Игорь отметил в телефоне очередной платеж по ипотеке и поймал себя на том, что задержал палец на экране чуть дольше, чем нужно, будто хотел продавить цифры обратно в банк. Напротив, на табурете, теща Галина Сергеевна сушила феном шерстяные носки — «чтобы не тратить газ», — и при этом поглядывала, как он режет овощи на ужин. Сушила не в ванной, а прямо на кухне: провода, теплый шум, запах мокрой шерсти и картофельной кожуры. Он выключил таймер на духовке, сдержался: «не начинай, не сейчас».
Квартира была новая, еще пахла лаком от плинтусов. Две комнаты, одна — их с Леной, вторая — детская. Детской приходилось быть и кабинетом, и спортзалом для трехлетней Кати, и складом зимней консервации, потому что «балкон — это мостик холода». Балкону, правда, повезло меньше всех: там уже стояли шесть ящиков из-под мандаринов, каждый аккуратно подписан тещиным почерком: «СВЕКЛА», «МОРКОВЬ», «ЛУК», «КАРТОФЕЛЬ (МЕЛК.)», «КАРТОФЕЛЬ (КРУПН.)», «ЯБЛОКИ НА КОМПОТ».
— Я сегодня оплатила домофон, — сказала Галина Сергеевна, перемещая носки с одного края стола на другой. — И консьержке пакет отнесла. Вы же поздно приходите, кто это делать будет?
— Домофон у нас входит в квартплату, — сказал Игорь, бесстрастно. — Консьержки у нас нет, у нас охрана.
— Женщина сидит на первом, значит консьержка, — отрезала теща. — И вообще, у меня в подъезде всегда так было. Неужели нельзя сказать спасибо?
Он промолчал. Чувствуя, как в плечах поднимается знакомый деревянный щит: не вступать, не объяснять, оставить как есть. Лена прислала сообщение: «Задерживаюсь на репетиции. Целую. Как Катя?» — и тут же другое: «Мама опять писала тебе? Не ругайтесь, ок?» Игорь, хмыкнув, ответил сухим «ок», а потом стер и вовсе не стал отправлять. Репетиции у Лены участились. То у детей в саду, то у нее в ансамбле, то у подруги Оли на благотворительном вечере. Он радовался за ее энергию, но замечал, как дом превращается в перекресток чужих распорядков, и в каждом направлении — тещина табличка «переход закрыт».
Галина Сергеевна появилась «на время» полтора месяца назад — «у меня тут диспансеризация в вашей поликлинике, а мне с другого конца города ездить тяжело». Потом оказалась очередь к терапевту, который принимает «только по средам», потом — «пригласили на занятия по спине, там коврики нужны, я свои привезу». И коврики заняли половину лоджии, потому что «пыль на полу вредна». Игорю хотелось спросить, зачем она сняла комнату в своем же доме студента Сашу «на короткий срок, пока он с общежитием решает»: ненадолго ведь переехала к ним? Но она обмолвилась об аренде так, будто это благородный взнос в их ипотеку: «Пусть мальчик живет, заодно мне будет легче вам помогать. Я уже не девочка, нагрузка на сердце».
Он помнил момент, когда впервые услышал ее «у меня сердце». На свадьбе, за столом, когда тетя Раиса — соседка по лестничной площадке детства Лены — подарила картину с рассветом над Бугом: «Чтобы у вас всегда свет был». Галина Сергеевна всплеснула руками, села поровнее и сказала: «Не волнуйте меня, сердце дурит». Тогда Игорь подумал, что это просто фигура речи. А потом заметил, что сердце у тещи портится по графику, когда нужно ускорить чье-то согласие.
Он выключил плиту и насыпал суп в две глубокие миски. Катя уже спала, укачанная сказкой про изобретателя, который научил чайник не свистеть, а писать записки маркером на холодильнике. Теща сдвинула фен и, чуть морщась, взяла ложку — имея привычку сдувать пар демонстративно, как будто ей постоянно подсовывают слишком горячее.
— Я вот думаю, — сказала она, — все-таки надо было брать трешку. Там бы всем место было. Вы слишком торопились, Игореша. Могли подкопить еще, я бы тоже добавила.
— Мы брали то, что тянули, — ответил он. — И добавляли уже вы.
Она подняла брови:
— Ты хочешь сказать, что я напоминаю об этом слишком часто? Так не тратьте, и мне не придется.
Игорь уткнулся в тарелку. Внутри шевельнулось старое раздражение: она любит математические счеты, но не любит видеть, как складываются чужие суммы. Ему казалось, что их первоначальный взнос — та точка, в которую она протягивает нить контроля, как хозяйка во дворе протягивает бельевую веревку между окнами. «Моя веревка — мои правила».
После ужина Галина Сергеевна переоделась в трикотажный костюм цвета «чай с молоком» и начала переставлять банки в кухонном шкафу. У каждой баночки был свой маршрут, свой финал и комментарий:
— Сахар вверх, мука вниз — там прохладнее… Кто хранит крупу в открытом пакете? Купите контейнеры. Можно через мой сайт. Я нашла дешевле.
— Мы уже купили, — сказал Игорь. — Они на верхней полке.
— На верхней полке — «на потом», — отрезала она. — А у меня спина. И вообще, я тут временно. Мне надо, чтобы все было удобно.
Он смотрел, как она аккуратно наклеивает стикеры с названиями на баночки и подписывает дату: «КРУПА ГРЕЧ. 08/25». Писала она старым почерком с разлапистыми «ж» и строго затянутыми в петли «д». В этом было что-то обаятельное, домашнее, и именно это смешивалось с его усталостью до противного привкуса: вроде забота, а как будто надписи на его собственной свободе.
— Игорь, — сказала она, — а ты свою зарплату не в конверте получаешь? Тут соседка, Раиса Петровна, рассказывала, что у многих так. Тогда можно налоги уменьшить, оформить вычет…
— Я айтишник, — коротко ответил он. — У меня все белое. И вычеты мы уже оформили. Я все умнее, чем кажется.
— Ну-ну, — улыбнулась она. — С белым — оно как с хлебом: красиво, но черный полезнее. Я к тому, что вы тратите как молодые. Шторы из салона, микроволновка по акции, но все равно — зачем вам эта сушилка для обуви? Я всю жизнь сушила в газовой духовке. Но вы, конечно, знаток.
Сосед за стеной, Виктор Палыч, включил телевизор — новости на полную. Игорь поймал себя на том, что слушает чужие голоса, чтобы не слышать родной. «Еще немного. Еще чуть-чуть». Он заварил себе чай, для тещи — компот из ее же «ЯБЛОК НА КОМПОТ» — и ушел в детскую, проверил Катино одеяло, ровно ли лежит, не открыт ли форточка. Детская пахла карандашами, мягкими книжками и влажным полотенцем на батарее. На полу стоял пластмассовый домик для кукол; крыша его не закрывалась, потому что под стропилами теща спрятала «для безопасности» две баночки с таблетками от давления. «В пределах досягаемости — по-чесноку. У меня давление может прыгнуть». Игорь убрал баночки на шкаф, машинально, словно наводя порядок в голове: что выше — то безопаснее.
Флэшбэк, как поднятая волна, накрыл его стояние у кроватки: первая встреча с Леной — в вечернем кафе, где они делили на двоих чизкейк «потому что сладкое лучше в компании». Лена тогда говорила быстро, увлеченно, и в ее речи мелькали «мы» так, будто они с ним договорились еще до знакомства. «Мы с мамой ездим на дачу и копаем вместе, ей тяжело, но она не сдастся. Мы каждый год варим варенье — у нас свой рецепт — клюква с апельсином». И тогда слово «мы» казалось широким теплым пледом, куда его пустили и даже принесли чашку чая. Он не сразу понял, что плед затягивают на пуговицы изнутри, а чай выдают по расписанию.
Дверь детской приоткрылась, теща просунулась с глухим «тьфу» — нога задела порог.
— Ты почему таблетки убрал? А если у меня давление? Игорь, ты хочешь, чтобы мне стало плохо?
Он вздохнул:
— Я не хочу, чтобы Катя их нашла.
— У меня таблетки в детстве лежали в сервантной шкатулке, — упрямо сказала она, — и ничего. Мне было интересно — мама объяснила. Нужно не перекладывать, а разговаривать.
Он пожал плечами и поставил баночки на полочку внутри шкафа, выше детских книг, почти у потолка. Это был его тихий компромисс: оставил «в доме» — но не «под рукой».
Ночью они с Леной разговаривали шепотом, как подростки в летнем лагере. Лена пахла сценой и шампунем, волосы слегка влажные.
— Лён, — взвесил слово Игорь, — как долго «на время»?
— Ну ты знаешь маму, — ответила она, тихо. — Ей одиноко у себя. Там этот Саша в комнате, он чистый парень, но все равно… Она же помогает нам. И Катю забирает. А я сейчас в проекте, мне важно.
— Я не против помощи, — сказал он. — Я против того, что нам диктуют, как жить, за наши же деньги. И против того, что «одиноко» решается тем, что она раздает свою жизнь людям и ожидает сдачу. И наш долг по ипотеке к этому не прикручивается, честно. Мы платеж вносим — и молчим. Она же делает все и говорит.
Лена притихла.
— Она привыкла руководить, — почти извиняюще сказала она. — Игорь, прости. Я знаю, тебе тяжело. Дай мне чуть-чуть времени. Я поговорю. Но ты тоже попробуй… ну, мягче. Она обижается. Если у нее поднимется давление — я не переживу.
Он понял: аргумент «давление» — вопрос зачетки, который ему придется сдавать каждый раз. Он обнял ее, уткнулся носом в ее шею и подумал: «Как нам найти середину, если у каждой свой центр?»
Утро началось со звяканья банок — теща сортировала крышки по диаметру и калибру:
— Эти к «твист-офф», эти к «вакуумным». А эти на выброс. Поди-ка, Игорь, отнеси мусор, по дороге купи морской соли, а не эту химозу.
— У нас есть соль, — сказал он, натягивая куртку. — И мусор я вечером.
— Вечером мусор будет пахнуть, — твердо заявила она. — А соль… Лена любит мою селедку под шубой, а для нее нужна правильная соль. Я в этом разбираюсь. Ты можешь не тратить свои деньги, я переведу. Только чеком потом сфотографируй.
Он усмехнулся: «Переведу» — а чеком закреплю. Он поехал в магазин только ради того, чтобы вырваться из квартиры. В очереди кассирша обсуждала с охранником повышение цен на молоко; кто-то ругался, что в тележке чужой ребенок раздавил чернослив ногой. Игорь стоял, смотрел на ряд баночек с каперсами и думал, как странно устроена жизнь: каперсы — роскошь, селедка — традиция, а морская соль — маркер чьей-то власти.
Возвращаясь, он столкнулся у подъезда с Раисой Петровной — той самой соседкой из тещиного прошлого.
— Игоречек, — протянула та, — да как вы тут? Галочка — женщина с характером, но золотая. Я ей говорю: «Ты не дави, ты мягче», а она: «Я не давлю, я направляю». У вас девочка чудесная. Я видела, как ваша Катиночка шнурки сама завязала — я аж всплакнула. Это от того, что мама рядом.
Игорь вежливо улыбнулся, прошел мимо, в лифте подержал пакет с солью как трофей. Дома обнаружил на столе список: «Купить к выходным: бечевка, перчатки, лопата штыковая (моя старая короткая), мешки для картошки. Поедем на дачу. Грядки надо спасать, дожди идут, потом не вытащишь». Он взял листочек, перевернул и нарисовал схемку сетевого графика проекта, над которым работал: узлы, стрелки, зависимости. В центре «Дача» со стрелками ко всем прочим делам. Невольно вышла паутина.
— Ты видел? — Лена выглянула из двери, уже одетая, с блестящими серьгами, которые обычно надевает для «важных репетиций». — Мамина картошка. Ей важно. Она каждый год…
— Я-то видел, — сказал Игорь, — вопрос, кто увидит Катю в субботу. Потому что я обещал ей в аквапарк. И потому что у меня демо в понедельник, и мне нужно убеждать команду, что релиз в графике.
Лена сжала губы.
— Мы можем вместе съездить? Ты выкопаешь — час-полтора, потом домой. Мамина картошка — это для нее как…
— Как контрольная работа? — не удержался он. — Показать, что она тянет, и мы должны. Лена, я не против картошки, я против того, что меня записали в бригаду без согласования.
Она опустила глаза:
— Я поговорю. Правда.
Галина Сергеевна, словно почувствовав их разговор, вошла, не постучавшись, с бабушкиной, как она говорит, швейной коробкой — пластиковый контейнер с нитками и иголками.
— Игорек, ты ведь в школе любил физику? Значит, знаешь, что такое момент силы. Нельзя терять момент, когда земля дает. Сейчас — берем, потом — жрем горечь. Извините за выражение. А Лена в субботу с Катей останется — ей на воздухе хорошо, у нее щеки «как яблочки».
— У Кати танцы, — спокойно сказал он. — В субботу, как всегда.
Теща вздохнула:
— Ну вот. Танцы — это в телевизоре. А земля — настоящая. Ты городской, я понимаю. Но ноги сами скажут спасибо. Сколько вы на спорт тратите? Вот пусть земля вам заменит фитнес.
Игорь почувствовал, как внутри щелкает маленький выключатель: «Я вам заменю». Все вокруг что-то устраивают вместо — вместо аквапарка, вместо отдыха, вместо его границ. Он посмотрел на часы, на список, на жену. И понял, что суббота будет не его. Это было даже не решение — констатация.
Вечером пришел Макс — коллега и друг, с пиццей и улыбкой, которую обычно приносит, когда предвкушает трудный разговор.
— Я ненадолго, — сказал он, постукивая пальцами по коробке. — Демо в понедельник, ты видел бета-отклики? Там баг с экспортом.
— Видел, — ответил Игорь. — Посидим на кухне, если что.
Макс уселся, оглядел стикеры на банках, кивнул на фен на табуретке:
— У вас тут лаборатория. А это кто придумал — носки феном? Гениально. Экологично.
— Это не шутка, — устало сказал Игорь, и они засмеялись, только смех у него вышел как кашель.
Теща вошла, как на сцену, с нитками и ручками:
— Молодые люди, пицца — это у вас праздник? Я не вмешиваюсь, я просто предупреждаю: тесто — это лишние сантиметры. Хотите — я сделаю салат, у меня же огурцы.
Макс, не зная тонкостей и мин, улыбнулся:
— Спасибо, мы чуть-чуть. Игорь, а это кто у вас разметил банки? Классно же! У меня дома хаос.
— Мама, — сказала Лена из зала, — дай ребятам поговорить.
— Я просто предложила, — сказала теща, и ушла, отчего-то слишком громко закрыв дверь: «бум».
Макс откусил кусок, понизил голос:
— Ты держишься?
— Держусь, — сказал Игорь. — Главное — не дышать. В субботу еду копать картошку.
Макс поперхнулся:
— Ты же «городской айтишник». Ты знаешь, с какой стороны у лопаты ручка?
— С той, где «мамина», — коротко ответил он. — И с той, где моя ипотека.
Макс понял. Они обсудили баги, расписание, договорились, что Игорь накинет тесты ночью. Когда Макс ушел, в прихожей остался запах пиццы и чужой облегченности.
Перед сном Игорь вышел на балкон, посмотрел на ящики. Яблоки сморщились за три дня, некоторые с темными точками, но под надписью «НА КОМПОТ» они будто имели право на увядание без комментариев. В углу стоял брезентовый мешок с купленной им морской солью — «правильной». Он постоял в темноте, прислушиваясь к тихому звону ложек на кухне: теща наводила ночной порядок. Игорь подумал: «Если бы я мог обозначить границу маркером, как на плане проекта. Линия такая: здесь мы живем втроем, а дальше — гостевая зона. И надпись: не переставлять». Но маркеры в этом доме были у другого человека.
Он вернулся в комнату и наконец-то открыл Ленину переписку. Там была фотография — Лена, улыбающаяся, в окружении своих «ансамблевых», и подпись: «Мы сделали номер, мама сказала, что ей понравится». Игорь долго смотрел на «мы», как на одно слово, в котором ему не было места. Потом выключил телефон, лег и в темноте представил субботу: холодная земля, чужая лопата, тяжелые мешки. И Катя, которая остатком дня будет танцевать одна, потому что папа копал. Он понимал, что не от картошки злость — от того, как ее подают: с инструкциями, как лекарство, которое нужно принять, даже если ты здоров.
Под утро ему приснилось, что он идёт по дачной тропинке, а по обеим сторонам — таблички: «Чужим вход воспрещен», и каждую держит не столб, а чья-то рука. Он шёл осторожно, не задевая пальцев, и думал, что можно было бы повернуть к реке, да только берег тоже чужой.
В субботу они поехали всей семьей. Не было того «час-полтора», как пыталась уверить Лена, — с утра до вечера. Дача Галины Сергеевны находилась в СНТ «Березка», добираться электричкой, потом автобусом, потом пешком. Катя сначала радовалась — новый маршрут, много листьев, белые собачки на поводках. Но уже через сорок минут укачало, она скулила, просилась обратно в город.
— Потерпи, солнышко, — говорила Лена. — Мы скоро.
Игорь держал рюкзак с водой и перекусом. Мешки для картошки несла теща — демонстративно, через плечо, будто хотела подчеркнуть: «Я всё могу». Когда Игорь предложил забрать, она сказала:
— У меня спина — но не настолько, чтоб мешок не поднять. Ты лучше смотри, чтоб жена с ребенком не отстали.
Участок встретил их сыростью и накренившейся теплицей. На грядках — бурьян, перемешанный с ботвой. Галина Сергеевна сразу скинула куртку и закатала рукава.
— Ну что, мужики, за работу! — бодро сказала она, обращаясь к Игорю и соседу справа, дяде Вите. — А мы с Леной банки переберем.
— Я, мам, хотела с Катей в домик, — тихо возразила Лена.
— Домик у тебя дома. Тут картошка. Девочку в сад к Нине Петровне отведи, она любит детей. А ты мне нужна — крышки кипятить, банки стерилизовать. У тебя руки легкие, банки потом не взрываются.
Игорь почувствовал, что его уже записали в команду копателей. Лопата стояла у забора, ржавая, тяжелая. Он взял, попробовал вонзить в землю — липкая глина прилипла, ботва тянулась, не отрывалась. Катя в этот момент закричала, что хочет пить. Лена метнулась к рюкзаку, но теща опередила:
— Вот из термоса, компот. Вода — холодная, живот заболит.
Катя сморщила нос, но выпила. Лена посмотрела на мужа виновато.
Через полчаса спина у Игоря заболела так, будто он весь день таскал серверные стойки. Дядя Витя, привычный, работал легко. Игорю хотелось спросить: «Зачем мы это делаем, если в магазине картошка по двадцать рублей за кило?» Но он видел, как теща носит полные ведра к сараю, и понимал — вопрос прозвучит не про картошку, а про власть.
В сарае пахло мышами, банки звенели. Галина Сергеевна расставляла их в ряды, будто солдатиков. Каждой находила место, и все это под комментарии:
— В городе у вас банки не стоят, а спят. Тут у них дом.
— Вода в деревне другая, картошка хранится лучше.
— Мужчина без лопаты — что тетрадь без клеточек.
К вечеру Катя заснула прямо на лавке. Лена сидела рядом, гладила дочь по голове, и выглядела уставшей больше, чем Игорь. Теща сияла: пять мешков картошки аккуратно под навесом.
— Вот, — сказала она. — Зимой спасибо скажете. Картошечка своя, с любовью. А в магазине — химия.
Игорь промолчал. Он чувствовал в руках дрожь — не от холода, от усталости. Сел в электричке, уставился в темноту за окном. Катя спала на плече, Лена держала пакет с банками. Галина Сергеевна рассказывала соседке в вагоне, что «зять у нее городской, но ничего, втянется».
Следующие недели превратились в серию мелких конфликтов. То чайник «неправильно» поставлен на плиту, то пакет с мусором «долго лежал». В воскресенье Игорь пытался работать дома, но теща зашла на кухню:
— Ты опять со своим компьютером? Сходи с Катей в магазин, она заодно на велосипеде покатается. А я суп сварю.
Он объяснил, что у него релиз, что без кода не будет премии. Теща тяжело вздохнула:
— У меня давление от ваших компьютеров. Полдня сижу одна. Никто не скажет слово. А ты все работаешь, работаешь. Ипотеку платите, а на меня злость срываете.
Лена потом сказала:
— Ну что тебе трудно было? Пятнадцать минут до магазина.
— Мне трудно, что из моих пятнадцати минут складываются ее часы. А мои часы складываются в ипотеку.
Лена замолчала.
Однажды вечером Игорь вернулся домой и увидел в зале — новую мебель. Диван серый, угловой, со складным механизмом. Теща сидела на нем и улыбалась:
— Я купила. В рассрочку. Старый ваш неудобный был. Теперь у Кати будет, где прыгать.
— А спросить? — выдохнул Игорь.
— Да что тут спрашивать, — отмахнулась она. — Диван — вещь нужная. Я же тут живу тоже.
Он ощутил, что стены давят. Хотел сказать, что это его квартира, его кредит, его деньги. Но Лена посмотрела так, будто просила — не сейчас.
— Ладно, — сказал он. — Только бумагу с рассрочкой мне покажите.
Теща обиделась:
— Не доверяешь?
— Не доверяю. Это моя семья.
Она закрылась в комнате. Потом громко разговаривала по телефону с подругой: «Да, представляешь, он мне не доверяет. А я им все…».
На работе Игорь стал задерживаться. Макс заметил:
— Ты домой не спешишь.
— А что там? Там диван в рассрочку и банки по алфавиту.
— Ты же любишь Лену.
— Люблю. Но у меня ощущение, что я живу не с ней, а с ее мамой. А Лена… Она всегда на стороне «мы». Только не «мы с тобой».
Макс пожал плечами:
— Ты должен решить, где твое «мы».
Игорь долго обдумывал. Вспоминал их первое лето, прогулки по набережной, когда Лена смеялась и говорила: «Мы обязательно купим свой дом». Игорь представлял дом без табличек, без «обязательных» банок. Но теперь видел, что слово «мы» всегда включало ее мать.
К осени конфликт обострился. Катя пошла в сад, теща решила, что будет ее забирать. Игорь хотел сам: дорога занимала двадцать минут, и это было его время с дочерью. Но однажды пришел — а Кати нет. Воспитательница сказала: «Бабушка забрала час назад».
Дома он застал Катю за столом. Теща кормила борщом и рассказывала:
— Папа работает, мама занята, бабушка — всегда рядом.
Игорь сел напротив, улыбнулся дочери.
— Кать, а хочешь, я завтра за тобой приду?
— А бабушка сказала, что у тебя времени нет, — ответила она.
Он посмотрел на Галину Сергеевну. Та спокойно встретила взгляд, не отводя глаз.
— Я же ради всех стараюсь, — произнесла она. — Ты неблагодарный.
Лена пришла позже, усталая, и только сказала:
— Давайте без скандала.
Игорь понял: скандал — это не событие. Это их новый язык общения.
В октябре случился перелом. Они собрались в гостиной. Игорь поставил вопрос прямо:
— Мам, вы планируете уезжать к себе?
— У меня там комната сдана. Куда я поеду? — ответила теща. — Тут мой дом теперь.
Лена попыталась сгладить:
— Мама, мы же договаривались, что временно.
— Лена, не будь наивной, — отрезала Галина Сергеевна. — Ты сама не справляешься, и муж твой только ворчит. Кто вас выручает? Я.
Игорь почувствовал, что сдерживаться не может.
— Это моя квартира. Я плачу ипотеку. Я хочу, чтобы вы вернулись к себе.
Теща схватилась за сердце:
— Вот! Давление! Ты меня убиваешь!
Лена вскочила, начала искать таблетки. Катя заплакала. Игорь стоял, сжимая кулаки, понимая, что именно это и есть ее главный козырь.
Он ушел на кухню, включил кран, чтобы заглушить шум. И впервые подумал: «Может, я не выдержу».
На следующий день Лена сказала:
— Я не могу ее выгнать. Она мать.
— А я не могу так жить, — ответил он.
Они замолчали. Между ними легла та же картошка из мешков — тяжелая, чужая, но обязательная.
В ноябре Игорь снял комнату рядом с офисом. Сначала говорил Лене, что «переработки, поздно возвращаться», но постепенно перестал оправдываться. В комнате был стол, кровать, шкаф и тишина. Никто не переставлял его вещи. Никто не спрашивал: «А ты зачем столько денег тратишь на кофе?» Он возвращался домой только за вещами, по выходным — к Кате.
Однажды вечером он зашел, а в прихожей пахло жареным луком и капустой. Галина Сергеевна как раз доставала из духовки противень с пирогами.
— О! Гость пожаловал, — сказала она. — Садись, ешь.
— Я не гость, — тихо ответил он. — Я муж Лены и отец Кати.
— Мужья приходят и уходят, — парировала она. — А мать у дочки одна.
Лена вышла из комнаты, глаза покрасневшие.
— Мы можем поговорить? — спросила она.
— Конечно, — сказал он, — но не здесь. Пойдем на улицу.
Они спустились во двор. Было сыро, фонари светили тускло.
— Лён, — начал Игорь. — Я устал жить втроем. Я хочу жить с тобой и с Катей. Без постоянных «как надо». Без давления.
Лена закусила губу.
— Я знаю. Но я не могу ее оставить одну.
— Она не одна, — резко сказал он. — Она сделала так, чтобы мы были лишние. У нее всё крутится вокруг того, кто кому должен.
— А если ей станет плохо? — спросила Лена.
— А если плохо станет нам? — отозвался он. — Ты думаешь, Катя не чувствует? Она уже повторяет твои слова: «Бабушка сказала…». Это не помощь. Это захват.
Лена отвернулась.
— Я не знаю, что делать.
— Я знаю, — сказал Игорь. — Я не хочу уходить от тебя. Но если так продолжится, я уйду.
Через неделю он вернулся за вещами. Катя сидела на ковре, рисовала домик. На крыше — три окна, в каждом человечки.
— Это кто? — спросил он.
— Тут я, тут мама, тут бабушка, — показала она пальцем.
— А папа? — тихо спросил он.
Катя пожала плечами:
— Папа на работе.
Его кольнуло. Он присел рядом:
— Папа всегда рядом. Просто иногда не видно.
Она улыбнулась, обняла его за шею.
В этот момент в дверях появилась Галина Сергеевна.
— Что, забираешь свои футболки? — язвительно сказала она. — Ну-ну. Картошку выкопаем — зимой спасибо скажешь!
Он поднялся, посмотрел прямо на нее.
— Я зимой супермаркету спасибо скажу, — ответил он спокойно. — За то, что он продает картошку без чужих условий.
Лена побледнела, Катя ничего не поняла, но теща впервые замолчала.
Игорь ушел. Снятая комната стала его убежищем. Он приезжал к Кате, водил ее в парк, в кино, на танцы. С Леной они разговаривали редко — короткие фразы, как заметки в календаре.
Конфликт не закончился. Он тянулся, как узел на веревке, который никто не решался развязать. Но Игорь впервые почувствовал, что у него есть право на собственные границы.
Он шел вечером по улице, мимо ярко освещенного супермаркета. В тележках люди везли мешки картошки, морковь, яблоки. Игорь смотрел на них и думал, что дело не в овощах. Дело в том, что одни считают тебя частью своей грядки, а другие — позволяют это.
Он достал телефон, написал Лене: «Я люблю вас с Катей. Но я не буду жить втроем». Нажал «отправить» и впервые за долгое время почувствовал, что сделал шаг сам — не по чьему-то списку.
Развод неизбежен