Когда Алина получила в мессенджере короткое: «На ночь ко мне нельзя: снова отключили газ на неделю. Поживу у вас пару дней», — она даже не сразу поняла, что «пара дней» — это из тех выражений, которые у Галины Петровны означают «пока вы не догадаетесь, что я давно обосновалась». Сообщение пришло в обеденный перерыв. Алина закрыла ноутбук, допила остывший американо и посмотрела на таблицу в приложении: ипотека — 48 300 в месяц, садик — 9 600, продукты — 22 000, коммуналка — пляшет от сезона, страховка — ежегодно, но скоро. Цифры успокаивали. Чёткие, как плитка на кухне, которую она сама выбирала — серо-голубую, матовую, «чтобы не блестела, как больница».
Илья ответил матери почти сразу: «Конечно, мам». И прибавил Алине: «Ничего страшного. Ты же понимаешь — авария на газопроводе». Он всегда прибавлял вот это «Ты же понимаешь», будто приглашая её заранее согласиться и тем самым снизить вероятность скандала. Он и в институте так, наверное, разговаривал: обходил углы, уступал в мелочах, чтоб в целом никто не обижался. Только жизнь с мамой и женой одновременно оказалась фигурой, где углы сами выходили навстречу.
К вечеру в коридоре стояла фирменная галинская клетчатая сумка на колесиках, из которой торчала связка кастрюльных крышек. Следом поднялись два пакета с банками варенья, лотками с супами, аккуратно подписанными маркером «щи — 2 порции», «перец фаршированный — на всех». И третья сумка — с папками. Алина заметила бирки на завязках: «документы Ильи», «квитанции», «гарантия на холодильник 2013».
— Я ненадолго, — улыбнулась свекровь, заходя, как хозяйка, у которой отобрали ключи и пришлось звонить. — Пока газ дадут. И пока у нас в подъезде с электрикой не решат, щиток искрит. Вы же не хотите, чтобы я без света сидела?
Алина протянула гостевые тапочки, уже понимая, что гостевые они будут ровно два часа. Галина Петровна надела свои — белые, из магазина медицинской одежды, «чтоб стирать на девяносто, микробы не выдерживают». По пути в кухню она без паузы вывернула мусорное ведро — проверить, сортируют ли молодые стекло и пластик.
В этот вечер Маша, пятилетняя, прыгала вокруг, обнимала бабушку и требовала обещанную книжку про лошадей. Книжка нашлась в одной из папок — между «квитанциями» и «гарантиями». Галина Петровна умела прятать вещи «куда надёжнее», а потом заявлять: «Вы сами положили, я не трогала». Алину это поначалу смешило, потом утомляло, теперь раздражало физически, как скрип маркера по стеклу.
— Ужин готов, — объявила свекровь спустя сорок минут. На плите булькало два десятка пельменей, а на столе рядом с приготовленной Алиной курицей и салатом появилась тарелка квашеной капусты «из моих запасов». — Детям — простое. Эти ваши соусы… — Она приподняла крышку у соуса терияки, понюхала, скривилась. — Кто это вообще ест?
Алина молча переставила тарелку. Молчание было её стратегией, когда дело касалось еды, ковров, полотенец и занавесок. Она не замечала, как в жизни появилось слишком много стратегий и слишком мало простых действий. Внутри всё-таки кипела табличка с графами расходов, и в ней жирной строкой значилось: «Нервы». Но как это посчитать?
Флэшбэк приходил, когда она слышала слова «Ты же понимаешь»: первый год отношений, съёмная однушка у метро, белый письменный стол, на котором Илья чинил ей ноутбук, потому что «это минуты на двадцать». Он приносил с кухни чай в гранёных стаканах и шутил, что женится на ней, чтобы легально воровать её пледы. Он был мягким и очень тёплым. Тогда мама жила за городом и звонила «с советами» не чаще раза в неделю. «Мам, у нас всё хорошо», — говорил он в трубку, и Алина из ванной слышала, как он улыбается.
С тех пор прошло четыре года. Алина купила квартиру до свадьбы: студию поменяла на двухкомнатную, внесла первый взнос, оформила ипотеку на себя и перевела туда Илью. Он платил часть коммуналки и садика, чаще — продукты. Суммы были неравные, но у каждого были свои аргументы. «У тебя бонусы, — говорил Илья. — У меня проекты с простоями». «У меня ипотека», — отвечала Алина и сама удивлялась, как спокойно звучит её голос. Они договорились так: общая корзина, общие расходы, но квартиру она держит на себе — «чтоб было куда спрятаться от лавин мира», как она пошутила, и Илья кивнул с облегчением. Тогда ещё всё было легко.
С появлением Галины Петровны лёгкость ушла. Исчезли вещи, которых никто «не трогал»: запасные щётки к робот-пылесосу, один из комплектов постельного, те самые наволочки «на молнии, чтоб наполнитель не выползал». Появились новые — китайские контейнеры «по акции», микрофибра «лучше ваших», баночки со всеми видами специй, хотя Алина покупала ровно три: чёрный перец, паприка, кориандр. Стало пахнуть по-другому: смесью дешёвого кондиционера для белья и хлорки. И разговоры тоже вдруг стали пахнуть хлоркой: щипали горло и оставляли ощущение стерильности, за которой прячется что-то не очень чистое.
— Машу надо забирать из сада раньше, — бросила свекровь на третий день, украшая детскую полку самодельными «органайзерами» из обувных коробок. — Они там водят в их «английский» каких-то девочек с пирсингом. И вообще, я поговорила с воспитателем — у Маши гиперактивность, им там тяжело.
— Мы с психологом обсуждаем, — сказала Алина, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Группа ей подходит, она привыкла.
— Психологам лишь бы деньги качать, — вздохнула Галина Петровна и приложила ладонь ко лбу, как будто измеряет температуру своей терпеливости. — У меня давление сегодня, но я всё равно сходила.
Илья сидел на краю дивана и листал новостную ленту, уткнувшись в телефон. Так он обычно пережидал пики. Когда пики спадали, он выходил с предложением: «Давайте на выходных куда-нибудь». И все соглашались, потому что на свежем воздухе даже хлорка выветривалась.
Через неделю у Алины пропала банковская карточка. Нашлась в вазе (той самой, что родственники подарили год назад — не разбивать же, но теперь она служила подставкой для пульта). Карточку Алина нашла, когда Галина Петровна попросила: «Сними мне наличные, а то банкоматы эти… Я не люблю. И вообще, комиссию берут, нас обирают». Алина сняла — было проще, чем объяснять, что можно и переводом. «Пара дней» прошли, газ «вроде как пустили», но у свекрови нашлись новые причины задержаться: управляйка оставила объявление о проверке стояков, и «ну как я уйду, вдруг придут, а никого». Алина перестала расспрашивать, насколько это правдоподобно. В кухонном шкафу появилось полотенце «мамино», на диване — «мамин плед», в ванной — «мамины витамины».
В пятницу свекровь потушила на индукционной плите чугунный чайник — «так привычнее», — и оставила на гладкой чёрной поверхности круглое матовое пятно. Она долго оттирала, потом вызвала Илью: «Сынок, посмотри, у вашей плиты покрытие плохое, это же опасно. Вот у меня…» — и потянулась за телефоном с фотографиями своей газовой, на которой остывали пустые кастрюли из нержавейки.
Алина зашла вовремя, чтобы проглотить возмущение. Она не привыкла к пятнам, ей нравился блеск вещей. Но в этот момент она почувствовала не злость, а усталость, как после плохого сна: в голове шумило, тело казалось ватным. Она вымыла плиту, не помогло. Потом стирала «маминые» полотенца, и запах от порошка бил по стенкам носа. Потом легла и впервые за долгое время не смогла уснуть. Через кухонную дверь долетали голоса — мягкий, примирительный Ильин и более высокий, режущий — свекровин:
— Я ж не на всегда, Илюша. Пока у вас ребёнок маленький, я нужна… Ты же сам говоришь: Алёна (она всегда называла Алину через «ё») устает. Ей надо помогать. Она же молодая, горячая, может не понять. А я — пожилая. Мне виднее.
Алина перевернулась на другой бок, положила ладонь на живот — привычный жест, когда нужно перестать реагировать. «Пара дней» становилась порядком вещей. Порядок вещей пах хлоркой и капустой. За ним, как и за плитой, остаётся след, если не успеть вовремя вытереть. Только вот что тут — «вовремя»? И чем это вытирать? Её таблички расходов не подсказывали.
Наутро Галина Петровна предложила «маленькую перестановку». Дескать, детскую кровать лучше от окна, а стеллаж — в гостиную, «чтоб гость видел, что у вас книги». Вопрос прозвучал в форме утверждения, и уже через минуту Илья вытаскивал ящики, Маша прыгала среди пазлов, а Алина держала в руках пластмассовый контейнер с чековыми книжками и пачкой квитанций, на которых ровным бухгалетрским почерком было выведено: «Погашение кредита — январь, февраль…» Её кредит. Её подпись. Чужие руки. И чувство, что кто-то лёг на её подушку и перевернул её на холодную сторону.
День тянулся как резина. Алина ушла с Машей на площадку, где соседка Тамара Ивановна — пожилая, сухая, из породы тех, кто знает, где у дома течёт крыша — подмигнула: мол, держись. Соседка знала всё: когда приезжали службы, сколько раз приходил курьер с «баночками», кто платит за лифт «на этажи ниже». Она же однажды сказала Алине: «Муж у вас хороший, но мягкий. Мягких мамы любят. Остальным… приходится учиться говорить «нет»». Тогда Алина рассмеялась и сказала: «Я учусь». Сейчас не хотелось смеяться.
Вечером, когда они вернулись, в прихожей стояла новая полка для обуви — светлая, икеевская, «я нашла по объявлению и договорилась, тут рядом». Галина Петровна всё договорилась, доставку — с внуком соседки, сам втащил. Полку поставили, выстроили по ячейкам кеды, валенки (зачем — не спрашивайте, «на дачу»), Машины резиновые сапоги, Галинины белые тапки. На последнюю полку Алина потянулась поставить свои лодочки, но свободного места уже не было.
Она сняла серьги, убрала волосы в хвост и поймала взгляд в зеркале: новая складка между бровями, та, что раньше появлялась только к дедлайнам. Из кухни звонила ложка о край миски — ритмично, как метроном. И в этом стуке было то ли обещание, то ли предупреждение: «Пара дней» — понятие эластичное. Если не задать ему рамок, оно обовьёт твой дом, как плющ, и перекроет солнечный свет.
Следующие недели слились в череду мелочей, каждая из которых сама по себе могла показаться пустяком, но вместе они давили, как груз. Алина всё чаще ловила себя на том, что идёт домой с тяжёлым дыханием, будто в подъезде нет кислорода.
В коридоре уже пахло свекровиным лавандовым саше — она разложила их по карманам шкафов, «чтоб моль не завелась». На кухне рядом с кофемашиной стоял пузатый термос с отваром шиповника, «для здоровья всех». В ванной на полке появился ящик с надписью маркером «МОЁ». В этом слове, написанном заглавными буквами, было что-то большее, чем отметка принадлежности: заявление, будто всё остальное — «НЕ твоё».
Алина считала до десяти, когда очередной раз слышала:
— Машеньке нужны шерстяные носки. Я ей свои отдам. Эти ваши магазинные — одно название.
Или:
— Алина, не оставляй телефон на зарядке ночью. У нас в подъезде уже был пожар.
Илья, как обычно, предпочитал балансировать. Его реплики были коротки: «Мам, ну перестань», «Ладно, давайте не будем», «Алён, потом обсудим». Алина замечала, что «потом» всё чаще превращается в «никогда».
В конце февраля пришли счета: квартплата выросла, садик поднял оплату, страховка за машину легла ещё одной тяжёлой строкой. Алина села вечером к ноутбуку, чтобы распределить расходы. Она знала: если держать контроль, ей легче. Цифры — как якоря, не дают утонуть. Но в этот раз таблица пошла не так: в колонке «карточка Ильи» оказалась сумма меньше на десять тысяч.
— Я маме помог, — объяснил он, когда она спросила. — У неё там лекарства дорогие. Я же не могу…
Он не закончил. Она закрыла файл и пошла умываться. Вода текла холодная: свекровь днём «выключила бойлер, чтоб экономить».
Первые настоящие трещины появились в разговорах о Маше.
— Ребёнку нужен режим, — настаивала Галина Петровна, когда Алина задерживалась с работы. — Ужин в шесть, отбой в девять. А не ваши «современные штучки».
— Мы с Машей сами выстраиваем график, — возражала Алина. — Иногда у меня встречи позже. Она всё понимает.
— Она ребёнок. Ты её балуешь. Потом будете пожинать.
Слово «пожинать» звучало угрожающе, как будто речь шла не о распорядке, а о будущем в целом.
Алина несколько раз пыталась обсудить это с Ильёй. Он гладил её руку и говорил:
— Потерпи немного. Мама стареет, ей одиноко. Мы же семья.
И каждый раз у Алины в голове стучало: «Мы — это кто? Я и ты? Или я, ты и она?»
В марте свекровь вдруг затеяла «большую уборку». Она вытащила из шкафа Алины пару платьев и повесила их в коридор.
— Эти уже не твои, — сказала спокойно. — Я Маше перешью на куклы. Всё равно ты их не носишь.
Алина смотрела на платье, в котором ходила на собеседование, где ей дали нынешнюю должность. В груди всё сжалось, как от холода.
— Пожалуйста, не трогай мои вещи, — сказала она твёрже, чем ожидала.
— Я же добра хочу, — ответила свекровь и приложила руку к сердцу. — Но если для тебя это так важно… ладно.
Через пару дней платья всё равно исчезли. «Я точно видела в пакете с ветошью», — шепнула соседка Тамара Ивановна, встретив Алину у мусоропровода.
Разговоры о деньгах стали чаще. Галина Петровна рассуждала за ужином:
— Вы зря так много на продукты тратите. Я могу варить суп из куриной спинки — на неделю хватает. Илья, сынок, у тебя зарплата нестабильная, а у Алёны кредиты. Не нужно так тянуть одеяло.
Илья смущённо улыбался. Алина молчала, чувствуя, что её квартира, её кредит, её жизнь постепенно превращаются в коллективное предприятие, где у каждого свои правила.
Она вспоминала разговор с подругой: «Ты счастливая — у тебя есть своё жильё». Счастливая? В эти вечера она смотрела на стены и думала, что стены тоже могут давить, если в них поселили чужие порядки.
В апреле свекровь заболела: кашель, температура. Она лежала на диване, требовала «подать воды», жаловалась на давление. Алина ухаживала, хотя внутри всё кипело. Врач сказал: «Ничего страшного, простуда». Но Галина Петровна вздыхала:
— Я бы у себя болела… Но одна в квартире — вдруг плохо станет? А тут я в надёжных руках.
Илья сжал плечи и посмотрел на Алину так, будто просил не спорить. Она не спорила.
К маю ситуация стала абсурдной. В один из дней Алина вернулась и увидела в комнате Маши новый ковёр. Старый она выбирала сама, яркий, с дорогим покрытием, легко чистился. Новый был тяжёлый, пыльный, с рисунком «под классику».
— Я договорилась, — гордо сообщила свекровь. — Наш сосед сверху переезжал, отдал почти даром. Этот ковёр на века, а не ваши синтетические поделки.
Алина села на кровать и почувствовала, что усталость дошла до предела. Она не могла больше считать это мелочами. Это была война за пространство. Только оружие у противника — улыбки, вздохи, слова «я же добра хочу».
И в этот момент Маша вбежала с криком:
— Мама, бабушка сказала, что ты у нас гость!
Алина закрыла глаза. Слова прозвучали, как пощёчина.
На следующий день она позвонила брату Ильи — Артёму, который жил в другом городе и редко появлялся. Рассказала коротко. Он замолчал, потом сказал:
— Я знаю маму. Но Илья сам должен решать. Я не вмешаюсь.
И Алина поняла: в этой истории союзников у неё нет. Только цифры в её таблице и собственная решимость.
Вечером она впервые решилась сказать вслух:
— Илья, так больше нельзя. Мы должны поговорить серьёзно.
Он отложил телефон, посмотрел на неё усталыми глазами.
— Алён, не начинай. У меня завтра проект сдавать. Потом…
Она вышла из комнаты и подумала: если «потом» наступит, это будет уже другая жизнь.
Но «потом» пришло быстрее, чем она ожидала.
В июне свекровь собрала всех за ужином — Илью, Алину, Машу, даже пригласила соседку Тамару Ивановну «в гости». Поставила на стол кастрюлю борща, достала папку с квитанциями и вдруг произнесла:
— Мы должны всё обсудить честно. У нас семья. Надо решить: кто что оплачивает, как будем жить дальше. Я вижу, что Алёна устает. Но, Илюша, у тебя же семья не только жена и ребёнок. Есть и мать. Мы должны быть вместе.
Алина взяла вилку так крепко, что побелели пальцы. В голове звучала только одна мысль: «Это мой дом. Мой». Но в воздухе висело что-то другое — то, что Галина Петровна обязательно скажет, если разговор продолжится.
И она действительно сказала. Но слова эти станут настоящим ударом — и прозвучат чуть позже.
Июньское солнце било в окна, но в квартире было прохладно: кондиционер работал на полную мощность, а внутри всё равно тянуло холодом. Не от воздуха — от слов, которые повисли за ужином.
После «семейного совета» Алина закрылась в спальне и сидела в темноте. Маша уснула рядом, обняв игрушечного зайца. Илья осторожно зашёл, сел на край кровати.
— Мамина правда в том, что ей тяжело одной, — сказал он. — Я не могу её выгнать.
— Никто не говорит «выгнать», — ответила Алина. — Но и жить втроём в моей квартире бесконечно — невозможно.
Он замолчал, долго теребил край покрывала. Потом встал и ушёл.
Через неделю Галина Петровна принесла новые квитанции. Она положила их на стол, рядом с Алиной чашкой кофе.
— Я посмотрела, у вас перерасчёт. Непонятно. Надо сходить в управляйку. Я пойду. У меня язык подвешен.
Алина молча забрала бумаги. Это были её счета, её имя в каждой строке. Ей казалось, что свекровь не просто вмешивается — она примеряет чужую жизнь, как платье, и уверяет: «Сидит лучше, чем на тебе».
Ситуация взорвалась в конце месяца. Алина пришла домой раньше и услышала, как Галина Петровна по телефону говорит соседке:
— Да, Алёна-то здесь так, временно. Квартира-то всё равно общая, Илюша женат, значит, делить надо.
Алина вошла в комнату, и свекровь не смутилась. Она отложила телефон, посмотрела прямо, спокойно:
— Ты ведь умная женщина. Понимаешь, что брак — это союз. Всё, что у вас есть, теперь общее.
У Алины пересохло во рту. Она вспомнила ночи с таблицами расходов, подписи в банке, свои бонусы, авралы, ту дрожь в руках, когда она несла первый взнос. Всё это — её. И вдруг чужой человек говорит: «Общее».
— Квартира куплена до брака, — выговорила она. — Она моя.
— Формально, может быть, — не отступала Галина Петровна. — Но ты же решила, что раз штамп в паспорте, то квартира напополам? — Она смотрела холодно, без тени улыбки.
Эти слова ударили сильнее, чем все упрёки раньше. Алина почувствовала, как внутри что-то надломилось.
Илья вошёл как раз в этот момент. Увидел их напротив друг друга — две женщины, каждая со своей правдой.
— Мам, перестань, — устало сказал он. — Алёна права. Квартира её.
— А я кто тебе тогда? — подняла голос свекровь. — Я рожала тебя, растила, всё для тебя! А теперь я лишняя?
Илья закрыл глаза, опустил плечи. Он снова пытался быть посредником, но посредничество рушилось.
Алина не ждала его слов. Она подняла Машу — та как раз выбежала из комнаты, испуганно смотрела на взрослых, — взяла ключи и вышла. На улице пахло липой, и воздух показался слишком свободным, почти непривычным.
Она поехала к подруге на другой конец города, ночевала там с Машей. Телефон звонил — Илья, потом свекровь. Она не брала. Утром включила и увидела десятки сообщений. Одни — мягкие: «Вернись, поговорим». Другие — тяжёлые: «Как ты могла увести ребёнка?», «Ты эгоистка».
Алина читала и понимала: решения придётся принимать самой. Никто не придёт и не скажет: «Так будет правильно».
В следующие дни она подала заявление в управляющую компанию: доступ к счётам только для владельца. Поменяла пароль на интернет-банк. Убрала с полок документы. Эти шаги казались мелкими, но внутри возвращали дыхание.
С Ильёй они встретились через неделю, в кафе. Он выглядел уставшим, с тёмными кругами под глазами.
— Я не знаю, что делать, — сказал он. — Между вами двумя нет мира.
— И не будет, — ответила Алина. — Либо мы строим жизнь сами, либо я одна.
Он молчал. В этом молчании было всё: любовь, привычка, страх, слабость.
Алина вернулась в квартиру через две недели. В прихожей стояли всё те же белые тапки, тот же плед, те же баночки на полках. Но воздух изменился. Она знала: назад пути нет.
Галина Петровна встретила её молча, лишь посмотрела — холодно, прищурившись. Взгляд был красноречивее слов: «Ты ещё пожалеешь».
Алина прошла в комнату, поставила сумку и впервые за долгое время почувствовала твёрдую решимость.
Конфликт не закончился. Он только начинался. Но теперь в её таблице расходов появилась новая строка, самая важная — «Свобода». И она знала: на неё она готова тратить любые силы.
Серёж, ты меня прости, но с твоей сестрой я под одной крышей не останусь, — сказала Катя мужу