за мамой и строит бизнес». Под фото — наш холодильник с магнитом «мечтай». Я узнал свои таблицы.

— Красиво написано, — сказала тётя Зоя. — Только тебя нет. Как будто ты — тень.

Я провёл пальцем по бумаге. Тень действительно выглядела убедительно. Как и «молодая предпринимательница». Я вернулся домой и положил газету на стол.

— Это что? — Лена схватила её, мельком глянула и улыбнулась. — Ой, вышло! Я не думала, что так быстро. Слушай, классно же. Для мамы стимул, для меня — клиенты.

— Для тебя — всё, — сказал я. — Для мамы — картинка. Для меня — график. Мы поговорим сегодня вечером. И на этот раз — без камер.

Вечером мы действительно поговорили. Но не так, как я хотел.

Мама села за стол, выпрямила спину и сказала голосом, в котором слышался не столько её характер, сколько отголосок Лениных слов:

— Дети, я устала от ваших споров. Я решила: мы будем всё решать вместе. На троих. Голосовать. Чтобы не было «кто сильнее — тот и прав».

— Отлично, — отозвалась Лена. — Демократия в отдельно взятой квартире.

Я промолчал. Знал: при таком составе голосов моё мнение будет проигрывать. Два против одного. Но спорить значило вызвать новый скандал.

На следующий день Лена начала «голосования». На повестке — новый телевизор. Ей «нужен для работы», маме «для сериалов», мне «всё равно». Я понял, что сопротивляться бесполезно. Купил телевизор в рассрочку. Лена снимала видео, как «сын дарит матери технику для комфорта». Сын, конечно, был не я, а «мы» в её блоге.

Потом появились «голосования» о продуктах, ремонте ванной, замене маминого кресла. Я видел, как деньги тают. Ночью сидел с калькулятором. Зарплата минус алименты, минус лекарства, минус рассрочка. Остаток был смешон. Сыну я мог позволить только мороженое в парке. Но и тут Лена вмешалась:

— Ты забрал его в «Ласточку»? — спросила, увидев фото. — Зачем кормить ребёнка химией? Купил бы фруктов. Мама тоже возмущалась.

— Мама возмущалась? — я удивился.

— Ну… сказала, что заботиться надо. Я просто транслирую.

Я понял: мама теперь говорила с Леной, а Лена — со мной. Как посредник. Искажающий и добавляющий.

Вскоре ситуация вышла за рамки квартиры. На работе меня вызвал начальник:

— Юр, слушай, у нас разговор. Ты стал выпадать. Сутки — нет, потом — есть, потом — устал. У нас техника, а не бабушкины кастрюли. Если сервер падает, его не поддержишь борщом.

— У меня обстоятельства, — ответил я.

— У всех они есть. Я тебя держал три года за то, что ты тянул. Но сейчас ты либо выбираешь, либо мы ищем замену.

Я шёл домой пешком, чтобы успокоиться. В голове вертелось: «замену». Я вернусь без работы, и кто тогда будет оплачивать Ленины проекты? Она? Смешно.

Дома меня ждала очередная «повестка». Лена устроила «семейный совет». На столе стояли три кружки, рядом блокнот.

— Вопрос номер один: мама записалась на курс массажа. Очень полезно. Надо оплатить. Вопрос номер два: нам нужен новый диван. Этот скрипит. Вопрос номер три: у меня на носу проект, нужно немного вложений. Я обещаю возврат. Ну, процентов через шесть месяцев.

Я слушал, и у меня в голове шумело. Три пункта — три капкана. Я сказал:

— Первый пункт: массаж оплачу. Второй: диван потом. Третий: отказ.

Мама посмотрела на Лену, потом на меня.

— Юра, ну как отказ? Лене ведь надо на ноги встать. Ты же понимаешь.

— Я понимаю только одно, — сказал я. — Я не обязан инвестировать в её проекты. У меня есть сын. Его интересы важнее.

— Ты всё время прикрываешься своим сыном! — вспыхнула Лена. — А я что? Я не человек?

— Ты человек. Но взрослый. Взрослый отвечает за себя. А не свешивает ноги на других.

Мама вздохнула:

— Вы оба правы. Но надо искать компромисс.

Компромисс выглядел так: я отдал деньги на массаж и на половину дивана. Лена получила аванс на «проект», который «точно выстрелит».

Через неделю мама попала в больницу снова — теперь обследование сердца. Не экстренно, но тревожно. Я взял отпуск. Лена «не смогла», у неё был «важный клиент». Я возил маму по кабинетам, сдавал анализы, держал её под руку.

— Юрочка, — сказала она как-то вечером в палате, — я ведь знаю, что ты всё тянешь. Но Лена… Она же другая. Ей тяжело. Ты же понимаешь?

— Понимаю, — ответил я. Но на самом деле уже ничего не понимал. Только усталость и пустота.

Когда мама вернулась домой, Лена устроила праздник: шары, цветы, торт. В сторис она подписала: «Мы победили! Мы вместе!» На фото была она с мамой. Я стоял сбоку, но кадр оборвали так, что моих рук не видно. Как будто я и не держал маму всё это время.

Скоро всплыл новый вопрос: квартира. Мама сказала, что надо «решить будущее». И что «все должны быть защищены». Я напрягся.

— Я хочу, чтобы квартира осталась в семье, — сказала она. — Вы оба прописаны. Надо оформить грамотно. Чтобы не было споров.

— Какие споры? — спросил я. — Мы и так семья.

— Вот именно, — вставила Лена. — Чтобы потом не было кривотолков. Лучше сейчас всё решить.

Вечером я нашёл у неё в комнате проект договора — дарственная. На неё. Целиком. Без упоминания меня.

— Ты серьёзно? — спросил я.

— А что? — спокойно ответила Лена. — Ты ведь мужчина. У тебя сын, работа, своя жизнь. А я здесь. Я рядом с мамой. Логично, что квартира мне.

— Логично? — я почувствовал, как сжимаются кулаки. — Логично, что три года я всё тянул, платил, ухаживал, а теперь ты «рядом»?

Она подняла брови:

— Ну да. А что? Это и есть справедливость.

Мама зашла в комнату. Она увидела наши лица, документы, поняла всё сразу.

— Дети… — тихо сказала она. — Давайте не сейчас.

Но было уже поздно. Внутри меня что-то сломалось.

После той сцены в доме стало тихо, но это была тишина, в которой каждый шаг отдавался эхом. Мама больше не заводила разговоров о квартире, но Лена не отпускала тему. Она ходила по комнате с телефоном в руках, то и дело звоня кому-то, шепча: «Да, документы на стадии… чуть позже… конечно, мама не против».

Я перестал ночевать дома, оставался на работе или у друга детства Сашки. Он жил в двушке с женой и двумя детьми, и всё равно всегда находил для меня диван.

— Слушай, ты в петлю влез, — сказал он однажды. — Тянешь всё, а они тобой крутят. Либо ставь жёсткие границы, либо останешься с нулём.

— Это же семья, — ответил я по инерции.

— Ага. Семья. Только у тебя от семьи одни долги, — Сашка хлопнул ладонью по столу. — Подумай о сыне. Ты ему что оставишь?

Эти слова застряли в голове.

В квартире всё стало похоже на спектакль. Лена снимала маму, как та вяжет шарфик, как поливает цветы, как улыбается в камеру. В комментариях писали: «Какая замечательная дочь! Какой пример заботы!» Я читал это и чувствовал, что меня нет. Я был за кадром, как штатив или лампа.

Однажды вечером я пришёл и застал маму с Леной за столом. На столе лежали бумаги.

— Что это? — спросил я.

— Ничего страшного, — быстро сказала Лена. — Просто варианты.

Я взял лист. Там было заявление о приватизации. На имя мамы и Лены. Моей графы не было.

— Случайность? — я посмотрел на сестру.

— Ну… ты ведь не против? — Лена даже не пыталась скрыть усмешку. — Ты же всё равно тут не останешься. У тебя сын, работа. А я рядом. Логично.

Мама отвела глаза.

— Я не хочу ссор, — тихо сказала она. — Мы решим потом.

Но я понял: решение уже принято. Просто меня поставили перед фактом.

Через пару дней я зашёл к маме в комнату. Она спала. На тумбочке лежала папка. Я открыл её. Там была рукописная бумага: «Дарственная. На Лену». Без подписей, но с пометками.

Я сел рядом и долго смотрел на неё. На руки, которые когда-то держали меня, когда я боялся темноты. На лицо, где теперь проступали морщины не только от возраста, но и от чужих решений.

Вышел в коридор. Там стояла Лена с телефоном. Она посмотрела на меня и улыбнулась.

— Всё равно по-твоему не будет, — сказала она. — Сопротивляться бесполезно.

— Ты ошибаешься, — ответил я. — Я не отдам всё просто так.

— Посмотрим.

Развязка пришла неожиданно. Мы снова сидели за столом: я, мама, Лена. Мама сказала:

— Я думаю, надо решать сейчас. Кому квартира. Чтобы потом не было скандалов.

Лена выпрямилась, словно ждала аплодисментов:

— Логично, что мне. Я рядом, я ухаживаю. Юра мужчина, у него сын, он справится.

Я молчал. Мама посмотрела на меня.

— Юр, скажи что-нибудь.

Я сжал кулаки. Голос сорвался:

— Три года я таскал пакеты, сидел в больницах, платил сиделкам, менял графики. Три года один. А теперь, когда речь о квартире, я вдруг лишний?