— Ты опять за неё дневник подписал? — спросил отец, не отрываясь от телеканала про рыбалку.
— Да пап, у Оли почерк как у врача, училка придирается, — ответил я и сунул ручку в карман куртки.
— Ну и правильно. Старший — значит отвечаешь, — подытожил он и потянулся за пультом.
Мне двенадцать. Оле — восемь. Я таскаю её портфель, объясняю математику, беру на себя технику безопасности: «не лезь на перекладину, головой вниз не катись». Мама объясняет это «старшинством», но, когда дело касается новой куртки, старшинство исчезает: Оле — блестящую с пайетками, мне — «ещё походишь, у тебя рост сорок три, вдруг перестанешь вымахивать, купим нормальные ботинки к выпускному». Я слушаю и киваю, как будто это план.
Пятница, семейный ужин.
— Саша, ты зачем записался на бесплатные курсы программирования, — мама ставит на стол кастрюлю с вермишелью, — у тебя ЕГЭ на носу, сосредоточься на русском!
— Мне интересно. Там проект надо сделать.
— Вот и сделай, но чтоб пятёрок не меньше. И Оле помоги по литературе, она у нас тонко чувствующая. — Мама гладит сестру по голове, Оля улыбается и втыкает вилку в котлету, как в антенну.
Соседский чат каждое утро пиликает: «У кого свистит вентиляция?», «Снова кто-то занял общую сушилку пледом». Я ставлю таймеры, вынимаю чужие прищепки, иногда слышу за стенкой, как Нина Петровна говорит: «Санька у них толковый, на нём всё держится». Я бы спорил, но согласие экономит силы.
Три временных прыжка, и я уже на первом курсе. Мама звонит с одной и той же интонацией «тебя тут ждут»:
— Стася заболела, Оля не успевает в колледж, посиди с ребёнком.
— Я в лаборатории, дедлайн по проекту…
— Тебе что жалко? Ты у нас ответственный.
Стася — дочка Оли. Да, всё быстро: старшекурсник с мотоциклом, незапланированная романтика, расписались на коленке в ЗАГСе, потом расстались на том же мотоцикле. Мама не произносит «ошибка», она говорит «судьба» и «не осуждай». Я не осуждаю: ношу коляску, грею бутылочки, перекладываю задачи по своему проекту ночью. На стене общежития висит объявление: «У кого шум после 23:00 — вызовем охрану». Я смеюсь в подушку, чтобы не будить ребёнка, которого привезли «на часок», а вышло — до утра.
— Ты герой, — шепчет сосед по комнате Серёга, — но ты же не родитель.
— Я брат, — отвечаю, — и у меня память хорошая.
Память хранит и другое: как я перевёл стипендию на оплату Олины платной сессии, потому что она «психует в очереди», как подписал кредит за систему хранения для детских вещей («рассрочка, там смешно»), как отказался от поездки с ребятами на хакатон, потому что в тот день мама устроила семейный совет.
Совет состоял из трёх монологов.
— Саша, — начала мама, — нам всем надо собраться. Оле предложили дополнительную практику, но она платная. Это инвестиция в будущее. Ты же сам говорил, что образование — важно.
— Сколько? — спросил я.
— Не так много для одного, — подключился отец, — но мы-то с пенсии… А у тебя зарплата уже есть.
— У меня стажировка.
— Это рядом, — мама перевела разговор в мягкость, — ты же у нас всегда находишь решения.
Серёга потом сказал:
— Ты заметил, как «инвестиция» стала твоей обязанностью?
— Заметил.
— И?
— И перевёл деньги.
Когда мне предложили фуллтайм, я впервые снял «своё» — студию с окном, которое не упрётся в кирпичную стену, а смотрит на трамвайное кольцо. Договор за меня читала бухгалтер компании, «чтоб не напороться на штрафы». Мама приехала с двумя пакетами контейнеров:
— Мы тебе кастрюли привезли. И вешалку.
— Спасибо.
— А ключ один нам дашь? Вдруг ты потеряешь, а мы рядом.
Я отдал ключ. Через неделю захожу — в холодильнике появляется кастрюля холодца и три банки варенья, на стуле лежит Олин шарф, на столе — детская раскраска. Я звоню маме:
— Вы были?
— Мы уборку сделали. У тебя в ванной мыло не в мыльнице, ну как так жить?
— Мама, а предупредить?
— Обиделся? — голос становится хрупким, — да нам что, не появляться больше? Ты у нас самостоятельный.
Слово «самостоятельный» стало паролем, по которому меня можно было нагружать без предварительного договора. Я держу баланс — зарабатываю, помогаю, иногда пытаюсь отстоять границы. Иногда выходит.
В офисе мы строили сервис по управлению доставками: графики, прогнозы, машинки на карте. Лида из смежной команды привезла в отдел пирог и сказала:
— У меня брат младше. Его всё в дом, меня — «сама справишься». Ты как?
— Как в инструкции: «добавьте воды, но не переливайте».
— Это ты про эмоции?
— Про жизнь.
Мы смеялись. Потом пошли на кофе, потом в кино, потом в IKEA «просто посмотреть лампы». Лида умеет говорить «нет» спокойно, как будто читает погоду. Я пытаюсь учиться.
Весной я предложил маме:
— Давайте рассчитаемся: вот список расходов за год, вот мои, вот ваши. Никаких претензий, просто прозрачно.
— Бухгалтер нашёлся, — мама засмеялась, но глаза обиделись, — мы что, чужие?
Отец добавил:
— Семья — это доверие. Цифры — это когда врагам отчёт сдаёшь.
В тот же вечер Оля прислала голосовое:
— Саш, у тебя нет знакомого в садике? Нам очередь подошла, а заведующая глазами хлопает. Ты же умеешь договариваться.
Я умею. Я иду к коллеге, у которой муж работал в управе, объясняю, что ребёнку нужно место. Место находится.
— Ты золото, — говорит Оля и кидает смайлик с короной.
Летом мы едем всем составом на дачу. Соседка тётя Лена встречает на калитке:
— Александр, помоги сетку натянуть от кротов.
Я натягиваю сетку, чиню случайно поломанную дверцу, покупаю саморезы. Оля лежит в шезлонге, листает ленту, изредка пожимает плечами:
— У меня аллергия на пыльцу.
Отец кивает:
— Женское здоровье — тонкая штука. Ты не понимаешь.
Вечером, когда угли под шашлыком тлеют, мама заводит тему о «больших шагах»:
— Мы с папой подумываем переехать в город, поближе к вам. Эта дача — устала.
— У вас же квартира есть, — говорю я.
— Она старая. Вот если обмен… Или продать и купить что-то побольше для Оли со Стасей, а мы к ним, временно, пока ремонт.
— А я?
— А ты рядом, у тебя всё стабильно.
— У тебя рожа «я всё понял», — шепчет Лида, приехавшая на один день, — но на самом деле ты думаешь «а вдруг я один это тяну».
— Я думаю, что нужно считать.
— Значит, считай. Но не забудь спросить себя «зачем».
Осенью случается «неполадка»: наш сервис падает в «чёрную пятницу», меня оставляют ночевать в офисе. Телефон вибрирует, как стиральная машина на отжиме:
— Саш, у нас завтра комиссия в садике, можешь забрать Стасю пораньше?
— Я на работе.
— А бабушка?
— У неё давление.
— Хорошо, — говорю, — попробую.
Я успеваю: забираю ребёнка, рисуем на белой доске солнце с ресницами, пока сервера перезагружаются. Стася спрашивает:
— Дядя Саша, а почему ты всё можешь?
— Потому что взрослые делают вид.
— А у мамы не получается?
— У мамы получается по-своему.
Через месяц Лида принимает оффер в другой отдел с повышением. Мы идём отмечать, но я весь вечер смотрю на телефон.
— Иди к своей семье, — говорит Лида, — я не ревную к людям, я ревную к незаметному «должен».
— Я никому ничего не должен.
— Так скажи это вслух там, где должно звучать.
Зимой я решаю отказаться от «экстренных вызовов» без предварительного согласования. Пишу в семейный чат: «Давайте планировать. Я за». Мама ставит лайк, отец шлёт стикер с мышкой и сыром, Оля молчит. Через день приходит её сообщение:
— Саш, переведи десять тысяч. Срочно.
— На что?
— Я потом.
Я не перевожу. Вместо этого звоню.
— Ты где?
— В ТЦ. У Стаси сапоги.
— А аванс?
— Ты почему допрашиваешь? Я ж просила «просто помоги».
— Я помогу, если пойму.
— Зажрался.
Через неделю в семейном чате появляется объявление: «Суббота — совет. Вопрос жилья». Я читаю дважды. Серёга пишет в личку: «Ставлю сто, что тебя попросят отказаться от студии в пользу общего благополучия». Я ставлю «ха-ха» и удаляю сообщение. Лида присылает мем про «невидимую обязанность» и пишет: «Если пойдёшь — заранее реши, что для тебя недопустимо».
Суббота. На столе — пирог, салфетки с ёлками, хотя до праздников далеко. Мама начинает мягко:
— У всех обстоятельства. У Оли — ребёнок, практика, перспективы. У тебя — стабильность. Мы бы хотели рассмотреть вариант…
— Какой вариант?
— Семейного перераспределения.
Отец хмурит брови:
— Мы же не чужие. Всё останется в семье.
— Конкретнее, — прошу, потому что всё понимаю, но хочу услышать формулировку.
— Конкретнее — позже, — вмешивается Оля, — я сейчас не готова. У меня нервная система слабая.
Слово «позже» прячется за пирогом, но воздух уже меняется. Я думаю о Лиде и её «скажи вслух», но тяну паузу:
— Давайте составим список активов, обязательств и вариантов. Я подготовлю таблицу.
— Таблицу… — мама качает головой, — ну какой ты у нас всё-таки…
— Ответственный, — подсказывает отец.
Я ухожу раньше, чем принято, оставляю ключ на полке, пишу в общий чат: «Ключи пока при мне. Заходите по договорённости». Мама перезванивает:
— Обижаешься?
— Нет. Учусь жить по правилам.
— Мы же семья, Саша.
— Тем более.
Ночью я перебираю письма, квитанции, старые переписки. В архиве нахожу голосовое шестилетней давности: Оля шепчет: «Саш, если что — я тоже помогу, честно». Тогда она училась на визажиста и была уверена, что всё пойдёт по прямой. Я ставлю на паузу. Не из злости — чтобы услышать, как во мне звучит слово «честно».
Утром Лида пишет:
— Давай правила. Три штуки.
— Первое: я не принимаю решения под давлением слёз.
— Норм. Второе?
— Я помогаю по плану, а не «срочно».
— Супер. Третье?
— Я сохраняю своё жильё.
— Это не правило, это позиция. Но и так сойдёт.
Вечером звонит мама:
— Завтра к нам зайдут дядя Витя и тётя Люда. Разумные люди. Помогут обсудить.
— Я приду.
— Спасибо, сынок. Ты у нас разумный.
Я кладу трубку и понимаю, что семейный совет меняет формат: теперь это не обмен мнениями, а подготовленный спектакль с приглашёнными свидетелями. Я распечатываю свою «таблицу» и впервые подчеркиваю в ней не суммы, а слова: «договорённость», «границы», «варианты».
Это не сопротивление ради сопротивления. Это новый способ говорить «я в семье, но я не бесконечный».
Семейный совет в воскресенье начинает дядя Витя — голос с хрипотцой, рубаха навыпуск, привычка смотреть поверх очков, как педагог на собрании.
— Я скажу просто, — он ставит кружку на блюдце так, будто ставит подпись, — надо думать не «моя-нe моя», а «как семью укрепить». Жильё — ресурс. У кого есть ресурс — тот и лидер.
— А у кого нет — тот «тонко чувствующий», — шепчет Лида мне в ухо; она пришла «поддержать друга», но села в угол, чтоб не провоцировать.
Тётя Люда кивает:
— У Оли ребёнок, ей стабильность нужна. Саше легче — он мужчина, у него работа, перспективы. Ну и… — она делает паузу, — самодисциплина.
— Спасибо за комплимент, — говорю, — но давайте к предмету.
Мама вздыхает:
— Саша, мы думали, что справимся сами, но… обстоятельства. Надо временно объединить жильё.
— Что значит «объединить»?
— Ты сдаёшь свою студию, вырученные деньги идут в общий котёл: первый взнос на ипотеку для Оли и Стаси. А мы к ним переезжаем на полгодика, помогаем с ребёнком. Ты поживёшь у нас, в старой квартире, или у Лиды… — мама переводит взгляд, как прожектор.
Лида улыбается беззубой улыбкой, которую включают, когда не хотят связываться:
— У Саши есть ключи от своей жизни.
Оля говорит усталым голосом:
— У меня нервная нагрузка зашкаливает. Если меня трогать — я развалюсь. Ты же не хочешь, чтобы Стасе досталась мать в слезах?
Отец подаёт реплику, как судья:
— Семья — это когда плечом подставляешься, а не бумажками размахиваешь.
Я достаю свою «таблицу», открываю на втором листе, где не суммы, а слова: «договорённости — до», «сроки — чётко», «границы — у всех».
— Я помогаю. Но по плану. И студию я не сдаю. Это мой ресурс безопасности. Готов обсудить иные способы: увеличить мой ежемесячный вклад, найти Оле подработку с гибким графиком, подключить папины связи по льготной программе.
Дядя Витя загибает пальцы:
— Подработки — это стресс. У неё ребёнок. Связи — это унизительно. Деньги — вот универсальный язык.
— А у меня вопрос, — Лида наклоняется вперёд, — почему все «временные» решения в этой семье оказываются постоянными? Кто-то анализировал прошлые «полгодика»?
Оля поднимает бровь:
— Вы кто?
— Человек, который умеет считать последствия.
— Лида, — вмешиваюсь я, — давай я. — И обращаюсь к столу: — Помните «за часок посидеть со Стасей»? Он длился год. Помните «маленькая рассрочка на систему хранения»? Мы платили два с половиной года. Помните «переехать к вам на время ремонта»… — я глотаю слово «ремонт», вспоминаю требование не использовать эту колею, — в общем, временные схемы у нас прилипают.
Тётя Люда закатывает глаза:
— Какой ты стал тяжёлый. Раньше проще был.
Мама шепчет:
— Можно же по-человечески, а не как на совете директоров.
Отец утыкается в телефон, демонстративно молчит.
— Ладно, — говорю, — давайте так: я увеличиваю поддержку на десять тысяч в месяц, плюс оплачу Оле курс повышения квалификации, чтобы она подняла чек на своих услугах. Но жильё — не трогаем. И ключи от моей студии остаются у меня.
Оля резко бросает:
— Ты хочешь, чтобы ребёнок жил в коробке из-под обуви?
— Нет, я хочу, чтобы каждый делал своё. Я — зарабатывал и планировал. Ты — строила устойчивость.
— У меня панические атаки.
— Я готов оплатить тебе терапию.
— Вот опять — ты деньги — как дубинкой.
— Саш, — мягко вклинивается мама, — ты меня не услышал. Мы же уже решили…
— Кто «мы»? — спрашиваю.
Тишина. Это не тишина-обида — это тишина, когда сценарий дал сбой.
Лида смотрит на меня: «держись». Я держусь.
— Если уже решили, то для чего совет? Чтобы я подписал? Тогда скажите прямо.
Дядя Витя стягивает очки:
— Парень, не ломайся. Родители стареют, сестре тяжело. У тебя бездетная свобода. Это роскошь.
— Свобода — не роскошь. Это условие, при котором я могу продолжать помогать, — отвечаю.
Оля встаёт и идёт на кухню, гремит железной миской, возвращается с водой, говорит дрожащим голосом:
— Если ты не сдашь студию, я… — она замолкает, — я не знаю, что будет. Я не выдерживаю. Ты потом пожалеешь.
Лида тихо:
— Это шантаж.
Мама, уже со слезами:
— Не слушай посторонних. Она тебя уводит от семьи.
— Мама, — говорю спокойно, — Лида здесь не для того, чтобы решать за меня. Она наблюдатель. А по сути: я предложил рабочий план. Если вы ждёте другого ответа — его не будет.
Отец встает, стул скрипит:
— Мужик должен тянуть. А ты бумажки.
Я закрываю папку.
— Я тяну. Но не всё сразу и не чужими руками.
На работе в понедельник начальник зовёт «на минутку»:
— Сань, ты в порядке? Вид у тебя как у сервера без бэкапа.
— Семейные переговоры.
— Отложи, если можешь. У нас ревизия процессов от инвесторов. Надо, чтобы ты показал «путь пользователя», а не «путь мученика».
— Сделаю.
Лида присылает сообщение: «Я у кофемата, если что».
— Спасибо, — пишу, и только потом понимаю, что надо было сказать «приходи вечером». Не пишу.
День проходит быстро: диаграммы, стендап, короткие шутки. Серёга подмигивает:
— Ну что, выжил после театра у родственников?
— Сложно. Они называют «свободу роскошью».
— Для тех, кто привык к твоей готовности — это правда роскошь.
Вечером звонок от мамы:
— Сынок, мы тут подумали. Дядя Витя предложил компромисс. Ты не сдаёшь студию, но оформляешь на Олю доверенность на распоряжение твоим счётом на время ипотеки. Она будет просто списывать нужные суммы, чтобы ты не тормозил.
— Нет.
— Ты что, не доверяешь?
— Доверяю — в пределах договорённого.
— Тебя настроили.
Я кладу трубку, не спорю. Через час — звонок от Оли:
— Я записала Стасю в платный кружок театра. Она там расцвела. Нам счёт выставили. Ты оплачиваешь?
— Ты меня не спросила до записи.
— Ну так что?
— Я готов оплачивать детский сад и терапию для тебя. Кружки — твоя зона.
— Поняла, — и бросает трубку.
Через три минуты приходит двадцатисекундное голосовое от папы:
— Сын, не подведи семью. Стасе нужен пример.
Ночью мне снится, что у меня на запястьях бумажные браслеты, которые расползаются от воды. Я просыпаюсь с сухими руками и мокрой подушкой.
Зимой Лида зовёт меня на встречу выпускников её университета, «послушать лекцию про устойчивые привычки». Я сажусь в зал и ловлю себя на том, что записываю фразу: «Нет таких «надо», которые работают без согласия обеих сторон». После лекции мы гуляем по набережной:
— Ты заметил, — говорит Лида, — как все используют слово «временно», когда хотят закрепиться навсегда?
— Заметил.
— И что?
— Пытаюсь говорить «нет» раньше, чем устану.
— Это мышца. Её надо качать.
Мы заходим в чайную. Лида берёт зелёный без сахара, я — чёрный. Она говорит:
— У меня оффер в Питер. С переездом. Я ещё не решила.
— Это круто.
— А у тебя? Ты что решишь?
— Я пока решаю не закрывать дверь в свою жизнь.
— Если я уеду — это не про предательство.
— А если останешься — не про спасение.
— Договорились.
На выходе Лида обнимает меня, как друга, из тех объятий, после которых хочется переставить мебель у себя в голове.
Через месяц мама приглашает меня «на чай, без повестки». Я иду. В прихожей пахнет моющим средством и блинами — знак, что к разговору подготовились. На столе лежит папка с документами.
— Не пугайся, — говорит мама, — всего лишь черновик.
— Чего?
— Переоформления нашей квартиры на Олю. Нам с папой — комнату и право проживания.
— Когда вы успели?
— Мы только консультировались.
Отец добавляет:
— Это же логично: у Оли ребёнок. Ты один. Тебе проще.
— У вас есть выбор записать квартиру на двоих детей, — говорю, — или оставить себе и распределять фактически.
— Так неудобно, — отвечает мама, — вдруг потом суды, претензии. А так — всё прозрачно.
— Прозрачно — для одной стороны, — я наклоняюсь к папке, — а меня поставили перед фактом.
Оля выходит из комнаты в домашней футболке:
— Не начинай. Это не против тебя. Это за ребёнка.
— Любое «за» у кого-то «против». Давайте не делать вид, что тут чистая математика.
У мамы блестят глаза:
— Ты всегда нам казался взрослым. Мы думали, ты поймёшь.
— Я понимаю. И именно поэтому я против.
Отец поднимается:
— Сын, без эмоций. Подпиши согласие, что ты не против дарения. Это формальность.
— Нет.
Тётя Люда появляется, как будто жила в шкафу:
— Ой, а вы уже обсуждаете? Я случайно заглянула. Саша, не будь эгоистом. Мы все тут ради Оли и ребёнка.
— А кто ради меня? — спрашиваю.
Тишина. Короткая, как щелчок выключателя.
— Мы, — говорит мама, — всегда ради тебя. Еду привозили, смотрели, чтоб у тебя пыль не копилась.
— Это контроль, не забота, — говорю мягко.
— Слышишь, — мама вдруг срывается, — мы всю жизнь тебе отдавали! Ты первый, ты старший, мы на тебя ставку делали!
— И поэтому мой ресурс — общий?
— Поэтому ты должен понять.
Телефон вибрирует: Лида прислала «ты где?» Я набираю «у родителей» и стираю, отправляю просто смайлик с чайником.
— Окей, — говорю, — последнее предложение: я подписываю ежемесячный фикс в вашу пользу, оплачиваю сад и терапию для Оли, помогаю искать варианты субсидий. Но любые операции с «родительским жильём» без меня — это конфликт.
Оля вскакивает:
— Шантажист!
— Это защита.
— Ты хочешь нас поставить на счётчик!
— Я хочу правила.
Отец бьёт ладонью по столу:
— Правила у нас простые: семья важнее твоих принципов.
— А у меня теперь принцип: не жертвовать собой бесконтрольно, — говорю.
Мама раскрывает папку, вытаскивает лист, пододвигает мне ручку:
— Подпиши. Это не больно.
— Больно будет потом, — отвечаю.
Мы смотрим друг на друга. За стеной кто-то включает дрель — воскресный ремонт соседей. Пауза тянется, как малярный скотч. Я встаю.
— Куда ты? — спрашивает Оля.
— Домой.
— Это и есть дом.
— Мой дом — там, где мои границы.
Я выхожу в подъезд, дверь за спиной тихо захлопывается. На лестничной площадке пахнет краской и чужими котами. В чат «семья» прилетает сообщение от папы: «Подумай ещё раз до завтра». Следом — голосовое от мамы, прерывающееся всхлипом: «Сынок, мы же всегда ради вас… ну как ты так…»
Я иду вниз, набираю Лиду:
— Ты свободна?
— Я в метро. Еду смотреть квартиру в Питере.
— Удачи.
— Спасибо. Ты как?
— Учусь не подписывать то, что мне нельзя подписывать.
— Это новая версия тебя. Мне нравится.
Я дохожу до улицы. Снег хрустит непривычно громко. В телефоне — уведомление из банка: «Списание — кружок театра». Я открываю — автоплатёж, который Оля настроила на мою карту «на всякий случай», из старых времён. Отключаю. Пишу в чат: «Автоплатежи без согласования — стоп. Список того, что оплачиваю, прислал выше».
В ответ — молчание. Затем короткое: «Поняли». Это пишет отец.
Я знаю, что «поняли» в нашей семье часто означает «затаились». И что «без повестки» будет новая повестка. И что впереди ещё один совет — с другим набором слов. Я готов. Почти. Или учусь быть готовым.
Через неделю мне звонит Нина Петровна, соседка, та, что про сушилку в чате:
— Сашенька, у вашей мамы внизу сломалась почтовая дверца. Ты бы глянул?
— Пусть позвонит в ЖЭК.
— Она сказала, что ты быстрее.
— Я сейчас на созвоне. Дам ей номер плотника.
Пауза.
— Ты повзрослел, — говорит Нина Петровна.
— Я — просто сменил настройки.
Вечером Лида присылает фото чемодана на фоне табло: «Рейс задержали». Я пишу: «Если хочешь — позвони». Она звонит.
— Я переживаю, что тебя оставляю здесь в этот момент.
— Ты меня не оставляешь. Ты — у себя. И я — у себя.
— Будь на связи.
— Буду.
Я кладу телефон, смотрю в окно на трамвайное кольцо, где вагоны крутятся, как серьезные карусели. В голове идея: попросить на работе удалёнку на месяц, уехать к другу в Казань, перезагрузить мозг. Но тут же — мысль: «а если как раз в это время семья снова устроит «совет»?»
Я улыбаюсь сам себе. Похоже, я всё ещё считаю себя диспетчером чужих расписаний. И это тоже часть привычки, от которой надо отвыкать.
На кухне мигает чайник. Я достаю из шкафа единственную большую кружку, наливаю воду, думаю: «Что бы ни было завтра на их новом совете — у меня есть план». И этот план впервые в жизни начинается со слова «нет».
Новый семейный совет назначили на субботу, «в расширенном составе». На этот раз к нам подтянулась даже бабушка по папиной линии. С порога она сказала:
— Я в ваши дела не лезу, но справедливость должна быть.
Я понял: подготовили артиллерию.
На столе — блины, салат «оливье», кастрюля борща, банки с огурцами. Праздничный набор для маскировки тяжёлых тем.
— Саша, — мама нарочито ласково, — мы тут с папой всё обдумали. Хочем честно и по совести.
— Слушаю, — отвечаю.
— Мы решили квартиру переписать на Олю. Мы там жить не будем — у неё ребёнок, ей надёжность нужна. А ты мужик, квартиру сам покупай себе. А мы сестре свою отдаем.
Слова падают в воздух, как топор в бочку. Внутри — звенящая пустота.
— То есть, — уточняю, — вы прямо сейчас решаете, что моё участие в семье — это кошелёк без прав?
— Не искажай, — обижается мама, — мы всю жизнь вкладывались в тебя. В лагерь ездил? На курсы ходил? Мы ж тянули!
— Я не спорю. Но сейчас вы делаете выбор в пользу одного ребёнка, обнуляя второго.
— Не обнуляя, — вмешивается бабушка, — а укрепляя того, кому сложнее. У тебя силы есть, у неё нет.
— У меня силы есть, потому что я научился ими распоряжаться. У неё нет, потому что вы её оберегали. И сейчас снова продолжаете.
Оля кидает ложку в тарелку:
— Ты думаешь, я кайфую? Ребёнок на руках, нервы, кредиты. Я живу в постоянном стрессе. А ты — свободный, на работу ходишь, кофе пьёшь с коллегами. Ты не понимаешь.
— Я понимаю. Но почему решение о вашем будущем принимается за счёт моего?
Отец встаёт:
— Хватит демагогии. Мы решили. Завтра идём к нотариусу.
— Без меня?
— Ты можешь не подписывать, но мы всё равно найдём способ.
Лида, которая сидела рядом молча, вдруг поднимается:
— Я не хотела вмешиваться. Но скажите честно: вы Сашу любите или используете?
Мама хлопает по столу:
— Никто его не использует! Он сын! Он должен помогать!
— Должен? — повторяю. — То есть всё, что я делал до этого, — не помощь, а долг?
Бабушка крестится:
— Господи, до чего мы дожили. Дети с родителями спорят, как с чужими.
Я чувствую, как внутри гудит: не злость даже, а усталость от постоянного спектакля.
— Смотрите, — говорю, — я не против помогать. Я за то, чтобы Оля встала на ноги, за то, чтобы Стасе было спокойно. Но у меня тоже есть жизнь. Если вы решите отдать квартиру только сестре — это ваш выбор. Но тогда вы признаёте, что в вашей системе ценностей один ребёнок важнее другого.
Оля вскакивает:
— Да! Я важнее! Потому что у меня ребёнок!
Мама бросается её обнимать:
— Не нервничай, доченька, мы всё сделаем, не переживай.
Отец смотрит на меня исподлобья:
— Ну что, понял? Мужик сам себе жильё делает. Семья должна знать, что на тебя можно рассчитывать, но квартира — не про тебя.
Я беру куртку.
— Тогда и рассчитывать на меня больше не стоит в прежнем формате.
— Шантаж? — шипит мама.
— Границы, — отвечаю. — Я помогал, пока это было сотрудничество. Если это превращается в односторонний диктат — я выхожу из игры.
Лида смотрит на меня так, будто проверяет: смогу ли я дойти до конца. Я киваю ей — смогу.
Я иду домой пешком, в руках таблица с пометками. Бумага дрожит от ветра. Телефон взрывается уведомлениями: «Подумай ещё», «Не горячись», «Ты нас предаёшь», «Ты просто не понимаешь». Я выключаю звук.
В студии — тишина, только трамваи грохочут за окном. Я ставлю чайник, открываю ноутбук и пишу себе заметку:
«С сегодняшнего дня я перестаю быть диспетчером чужих расписаний. Я сын, брат, дядя — но не банк и не вечный ресурс. Если они хотят равенства — пусть научатся равным усилиям».
Телефон мигает. Новое сообщение в семейном чате от мамы:
«Саша, ты мужик, квартиру сам покупай себе. А мы сестре свою отдаем».
Я читаю вслух. Звук моих слов странно гулкий в пустой комнате.
Я смотрю в окно. Трамваи крутятся по кругу. В голове мысль: круг можно разорвать.
Открытый финал висит в воздухе: я могу подать на дарение в суд, могу отстраниться от семьи, могу продолжать помогать только по своим правилам.
Что я выберу — пока не знаю. Но впервые за долгие годы у меня есть выбор.
Мы просто поживём у тебя пару месяцев — сказал муж с матерью. — А я просто вызову участкового — ответила я