Когда Лидия Артемьевна зашла в их двушку, всё выглядело как обычный семейный приезд «на пару недель». Маленький чемодан на колесиках, пакет с домашними пирожками, смешной кактус в пластиковом горшке — «чтобы вам воздух очищал». Павел выдохнул: две недели он выдержит. Тем более Настя уверяла, что мама приедет по делам — обследование по давлению в городской клинике и запись к кардиологу — и параллельно поможет с Верой, первоклассницей, пока у самой Насти сезон на работе. Сезон у Насти был всегда — будто жизнь делилась на «сейчас горит» и «уже начало гореть».
Сначала всё шло без скрипов. Лидия ходила по квартире в домашних носках с помпонами, щёлкала выключателями — «да у вас лампочка моргает, надо заменить» — и с ловкостью дирижёра наводила порядок, который уже через день переставал быть привычным для Павла. В его мире вещам было положено лежать там, где руки запомнили: отвёртки — в ящике комода у входа, зарядка — в кухонной кружке для мелочей, письма из банка — в синей папке на полке. В мире Лидии «нормальные люди так не живут». Отвёртки переехали на лоджию в картонную коробку без надписи, зарядка — «в короб с техникой», письма — «в архив», то есть в один из непрозрачных контейнеров, которые она притащила с барахолки «по акции».
— Мам, — мягко говорил Настя, — оставь ему, пожалуйста, папку с бумагами на месте. Он потом нервничает.
— А чего нервничать? Нечего из квартиры чулан делать, — улыбалась Лидия и шумно закрывала крышку очередного контейнера. — Я же вам добра желаю. Вот увидите, жить легче станет.
Павел старался не морщиться. Настя бросала ему виноватые взгляды и исчезала на смену. Он провожал её до лифта, шутил про «выживем и это», целовал в висок и возвращался в квартиру, где уже пахло компотом из сухофруктов — «для ребёнка полезнее газировок» — и стихиал новый порядок: тряпки свернуты в идеальные рулоны, специи подписаны, хлеб — исключительно в холщовом мешке, потому что в пакетах «заводит плесень от этих ваших химий».
Первые «безобидные» замечания прорастали легко и незаметно. Про то, что кофе вечером — вредно («у меня от него сердце колотится, и у тебя будет»). Про то, что «мужчине неприлично» выносить мусор в спортивных шортах («соседка Тамара видела — хихикала»). Про то, что Вере рано давать свободный доступ к планшету — «глаза посадите ребёнку, а потом будем собирать на очки». Про то, что «квартира у вас, конечно, уютная, но без мужской руки» — при этом половина вбитых Павлом полок была ровнее линейки, и рука у него была как раз мужская, крепкая и усталая от работы в офисе и от подработок по вечерам.
Про кредит она выяснила в первую неделю, даже не спрашивая.
— А это что за график платежей на холодильнике? — Лидия подняла распечатку, приколотую магнитом в виде лимона.
— Ипотека, — сказал Павел. — Я помечаю, чтобы не забывать, какие месяцы с повышенным платежом.
— Ох, ипотека… — протянула она с тем самым вздохом, который ударяет не громко, зато прицельно. — Мы, когда с Артёмом брали кооператив, так жили, что лишнюю копейку знали. А вы — кофе, подписки эти Интернетные, платная парковка. Деньги как вода.
«Мы» в этой фразе имело свой вес, хотя Артёма, её мужа, не стало в их жизни уже много лет. Лидия умела опираться на прошлое, как на аргумент, который не оспоришь. Павел сглотнул ответ про то, что парковка обходится дешевле, чем ремонт вмятин от соседей во дворе, и повернул разговор на другое.
Со временем её обида и безобидность стали синонимами. Как-то вечером он обнаружил, что роутер выключен из розетки.
— Интернет не работает, — сказала Лидия, когда он прошёл в кухню. — Я в новостях прочитала, что ночью из-за Wi-Fi у людей бессонница. И радиация. Зачем нам?
— Мне на ноутбуке ночью отчёт дописывать, — он постарался говорить ровно. — Не сегодня, так завтра. Не выключайте, пожалуйста.
— Так я же здоровьем рискую, — тонко подняла бровь Лидия. — У меня давление, ты знаешь. Может, у тебя и работа, а у меня — жизнь. Тут уж решайте, что важнее.
Она любила ставить точку там, где Павел ещё думал, что фраза только началась.
Он купил удлинитель и спрятал роутер за сервант. Роутер всё равно находили и выключали. Ночью Павел ловил сеть с мобильного и считал дни: две недели. Потом три. Потом месяц. Настя всё чаще оставалась на ночёвках на работе — проект, встреча с подрядчиками, «да это в последний раз, Паш, честно». Лидия нарезала салаты, сушила на батарее грибы — «потом в суп добавлю, вас от желудка спасать» — и постепенно делала в квартире перестановки, о которых Павел узнавал по факту: чердак в прихожей вдруг лишился его ящика с крепежом, а на балконе поселился голубой складной столик — «я там чай люблю пить, свежий воздух».
С соседом сверху, Аркадием, она быстро нашла общий язык и подписала долгосрочную «взаимовыгодную договорённость»: он занимал их гостевое место во дворе — «пока вы всё равно не успеваете» — за небольшую плату. Факт платежа Павел обнаружил не по голосу Аркадия, который махал рукой и улыбался, а по переводу на карту Насти: «от Аркадия за место, спасибо». Павел глянул на экран, на сумму и на время перевода, зубы свела злость.
— Мам, — сказал он вечером, когда Лидия раскладывала на столе аптечку — таблетки по дням недели, — а можно было спросить? Это моё парковочное место. Я за него плачу.
— Так мы же в семье, — мягко удивилась она, словно он нерадивый ученик. — У вас же ипотека. Я подумала, будет легче, если будет поступать копеечка. Всё на общее дело.
— Моё место — мой вопрос, — отрезал он.
— Ой, как строго, — вздохнула Лидия и положила ладонь на грудь. — У меня сердце сегодня шалит, яркость не повышай, пожалуйста, — кивнула на торшер. — И не повышай голос, ладно? Я же не враг. Я за Настю переживаю. Ей тяжело. Ты мужчина в доме, должен понимать.
Павел проглотил всё до слова «должен». Внутри у него от этих тонов появлялась металлическая пыль, оседающая на языке. Он сказал «ладно», хотя ничего такого не имел в виду.
Вера, чуткая ко всем сменам еле уловимой погоды, стала нервной. Могла заплакать из-за того, что ботинку «не так завязался», могла устроить истерику из-за каши — «она меня смотрит». Лидия уверенно брала внучку под крыло, включала «правильные» мультики — старые, где «все учат хорошему», и давала «полтаблеточки валерьянки, так всем проще». Павел впился взглядом в пузырёк, нашёл в инструкции «с 18 лет», забрал, спрятал. У них вышел первый серьёзный спор, который Настя попыталась гасить с порога: «Паш, ну мама же не враг, она привыкла по-своему, не устраивай допрос». Лидия стояла за её спиной с выражением напуганной благодетельницы и шептала про «нервы у него совсем ни к черту».
Семейный бюджет стал общим предметом обсуждения без приглашения. Лидия завела на холодильнике таблицу — листок в клеточку с колонками «еда», «коммуналка», «прочее» и мелкими примечаниями внизу: «хлеб — можно печь самим», «мясо — покупать на рынке у дяди Ромы», «кофе — заменить цикорием». Павел молча отлепил листок, когда уходил утром на работу, и прилепил обратно вечером — Лидия к этому времени добавляла новые тезисы.
— И что ты себе позволяешь? — негромко спрашивал он в метро свой отражённый взгляд в окне. — Что ты себе позволяешь, Павел Сергеевич? Счета считает кто? Ты. Кредиты на кого? На тебя. Нервы чьи? Твои. И что? Поговорить не можешь?
Он мог. И разговаривал — но как-то всё время стороной, по касательной. С Настей — мягко, чтобы не задеть. С Лидией — корректно, чтобы «не вызвать подскок давления». Лидия апеллировала к родственным чувствам так ловко, будто кидала лассо: «Настенька, я же ради тебя», «Вера — это моё сердце», «Павел, я о вас думаю ночами, не надо меня подставлять». И каждый раз оставляла после себя впечатление, будто ты сделал что-то неправильное ещё до того, как начал.
Однажды Павел пришёл домой и обнаружил на кухне два конверта с аккуратными подписями. На одном — «ОБЩЕЕ», на другом — «НАСТИНА МЕЧТА». Внутри первого лежали мелкие купюры, во втором — ровно сложенные тысячи.
— Это что? — спросил он, хотя уже догадывался.
— Я решила, — спокойно сказала Лидия, — что мы будем в физическом виде откладывать. Так дисциплинирует. В «Общее» — всё, что сверх продуктов и коммуналки. В «Настину мечту» — на белую кухню. Девочке всю жизнь на фоне серых шкафов — ну нельзя. Хочется светлого.
— Мы копим на досрочное погашение, — ответил Павел, ощущая, как где-то под рёбрами поднимается горячая волна. — Это решено. Любая свободная сумма идёт туда.
— Досрочка — это хорошо, — согласилась Лидия и улыбнулась. — Но жить тоже надо. У вас всё в расчётах, а в жизни — уют. Белая кухня — это мечта Насти. Ты разве не знаешь? — И она посмотрела так, будто поймала его на незнании самого важного.
Настя, пришедшая поздно, долго снимала серьги перед зеркалом и устало сказала: «Паш, ничего плохого, если чуть-чуть отложим. Мне правда хочется белую. Но как скажешь». И снова — «как скажешь», на деле означавшее «мне неловко спорить с мамой».
— Мы обсудим в выходные, — произнёс он, видя, как Настя сворачивается в клубок и засыпает, не дожив до разговора.
Выходные прошли как всегда: утро с мультиками, поход за продуктами, старенький лифт, который заедает на седьмом, Лидия с длинным списком покупок на картонке, зажатой прищепкой: «треску, гречу в пакете, укроп, семена моркови — Аркадий обещал место под грядку у двора, я договорилась, мы же можем немного зелени сами воспитывать». Павел пытался вежливо объяснить, что грядки во дворе — это сомнительно, и что двор — общий, и что у них нет времени за ним следить. Лидия улыбалась небрежно: «Главное, начать. А там затянет».
Соседка Тамара, сухощёкая, с серебристой короткой стрижкой, явно привыкшая знать всё раньше остальных, стала чаще задерживаться у их двери.
— Ну что, зять, привык? — подмигивала она. — Мамаша у вас деловая. Мы таких любим, порядок наведёт. А то файло-облако у вас, видать, и в квартире.
Павел качал головой и проходил мимо. Файло-облаком Тамара называла Настино облачное хранилище, о котором ей поведали на лавочке внизу, когда Настя однажды упоминала про фотографии.
С коллегами Павел говорил о другому. На обеде Игорь крутил в пальцах пластиковую вилку.
— Тёща? — уточнил он, услышав мимолётное «у нас гостит». — Мой рецепт: не спорить о вкусах. Вообще. Сказала «не солить» — не солишь. Сказала «экономить» — говоришь «да», а делаешь по-своему. Они же как волна: если твёрдо стоишь, отступят.
«Если твёрдо стоишь», — подумал Павел и представил Лидию, которая не отступает, а огибает камни, как вода, и всё равно делает по-своему.
Серьёзная трещина пошла, когда Лидия выбросила его старую, но рабочую офисную кресло-«табурет», купленную им три года назад на распродаже. «Скверная, вредная для спины конструкция», сказала она, «несолидно мужчине на таком сидеть». Взамен она притащила из «Авито» пышный, как облако, креселко с гнутыми подлокотниками и виниловыми наплывами под золото — «всего за копейки», гордилась. На нём было невозможно работать: затылок падал, спина скользила. Павел молча выкатил кресло на лоджию, потом вернул, промолчал, а ночью добавил пункт в список, который вёл теперь в телефоне: «кресло — вернуть».
На третий месяц «две недели» вдруг превратились в новые формулировки — «пока не решу с дачей», «пока не сложится с врачами», «пока Настя не войдёт в ритм». Павел понял это не от прямого заявления, а по тому, как Лидия начала устраиваться всерьёз: хлопковые коробки под кроватью, аккуратно развешенные в шкафу чехлы, контейнеры на кухне с полосками малярного скотча: «крупы», «запасы», «Пашины штуки».
— Почему «Пашины штуки»? — спросил он, делая вид, что шутит.
— А чтобы не путать, — с той же улыбкой ответила Лидия. — Мужское — отдельно. Мне потом проще убирать.
Павел поднял крышку, заглянул: там лежали не «штуки», а его документы в прозрачных файлах, проводники, зарядки, пару винтов и — что вызывало в нём холодный пот — синяя папка, та самая, где были ПТС и страховка на машину, договор по ипотеке, копии паспортов. Он выдохнул и аккуратно переложил папку на полку шкафа в спальне, туда, где раньше лежала. Утром она снова оказалась в контейнере.
— Не трогайте мои документы, — сказал он. — Я не могу их искать по всей квартире.
— Так я же систематизировала, — Лидия присела на край стула, наклонилась к нему. — Систематизация — половина успеха. Ты просто привык по-старинке.
— Это мои документы, — повторил он.
— А жить в семье — это делиться, — подняла палец Лидия, как на уроке. — Мы же не чужие.
Слово «чужие» он записал у себя внутри крупно. Потрогал пальцем, как шрам, и оставил на месте, потому что спорить было бессмысленно.
Нельзя сказать, что у него не было союзников. Антон, его друг со студенческих лет, приходил на выходных с горячей пиццей и смешными историями про развод своего начальника.
— Смотри, — показывал он в телефоне: кот, живущий у начальника, научился приносить тапки только женщине, с которой начальник теперь встречается. — Природа выбирает, у кого нервнее голос.
Павел смеялся, а потом они с Антоном шептались на балконе, как подростки, чтобы не тревожить Лидию.
— У нас всё ею занято, — говорил Павел. — Я как будто снимаю комнату в собственной квартире.
— С Настей говорил?
— Говорю. Она зажата между нами. Как бутерброд. Каждый тянет на себя. Я не хочу быть тираном.
— И не будь, — вздыхал Антон. — Но границы нужны. Иначе тебя не будет.
Павел слушал и понимал: слово «границы» у него износилось, как перчатки от постоянной носки.
Первый открытый скандал случился не из-за кресла, не из-за роутера и даже не из-за грядки в общем дворе, которую Лидия всё же умудрилась организовать вместе с Аркадием («они там укроп воткнули прямо у подъезда!» — шептала Тамара соседке, восторженно). Случай — как водится — оказался в быту: Павел собрался поехать в страховую — продлить КАСКО, кроме того, банк запросил оригинал ПТС для сверки. Он пошёл к шкафу, где лежала синяя папка. Полка была идеально пустая. В контейнере «Пашины штуки» лежали провода и квитанции. Синей папки не было.
— Лида, где документы? — спросил он уже из прихожей, понимая, что опаздывает.
— В безопасном месте, — уверенно улыбнулась она с кухни. — Я же тебе говорила: систематизация. На глаза не попадётся — не потеряется. Это психологический приём.
— Где? — он почувствовал, как пальцы становятся деревянными.
— Ой, сейчас, подожди, — она вытерла руки и пошла в спальню, откуда вернулась с пустыми руками. — Странно. Я перекладывала в красивую папочку, чтобы прилично было. Голубую такую, с бумагой внутри. С белыми кольцами. Ты не видел?
Секунда, другая — Павел вслушался в свой пульс, как в звук метронома. Он представил себе голубую папку из набора Лидии, в которой она «перекладывала», и пустоту там, где раньше было надёжно и понятно. Настя, ещё сонная, вышла из ванной, спросила «что случилось» и, увидев лица, побледнела.
— Мама, ты серьёзно? — шепнула она.
— Я же как лучше, — Лидия не повышала голоса, но в глазах у неё мелькнуло обиженное: «вы не цените». — Мне плохо, когда везде бардак. Я думала…
Павел стоял с курткой в руке. Он вспомнил все мелочи последних месяцев: выключенный роутер, чужие деньги за парковку, валерьянку Вере, белую кухню с конвертом «мечты», грядку под подъездом, кресло с золотыми подлокотниками. И понял, что дело не в папке, а в том, что его жизнь сложена в чужую голубую обложку. И где эта обложка — неизвестно.
— Ладно, — сказал он наконец, холодно. — Я поеду так. Сделаю, что могу. А вы… — он задержал взгляд на Насте, потом на Лидии. — Давайте попробуем не трогать мои вещи. Ни под каким предлогом.
— Ох, на кого ты кричишь? — тихо спросила Лидия и коснулась виска. — У меня сейчас зашумит. Настенька, он меня доводит.
— Паш, — Настя облокотилась о дверной косяк, — давай вечером. Я попробую найти. Мама, пожалуйста, больше не перекладывай. Пожалуйста.
Вечером, когда он вернулся, папка нашлась в самом очевидном и самом нелепом месте — в коробке с надписью «ЗИМА», в котором лежали шарфы и варежки. «Я же думала, зима — значит важное», — сказала Лидия и раскраснелась. Он не стал спорить. Он был настолько уставшим, что спорить значило признать, что не умеет жить в собственной квартире.
Но будто отлипшая с конца нитка уже вытягивала с ткани целый шов. На следующий день Лидия не спросила, можно ли указывать, что покупать к чаю: она оставила деньги на столе — «мои, чтобы ты не путался» — и список: «пастила (натуральная), сыр «а-ля Российский», печенье сахарное (без масла)». Вера получила расписание дополнительных занятий — «ритмика» в ближайшем доме культуры: «занятия платные, но это же ребёнок, ей надо. Я поговорила с педагогом, прекрасная женщина, ей мой Артём когда-то в санатории кресло уступил». Аркадий снова перевёл на карту «за место». Тамара принесла откуда-то слух про то, что Лидия собирается «за символическую плату» сдавать их балкон как «фотозону с видом на крыши» для подружки, которая «ведёт курсы по инстаграмам».
— Мам, — сказал Павел вечером, — давайте договоримся так: любые решения в этой квартире, которые связаны с деньгами, местами, расписаниями — обсуждаем. Не после, не «я подумала», а до.
— Обсуждаем, — легко согласилась Лидия и тут же добавила: — Но вы же оба заняты. Я же не могу каждый раз ждать. Жизнь идёт. Я вам помогаю. Если бы вы жили как люди, я бы и не вмешивалась.
Эта фраза застряла в воздухе, как заноза. «Если бы вы жили как люди». Павел почувствовал, что изнутри у него отваливаются маленькие шестерёнки терпения. Он слышал себя со стороны: спокойный, уставший голос, который произносит очень простые предложения, — и видел, что не добирается до адресата.
Ночью он проснулся от тихого шороха: Лидия проверяла, не горит ли где свет, и укрывала Веру вторым пледом — «чтобы не продуло», несмотря на закрытые окна. Он лежал, смотрел в темноту и пытался вспомнить, как давно в этом доме последний раз было тихо снаружи и внутри. Кажется, когда ещё не было расписаний, конвертов, грядок у подъезда и чужих договорённостей. Когда их двоих хватало на комнату.
«Две недели, — подумал он. — Две недели, которые растянулись до неопределённости».
Утром он поехал в офис, сел за золотое кресло, которое внезапно стало символом всей ситуации, и открыл план по платежам. В графе «досрочка» стояли нули — за последний месяц свободные деньги растворились в «Общем» и «Настиной мечте». Он провёл пальцем по цифрам, посчитал, сколько времени теперь у них уйдёт на переплату, стёр формулы и написал внизу: «границы». Как пункт задачи. Как цель. Как напоминание, что «жизнь идёт» — но не обязательно в чужом русле.
Весна пришла как-то внезапно: снег таял не по дням, а по часам, в подъезде запахло мокрой резиной, а в их квартире — сушёными яблоками и таблетками от давления. Лидия Артемьевна окончательно обжилась. Появилась новая полка в шкафу — «для запасов сахара», под кроватью — пластиковый контейнер с надписью «лето», а на кухне — аккуратно составленные стопки тарелок, купленных на «распродаже», хотя старые были целы.
Павел приходил вечером и ловил себя на том, что в его квартире у него нет ни одного привычного уголка. Даже кружка, из которой он пил чай, исчезла: Лидия объяснила, что «краска облезла, это вредно для желудка». Вместо неё — «более экологичный» стеклянный стакан из-под меда.
Настя всё чаще задерживалась на работе. Иногда её приход был похож на визит: тихо открывала дверь, шептала «не разбуди маму», переодевалась и падала спать. Разговоры о проблемах превращались в отрывочные фразы между завтраком и автобусной остановкой. Она устало улыбалась, старалась держаться нейтрально и всё чаще повторяла: «Паш, ну ты же понимаешь, ей тоже непросто. Мама одна, ей нужен кто-то рядом».
Финансовые «коррекции» Лидии становились системой. Она начала требовать чеки после магазина. «Не для контроля, а для учёта», говорила она с мягкой улыбкой. Вера в воскресенье рисовала на обратной стороне этих чеков, но Лидия собирала их и аккуратно складывала в папку. Павел пытался молчать, но однажды сорвался:
— Это наши расходы. Наши, Лида. Зачем вам эти чеки?
— Чтобы видеть, как идёт жизнь, — невинно ответила она. — А то у вас всё — траты, траты. Я пытаюсь помочь.
Помощь чувствовалась как вторжение. Павел всё чаще ловил себя на том, что разговаривает с ней так, будто держит себя в суде: ровным голосом, без эмоций, боясь, что любое резкое слово станет «давлением» и очередным аргументом в её пользу.
Серьёзный взрыв произошёл в мае. Настя получила премию — неожиданно хорошую сумму. Павел улыбался: можно закрыть часть долга по кредитке, наконец-то немного вздохнуть. Но конверт с премией исчез за сутки.
— Где деньги? — спросил он у Насти, когда вечером заметил пустой кошелёк.
— Я… я маме отдала, — тихо сказала она, словно боялась собственного голоса.
— Что? — Павел не сразу поверил. — Зачем?
— У неё обследования, лекарства. Она сказала, что потом вернёт… Паш, не смотри так, пожалуйста. Она же не ворует, она просто взяла взаймы.
— Настя, это твоя премия. Наши деньги. Мы не в состоянии просто «занять»!
Лидия вышла из кухни, как будто случайно услышала разговор:
— Ты думаешь, мне приятно просить? У меня давление, я жду результатов анализов. Разве не ясно, что здоровье дороже? Я же не себе на шубу. Я ради того, чтобы дольше быть с вами.
Она умела говорить так, будто любой протест — это обвинение в неблагодарности. Настя отвернулась, и Павел понял: разговор проигран ещё до начала.
Соседи начали замечать, что у них что-то не так. Тамара делала многозначительные паузы:
— У вас прям движуха, да? То кресло новое, то цветы в подъезде, то Аркадий опять ваш балкон хвалит. Всё благодаря маме Насти?
Павел чувствовал, как спина становится деревянной от этих вопросов. «Благодаря маме Насти» он теперь жил в квартире, которая всё меньше принадлежала ему.
К лету напряжение достигло пика. Вера пошла в летний лагерь при школе. Лидия решила, что режим питания там «ужасный», и начала приносить в лагерь контейнеры с едой. Воспитательница однажды позвонила Павлу:
— Поймите, мы не можем принимать домашние блюда, это нарушение. И ваша тёща… ну, она очень настойчива. У нас конфликты.
Павел вечером сказал Насте:
— Я больше не могу. Это вмешательство во всё. Даже в лагерь ребёнка.
— Но мама же старается, — тихо ответила Настя. — Она хочет, чтобы Вера ела нормально.
— Настя, это не старание. Это контроль. Она контролирует всё.
Лидия, стоявшая в коридоре, вдруг шагнула вперёд:
— Контроль? Ты называешь заботу контролем? Да если бы не я, у вас бы давно всё развалилось. Ты приходишь — сидишь в компьютере. Настя пашет. Ребёнок предоставлен самой себе. Я одна держу этот дом на плаву. А ты…
— А я что? — Павел поднял глаза. — Я плачу за эту квартиру. Я работаю сутками. Я стараюсь для семьи.
— Да без меня твоя семья давно бы рухнула! — воскликнула она. — Ты должен быть благодарен, что я здесь.
Внутри у него будто щёлкнуло. Он впервые позволил себе сказать:
— Я ничего вам не должен.
Тишина была такой, что даже Вера перестала возиться с игрушками в комнате.
После этого Лидия несколько дней ходила с обиженным видом. Она демонстративно кашляла, вздыхала, прикладывала к вискам полотенце. Настя бегала за ней с таблетками и уговорами, а Павел сидел на балконе, чувствуя, что его собственный дом стал ловушкой.
К середине лета Лидия перешла к новому этапу. Она начала поднимать вопрос о «справедливом распределении».
— Паш, — сказала она однажды вечером, когда они сидели за столом, — ты же мужчина. Ты должен больше вкладывать. Настя тоже работает, но тянет на себе и ребёнка, и меня. А ты… всё в кредитах своих.
— Это наши кредиты, — спокойно ответил Павел. — И я тяну их, чтобы у нас была эта квартира.
— А зачем квартира, если в ней нет уюта? — Лидия вздохнула. — Ты всё считаешь, а семья живёт чувствами. Настенька, скажи ему, тебе ведь тяжело?
Настя молчала. Павел смотрел на неё и видел, как она мечется глазами: к нему, к матери, снова к нему. Она не могла выбрать сторону.
Ситуация обострилась окончательно, когда Лидия предложила «разделить расходы» официально. Она составила таблицу: «Павел — 60%, Настя — 20%, я — 20%».
— Я же тоже вкладываюсь, — сказала она. — Я готовлю, убираю, с Верой сижу. Это тоже труд, и его надо учитывать.
— Вы серьёзно? — Павел не удержался от смеха. — Вы хотите зарплату за то, что живёте в нашей квартире?
— Наша квартира, — поправила Лидия. — Мы же семья. И хватит говорить, будто это только твоё. Без Насти и без меня ты бы тут один и сидел.
Павел почувствовал, что дальше будет только хуже. И понял: ему предстоит либо поставить жёсткие границы, либо потерять себя окончательно.
Он сел вечером с Настей и сказал:
— Мы должны решить. Или мы живём своей семьёй, или… у нас не будет семьи.
Настя молчала. Потом сказала еле слышно:
— Я не могу маму выгнать. Она ведь одна. И ей плохо.
Он закрыл глаза. Это был ответ, которого он боялся, но ждал.
И внутри у него начало зреть решение, которое уже невозможно будет отменить.
Август выдался душным. Воздух в квартире стоял тяжёлый, как кисель, и казалось, что он пропитан чужими словами, замечаниями и табличками с расходами. Павел просыпался по утрам с мыслью, что ещё один день придётся прожить под наблюдением.
Лидия Артемьевна окончательно перестала скрывать, что считает дом своей территорией. Она заводила разговоры при соседях о «наших ремонтах», рассказывала Тамаре, что «мы решили менять окна» и что «Паша пока сопротивляется, но Настя с мамой его уговорят». Павел случайно услышал, как Аркадий, их сосед сверху, сказал в лифте:
— Молодец тёща у тебя. Такая хваткая женщина. С такой-то поддержкой, у тебя всё будет в порядке.
И понял: внешне всё выглядело так, будто это он — лишний в собственной семье.
В конце августа грянуло. Причиной стала машина. Павел мечтал о том дне, когда они скинутся на досрочку по ипотеке и он сможет отложить хоть немного на замену старого «Форда». Машина была рабочей лошадкой, давно требовала ремонта, но держалась.
Однажды вечером Павел вышел во двор и увидел, что Аркадий вывозит их «Форд» за ворота.
— Эй, что это? — Павел подбежал.
— Лидия попросила, — спокойно ответил Аркадий. — Говорит, ты разрешил ей договориться: я в сервис отвезу, а там посмотрим.
Павел почувствовал, как в голове вспыхнуло. Он сорвался бегом домой. В кухне Лидия спокойно резала огурцы.
— Вы что себе позволяете?! — голос дрожал. — Это моя машина. Вы отдали ключи чужому человеку!
— Аркадий не чужой, — мягко сказала она. — Он сосед. Он поможет. А машина твоя уже дышит на ладан. Ты всё откладываешь, а потом развалится прямо на дороге, с Верой внутри. Я подумала — так будет надёжнее.
— Вы не имеете права решать за меня!
— А я имею право решать за Настю и Веру, — твёрдо сказала Лидия, впервые не играя в обиду. — И если ты мужчина, должен думать о семье, а не о своей гордыне.
Настя в это время стояла в коридоре. Она пыталась вставить слово, но ни к кому не обратилась до конца: «Мам… Паш… ну хватит…» — и снова замолчала.
Машину вернули через три дня с чеком на круглую сумму, который Лидия гордо положила на стол:
— Я договорилась о рассрочке. Мы выплатим за три месяца. Не благодари.
Павел посмотрел на бумагу и почувствовал, как у него внутри что-то окончательно ломается. Он не сказал ни слова. Он просто пошёл на балкон, закурил — впервые за несколько лет — и стоял, пока сигарета не догорела до фильтра.
Осенью он попробовал последний раз поговорить с Настей серьёзно.
— Настя, мы так не можем. Она вмешивается во всё. Я живу как квартирант. Я больше не хочу.
— Но она же мама, — устало сказала Настя. — Она больная. Ты не понимаешь, у неё давление, ей нельзя нервы.
— А мне можно? — Павел смотрел прямо. — Я каждый день думаю, что скоро просто соберу вещи и уйду. Я не выдерживаю.
— Паш, ну пожалуйста, потерпи. Мама же не вечная. Ей нужно тепло семьи.
Он услышал в этих словах приговор. «Не вечная» значило — жить в подвешенном состоянии до конца.
Развязка случилась неожиданно. Вера принесла из школы дневник, где была запись о взносах на экскурсию. Павел собирался отдать деньги утром, но вечером не нашёл конверт.
— Я взяла, — спокойно сказала Лидия. — Там как раз сумма, что я должна Аркадию. Потом верну.
Павел впервые за долгие месяцы не стал сдерживаться.
— Хватит. Вы лезете во всё: в мои вещи, в мои деньги, в мою машину, в воспитание ребёнка. Вы превратили мою жизнь в таблицу расходов и чужих решений.
— Ты забываешься, — холодно ответила она. — Я старше, я мать Насти. У меня есть право сказать, как правильно.
И тогда он произнёс то, что давно крутилось внутри:
— Ты мне никто, чтобы права качать. — Он смотрел ей прямо в глаза. — Тогда и в мои дела не лезьте, раз я никто.
Тишина после этих слов была почти осязаемой. Настя прижала руки к лицу, Вера испуганно выглянула из комнаты. Лидия побледнела, но вместо крика просто тихо сказала:
— Хорошо. Тогда решайте сами. Без меня.
И ушла в спальню, хлопнув дверью.
На следующий день Павел собрал сумку. Не потому, что хотел уйти, а потому что понял: теперь выбор стоит между ним и Лидией. Настя плакала, умоляла не спешить. Он сидел на диване с сумкой у ног и думал: «А может, я правда уже никто в этом доме?»
Конфликт не разрешился. Лидия продолжала жить у них, Настя всё так же разрывалась между двумя огнями, а Павел начал всё чаще ночевать у друга Антона.
В их семье наступило странное перемирие — зыбкое, как тонкий лёд. И каждый понимал: достаточно одного шага, чтобы он треснул окончательно.
Я, мужчина, мне надо