Вечером, когда окна их двушки на седьмом этаже уже отражали только тусклые дворовые фонари и силуэты соседских кошек, Илья снял деловой рюкзак, повесил куртку на единственный в прихожей крючок и увидел на полочке для обуви аккуратно подписанную бумагу. Почерк узнаваемо круглый, с вывернутыми «д»: «Здесь хранится семейный бюджет. Для прозрачности». Бумага была приколота к новой коробке из-под пластиковых файловых папок — такой Людмила Петровна покупала себе в бухгалтерию еще когда работала.
Он провел пальцем по прохладному картону и постоял пару секунд, слушая, как в кухне щелкает газ, как Марина что-то объясняет матери полушепотом — будто они вдвоем обсуждают чужую жизнь в соседней комнате. Коробка не была тяжелой: внутри лежал маленький блокнот в клетку, несколько чеков и конверт, на котором фломастером было выведено: «Хозяйственные». Илья снова вздохнул и пошел на кухню.
— Ты поздно, — сказала Марина, не оборачиваясь. — Мама рис с овощами сделала, будешь?
— Рис? — уточнил он, потому что запах в квартире был явно мясной.
— Я добавила говядину для Киры, — в голосе Людмилы Петровны прозвенел металл. — Ребёнку нужен белок. А нам с Мариной без мяса полезней, — она скользнула взглядом по его животу, словно измеряя сантиметром.
Кира в этот момент пыталась усадить на край табуретки плюшевого единорога и объясняла игрушке, что «надо тихо кушать, без мультиков». Телефон Ильи уже давно показывал уведомление от банка: «Списание 1740 ₽: продуктовый магазин». У них был общий бюджет на карте Марины, ее зарплата приходила туда — из поликлиники, где она вела прием несколько дней в неделю — и его переводы на ипотеку, сад и коммуналку. Теперь к этой сумме добавился чьей-то взгляд — чужой, но родственный.
— Папа, а ты рис любишь? — спросила Кира, отвернувшись от единорога.
— Люблю, — сказал Илья, хотя терпеть не мог разваренный рис, который лип к зубам.
Людмила Петровна поселилась у них «на одиннадцать месяцев» — так она сказала, как будто одновременно и временно, и надолго, — потому что сдала свою двушку на Академической молодым айтишникам. «Пусть деньги работают, пока инфляция не съела всё, — пояснила она. — Я ж не чужая, мне лишней площади не надо. Доживем вместе, войдем в ритм. Марине легче, тебе спокойнее». В первый день она принесла тоненький плед с серыми кисточками и накрыла им диван — «чтобы не марался» — и набор стеклянных баночек с надписями «крупы», «макароны», «сахар заменитель». К вечеру в шкафу над вытяжкой стояли банки, а в холодильнике исчезла банка Ильиного острого соуса, купленного по странной акции. «Я выбросила просрочку, — сказала она, расправляя на столе клеенку с лимонами. — Нечего желудки портить».
Марина ходила вокруг с виноватой улыбкой, как будто раздавая всем невидимые салфетки. «Мама всё равно у нас чаще, так что… ну, логично». Она всегда говорила «логично» вместо «мне так удобнее», а Илье от этого хотелось то ли смеяться, то ли выйти на лестницу и минут пять посидеть на бетонной ступеньке, глядя в чёрный квадрат окна напротив.
На третий день Людмила Петровна закрепила на дверце холодильника маркерную доску. В верхнем углу каллиграфически написала: «План питания». Ниже — пункты: «Понедельник — рыба/гречка, вторник — суп/куриная грудка…» Напротив каждого дня ждали фамилии. «К» и «М» появились быстро — «Кира», «Марина». Буква «И» замерла в воздухе, и Илья почти услышал, как у нее внутри пошёл калькулятор.
— Илюша, ты же не возражаешь, — сказала она, рисуя «И». — Мужчинам даже полезней режим. А то вы, айтишники, — она сказала это слово как «шахтеры» — то кофе, то булочки. Животы у вас от этого.
Он ничего не ответил. Когда-то он очень хотел, чтобы в его жизни воцарился режим: восьмичасовой сон, одни и те же ботинки в одинаковую погоду, одно и то же место на кухне, куда всегда кладёшь ключи; зарплата каждое пятнадцатое, без премий, но и без провалов. Но после рождения Киры зарплата стала складываться из проекта в проект, ключи то прятались в детском домике, то оказывались в кармане куртки Марины, а сон зависел от того, проспит ли соседский мопс или устроит ночной концерт. Режим был мечтой из чужой жизни.
Людмила Петровна вставала первой и включала радио на минимальную громкость — новости и «позитивный заряд», как она говорила. К семи сорока ставила вариться яйца — «мягко, чтобы не тяжко» — и Кире прибирала в рюкзак сменную футболку и влажные салфетки. Илья, скользя носками по холодному линолеуму, делал вид, что всё это — фон. Он плотно закрывал за собой дверь в ванную и открывал телефон. В чате отдела накидывали фичу за фичей: «к демонстрации у клиента в следующую пятницу». Илья отвечал коротко, без смайлов, и снова слышал через стенку мать Марины.
— Марина, ну ты же понимаешь, ипотека — это долг надолго, — её любимое «надолго» всегда звучало как «навечно». — Надо пересмотреть расходы. Кофе-аппарат этот твой… Шумит, электричество жрет, а зять твой пыхтит, как параовоз.
— Мам, это Ильин, — шептала Марина.
— А квартира чья? — тихо отвечала мать.
Илья останавливался с полотенцем в руках и смотрел на своё отражение в запотевшем зеркале. Квартира была записана пополам — они оформляли ипотеку сразу после свадьбы, еще до отлёта Марины на курс повышения квалификации в Ярославль. Тогда Людмила Петровна одобрила только то, что «двушка в панельке — это хоть что-то». Потом, ровно через месяц, она принесла им железную коробку из-под печенья, на дне которой лежали «заначенные на черный день» тридцать тысяч. «Только не транжирьте, я потом скажу, когда вернуть». Деньги растворились на кухне и в коридоре: на стол, на садик, на дверной глазок. «Потом скажу» — так и висело в воздухе.
В «надолго» входили и мелочи. Раз в неделю она стирала Ильины футболки, но однажды почему-то отложила в пакет его старые кроссовки. «Я их отдала соседке в приют, — объяснила буднично. — На даче бегать — вот они, новые. Смысла два пары хранить нет. Квартира маленькая». Илья зажмурился, сдерживая «зачем ты трогаешь мои вещи», потому что Кира в этот момент криво мазала джем на хлеб и очень старалась не испачкать рукав.
Кира, кстати, под влиянием бабушки перестала смотреть мультики за ужином — и, пожалуй, это было единственное, что Илье понравилось. За ужином теперь разговаривали. Большую часть времени разговаривала Людмила Петровна.
— У Марины зарплата — копейки, — говорила она не столько Илье, сколько миру, — зато стабильные. Мы так в поликлинике всегда жили: немного, но есть. А твои проекты — куда с ними? Сегодня ты нужен, завтра нет. И ипотека, прошу заметить, никуда не девается.
— Мам, не начинай… — тихо просила Марина.
— Я не начинаю, я считаю. Ты хоть понимаешь, сколько вы платите банку за воздух? — она стучала ложкой по краешку тарелки, отмеряя аргументы. — Тринадцать тысяч — только проценты. А сад? А секция? А одежда? Илья, сколько ты вливаешь в машину в месяц?
— Не твои… — начал он и остановился, потому что Кира очень внимательно смотрела на его рот.
— Я просто хочу порядка, — закончила за него Людмила Петровна, как будто он именно это хотел сказать. — И чтобы Кира росла правильно. Не так, как у тебя принято — «дай телефон — и тишина».
У Ильи в этот момент зазвонил телефон — коллега, Саша, прислал голосовую: «Слушай, клиент хочет отчёт по логам за последние три месяца…» Илья выключил звук, чтобы доесть. Но разговор, разумеется, продолжился после ужина — уже без Марининого «не начинай».
Он мыл посуду, а Людмила Петровна, стоя рядом с полотенцем, рассказывала, как «у нормальных людей» распределяются деньги. «На продукты — фикс. На бытовое — фикс. На развлечения — для ребенка — и всё. Взрослым развлечения не положены, когда ипотека». Она перекладывала его ножи в дальний ящик — «потому что ребенок» — и протирала стол уксусом — «потому что убивает запахи».
Когда он уложил Киру — читая ей старую книжку про дождевики и лужи, книгу, пахнувшую бумагой их с Мариной предсвадебной осенью, — и вышел в гостиную, на столе уже лежал блокнот в клетку. На первых страницах была таблица: «Доходы/расходы». В графе «доходы» стояло его имя, в графе «расходы» — почти всё.
— Илюша, посмотри, — сказала Людмила Петровна, словно показывала узор на вышивке. — Я для вас составила. Так всем легче будет.
Марина стояла у окна и молча крутила в пальцах шнурок от жалюзи. «Логично», — читалось у нее на лице.
Илья сел. Он всегда начинал с анализа — такой уж мозг: сначала расставить столбцы, потом смотреть по строкам. Он посмотрел, сколько «по мнению» матери жены уходило на сад, утренние кружки и «Полезные Продукты для Ребенка». «Авокадо» стояло в списке как обязательное — «на нервную систему». Его любимый кофе числился как «излишества». Машина, которую он покупал не в кредит, из понижайки, чтобы ездить к своим родителям за город по выходным и возить коробки с серверными платами, тоже была подписана: «продать».
— Мы же не в деревне живем, Илья, — сказала она тихо, почти ласково. — У Марины остановка в десяти минутах, поликлиника — в пятнадцати. Метро рядом. Машина — роскошь, когда ипотека.
— У меня проекты в Химках, в Нагатино, на Пискаревском, — отрывисто ответил он, хотя сознательно избегал конкретики, чтобы не углубляться. — Я не хочу тратить два часа в день в метро.
— Зато Кира будет видеть папу, который не орет в пробке, — ровно подытожила она. — И мы сделаем ремонт в детской. И начнем копить на «подушку».
Слово «мы» несло на себе вес всего их общего быта: чья ложка где лежит, кто купит посуду, кому решать, куда вешать крючок для полотенца. «Мы» как липучка, к которой приклеено чужое «я».
В следующие недели они стали жить по ее «плану питания». Илья действительно сэкономил на кофе, потому что кофемашину Людмила Петровна на четвертый день упаковала и отвезла к своей подруге, «пока вы не повзрослеете», вернёт, когда будет «дисциплина». «Она стоит, пылится, грех — такая вещь. Заодно мы ей помогли — у них сын школу заканчивает, стресс». Илья не спорил. Он купил турку на Авито и варил себе крепкий кофе рано утром, пока все ещё спали; глоток обжигал горло и дарил чувство, что у него есть маленькая территория, на которую никто не ступает.
Но территория оказалась зыбкой. В конце месяца Людмила Петровна открыла коробку с чековыми лентами и подложила под них его бумажник.
— Илья, ты вчера оплатил через телефон канцелярию, — сказала она как следователь. — Это зачем?
— Бумага для принтера, — ответил он, чувствуя, как горячая нитка злости поднимается от солнечного сплетения к горлу. — Надо было распечатать договор по проекту, всё дома вышло.
— Я понимаю, но в графике это не отражено. Давай договоримся: большие траты — обсуждаем. Ты мужчина, значит, и спрос больше.
Марина кивнула, как будто услышала идеальный аргумент. Она всегда так делала — соглашалась первой, чтобы остановить волну перед тем, как она накроет. Илья вспомнил их знакомство — осенний курс по UX, где Марина пришла за компанию к подруге. Она сидела на подоконнике, крутила в руках бумажный стаканчик и говорила про детскую поликлинику, где «всё не так просто», и про маму, которая «считает, что у меня слишком мягкий характер». Тогда ему это показалось милым: мягкость — как обещание домашнего тепла. Теперь мягкость стала глиной, из которой кто-то другой лепил удобные фигуры.
Соседи при этом жили своей жизнью, но неизбежно стали свидетелями их новой диспетчерской. На лестничной площадке пенсионер с палочкой, Виктор Степанович, однажды остановил Илью и сказал: «Молодой человек, вы как-то совсем устали. Я слышу, как у вас утром радио шепчет, я так не могу, у меня тонометр срабатывает». Он сказал это без злости, просто констатировал. А у подъезда Алёна из второго подъезда, такая же мама, как Марина, но с голосом чуть громче, поделилась: «Ваша бабушка — огонь! Она моего сына пристыдила за чипсы. Я в шоке, но как-то даже благодарна». Людмила Петровна при этом улыбалась каждому и помогала донести коляску через порожек, и все слышали её добрые слова. Дома добрые слова превращались в «надо», «нельзя» и «сейчас же».
Однажды вечером она устроила ревизию кладовки. Илья нашёл это уже после девяти: дверь открыта, на полу — стопки книг, старые кабели, коробка с его инструментами, в углу — перевёрнутый велосипедный насос. На верхнюю полку, туда, где он держал бокс с накопителями — архив его старых проектов и фото, — взгромоздили коробки с «зимней одеждой», «игрушками на вырост» и пакетом с какими-то рамками.
— Я систематизировала, — сказала Людмила Петровна, выпрямляясь. — Ты там хлам хранишь. Мы же живем сейчас, а не двадцать лет назад.
— Это не хлам, а мои… — он осёкся, потому что Кира стояла рядом с пластиковым стаканчиком, в котором у неё был «клад» — три блестящие пуговицы. — Ладно.
В ту ночь он долго сидел на табурете на кухне, слушая, как в соседней комнате скрипит диван — Людмила Петровна ворочалась, как будто считала в уме их календарь. Марина заснула с телефоном в руке; на экране горела чат-переписка с мамой: «завтра документы для садика принести», «не забудь спросить про очередь в логопеда», «а Илья по поводу машины что говорит». Илья прикрыл ей плечо пледом, а потом зачем-то открыл Маринин телефон еще раз и пролистал вверх. Там были и старые сообщения: «мама, не переживай, Илья нормальный», «мама, не надо так», «мама, давай без этого». В каждом — попытка угодить и выжить.
Утром он проснулся от звука чьих-то шагов и шепота. Людмила Петровна разговаривала по громкой связи:
— Оля, ну конечно, всё у нас хорошо. Я у детей. Да, у Марины с мужем. Тесно? Ну… у кого сейчас широко? Главное — порядок. Я им все настроила. Он сначала хмурился, но мужчины быстро привыкают. У него свои странности — кофе этот, наборы какие-то компьютерные… Да, но ничего.
Илья пошёл на работу раньше обычного. В офисе за ним закрепился стол у окна, где видна была часть эстакады и рекламный щит с периодически меняющимися предложениями «ипотека 7,9%» и «выгодно сдайте своё жилье». Он открыл монитор и сделал вид, что погружается в код. На самом деле он считал дни. Одиннадцать месяцев — тридцать с чем-то недель — экселевская таблица, где ячейки раскрашены то синим, то серым. Он даже хотел написать Саше: «Пошли сегодня в коворкинг, я дома не могу», но остановился — это было бы бегство.
Через неделю случилась странность. Марина пришла поздно, с запахом чужих духов, как в аптеке, где смешивают лосьоны, и с шуршащим пакетом. В пакете была детская люлька — не новая, но почти чистая, и набор для кроватки с балдахином. «Нам отдали!» — сказала Марина. — «У пациентки родня переехала, им не надо». Кира завизжала: «У нас будет принцесса?» Людмила Петровна ухмыльнулась: «Сначала принцесса должна родиться». И посмотрела на живот Марины — пристально, как в поликлинике. Илья почувствовал, как воздух стал плотнее. Он знал про задержку, но они не успели поговорить.
— Мы же не собирались пока, — тихо сказал он, когда Кира уснула, а Людмила Петровна ушла «на минутку» к соседке — «чайник взять». Марина пожала плечами, как будто это ее не касается. На телефоне мигнуло сообщение: «Анализ пришел?». От кого — не успел увидеть.
— Как пойдет, — ответила она. — Я устала решать всё заранее.
«Как пойдет» в их новом быту означало «пусть решит мама». Илья это понимал и от этого становился злым — на себя за то, что позволил, на Марину за то, что виждет обеими глазами в одну сторону, на Людмилу Петровну за то, что называет порядок любовью.
Через пару дней он обнаружил, что из балкона исчезла его складная верстачная стойка. Ту, которую он иногда разворачивал, чтобы подправить полку или собрать короб для сервера. Вместо нее стояли два пластиковых контейнера с маркерами: «летнее/зимнее». Он молча спросил взглядом.
— Я отдала стойку Паше, — ответила Людмила Петровна. — Он в гараже окно чинит, пригодится. Ты же не пользуешься, я три месяца не видела, чтобы она расправлялась.
— Паша — это кто? — тихо спросил он.
— Мой двоюродный брат. Ты его почти не знаешь. Всё равно родня. Зачем хлам копить?
Он вежливо прошел на кухню, налил себе воды и выпил залпом. Потом сел на подоконник и долго смотрел на двор. Во дворе шуршал песок в детской песочнице, дед с мопсом тянул мопса на поводке, мопс сопротивлялся. Илья понимал, что это мелочи. Ничего глобально ужасного не происходит. Но от этих мелочей сыпался как штукатурка весь их привычный уголок.
В тот же вечер к ним зашел сосед сверху — лысоватый фитнес-тренер с улыбкой: «Ребята, у вас с утра радио так мило играет, можно чуть тише?». Людмила Петровна улыбнулась в ответ: «А вы не завидуйте, что у нас утром жизнь кипит». Сосед повел бровью: «Я бы и не завидовал, если б не кипела у меня в голове потом весь день». Марина стала сглаживать: «Конечно, мы учтем, извините». Илья заметил, как легко у чужих людей получается проговорить то, на что у него в семье не хватает дыхания.
К концу первого месяца они собрались у Мариных родственников на именины. В тесной кухне дяди Паши, пахнущей жареной картошкой и табаком, Людмила Петровна рассказывала, как «у молодежи сейчас иные приоритеты», а Илья слушал, упираясь коленями в краешек стола. Паша хлопал его по плечу и говорил: «Отдавай свою машинёшку, а на такси катайся. Прогресс же, зачем гаражи?» Илья кивал — потому что чужому человеку, пусть и родственнику, проще кивнуть, чем объяснить, что машина для него — как слесарный ключ для Паши: инструмент.
Марина в тот вечер улыбалась своей сестре, Оле, и скользила глазами, не задерживаясь. Она была вся в этом «не задерживаться», в ускользании. На обратной дороге в машине — Илья, Марина и заснувшая Кира на заднем — они впервые за долгое время остались втроем. В салоне пахло апельсиновыми конфетами, которые Оля впихнула Кире «на дорожку». Илья запустил двигатель и не включил музыку.
— Давай как-то… — начал он.
— Как-то, — согласилась она и положила ладонь ему на предплечье. — Давай.
Но на следующий день Людмила Петровна прикрутила к стене в прихожей ещё один крючок — «для моей сумки», — и сказала: «Илюша, я записала тебя к знакомому риелтору. Просто поговоришь. Ничего страшного». Илья понял, что «как-то» снова стало «как мама сказала».
Он взял свой ноутбук, ушёл в комнату и написал Саше: «Есть вакансии на удалёнку за пределами Москвы? Съездить из города не проблема». Саша ответил почти сразу: «Есть один проект в Казани, но там нужен переезд». Илья положил телефон рядом и долго, очень долго смотрел в потолок. Переезд — слово из другой жизни, где люди сами решают.
Поздно вечером, когда Марина ушла в душ, а Людмила Петровна чистила гранат на кухне — «витамины зимой необходимы», — он нашёл в блокноте новую страницу. Там было расписывание «на будущее»: «Если продадим машину — плюс 600 тыс к подушке, соответствующие преобразования бюджета; если переедем к ЛП — экономия на коммуналке; если…» ЛП — она сокращала саму себя, как фирму. Он закрыл блокнот. Внутри было тихо, как бывает тихо перед грозой — когда воздух неподвижен, и из окон люди выглядывают осторожно, как будто кого-то ждут.
Илья всё чаще задерживался на работе. Там хотя бы не было чужих рук, перекладывающих его инструменты, и чужих голосов, шепчущих в углу. Но задержки замечали. Коллега Саша пару раз спросил:
— Ты чего сам на себя не похож? У тебя дома проблемы?
Илья отмахивался. Слова «дома проблемы» казались слишком общими, слишком безопасными. В реальности дома было ощущение, что кто-то медленно вывинчивает из-под ног доски пола, и вот-вот он провалится, хотя снаружи всё выглядело прилично.
Марина всё чаще писала: «Не задерживайся, мама ждёт тебя к ужину». Будто ужин был каким-то экзаменом, на который надо являться вовремя. Однажды он всё же пришёл позже и застал в коридоре тишину. На кухне сидели обе — жена и тёща, с закрытыми лицами. На столе стояла тарелка с остывшей гречкой.
— Я уже поела, — быстро сказала Марина, словно заранее оправдывалась.
— Мы не звери, — добавила Людмила Петровна. — Но если так дальше пойдёт, то какой в этом смысл? Я готовлю не для стен.
Илья положил куртку и сел. Ложка звякнула о тарелку слишком громко. Он понимал, что разговора не избежать.
— Ты, Илья, — начала она спокойным голосом, в котором сквозила привычка начальника отдела, — слишком легкомысленно относишься к жизни. Ты молодой, у тебя пока силы есть. Но семья — это не стартап. Здесь нужен план и дисциплина.
— У нас есть план, — коротко сказал он. — Ипотека, сад, еда. Я работаю.
— Это не план, это суета, — отрезала она. — План — это когда всё расписано и просчитано. Где ваши накопления? Что вы будете делать через пять лет? Через десять? Ты думаешь, я зря свою квартиру сдала?
Марина смотрела в пол.
Илья хотел ответить резко, но сдержался. Он знал: резкость только даст ей повод сказать «вот, у тебя агрессия, а я ради вас стараюсь».
Вместо этого он спросил:
— А что будет через пять лет, если мы сейчас будем жить только по вашему плану? У нас вообще останется наше?
Людмила Петровна усмехнулась.
— Моё поколение знает, как выживать. А ваше умеет только тратить.
На следующий день он решил забрать машину и съездить к своим родителям в Подольск. Соскучился по дому, где пахнет досками и где на полке в гараже всё лежит так, как он положил. Марина отказалась ехать: «Кира простыла, да и мама занята». Илья взял дочку сам.
В дороге Кира болтала о садике и о том, что бабушка обещала купить ей «красивую шапочку». «А папа тоже купит?» — спросила она вдруг.
Илья сжал руль. В голове промелькнуло: «Папа купит, когда у папы будут деньги, которые никто не пересчитает». Но вслух он сказал мягче:
— Папа купит то, что тебе действительно нужно.
У родителей он почувствовал облегчение. Отец ворчал о соседях, мама ставила на стол суп и не лезла с советами. Они смотрели на Киру, смеялись её историям. Илья даже подумал: «Вот же, можно же жить без постоянных отчётов и таблиц».
Но по возвращении в Москве его встретила Людмила Петровна.
— А где чек за бензин? — спросила она, будто мимоходом.
— В кошельке, — сказал он, не понимая, зачем.
— Мне надо для бюджета. Ты же понимаешь.
Марина стояла рядом и молча стягивала с Киры сапожки. Илья видел: ей стыдно, но сказать она ничего не может.
Зимой напряжение стало плотным, как снег в колеях на дороге. Людмила Петровна всё чаще оставалась дома днём и принимала звонки прямо в их гостиной. Она разговаривала с подругами, родственниками, коллегами бывшими. И во всех разговорах проскальзывала фраза:
— У меня дети, я их веду, без меня им никуда.
Однажды вечером Илья пришёл и увидел, что его ноутбук стоит не на привычном месте. На экране мигала таблица Excel. В ней были какие-то цифры — их расходы, его доходы.
— Это что? — спросил он, и голос у него дрогнул.
— Я просто попробовала составить прогноз, — ответила она спокойно. — У тебя же тут программы, вот я вбила. Ты же не против, что я посмотрела?
— Это мой ноутбук, — сказал он.
— Но мы же одна семья, Илья. Разве у семьи могут быть секреты?
Марина тогда встала между ними, словно боялась, что спор перерастёт в крик.
— Мам, не надо, пожалуйста.
— А что «не надо»? — резко отрезала она. — Ты думаешь, я ради себя стараюсь? Это ради Киры. Чтобы у ребёнка было будущее.
Случай, который перевернул всё, произошёл в марте. Илья вернулся домой и увидел, что его машину перегнали. Она стояла не у их подъезда, а в соседнем дворе, с другим знаком парковки. Он растерялся, а потом понял: ключи лежали в прихожей.
— Это я попросила Пашу перегнать, — сказала Людмила Петровна, не отрываясь от телевизора. — Там место лучше, а тут двор перегружен.
Илья не выдержал.
— Это моя машина. Без моего ведома никто не имеет права к ней прикасаться!
— Тише, ребёнок услышит, — спокойно ответила она. — Ты слишком эмоционально реагируешь. Всё для удобства.
Марина пыталась его успокоить: «Ну правда, Паша ведь хотел помочь». Но Илья чувствовал, что земля уходит из-под ног. Машина была последним, что оставалось только его. Теперь и её тронули.
Вскоре начались разговоры о переезде.
— Вы же понимаете, — сказала Людмила Петровна за ужином, — что платить ипотеку бессмысленно. Квартира маленькая, денег уходит море. А у меня есть жильё, просторней, сдано сейчас. Можно освободить. Поживём там все вместе. И Кире удобней.
Марина молчала. Она умела молчанием соглашаться.
Илья впервые в жизни почувствовал, что готов хлопнуть дверью и уйти куда угодно — лишь бы не слышать «мы поживём». Но за дверью спала Кира, и хлопнуть он не смог.
Той ночью он долго лежал в темноте и слушал, как в соседней комнате шуршат пакеты — Людмила Петровна что-то переставляла. Его мысли сжимались в один вопрос: «Сколько ещё я выдержу?»
А утром он получил письмо от Саши. В теме письма было всего два слова: «Казань. Проект». Внутри — предложение работать удалённо, но с условием временного переезда. Илья закрыл ноутбук, сел на край дивана и впервые за долгое время почувствовал не страх, а странное облегчение.
Но он понимал: рассказать об этом дома — значит открыть новую войну.
Илья несколько дней носил письмо в голове, как камень в кармане. На работе он уже мысленно считал: сколько стоит аренда квартиры в Казани, как перевезти вещи, как объяснить Кире, что садик будет другой. Но дома он молчал.
Марина замечала. Она всё чаще ловила его взгляд и спрашивала:
— Устал?
Он кивал. Говорить правду было страшно: если она расскажет матери — всё, вариант закроется.
Тем временем Людмила Петровна словно почувствовала, что в нём появилась щель, куда может пролезть воздух свободы. Она стала настойчивей.
— Я вчера смотрела квартиры в соседнем доме, — сказала она вечером, — там продают трёшку. Если продать вашу машину и объединить ресурсы, можно взять. Жить станет проще.
Илья даже не ответил. Он слышал только: «продать», «объединить», «можно взять». Всё это звучало так, будто его жизнь — фигура в бухгалтерской таблице.
В марте они поехали всей семьёй к Оле, сестре Марины. Там за большим столом собрались родственники. Разговор снова вернулся к деньгам.
— Ты зря держишься за эту ипотеку, — сказал Паша, наливая себе чай. — Умные люди сейчас снимают, а деньги крутят.
— Умные люди ещё и живут так, чтобы не чувствовать себя квартирантами в собственной квартире, — неожиданно резко сказал Илья.
За столом повисла тишина. Даже Кира перестала играть с салфеткой. Людмила Петровна вонзила в него взгляд.
— Никто тебя квартирантом не делает. Я здесь хозяйка не ради себя, а ради вас.
— Ради нас? — тихо переспросил он. — Или ради контроля?
Марина дёрнулась, будто его слова — это ссора, которую она обязана погасить. Но он уже не мог остановиться.
После ужина Марина подошла к нему на лестничной площадке.
— Ты зря так, — прошептала она. — Мама ведь помогает.
— Помогает? — он усмехнулся. — Она решает за нас всё. Даже то, где машина стоит. Даже то, чем я завтракаю.
Марина отвернулась. В её плечах была усталость, а в глазах — страх. Она не могла выбрать сторону, и он это знал.
Через неделю Людмила Петровна зашла в комнату без стука и положила на стол перед ним распечатку.
— Вот смотри: если мы сдаём эту квартиру и переезжаем ко мне, то за три года закрываем все кредиты. У Киры будет своя комната, а у вас — просторная спальня.
— «У вас»? — переспросил он. — А у вас самой где будет?
— Я рядом, на первом этаже. Всё под контролем.
Илья посмотрел на лист. На нём были аккуратно выведены цифры. А внутри у него кипело.
Кульминация случилась вечером, когда он вернулся домой позже обычного. В прихожей его встретила Кира:
— Папа, бабушка сказала, что мы скоро будем жить в новом доме!
Он замер. В кухне уже ждали обе женщины. На столе лежала папка с документами.
— Мы обсудили и решили, — сказала Людмила Петровна. — Это будет правильно для всех.
— «Мы» — это кто? — спросил Илья.
Марина молчала.
И тогда он впервые за всё время позволил себе сказать то, что крутилось в голове:
— Я не обязан слушать, где мне жить и на что тратить.
Слова прозвучали неожиданно громко. Даже радио на подоконнике замолкло.
Людмила Петровна медленно поднялась со стула.
— Вот как… Значит, всё, что я делала, — зря?
— Вы делали для себя, — ответил он. — Чтобы чувствовать власть.
Марина закрыла лицо руками. Кира испуганно прижалась к стене.
В ту ночь Илья собрал рюкзак. Только самое необходимое: ноутбук, документы, пару футболок. Он понимал: уходить, не сказав ни слова, — подлость. Но оставаться — значит предать себя окончательно.
На лестничной площадке было тихо. Соседский мопс спал, Виктор Степанович курил у окна.
— Решил? — спросил он негромко.
Илья кивнул.
Утром Марина проснулась одна. На столе в кухне лежала записка: «Мне нужно время». Ни обвинений, ни оправданий. Только время.
Людмила Петровна держала её в руках, как улику.
— Я же говорила, — прошептала она. — Эти мужчины не умеют отвечать за семью.
Марина молчала. Она понимала только одно: трещина, которая давно росла, теперь стала пропастью.
Илья сидел в автобусе до Казани и смотрел в окно. Серые поля, редкие деревни. Он чувствовал не свободу и не радость, а пустоту. Он знал: впереди будут разговоры, упрёки, возможно, развод. Но впервые за много месяцев он дышал так, будто воздух принадлежал только ему.
А в московской квартире, где пахло варёным рисом и свежим гранатом, начиналась новая глава конфликта. Никто не знал, чем она закончится.
Брак по расчету (часть 2)