Валентина стояла у окна и смотрела, как во дворе играют дети. Её трёхлетний Тимофей катался с горки, а она думала о том, как же всё изменилось за последние годы.
Квартира на третьем этаже девятиэтажки была разделена пополам — юридически и фактически. Половина принадлежала мужу Станиславу, половина — его матери Евгении Петровне.
Когда четыре года назад Валентина впервые переступила порог этого дома как молодая жена, свекровь встретила её у порога с таким выражением лица, словно в квартиру вошла бездомная собака.
Евгения Петровна была женщиной внушительной — высокая, статная, добротная. На ней было домашнее платье строгого покроя, не халат, на шее — золотая цепочка с крестиком. Всё в ней говорило о том, что она привыкла командовать и не терпит возражений.
— Ну что, устроилась? — протянула тогда Евгения Петровна, оглядывая невестку с ног до головы. — Только сразу предупреждаю: это моя квартира. Мой покойный муж её получал ещё при Советах, мой сын тут вырос, делал первые шаги по этому паркету. А ты здесь никто. Сразу заруби себе на носу это!
Валентина тогда ещё была беременной, живот только начинал округляться под летним платьем, но характер у неё был не сахар. Она выпрямилась — рост позволял смотреть свекрови прямо в глаза — и ответила:
— Знаете, Евгения Петровна, а вот я думаю по-другому. Я — законная жена вашего сына, скоро рожу внука. Так что право тут жить имею не меньше вашего.
Станислав тогда неловко покашлял, взял жену за руку. Он был мужчиной мягким, привык избегать конфликтов, особенно с матерью, которая воспитывала его одна после смерти отца.
— Мам, ну что ты сразу… Валя же семья наша теперь.
— Семья! — фыркнула Евгения Петровна, поправляя цепочку на шее. — Понарожают тут всяких, а потом на шею садятся. Я таких знаю.
Валентина почувствовала, как внутри всё закипает, но сдержалась. Пока что сдержалась.
Она оглядела квартиру — две комнаты, кухня, длинный коридор с множеством дверей. Всё было обставлено добротной мебелью семидесятых годов: тёмный полированный гарнитур, ковёр с вытертым рисунком, сервант с хрустальными наборами, которые, судя по пыли, не доставались годами.
Первые месяцы были испытанием на прочность. Свекровь следила за каждым шагом невестки, комментировала её готовку, уборку, даже то, как та развешивает бельё на балконе. У Евгении Петровны были свои представления о порядке — строгие, неколебимые, сформированные за годы одинокой жизни в этой квартире.
— Опять твоя жена мою сковородку испортила, — жаловалась она сыну вечерами, когда он возвращался с работы уставший и голодный. — И зачем она столько соли в суп сыпет? У меня давление от этого подскакивает.
— И что мне делать, мать? — устало отвечал Станислав, развязывая ботинки в прихожей. — Она же не со зла. Просто привыкла по-другому готовить.
А Валентина слушала эти разговоры из спальни — единственного места в квартире, которое можно было назвать их с мужем территорией. Комната была маленькой, едва помещались двуспальная кровать, шкаф и детская кроватка, купленная в ожидании малыша. Она лежала на кровати, гладила растущий живот и мысленно посылал свекровь куда подальше.
Беременность протекала тяжело. Валентину мучил токсикоз, она часто лежала с тошнотой, а свекровь ворчала, что невестка «притворяется больной, чтобы не помогать по хозяйству и бездельничать».
Когда Валентина не могла есть жареное из-за запаха, Евгения Петровна демонстративно готовила котлеты каждый день.
— В моё время женщины и в поле рожали, а не лежали пластом, — бубнила она, громко гремя сковородками. — Изнеженная какая принцесса нашлась.
Станислав пытался защитить жену, но получалось неубедительно:
— Мам, ну у неё токсикоз. Врач сказал, это нормально.
— Врач! — махала рукой Евгения Петровна. — Раньше без всяких врачей справлялись.
Валентина молчала, терпела, но запоминала каждое колкое слово. Она была из семьи, где умели постоять за себя, но старалась не портить отношения с самого начала. Ещё надеялась, что они поладят.
Когда родился Тимофей, Евгения Петровна на время присмирела. Внук был внуком, кровинка. Она возилась с малышом, покупала ему одёжки, варила специальные каши. Валентина даже подумала, что наконец-то между ними установится мир.
Но иллюзии развеялись быстро. Свекровь считала, что знает о воспитании детей всё, а молодая мать — ничего. Она постоянно вмешивалась, критиковала, учила.
— Зачем ты его так туго пеленаешь? Он же дышать не может!
— Не корми его так часто, избалуешь!
— Что за памперсы? В наше время марлевые пелёнки использовали, и ничего!
Валентина старалась объяснять, что времена изменились, что педиатры рекомендуют по-другому, но свекровь не слушала. У неё был свой опыт — единственно правильный.
Спустя полгода после рождения Тимофея началось всё по-новой. Ребёнок подрос, стал активнее, громче, требовал больше внимания. Квартира наполнилась детскими вещами — коляской в прихожей, манежем в комнате, игрушками по всему дому.
— Слушай, а когда ты съедешь наконец? — спросила Евгения Петровна как-то утром за завтраком, когда Станислав ушёл на работу, а Тимофей спал в коляске на кухне. — Тут тесно стало. Ребёнок орёт, ты со своими кастрюлями гремишь с утра до вечера.
Валентина медленно поставила чашку кофе на стол и посмотрела на свекровь. Она давно ждала этого разговора, готовилась к нему.
— С чего бы это мне съезжать? Это квартира моего мужа. Хотите простора — сами освобождайте место.
— Как ты со старшими разговариваешь! — возмутилась Евгения Петровна, стукнув ложкой по столу. — Я тут хозяйка, а ты…
— А я что? — перебила Валентина, не повышая голоса. — Я мать вашего внука и жена вашего сына. Терпите, мамаша.
Слово «мамаша» прозвучало с такой едкой интонацией, что свекровь даже отшатнулась. Она не ожидала такого отпора от тихой, как ей казалось, невестки.
С тех пор война стала открытой. Каждый день приносил новые стычки, мелкие пакости, взаимные уколы.
Свекровь вешала на кухне свои правила, написанные каллиграфическим почерком на белых листочках: «Посуду мыть сразу после еды», «Не трогать мои продукты в холодильнике», «Громко не разговаривать после десяти вечера».
Валентина в ответ приклеила рядом свои — напечатанные на принтере крупным шрифтом: «Моё мыло не брать», «За ребёнком не следить без разрешения», «Претензии высказывать в культурной форме».
Станислав видел эти объявления, но делал вид, что не замечает. Он метался между двумя огнями, просил их помириться, но женщины были непримиримы.
— Твоя мать считает меня временной приживалкой, — объясняла Валентина мужу по вечерам, когда они оставались наедине в спальне. — А я так не думаю. Эта квартира наш дом, и я никуда не собираюсь.
— Валя, ну потерпи немного, — уговаривал он, снимая рубашку после трудового дня. — Заработаем денег, купим свою квартиру…
— Зачем мне терпеть? — удивлялась Валентина. — Пусть она терпит. Я никого не выгоняю, но и сама не уйду.
Станислав работал на маркетологом, деньги были неплохие, но на собственное жильё в городе не хватало. Съёмная квартира стоила почти половину его зарплаты, а копить на нормальный первоначальный взнос при таких тратах было ну просто нереально.
Конфликты вспыхивали из-за любой мелочи. Валентина готовила обед — свекровь ворчала, что кухня воняет чесноком и луком. Евгения Петровна включала телевизор погромче — Валентина напоминала о правилах тишины после десяти.
— Ты что, хозяйкой себя возомнила? — шипела свекровь, когда Валентина попросила убавить звук во время дневного сна ребёнка. — Это МОЯ квартира!
— Ваша половина — ваша, — спокойно отвечала Валентина, укачивая расплакавшегося Тимофея. — А кухня и ванная — общие. Так что договариваемся как соседи.
— Соседи! — фыркала Евгения Петровна. — Я тут прожила полжизни, а какая-то приблудная будет мне указывать!
— Приблудная? — переспросила Валентина, и в её голосе появились стальные нотки. — Как интересно. А внук ваш тоже приблудный?
Свекровь замолкала, но ненадолго. Через день-два всё начиналось снова.
Тимофей рос, становился активнее, и квартира действительно казалась тесной. Детские игрушки разбросаны по всей гостиной — машинки, кубики, мягкие зверушки. Коляска в прихожей занимала половину пространства, детский стульчик на кухне мешал проходу. Евгения Петровна мрачнела с каждым днем, словно стены давили на неё всё сильнее.
— Когда это кончится? — вздыхала она, споткнувшись о очередную пирамидку в коридоре. — Житья нет в собственном доме.
— А что тут особенного? — удивлялась Валентина, собирая раскиданные кубики. — Ребёнок растёт, это нормально. Вы же тоже когда-то детей воспитывали в нашем доме.
— Не твоего! — рявкнула свекровь.
— Зато вашего внука, — парировала Валентина. — Какая разница?
— Большая! Я своего сына не так баловала!
— Видно поэтому он такой безвольный, — не удержалась Валентина.
Евгения Петровна побагровела от ярости, но ничего не ответила. Правда была слишком очевидной.
Отношения накалялись как раскалённая сковорода. Каждое утро начиналось с молчаливого противостояния на кухне. Кто первый занял плиту, кто оставил крошки на столе, кто не вымыл чашку, кто громче звякнул ложкой в стакане.
Валентина научилась игнорировать колкости, но иногда терпение лопалось:
— Евгения Петровна, а вы не пробовали поискать себе другое жильё? — спросила она как-то, наблюдая, как свекровь в сотый раз протирает уже чистый стол. — Может, вам будет спокойнее жить отдельно?
— Как ты смеешь! — взвилась та. — Это моя квартира! Это ты тут лишняя!
— Лишняя? — Валентина рассмеялась, продолжая кормить Тимофея кашей. — Я жена законная, внука родила. По-моему, это вы тут третий лишний. Освободили бы молодой семье пространство!
Станислав пытался мирить их, но получалось плохо. Он работал с утра до вечера, иногда задерживался, приходил домой усталый, грязный, мечтающий только о душе и ужине. А тут снова скандал, претензии, обиды.
— Мам, ну хватит уже, — говорил он, стаскивая рабочие ботинки. — Валя же семья наша.
— Семья! — Евгения Петровна махнула рукой с таким видом, словно это слово было ругательством. — Настоящая семья — это кровные родственники. А эта… Приблудная.
Валентина сжимала кулаки до боли в костяшках, но промолчала. Пока что.
Зима выдалась особенно тяжёлой. Тимофей болел — то простуда, то температура, то кашель. Валентина не спала ночами, водила ребёнка по врачам, покупала лекарства, но свекровь только ворчала:
— Опять этот кашель! Небось, простудила где-то на прогулке. Не умеет за ребёнком смотреть, а туда же — мать называется.
— А вы попробуйте за ним поухаживать, — предложила Валентина, меняя памперс плачущему Тимофею. — Раз такая специалист по детям.
— Это твой ребёнок, ты и ухаживай. А я своё отработала, своего выходила.
— Тогда и не учите жизни, — отрезала Валентина.
— Да как ты разговариваешь! — возмущалась Евгения Петровна. — Я старше тебя на тридцать лет!
— И что с того? Годы ума не прибавляют, если его изначально не было.
К весне атмосфера в квартире стала совсем удушающей. Свекровь придумывала всё новые способы досадить невестке. То переставит детские вещи с привычных мест, то «случайно» выльет молоко для каши в раковину, то включит пылесос, когда ребёнок наконец заснул после долгого укачивания.
Валентина платила той же монетой. Стирала в машинке только свои вещи и детские, готовила еду строго на три порции, убирала только в своей комнате и детской зоне. Общие пространства оставляла на совести свекрови.
— Ты что, издеваешься? — возмущалась Евгения Петровна, глядя на немытую плиту после готовки. — Я же старый человек, мне тяжело!
— А я молодая, но усталая, — отвечала Валентина, не отрываясь от глажки детского белья. — У каждого свои проблемы.
— В наше время молодые старших уважали!
— В наше время старшие были умнее, — парировала Валентина.
Соседи уже знали о войне в квартире на третьем этаже. Иногда слышались повышенные голоса, хлопанье дверей, обиженное сопение в коридоре. Но вмешиваться никто не решался — семейные дела дело тонкое.
Однажды майским вечером свекровь не выдержала. Валентина купала Тимофея в ванной — их любимое время дня. Малыш плескался в тёплой воде, играл резиновыми игрушками, а мама напевала ему песенки. Это были редкие минуты покоя в бесконечной войне.
И тут дверь распахнулась. Евгения Петровна ворвалась как разъярённая фурия:
— Долго ещё тут плескаться будете? Мне помыться нужно! У меня дела важные!
— Ещё минут десять, — спокойно ответила Валентина, продолжая поливать сына тёплой водой из ковшика. — Мы почти закончили.
— Нет уж! Хватит! Вы тут расселились как дома!
— Мы дома и есть, — напомнила Валентина, аккуратно намыливая ребёнку волосы.
— ДА КАК ТЫ СМЕЕШЬ! — взорвалась свекровь, и её голос эхом отразился от кафельных стен. — Это МОЙ дом! МОЯ ванная! Мой покойный муж эту плитку клеил! Когда ты наконец съедешь отсюда?!
Валентина медленно обернулась. В её глазах плясали опасные огоньки — те самые, которые появлялись перед бурей. Тимофей притих, почувствовав напряжение, и перестал играть уточкой.
— Хотите знать, когда я съеду? — тихо спросила Валентина, и её спокойный тон был страшнее любого крика.
— Хочу! — задохнулась от ярости Евгения Петровна.
— Уеду отсюда только когда вы отправитесь к праотцам. Давно пора бы уже. И я буду ждать этого дня. Так что можете поторопиться, а? Или вам помочь?
Тишина повисла в ванной комнате как тяжёлая занавеска. Капала вода из крана, где-то скрипнула половица в коридоре, а за окном кричали дворовые дети.
А Валентина продолжила всё тем же невозмутимым тоном, споласкивая сына чистой водой:
— Я вас пересижу в этой квартире и стану полноценной хозяйкой. И знаете, что первым делом сделаю? Ваши драгоценные вазочки из серванта — всё продам или выброшу. И ваши салфеточки с рюшечками тоже. И фотографии в рамочках. И этот дурацкий ковёр с розочками. Потому что жить тут буду я, а не вы.
Евгения Петровна схватилась за дверной косяк, лицо её стало пепельно-серым.
— Ты… Ты что говоришь?
— То, что думаю уже три года, — Валентина подняла мокрого Тимофея и завернула в махровое полотенце. — Вы хотели войны — получили. Но воевать я умею не хуже вас. И терпения у меня больше вашего.
Свекровь попятилась назад, развернулась и выбежала из ванной. Хлопнула дверь её комнаты.
А Валентина вернулась к обычным делам, словно ничего не произошло.
— Ну что, солнышко, — прошептала она сыну, вытирая его мягким полотенцем, — доплескались? Пора спать. Завтра будет новый день.
С того вечера в квартире воцарилась странная тишина. Евгения Петровна перестала предъявлять претензии, не комментировала действия невестки, не жаловалась сыну на беспорядок и шум. Она словно сжалась, ушла в себя, стала тенью самой себя.
Станислав заметил перемены уже через несколько дней:
— Что-то мать притихла. Вы часом не ругались?
— Нет, — честно ответила Валентина, укладывая выстиранные детские вещи в шкаф. — Просто поговорили по душам.
— И что же ты ей сказала?
— Правду. Что никуда отсюда не уйду. Пусть не тешит себя иллюзиями.
Валентина почувствовала себя победительницей в этой долгой, изматывающей войне. Она не отступила, не съехала, не позволила себя выжить из собственного дома.
А Евгения Петровна теперь обходила невестку стороной, больше не требовала освободить место, не устраивала скандалов по пустякам. Поняла: с такой женщиной лучше не связываться.
Иногда Валентина ловила на себе взгляд свекрови — изучающий, настороженный. Но открытой войны больше не было.
И это её вполне устраивало.
Свекровь как прописалась: без звонка заходила и высиживала до ночи. Я думала, никогда не закончится — пока не сделала одну вещь