Илья всегда удивлялся, как запахи умеют спорить. В субботу утром кухня пахла свежемолотым кофе и подгоревшей овсянкой, а из прихожей протекал, как вода под дверью, стойкий аромат аптечной мази и ментоловых пастилок. Галине Петровне нравилось приходить внезапно — «почему предупреждать, семья же», — и оставлять свой запах на крючке вместе с плащом.
— Доброе утро, — сказала она, не поднимая глаз. — Аня спит? Конечно, спит. Женщине нужен сон. В отличие от некоторых.
Илья кивнул, сделал глоток кофе и подвинул дочке Мире тарелку с клубникой. Мира аккуратно перетаскивала ягоды с тарелки в чашку, шепча каждой что-то вроде «поехали», и Илья подумал, что если бы взрослые умели говорить с вещами так же бережно, многие войны не случались.
Аня вышла через пять минут, в той самой футболке со слетевшей буквой у названия фестиваля, налила себе воды и, не глядя ни на кого, спросила:
— Мам, ты надолго?
— Я ненадолго, — сказала Галина Петровна с той интонацией, которая значила «на весь день». — Надо обсудить план по даче. Дача не может ждать, весна же. Кстати, Илюша, ты нашёл в себе силы позвонить насчёт досок? Там по объявлению они обещали скидку, если забрать сегодня.
Илья вытянул плечи, словно к нему прицепили невидимый рюкзак, и сказал, что у него сегодня дежурство — график сдвинули, складу нужно сдать отчёт, а забрать доски можно и завтра утром.
— Завтра утром мы уже будем красить, — мягко сообщила тёща и вздохнула. — Я же не железная, сердце вот стучит, как в кузнице. Нельзя меня доводить.
Он посмотрел на Аню. Она пожала плечами так, будто плечи — это не её, а хозяйки квартиры. Вообще-то квартира была их: ипотека на двадцать лет, половина зарплаты улетала в банк, вторая — в садик, коммуналку, продукты и непредвидимый фонд под названием «мамины внезапные нужды». «Мамины» касались не только Галину Петровну — у неё был сын Костя, которому «сложно с работой», и дача, вечно голодная на ремонт.
В первые месяцы брака Илья относился к даче как к лысой собаке из анекдотов — странно, но мило. Он даже ездил на субботники, где Галина Петровна раздавала перчатки с видом начальницы склада. Но постепенно заметил: дача для тёщи — как театр для режиссёра. На сцене люди должны входить вовремя, убирать снег, красить забор, делать вид, что рады. Сцена не терпелива и не благодарна.
— Ладно, — сказал он. — Доски заберу вечером. Но за рулём буду я, а не Костя. И с Мирой мы останемся дома.
— Ребёнку воздух нужен, — отрезала тёща. — И ты перестань решать за всех. На даче у каждого свои обязанности. У кого-то — решать.
Он не ответил. Внутри всё перевернулось: с одной стороны — желание не ругаться в присутствии Мира, с другой — знание, что любой его шаг трактуют как неповиновение. И ещё факты: прошлой осенью Галина Петровна оформила на себя гараж на участке, куда без её ключей не зайдёшь. В гараже сейчас стоял его велосипед — единственная роскошь, купленная на премию. «Чтоб не стырили в подъезде», — сказала она и не отдаёт ключ.
К обеду они уже ехали на рынок пиломатериалов: Илья за рулём, Аня рядом, в телефоне переписка с корпоративным чатом; сзади Галина Петровна и Мира, обе смотрят в окно, только одна комментирует всё, что видит: «опять дорожники деньги пилят», «вот раньше мосты строили на века», «какая-то у вас машина шумная». Костя обещал подъехать прямо к складу, но появился только к моменту, когда доски уже грузили.
— Ну что вы без меня, — весело сказал он и похлопал Илью по плечу. — Я бы накинетил скидочку.
— Скидку уже накинули, — ответил Илья и подписал накладную.
Вечером в гараже дачи пахло смолой и мышами. В углу, действительно, стоял его велосипед. На руле висела зелёная сетка — Галина Петровна использовала его как сушилку для трав.
— Мама, — сказала Аня, — ну правда, так нельзя.
— Что нельзя? Травы? — искренне удивилась тёща. — Велосипед стоял бесхозный. Я же его наоборот — берегу.
Илья хотел сказать, что «беречь» и «заставить служить подставкой» — разные глаголы, но выбрал молчание. Он всё чаще выбирал молчание, потому что любое слово превращалось в повод. Пока они разгружали доски, тёща ходила рядом, как мастер в цеху, присматривала, чтобы груз ложился «ровнее», «не косо», «не дай бог занозу в ребёнку».
— Мы тут с Костей посчитали, — сказала она под вечер, чтобы, как обычно, поставить точку там, где он думал поставить запятую. — На краску уйдёт двадцать семь тысяч. Ты вчера получил аванс? Переведи мне половину сегодня. Аню не трогаем, у неё платье на корпоратив.
Илья присел на ступеньку и ощутил усталость не в руках — в подбородке, как будто разговаривать — тоже работа. Он вспоминал, как два года назад Галина Петровна дала им сто пятьдесят тысяч на первоначальный взнос и сказала: «Без меня вы бы не справились». Тогда он поблагодарил. Потом понял, что эти деньги стали вечной подпиской на услугу «мамино право голоса».
— Я переведу пятнадцать, — сказал он, — но давай договоримся: я сам решаю, когда и сколько. И ещё: ключ от гаража — мне.
— Ой, началось, — тёща приложила руку к груди. — Я сделала добро, а теперь виновата. Сердце не камень, а вы его камнем об меня… Ладно, не сегодня. Ты нервный. Илья, ты подумай о ребёнке хотя бы.
Ночью Илья долго смотрел в потолок на даче — в нём когда-то пролили «жидкие гвозди», и теперь на белом были светлые дорожки, как на карте. Он пытался представить карту, где есть одна единственная дорога — от дачи к их квартире и обратно, и на каждом въезде — пункт оплаты. Утром он встанет, отвезёт Мирку в садик, заедет в офис подписать акты, а потом опять сюда — «красить». По пути купит краску, кисти, еду. И каждый чек — как хвост, который видно за спиной.
В воскресенье утром соседка по участку, Тамара Ивановна, вытащила через сетку банку солёных огурцов:
— Берите, зять у меня на прошлой неделе в баню не приехал, так я закатала для себя. Вы всё равно будете тут до ночи.
— Спасибо, — сказал Илья.
— А Машка ваша красавица, — кивнула Тамара Ивановна на Мирку. — Жалко, что бабушки теперь всё внуков через телефон любят. Раньше как было: привезла — и тише. А сейчас — «видео включи», «отдай на кружок, я заплатила». Не обижайся, я не про вашу Галю… хотя…
Илья улыбнулся вежливо. Но после огурцов разговоры будто стали солонее. Галина Петровна начала «объяснять», как его родители «всё отпустили», как он «вырос без дисциплины», и как внуки нуждаются «в мужской руке, которой ты не являешься, пока не научишься в субботу подниматься без нытья». Аня тихо исчезла в дом — «мне позвонили», и телефон, как зонтик, укрыл её от брызг.
К вечеру краска закончилась. Кисти липли к ладоням. Галина Петровна стояла в центре двора, как дирижёр, замерший на последней ноте.
— Ну почти, — сказала она. — На следующей неделе докрасим. Илья, ключ от гаража возьми в коридоре, я там… положила. И не забудь завтра перевести ещё десять — за кисти и еду.
Илья зашёл в дом. В коридоре на комоде лежал пучок ключей с мягкой игрушкой быка. Он знал, что это не те ключи. Ключ от гаража у неё в сумке — он звенит по-особенному. Он вытащил из сумки носовой платок, пачку чеков, маленькую аптечку, медную монету «на удачу» и тот самый ключ. Положил его в карман, а потом поймал себя на том, что дышит так громко, будто совершил кражу века.
— Ты что делаешь? — спросила Аня с дверей.
— Забираю своё, — ответил он.
— Мама говорит, ты вечно забираешь. А отдавать — не умеешь.
Он посмотрел на неё и подумал, что в этом доме всё меряют неправильной линейкой. Одни сантиметры — для неё и мамы, другие — для него. И даже когда он приносит доски, краску и деньги, линейка исчезает, как только он просит ключ.
Вечером они уезжали в город уже молча. В машине пахло краской и ментолом. Мира спала, уронив голову на его ладонь. Аня листала новости. Галина Петровна считала в записной книжке расходы.
Илья думал о том, что весна — это не только про зелень. Это про аллергии, про отчёты, про деньги, которые заканчиваются быстрее, чем разговоры. И про двери, которые открыть можно только чужим ключом. Он сжал в кармане свой — и не почувствовал облегчения. Только пульс. Как будто ключ был маленьким сердцем, которое бьётся отдельно от него.
В будни Галина Петровна в их квартире появлялась реже, но чувствовалось, будто она здесь всегда. Открываешь холодильник — пакет с её маринованными кабачками. В ванной — шампунь «для окрашенных волос», хотя Аня давно не красится. В прихожей — чужой зонт, от которого капает даже в жару.
Илья иногда шутил в голове: «Мы с Аней в браке втроём, и третья не уходит ни при каких условиях».
В четверг вечером, когда Илья вернулся с работы, на кухне уже сидел Костя. В свитшоте с надписью «Play Hard» и пластиковым стаканом кофе. Он говорил с Аней о «новых стартапах», а она кивала так, будто ей правда интересно.
— Привет, Илюх, — сказал Костя. — Ты не против, я пару ночей у вас перекантуюсь?
— А где ты жил до этого? — осторожно спросил Илья.
— Да так… у знакомых. Но у них ремонт. Ты же понимаешь.
Илья понимал одно: Галина Петровна сделала очередной ход. Костя ночевал у них не раз. Обычно это заканчивалось пустым холодильником и недоумённым взглядом жены: «Ну что я могла сделать? Он же брат».
— Места мало, — сказал Илья. — У нас ипотека, не хостел.
— Ты чего такой злой? — вмешалась Аня. — На пару ночей. Мама бы расстроилась, если бы узнала, что ты против.
Илья вздохнул. «Мама бы расстроилась» — это аргумент, который закрывает любую дискуссию. Как пароль от всех дверей, где нет таблички «частная собственность».
В пятницу вечером Галина Петровна приехала сама. На этот раз с пакетом лекарств и двумя коробками клубники. В коридоре она поставила пакеты на пол и сразу начала:
— У вас тут обувь стоит кое-как. Мира потом споткнётся. Я предупреждала.
Илья молча расставил ботинки.
— Илюша, — продолжала она, — я подумала: в этом году огород нужно увеличить. Картошку посадим больше. А то цены какие… Ну ты видел, наверное. Нам придётся всем скинуться. С Костей я уже договорилась. Осталась твоя половина.
— Какая половина? — спросил Илья.
— Ну как… двадцать пять тысяч. Это недорого, зато своё. Аня, подтверди, что я права.
Аня смотрела в экран телефона.
— Мам, я не разбираюсь. Делайте, как считаете нужным.
— Вот именно! — победоносно сказала тёща. — Женщина должна слушать мать. У тебя опыт, у меня забота. А у Ильи… — она сделала паузу и посмотрела на зятя так, будто искала дырку на рубашке. — У него свои причуды.
Илья чувствовал, как внутри что-то копится, но слова застревали. Он видел, что Аня не собирается его поддержать. Аня давно научилась исчезать: за экраном, за работой, за формулировками «мне надо подумать».
В субботу они снова поехали на дачу. На этот раз без Миры — та осталась с бабушкой по отцовской линии. Илья впервые за долгое время почувствовал лёгкость: хотя бы ребёнок не будет свидетелем бесконечного марафона замечаний.
Но радость оказалась недолгой. Едва они вышли из машины, Галина Петровна указала пальцем на дом:
— Видишь, крыша протекла. Если не переложить, всё сгниёт. Я поговорила со знакомым мастером, он возьмёт сто двадцать тысяч. Надо решать.
— Решать кому? — спросил Илья.
— Всем. Это же общее дело. Дача — для семьи. Ты тоже часть семьи.
Он посмотрел на Аню. Она отвернулась, будто рассматривала яблоню.
— Но участок записан на вас, — сказал Илья. — Я там только как рабочая сила.
— Ой, начинается! — всплеснула руками тёща. — Деньги я в своё время вложила в вашу ипотеку. А теперь ты не можешь в дом, где твоя дочь будет летом отдыхать, вложить? Стыдно должно быть.
Её слова падали как камни в воду, но круги от этих камней всегда шли в сторону Ильи. Он стоял, чувствуя, что от него ждут согласия. Что сопротивление — это почти предательство.
К обеду они спорили уже при Косте. Тот приехал на электричке и сразу включился в разговор:
— Илюха, ну чё ты. Дом всё равно ремонтировать надо. Если крыша поедет, потом дороже выйдет. Я бы вложился, но у меня пока проекты не принесли. Ты же мужик, тебе и карты в руки.
— Удобно у вас: я мужик, а вы — идеи, — сказал Илья.
Костя пожал плечами, будто услышал комплимент.
— Я считаю, — подытожила Галина Петровна, — что Илья должен перевести половину суммы на ремонт. Это честно. Я сама тоже вложусь, но не могу всё тащить одна.
— А почему именно половину? — спросил Илья. — Почему не треть? Или четверть?
— Потому что у тебя стабильная зарплата, — сказала тёща. — У Кости нестабильная, у Ани расходы, у меня здоровье. Всё логично.
Илья посмотрел на жену. Она снова промолчала.
Вечером, когда они ехали обратно, Аня наконец заговорила:
— Ты слишком остро реагируешь. Мама ведь права: крыша — это важно.
— Крыша — важна, — согласился он. — Но не менее важно, что мы живём так, как будто твоя мама — бухгалтер нашей семьи.
Аня вздохнула.
— Если бы не мама, у нас бы и квартиры не было.
Эта фраза звучала как заклинание. Как будто ипотеку они платят не банку, а Галине Петровне.
Воскресенье он провёл дома. Мира рисовала фломастерами, Аня работала за ноутбуком, а он чинил кран на кухне. В голове крутились цифры: ипотека, садик, продукты, краска, крыша, картошка. И всегда — ещё один платёж, не обозначенный в квитанциях, но обязательный: «мамин взнос».
К вечеру пришло сообщение от тёщи:
«Илюша, подумай о будущем. Деньги за крышу нужны до конца недели. Я рассчитываю на тебя. Аня переживает, не расстраивай её. Береги семью».
Илья долго смотрел на экран, потом стёр сообщение. Но внутри ощущал, что оно не стирается. Оно как пятно: чем сильнее трёшь, тем заметнее.
Он лёг спать позже всех. Аня уже дремала, Мира давно уснула. В квартире было тихо, но тишина не приносила облегчения. Она звучала как пауза перед бурей.
Илья понял, что скоро он не выдержит. Что ключ, который он вытащил из маминой сумки, — это был только первый шаг. А дальше будет что-то, чего он сам пока не может назвать. Но точно — не молчание.
Неделя прошла в тягучем ожидании. Илья работал, как всегда: отчёты, звонки, поставщики, а в голове крутились не цифры, а одно слово — «крыша». Оно жило своей жизнью: падало на него сверху, давило, как будто потолок в офисе вот-вот треснет.
В четверг вечером Галина Петровна снова появилась в квартире. На этот раз без предупреждения, с кипой чеков.
— Вот, смотрите, — она разложила их на столе, будто карты. — Я уже договорилась с мастером. Он ждёт предоплату. У меня есть пятьдесят тысяч. Остальные двадцать пять я жду от Ильи. И тогда начнём.
Илья молчал. Мира за его спиной раскрашивала домики в книжке-раскраске. Домики были кривые, с разноцветными крышами. Он смотрел на них и думал: «Вот эти крыши мне ближе, чем та, которую мы собираемся чинить».
— Илюша, ты слышишь? — спросила тёща. — Я не могу всё тащить сама. Сердце не железное. Ты хочешь, чтобы я упала замертво, а потом ваша Аня осталась без матери?
— Мам, не говори так, — попросила Аня, не отрываясь от ноутбука.
— А как говорить? — повысила голос Галина Петровна. — В этой семье никто не думает о том, что мать тоже человек!
Илья поднялся и сказал спокойно:
— Я не переведу деньги.
— Что?! — тёща подскочила. — Ты издеваешься?
— Это не мой дом. Не моя крыша. Не мой гараж. Это ваше имущество. А я уже устал быть инвестором в чужое.
— Но это дача для твоей дочери! — крикнула она. — Для внуков! Ты должен!
Мира подняла голову от раскраски и тихо спросила:
— Папа, а у нас есть своя дача?
Илья присел рядом с дочкой и сказал:
— У нас есть наш дом. А дачу мы построим потом, если захотим.
Галина Петровна закусила губу.
— Неблагодарный. Я тебе дала деньги на квартиру, а ты…
— Ты дала нам кредит без конца, — перебил Илья. — И каждый месяц ты снимаешь проценты. Не деньгами, так нервами.
Аня вскочила:
— Перестаньте оба! Вы что, сговорились?
— Я не сговаривался, — сказал Илья. — Я просто больше не могу.
В субботу он поехал на дачу один. Не потому, что хотел помочь, а потому что решил забрать велосипед. С утра было пасмурно, дорога пустая. В гараже он открыл замок своим ключом — тем самым, что тайком вынул из сумки тёщи. Велосипед стоял на месте, только теперь на сиденье лежал мешочек с семенами.
Илья вынес велосипед во двор. Галина Петровна уже была там, в перчатках и резиновых сапогах. Увидела его — и побледнела.
— Ты что творишь? — закричала она. — Куда собрался?
— Забираю своё.
— Ты не имеешь права! — она рванулась к нему, но он держал руль крепко.
— У меня нет прав? — тихо спросил Илья. — А у тебя они откуда? Из тех ста пятидесяти тысяч? Так знай: я уже выплатил за эти два года больше миллиона по ипотеке. Это моя квартира. Моя семья. И мои вещи.
Она тяжело дышала, держась за сердце.
— Я всё для вас! А ты…
— Ты всё делаешь, чтобы мы жили по твоим правилам, — перебил он. — Но хватит.
Он сел на велосипед и поехал к воротам. Колёса шуршали по гравию, как будто перечёркивали все прошлые поездки на дачу.
У калитки его догнала Аня.
— Подожди! — крикнула она. — Куда ты?
— Домой, — ответил он. — Настоящий дом — там, где мы с тобой и с Мирой. Без третьего голоса, который решает всё.
— Но мама… — начала Аня.
— Мама всегда будет недовольна. И всегда будет требовать. Но я больше не готов платить этой ценой.
Он посмотрел на неё: глаза жены метались между ним и домом, где осталась мать. Она не сделала ни шага в его сторону.
Илья понял: выбор она не готова сделать.
Вечером, уже дома, он собрал Мире рюкзачок с игрушками и пообещал, что завтра они поедут кататься по парку. В этот момент телефон завибрировал: сообщение от тёщи.
«Дача не любит лентяев, зять».
Илья усмехнулся и написал в ответ:
«А я дачу не люблю ещё больше».
Потом положил телефон экраном вниз. Мирка смеялась, примеряя шлем. Аня сидела на диване, молча, с глазами, в которых отражалась пустота.
Илья знал, что впереди ещё будут ссоры, манипуляции, шантаж. Что этот конфликт не закончился. Но он впервые почувствовал: граница проведена. Пусть тонкая, пусть хрупкая — но своя.
И это было начало чего-то нового. Даже если дальше будет трудно. Даже если «дача» навсегда останется символом чужого контроля.
Главное, что теперь он выбрал — быть хозяином хотя бы в своём доме.
А теперь просто собирай вещи и уходи