— Лер, не делай лицо, будто тебя обидели, — мама снимает с плиты чайник и льёт в толстую кружку. — Ты же понимаешь, у Кирилла экзамены, ему сейчас нужно тише, спокойно. Комнату на эту неделю освободишь?
— У меня дедлайн по проекту, — опёрлась я на косяк. — Я защищаюсь через десять дней.
— Вот именно. Ты взрослая, умеешь собраться где угодно. А он мальчик впечатлительный, — папа с газетой не поднимает глаз. — Сестра должна помогать брату.
Это звучало как тост, выученный на семейных застольях: «Сестра должна». Я ещё тогда поняла, что у нас в квартире прописывают роли как в пьесе, и роль мне досталась без репетиций. Старшая — значит, уступи. Старшая — значит, пойми. Старшая — значит, откажись, но не показывай виду.
С пятого класса я возила Кирилла на секции, извинялась перед тренерами, если он забывал кроссовки, приносила справки, когда он «простужался» перед соревнованиями. На моё «почему опять я?» мама отвечала одинаково мягко и незыблемо:
— Потому что ты ответственная. Мы на тебя надеемся.
Ответственность у нас в семье была валютой. Её выдавали мне авансом и взыскивали с процентами. У Кирилла другой валютой были обещания. Он раздавал их щедро: «Поступлю — отработаю репетиторов», «подтянусь — верну за секции», «устроюсь — отблагодарю». Сроки постоянно переносились, но никто не требовал отчёта: все видели в нём перспективу. Я — «надёжный тыл». А тыл, как известно, не спорит.
В лицее я подрабатывала, чтобы купить себе ноутбук. На третий месяц мама попросила «занять» половину суммы на интенсив по физике для Кирилла: «Он же гуманитарий, ему нужно подтянуть». Я отдала. На защите диплома в универе у меня сорвался проект: заказчик ушёл, потому что я «постоянно в бегах» и «не роняю дедлайны только на словах». Я сдержалась: болтала же своими ночными сборками мебели, перевозами коробок, телефонами «Лер, выручай», которые звонили с трёх номеров — мамы, папы, самого Кирилла.
К двадцати пяти я съехала в съёмную студию. Договорилась с хозяйкой, что сделаю ремонт в счёт аренды: перекрасила стены, поменяла розетки, подобрала б/у стиральную машину. Мама пришла посмотреть и, погладив по подлокотнику дивана-книжки, сказала:
— Уютно. Но ты не привыкай. Это временно. Как устроится Кирилл, подберём ему что-то получше. Ты же можешь где угодно.
— Я могу, — сказала я и закрыла окно, чтобы не простудить свои «могу».
Кирилл поступил на платное. Папа сказал, что «вкладываемся в талант». Мне предложили «возможность» — закрывать часть его обучения: «Ты же зарабатываешь, Лерочка, у тебя прекрасные перспективы». Я считала в тетрадке и отдавала — то на семестр, то на ремонт его ноутбука, то на «одежду на собеседование». Знакомые удивлялись:
— Почему ты платишь за брата?
— Семья, — говорила я и удивлялась, как это слово может звучать то мантрой, то хрипом.
Однажды зимой, когда в нашей подъездной группе завис термометр и показывал +3 в январе, я встретила соседку Тамару с пятого. Она придерживала сетку с картошкой и прижимала к груди чихающее такса. Тамара умела разговаривать, не перехватывая дыхание.
— Видела твоего, — сказала она, как будто речь шла о моём сыне, а не о брате. — С друзьями курили у арки. Нормально я к этому, но… Ты смотри, как бы не скатился. А то у нас в доме уже был один такой «талант».
— Он сдаёт сессию, — ответила я и услышала, насколько это звучит как оправдание.
Весной на семейном совете, где всегда пахло селёдкой под шубой и папиными сигаретами, обсуждали «стратегию»: Кириллу предстояло стажироваться в другой фирме. Мама раскладывала на столе листочки с цифрами. Внизу жирела строка «Аренда».
— Так. Снимаем для Кирилла однушку поближе к офису, — мама обвела нас взглядом. — Мы с папой тянем коммуналку и еду, Лера берёт на себя аренду на первые три месяца. Дальше он подтянется и сам.
— Я в студии говорила хозяйке, что буду до осени, — напомнила я. — У меня проекты привязаны к району.
— А ты не привязывайся, — сказал папа. — Работа — это работа, её много. Зато брат не будет тратить полтора часа на метро.
Кирилл молчал, ковырял вилкой окорочок. Когда я помолчала в ответ дольше, чем положено, он наконец поднял глаза:
— Сестра, не начинай. Мне и так тяжело. Уволюсь — все скажут, что слабак.
Я поняла, что проиграла раунд, прежде чем успела подняться со стула. Я перевела хозяйке ещё месяц, собрала коробки, отвезла их в съёмную кладовку у подруги Маши. Маша смотрела, как я перекладываю чашки-ложки, и спросила:
— Ты сама-то хочешь? Или опять «семья»?
— И то, и другое, — ответила я. — Я хочу, чтобы он наконец встал на ноги. И хочу, чтобы меня перестали переселять чужими руками.
— Ты чудо, — сказала Маша. — Но у чудес есть срок годности.
На работе начальник Денис Викторович, выслушав, почему я беру ноут и остаюсь до ночи, хмыкнул:
— Семья — это святое, но у нас клиент со сроками. Доведи макет к утру. И возьми отпуск в начале месяца, пока работа провисает. Отдохнёшь.
Отдых выглядел как беготня между платёжками, расписаниями, договором с риэлтором для Кирилла. На третий день «отпуска» я уснула в маршрутке, пропустив свою остановку на пять километров.
В день переезда Кирилла шёл дождь, липкий, с паром от асфальта. Мы втроём — я, он и водитель грузовичка — таскали коробки. Мама вышла на крыльцо нового дома, поправляя шарф:
— Лерочка, не суетись, положи аккуратно. Кирюша, не перетрудись.
Кирилл шутил, что в лифте пахнет хлоркой и «возможностями». Я хотела смеяться, но шея тянула, и пальцы ныли.
Вечером, когда всё стало на места, он сказал:
— Спасибо. Реально. Отработаю.
— Знаю, — ответила я — и поверила. Наверное, потому что очень хотелось.
Прошло полгода. Он менял стажировки как перчатки, объясняя: «Тут токсичная атмосфера», «здесь микроменеджмент», «там обещали одно, а получилось другое». Я переводила ему деньги «до пятницы», мама организовывала «семейные ужины поддержки»: «Мы должны сплотиться».
Тётя Галя, мамина сестра, на одном из таких ужинов вдруг сказала:
— А почему Лера платит за его жизнь? У вас что, пенсии нет? — и посмотрела на меня виновато, как будто испортила картинку.
— Потому что Лера у нас сердце семьи, — твёрдо сказала мама. — Не начинай, Галя. Она же сама понимает.
Я часто слышала: «сама понимает». Это формула, в которой спрятан чужой выбор в моей голове. Сначала думаешь — правда, понимаю. Потом ловишь себя на том, что живёшь заранее согласившись.
Осенью на работе мне предложили вести новый проект. Нужно было ездить к клиенту на другой конец города. Я заранее расписала время: утром встреча, вечером — у Кирилла подписать новый договор с очередным работодателем. Но утром мама прислала сообщение: «Зайди вечером, поговорим про квартиру». Я почувствовала, как позвонки чуть сместились — словно под рюкзак подложили кирпич.
Вечером на столе лежала папка с какими-то бумажками. Папа принёс карты района, мама — список «плюсов». Кирилл опоздал и сразу сел напротив, не снимая куртки.
— Вопрос, — сказал папа. — Дом, в котором мы живём, старый. Рано или поздно расселение. Надо думать наперёд. Вариант выгодный: у знакомых продаётся двушка в нашем подъезде. Если взять сейчас, потом будет проще с обменом. И Кириллу — как молодому специалисту — положено жильё ближе к центру. Ты, Лера, одна, справишься где угодно.
— Ты хочешь, чтобы я купила двушку для Кирилла? — спросила я, на всякий случай проводя пальцем по краю стола, чтобы убедиться, что он реальный.
— «Купить» звучит грубо, — вмешалась мама. — Оформим всё правильно. Сначала в ипотеку, вместе потянем. Потом переоформим, когда Кирилл окрепнет. Это же общий ресурс. Мы — семья.
— Ипотеку оформлять на кого? — спросила я.
— На тебя, конечно, — сказала мама. — У тебя стабильная работа. Банки любят таких. Кириллу ещё рано кредитную историю портить.
Кирилл наконец снял куртку и сказал тихо:
— Лер, я не прошу. Но если ты не поможешь, я утону.
Я посмотрела на него — взрослого мужчину с ровной бородой и глазами мальчишки, которому страшно остаться без лестницы. Потом на родителей — они смотрели на меня как судьи, ожидающие признательного кивка подсудимого.
— Дайте подумать, — сказала я. — Неделю.
Мама опустила ресницы:
— Мы знаем, что ты всё понимаешь. Только не затягивай. У нас сроки.
На лестничной площадке меня остановил сосед Илья с шестого, программист, вечный в худи.
— Ты как? — спросил он. — Вид у тебя, будто тебя на брусе растянули.
— Есть немного, — сказала я. — Семейные планы. Мирового масштаба.
— Скажи им «нет», — пожал он плечами. — Иногда «нет» — единственное гуманное слово.
— У нас так не говорят, — улыбнулась я. — У нас говорят «сама понимаешь».
Дома я позвонила Маше.
— Ты если согласишься, — сказала она без предисловий, — пометь в календаре: «дата, когда Лера стала государственным банком семьи». Шутка, но не до смеха.
— Может быть, это шанс. Если купить — потом можно разделить, — я шептала, как будто стены слушают.
— Лер, разделят тебя, а не квартиру, — ответила Маша. — Ты всю жизнь компенсируешь чужие провалы. Ты герой, только у героев тоже есть позвоночник.
Я засмеялась тогда — устало, беззвучно. Потом открыла таблицу, посчитала ежемесячные платежи. Цифры упрямо выползали за красную линию внизу. Я представила, как в конце месяца буду перекладывать из «на себя» в «на семью» и обратно, как на весах.
Через неделю я пришла к родителям с распечатанной калькуляцией и предложением: «Если мы берём ипотеку, то на всех троих. Платим по долям. Оформляем доли. И я там тоже живу. Не на диване в коридоре — полноценно».
— Ну ты же девушка, — сказал папа так, как будто это аргумент, а не биологический факт. — Тебе удобнее снимать. Сегодня тут, завтра там.
— Я тоже человек, — сказала я примерно тем же тоном.
— Лер, — мама положила ладонь на мою руку, — не начинай конфликт. Зачем? Мы же за Кирюшу переживаем. Ты что, нет? Прости, но звучит эгоистично.
— Эгоистично хотеть жить в квартире, за которую платишь? — спросила я. — Интересная новость.
— Ты перекручиваешь, — вмешался Кирилл, — ты всегда так делаешь: делаешь из простого вопроса драму. Я не просил! Это родители.
— Но пользуешься ты, — сказала я и впервые не отвела глаза.
Повисла тишина с запахом борща и папиных сигарет. Потом мама улыбнулась — хрупко, как тонкий лёд:
— Давай так. Мы подумаем ещё. А ты… Ты же у нас умная. Пойми правильно.
Я поняла: они ожидают, что за ночь у меня созреет согласие. Что я «сама всё решу». И я тоже ожидала от себя чего-то — только не знала чего именно.
Я думала неделю. В голове, как заевшая пластинка, крутились три фразы: «Сама понимаешь», «Мы переживаем за Кирюшу» и «Не начинай конфликт». На работе, в метро, даже когда чистила апельсин — всё время возвращалась к этим словам. Они звучали как пароль к двери, которая открывается только внутрь: войти можно, выйти нельзя.
В пятницу вечером я пришла к Маше. Она резала салат и слушала, как я снова пересказываю разговор. Я чувствовала себя героиней сериала, которая застряла на одном эпизоде.
— Лер, это же не переговоры, — наконец сказала Маша, — это театр. У них сценарий: ты соглашаешься. Всё остальное — сбой системы.
— Но если я скажу «нет»…
— Если скажешь «нет», у них придётся появиться новая роль. Или новый виноватый. Но это их проблема, не твоя.
Я посмотрела на неё и подумала: у Маши всегда было умение ставить слова на место. У меня же все слова путались, когда напротив сидели родители.
На семейном ужине в воскресенье они вернулись к теме. Папа разложил квитанции: «Сроки горят, знакомые не будут ждать». Мама аккуратно подала пирог: «Ты же понимаешь, это выгодно». Кирилл сидел, ссутулившись, и молчал. Потом вдруг сказал:
— Лера, я устроился. На этот раз точно надолго. Зарплата нормальная. Если ты сейчас поможешь, через пару лет я всё закрою.
Я хотела спросить, сколько уже было «на этот раз», но язык не повернулся. Только кивнула.
— А как же я? — спросила я наконец. — Я всё время куда-то отодвигаюсь. Сначала с проектами, потом с жильём, теперь с будущим. Когда моя очередь?
Мама вздохнула, словно я задала глупый вопрос:
— Лерочка, у тебя всё будет. Ты сильная. А Кирюше нужно помочь именно сейчас. Пойми, у него переломный момент.
— У меня тоже переломный момент, — тихо сказала я. — Просто вы его не видите.
Повисла пауза. Папа откашлялся:
— Ты драматизируешь. Никто тебя не отодвигает. Мы думаем о будущем семьи.
Я встала и ушла в комнату, где когда-то стоял мой письменный стол, а теперь — только раскладушка и коробки. Легла и уставилась в потолок. Сквозь закрытую дверь слышала, как мама говорит папе: «Она упрямая. Но сдастся».
И я поняла, что они уже решили за меня.
На работе началась новая гонка: проект для крупного клиента. Денис Викторович каждое утро заходил в кабинет, бросал папку и говорил: «Сроки сжимаем, держим удар». Я держала, хотя в голове шумел свой шторм.
Коллега Вика однажды спросила:
— Ты чего бледная такая?
— Семейные вопросы, — ответила я.
— Продай почку и купи им всем счастья, — усмехнулась она. — Но сначала подпиши этот макет.
Я улыбнулась. Но в шутке было слишком много правды.
Через неделю родители позвонили сами: «Завтра приходим к риэлтору, оформляем аванс».
Я сказала «да».
Весь вечер считала деньги, вычеркивала из блокнота строки: отпуск, курсы повышения, ремонт зуба.
Маша написала: «Ты правда решила?»
Я ответила: «Нет выбора».
Она позвонила:
— Лер, у тебя всегда есть выбор. Просто он неприятный.
Я не успела ответить — позвонила мама: «Не забудь паспорт».
На следующий день мы сидели у риэлтора. Молодая женщина с ярко-красной помадой щёлкала калькулятором и перечисляла проценты. Папа задавал вопросы про рассрочку. Мама улыбалась, как будто это праздник. Кирилл смотрел на меня: будто искал подтверждение, что я действительно сделаю шаг.
Когда дошло до подписи, рука дрогнула. Вспомнила Машу: «Разделят тебя, а не квартиру».
Подписала.
Вечером, возвращаясь домой, я поймала себя на мысли: будто вышла из магазина с пакетом, в котором лежит нечто тяжёлое и чужое.
Первый месяц я платила исправно. Второй — задержала. На третий пришлось занять у коллеги. Вика, протягивая деньги, сказала:
— Ты же понимаешь, они тебя не вернут.
Я кивнула.
Кирилл приносил домой пачки бумаг, говорил, что «дела идут», «перспективы есть». Но денег всё равно не было.
Однажды вечером я застала у родителей тётю Галю. Она кипятилась:
— Вы с ума сошли! На старшую всё свалили, а младший — как кот под лавкой!
— Не вмешивайся, — отрезала мама. — У нас свои порядки.
Я стояла в коридоре, держала в руках куртку и понимала: у меня нет даже слов, чтобы поддержать Галю.
В ноябре на работе предложили повышение. Но с условием: больше командировок, больше ответственности. Я согласилась сразу. Хоть что-то будет моим.
Родителям сказала вечером. Папа нахмурился:
— А как же квартира? Ты же должна платить.
— Буду, — ответила я. — Просто буду больше работать.
Мама всплеснула руками:
— Лерочка, ты себя загоняешь! Так нельзя. Мы о тебе переживаем.
— Правда? — спросила я и впервые усмехнулась. — А может, вы переживаете, что не из чего будет тянуть?
Они переглянулись.
Кирилл промолчал.
В командировке в Нижнем я впервые за долгое время почувствовала себя свободной. Никто не звонил с вопросами «подкинь денег» или «помоги перевезти». Я сидела в гостинице с видом на реку и думала: если просто не вернуться, что будет?
Вернулась. Конечно.
Но мысль засела.
В декабре Маша пригласила меня к себе на Новый год. Я сказала родителям, что буду у подруги. Они обиделись: «Семью променяла». Я промолчала.
В новогоднюю ночь мы с Машей смотрели на салют из окна её кухни. Она сказала:
— Лер, в новом году скажи им «нет». Иначе ты потеряешь себя.
Я ответила:
— Я уже наполовину потеряла.
И добавила:
— Но, может, вторая половина ещё жива.
Мы чокнулись бокалами.
Через пару недель мама позвонила:
— Срочно приходи. Нужно обсудить важное.
Я пришла. На столе лежали документы. Папа сказал:
— Надо ускорить выплату. Если не закрыть часть долга, будут проблемы.
— У меня нет лишних денег, — ответила я.
— Возьми кредит, — предложил Кирилл. — Я потом помогу.
— Ты потом всегда помогаешь, — сказала я. — Но сейчас?
Он отвёл глаза.
— Лера, — мама заговорила мягко, — не будь эгоисткой. Это же семья. Ты сильная, ты справишься.
Я посмотрела на них и вдруг поняла: они не остановятся. Никогда.
— А если я скажу «нет»? — спросила я.
В комнате повисла тишина.
Папа нахмурился:
— Тогда ты нас предашь.
Мама вздохнула:
— Неужели ты хочешь разрушить семью?
Я поняла, что момент настал. Но слова застряли в горле.
И всё, что я смогла сказать:
— Дайте время.
Они кивнули. Но я видела: они уверены, что я снова «сама всё пойму».
А я сама уже не понимала, кто я и где моя жизнь.
После того разговора я перестала спать нормально. Вроде ложусь в полночь, а в три утра уже сижу на кухне и тупо смотрю в кружку с недопитым чаем. Голова гудит, сердце колотится, будто я каждый день сдаю экзамен, к которому не готовилась.
На работе заметили. Денис Викторович однажды сказал:
— Лера, ты стала срываться. Подумай о психологе.
Я отшутилась: «У меня своя семейная психотерапия». Он не улыбнулся.
Маша не отпускала тему:
— Ты живёшь чужой жизнью. Ты им кошелёк, а не дочь и сестра.
— Я не могу бросить их, — отвечала я.
— Они же бросили тебя, — сказала она спокойно.
Я замолчала.
В январе позвонил банк: просрочка по ипотеке. Я сидела на кухне родителей, держа трубку, а напротив мама резала салат и говорила:
— Ты же понимаешь, мы рассчитываем на тебя.
Папа добавил:
— Не позорь семью.
Я положила трубку и впервые почувствовала, что руки дрожат не от усталости, а от злости.
— А если я не буду платить? — спросила я.
— Тогда мы все рухнем, — сказала мама. — Ты хочешь этого?
Кирилл посмотрел так, будто я ударила его.
— Сестра, ты издеваешься? Я же стараюсь.
— Стараешься? — я рассмеялась. — Сколько раз ты «старался»?
Он вскочил:
— Ты просто завидуешь! У тебя работа, зарплата, стабильность. А я всё время должен догонять.
— Я не завидую. Я устала, — сказала я. — Устала тянуть вас всех.
Тишина накрыла кухню, только нож по разделочной доске стучал.
На следующий день мне позвонила тётя Галя.
— Лер, не соглашайся больше. Они посадят тебя на цепь. Я же вижу.
— А что мне делать? — спросила я.
— Сделай шаг в сторону. Пусть сами решают. Ты им не мама и не банк.
Я кивала в телефон, хотя она не видела.
В феврале меня вызвали к директору. Повышение подтвердили, но с условием: переезд в другой город на год. Зарплата выше, жильё служебное. Я сидела и думала: это шанс. Но вместе с шансом — предательство в глазах семьи.
Вечером я сказала родителям.
— Я согласна переехать. Это моё решение.
Мама побледнела:
— А квартира?
— Платите сами, — ответила я.
Папа сжал кулаки:
— Ты предаёшь брата.
Кирилл смотрел на меня, как будто я разрушила его мир:
— Лера, ты серьёзно?
— Серьёзно, — сказала я. — Я больше не могу.
Мама заплакала, но слёзы были какие-то выверенные, театральные.
— Ты разбиваешь семью… Мы же ради тебя когда-то…
Я перебила:
— Ради меня вы ничего не делали. Всё было ради него. Я просто была удобным решением.
Папа ударил кулаком по столу:
— Разговор окончен: квартира сыну, точка.
Я вышла в подъезд. Сердце грохотало, колени дрожали. Казалось, сейчас рухну прямо на ступени.
Сосед Илья открыл дверь своей квартиры, выглянул:
— Ну что, сказала?
— Сказала, — кивнула я.
— И?
— Они решили, что я предатель.
Он пожал плечами:
— Зато теперь ты свободна.
Я не ответила. Свобода пока чувствовалась как пустота.
Через неделю я собирала чемодан в новой квартире. Маша помогала, складывала мои книги в коробку.
— Ты уверена? — спросила она.
— Нет, — ответила я. — Но я хотя бы попробую жить для себя.
Мы обе молчали.
В телефоне висело непрочитанное сообщение от мамы: «Подумай ещё, Лерочка. Мы тебя ждём».
Я не открыла.
И впервые за много лет не почувствовала вины. Только тишину — странную, но мою.
История осталась без точки. Квартира всё ещё была на мне, долг висел, родители обижались, Кирилл звонил всё реже. А я училась вставать утром и думать: что хочу я, а не они.
И не знала — получится ли.
Родительская дача