Лена познакомилась с Ильёй на корпоративе, о котором потом стыдливо вспоминали все, кроме них двоих. Она — менеджер по закупкам в небольшой сети хозтоваров, он — инженер-проектировщик, и оба почему-то с одинаковым упорством собирали с пола рассыпанные бейджи, как будто это был конкурс внимательности. С того вечера Лена думала про него просто: спокойный, ровный, умеет слушать. В её голове это называлось «материал для семьи», и от этой формулировки самой становилось смешно и тревожно.
Через год они расписались скромно — без ресторана, под звуки дрожащей колонки в коворкинге, где друзей угощали домашними тарталетками и лимонами в банке. Лена хотела не праздник, а жизнь после. В её план входило: не ссориться с роднёй мужа, ходить по воскресеньям к свекрови на пирожки с рыбой, отмечать дни рождения без обидных сравнений, говорить честно и спокойно. Илья слушал и кивал — «конечно, конечно» — как будто и правда в мире всё подчиняется планам.
Катя появилась в её жизни раньше свадьбы. Старшая сестра Ильи — на три года, с короткой стрижкой, вечно на чемоданах: то курсы «продюсирования блогеров», то «неделя осознанности», то «тест-драйв нового проекта». Она могла войти в кухню Лены как в собственную: поставить чайник, вытащить из шкафа самый дальний стакан и спросить так, словно проверяла — «а вы сахар когда покупаете, на распродажах, да?» — без тени злобы, но с тем особым любопытством, которое оставляет после себя след.
У них была семейная традиция: в последние воскресенья месяца у свекрови собирались все. Стол — деревенский, старый, с потёртыми краями и горячими следами от кастрюль, которые никто не пытался спрятать. Мужчины спорили, как правильно мариновать скумбрию, женщины обменивались рецептами зимних салатов, дети таскали ватрушки. Лене в первые месяцы всё это казалось уютным фоном, как в фильме, где героиня наконец попадает «в свою» семью.
Катя говорила с Ильёй как с союзником. Часто — при Лене, чуть реже — шёпотом в прихожей. «Помнишь, ты же обещал…» — начинала она и подсовывала брату то список, то просьбу. Сначала это были мелочи: забрать коробки из её кладовки, помочь перевезти стойки для одежды, «на недельку» дать денег на предоплату за обучение. Лена не вмешивалась. «Мы же одна семья», — говорила она себе, помешивая воскресный борщ в свекровиной кастрюле.
Когда в 2021 году Лена предложила Илье открыть кофейный киоск у автовокзала — «маленький, с вишнёвыми окнами и надписью от руки», — Илья удивился её решительности и, как всегда, согласился. Они взяли небольшой кредит, договорились по-честному: собственники — они вдвоём. Никаких «пока на меня» и «потом разберёмся». Лена составила таблицу в Google — закуп, выручка, смены, списания. Илья сделал эскиз киоска, придумал название — «Сорока» — и в первый день сам прикрутил табличку с меню.
Катя принесла в киоск свои фирменные стаканы («на бартере», пояснила она), пару раз постояла за стойкой и начала говорить «наш киоск» так естественно, будто так было всегда. Её энергия на старте даже помогла: она знакома со всеми в районе, выложила сторис, заманила друзей, устроила розыгрыш термокружки с коллажем из фотографий Ильи десятилетней давности. Лена улыбалась и благодарила: помогла — спасибо. Всё равно в бумагах — Лена и Илья.
К зиме киоск уже «дышал». По утрам к ним заходили водители маршруток за американо без сахара, студенты — за капучино с сиропом, женщины из ближайшей парикмахерской — за латте «как вчера, только погорячее». У Лены появился нервный тик: она ловила себя на том, что пересчитывает стирки тряпок и пачки молока не из жадности, а из страха оплошать. Катя же с лёгкостью говорила о «больших возможностях»: «Нужно поставить холодный напиток — это движ. Сделаем к лету». И что-то записывала себе в телефон.
Дома стало теснее не от вещей — от разговоров. Лена хотела обсуждать, как они будут копить на отпуск, Илья уводил разговор в сторону Катиных просьб. «Она взяла три смены, ты знаешь? У неё был ужасный день, кофемолка заклинила, и покупатель сцепился…» Лена слушала, кивая. «Ты же видишь, Илюш, я не против. Но давай фиксировать смены — и, ну, платить человеку, если он работает». — «Катя сказала, она “вложилась душой” и сейчас ей “деньги не важны”». Лена молча допила чай.
Семейный чат «Семья-Марининские» на WhatsApp стал сценой, где наполовину серьёзно-наполовину в шутку всплывали комментарии. Свекровь кидала рецепты маринада, дядя Саша — прогноз на матч, двоюродная сестра — ссылки на распродажи, а Катя то и дело писала: «Лен, в учёте опять минус по стаканам. Ты их где берёшь? Я знаю поставщика “по дружбе”». Или: «Ребята, я разговаривала с арендодателем вдоль нашей линии павильонов — у него есть идея, как “Сороку” продвинуть. Я возьму это на себя». Лена каждый раз отмечала реакцией «большой палец», а потом стискивала пальцы так, что лопалась кожа у ногтя.
На одном из воскресных сборов Катя подняла тост. «За наши проекты, — сказала она, — у нас всё получится, потому что мы держимся вместе. Мы как в детстве: делим всё поровну. Правда, брат?» Илья улыбнулся — так, как улыбаются мужчины, загнанные в угол добрыми воспоминаниями. Лена поняла, что это не тост, а пробный шар. Она видела, как после слов «поровну» некоторые взгляды за столом скользнули к ней: мол, ага, сейчас будет что-то.
После гостей Лена осталась в кухне у свекрови мыть тарелки — отчасти по привычке, отчасти чтобы перевести дыхание. Катя вошла бесшумно, как кошка, опёрлась плечом о косяк и, глядя на капли, стекающие по бокам блюдца, произнесла: «Слушай, ну ты не обижайся, а? Я же правда много души вложила. Илья — это Илья, он у нас мягкий. А ты — умная, видишь цифру. Я чувствую себя третьей лишней. Хотя… какой лишней? Мы же семья. Давай просто оформим по-честному». Она говорила ласково, почти шёпотом, как говорят, когда предлагают забрать чужую вещь «на время».
Лена повернулась и спокойно: «Оформим что?» — «Ну как… доли. Я же участвую. Сейчас официально — вы. А по факту — трое». Лена вытерла руки, по-деловому: «Катя, у нас с Ильёй договор. Ты помогала — спасибо. Смены — давай оплачивать, фиксировать, как со всеми. Но собственность — это не тосты. Это договоры, деньги и ответственность». Катя насупилась, но тут в кухню вошла свекровь с глубоким блюдом и сказала: «Девочки, давайте без этого. У меня суп остывает». Разговор размазался, как недоваренная манная каша.
Весной Катя взяла «в долг» из кассы десять тысяч — «на закуп сиропов, потом верну». Потом — почему-то не наступало. Лена не хотела скандала: отвела Катю в киоске в сторону, открыла таблицу, ткнула в строку. Катя не глядя улыбнулась: «Ой, Лен, ты как бухгалтер в кино. Ну правда. Я ж вчера привела поток — человек двадцать по промокоду. Мы в плюсе остались. У меня сейчас тряска с оплатой курса, но в течение недели точно». Неделя вытянулась в три. Деньги вернулись частями, двумя переводами, и Лена в таблицу напротив поставила «зачтено», хотя внутри хотелось написать красным: «никогда больше».
Летом 2022-го они стали ждать ребёнка. Катя отреагировала шумно, как на свою удачу: переписала ватман, на котором собиралась рисовать карту желаний, в список «что купить», и там были пункты, от которых Лена поёжилась: «ходунки с подвесом», «арома-диффузор в детскую», «мягкая игрушка размером со взрослого человека». Лена открыто сказала: «Катя, мягкий гигант нам не нужен, мы в однушке, давай что-то практичное». Катя скривилась: «Ну ты скучная, конечно. Дети любят большие игрушки, это ведёт к развитию воображения». И, не дожидаясь согласия, заказала.
На двадцатой неделе беременности Лена, сидя в очереди к врачу, листала семейный чат и с удивлением обнаружила там опрос Кати: «Как назвать сына Ильи и Лены? Голосуем!» У родителей, дядь, тёть горели кружочки «за». Лена закрыла телефон, чтобы не расплакаться. Потом открыла и написала: «Имя мы выберем сами. Спасибо за участие». Катя позвонила через минуту: «Ну ты чего? Мы же так, для веселья. Ты всё время всё контролируешь». Лена хотела ответить: «да», но только положила трубку.
В декабре родился Миша. Катя первого же дня заявилась в роддом — «через знакомую, пустили» — и принесла масляные конфеты «для молока» и свой телефон на вытянутой руке. «Скажи что-нибудь подписчикам», — попросила она. Лена отвернулась к окну, где светились пятна фонарей. Потом научилась не реагировать: Катя то и дело выкладывала сторис с Мишей, и Лена просила Илью: «Поговори с ней. Без ребёнка в сети». Илья тянул, оправдывал: «Она не со зла. У неё как работа». Лена думала — «а моя работа — быть матерью. Я не хочу, чтобы у моего сына была “работа” с рождения».
Киоск тем временем переживал сезонную качку. На январских морозах выход пресекался до пары сотен чашек в день. Лена сидела по ночам с таблицей и считала, как прожить до марта. Катя в это время придумала «подкаст о кофейной стойке», куда позвала Илью «на запись» и выложила пилотный выпуск, где без имён, но с узнаваемыми деталями говорила про «женщину-партнёра — контрол-фрик». В комментарии пришли её друзья: «ааа, бедный Илюша». Лена прочитала и впервые за долгое время ударила ладонью по столу.
Весной 2023-го, перед Мишиным первым днём рождения, Катя вытащила Илью и Лену на «встречу с одним умным человеком». Встреча оказалась за столиком в кафе, где их ждал высокий мужчина в пиджаке с цветной подкладкой. «Я — Кир», представился он и быстро достал из папки договор. «У вас классный проект — киоск. Вы неправильно оформлены. Надо делать долевое участие. Иначе вы не масштабируетесь. Катя — ваш естественный сооснователь». Лена посмотрела на Илью: тот растерянно улыбался. «Мы не масштабируемся. Мы живём», — сказала Лена и вежливо закрыла договор.
Ночью она не спала. Представляла, как киоск распухает до сети, как в каждом павильоне стоит Катя, а она сама ходит с папкой и расписывается под чужими идеями. Её естественная осторожность сжалась в точку. Она вынула из шкафа папку с документами, переложила в другую — потолще, подписала наклейкой «Сорока — собственники», и впервые за всё время позвонила знакомой юристке-девушке из офиса, Ире. «Нужно закрепить факт. Что «Сорока» — наше с Ильёй. На всякий случай».
В мае Катя снова взяла деньги «из оборота» — «на закуп зерна, без этого встанем», — и снова вернула позже, наполовину заменив переводы «бартером»: привела «блогера» с камерой, который снял ролик о «семейном деле, где все делятся». Ролик набрал пару тысяч просмотров и странные комментарии: «тёплая история, жалко сестру, её как будто не признают». Лена поймала себя на раздражающем желании написать каждому: «Сестра — не собственник». Потом выдохнула и пошла мыть фильтр кофемашины, потому что именно от него зависело, чтобы эспрессо не отдавал горечью.
На июнь пришёл арендодатель с «идеей развития»: попросил поднять плату «на символические пять процентов», а заодно поделился планом объединить павильоны в мини-рынок с общей вывеской. «Нужно будет переподписать договоры», — сказал он и смотрел почему-то на Катю, хотя договор он подписывал с Ильёй и Леной. Катя улыбнулась широко: «Мы на связи». Лена ровно: «Пишите нам двоим». А потом впервые ощутила, как невидимая граница встаёт между ней и чужой убеждённостью, что она лишняя.
Когда в июле, на юбилее у дяди Саши, Катя в микрофон, вырванный у ведущего, начала историю о том, как в детстве они с братом делили последнюю жвачку пополам и как «в их семье всё поровну до сих пор», Лена поднялась из-за стола, прошла на балкон и уставилась вниз на двор, где устроили детский уголок. В пластиковом домике мешались голоса, и Миша оттуда позвал «ма-ма». Лена спустилась, подняла его на руки и подумала впервые чётко: «Мы с Ильёй — это мы. Всё остальное — потом. Иных границ не будет».
В конце лета Катя написала в чат: «Ребята, аренда, условия — завтра нужно встретиться. У меня есть решение». Лена посмотрела на сообщение и ответила: «Завтра в семь у “Сороки”». Она впервые назначила встречу сама. И почувствовала, как глубоко внутри что-то сдвинулось — не злоба, а твёрдость. Как хребет, который вдруг нашёлся.
Вечером, когда пустеющий вокзал отдавал эхом шагов, они втроём стояли у киоска. Катя держала в руках папку с логотипом маркетингового агентства, Илья мял край своей куртки. «Смотрите», — начала Катя, — «мы делаем ребрендинг, я веду переговоры с рынком, мы входим в коалицию павильонов и получаем витрину. Но есть одно “но” — нас должно быть трое учредителей. Это требование площадки». Лена вгляделась в Катю и увидела не азарт, а привычку — привычку брать словом. «Покажи требование», — сказала она спокойно. Папка щёлкнула, листы полетели на стойку. На одном мелким шрифтом — ничего про троих. «Это рекомендация», — добавила Катя уже тише.
Лена собрала листы в аккуратную стопку, вернула. «Катя, давай по-взрослому. Завтра — в офисе у арендодателя. Мы втроём. И без “устной договорённости”». Катя попыталась улыбнуться: «Ой, ну что ты как в налоговой…» Лена впервые за долгое время улыбнулась в ответ: «Вот именно. Как в налоговой».
И в этот момент Илья, стоявший между ними, сделал шаг назад — так, будто надеялся, что от этого все перестанут видеть его. Лена аккуратно поставила бумажный стакан под носик кофемашины и нажала кнопку. Машина заурчала, и в воздухе поднялся тонкий, терпкий запах. Она смотрела, как тонкая струйка темнеет в свете лампы, и думала, что где-то здесь начинается их новая глава — без подкастов, тостов и опросов в чате. С фактами и границами.
На следующий день они действительно пошли к арендодателю. Но разговор туда внезапно перенёсся в более тесное пространство — в кухню у свекрови, где на столе уже лежали чьи-то распечатки и одна чужая флешка. Свекровь сказала: «Я позвала всех. Надо решить по-семейному». Катя посмотрела на Лену слишком довольным взглядом. И Лена поняла: это — только начало.
На «семейном совете» у свекрови пахло тушёной капустой и утюгом — будто воздух перед спором выгладили, чтобы он не мялся. За столом сидели: свекровь с мягкой, но настороженной улыбкой, дядя Саша, двоюродная сестра Вера, даже соседка тёти Зины — «умная женщина, бухгалтер на пенсии, поможет словами». Илья держал взгляд на чайной ложке, как будто проводил по ней линейкой. Катя разложила бумаги, словно карты, и первая заговорила:
— Слушайте, у нас все друг другу близкие. У меня нет задачи «отжать». Мне важно, чтобы признавали участие. Я вкладываюсь: идеи, связи, сторисы — это работа. Предлагаю закрепить долю. Небольшую. Пятнадцать процентов.
«Пятнадцать — “небольшую”», — отметила Лена мысленно и почувствовала, как внутри поднимается тонкая волна смеха — не весёлого, а спасительного. Она ответила спокойно:
— Катя, участие может быть оформлено договором услуг. Долями становятся те, кто несёт кредит, подписывает аренду и отвечает имуществом. Хочешь — давай контракт на продвижение. Фикс. Или процент от оборота за конкретные активности. Но доли — нет.
Свекровь закивала слишком быстро:
— Девочки, всё можно миром. Катюша, ну, Лена дело говорит… Илюша, скажи ты что-нибудь.
Илья, не поднимая глаз:
— Может… ну, попробовать на время? Год. Посмотреть, как пойдёт…
Катя обернулась к нему с благодарностью и тотчас вернула взгляд на Лену:
— Вот, слышишь? Мы же не враждуем. На год. Формально. И всем спокойно.
— Формально — это в юстиции, — отрезала Лена, — и там нет «на год, потом посмотрим». Есть договоры с обязанностями. Ты готова отвечать штрафами, налогами, проверками? Готова вносить уставный взнос? Равными частями?
Катя на секунду растерялась. Вера, двоюродная сестра, вскинула брови:
— А что, нельзя как-то… по-человечески?
— По-человечески — это не затягивать на семью споры о собственности, — Лена сложила бумаги. — Завтра — встреча у арендодателя. Мы выясним про «условия площадки». А «по-человечески» можно потом чай попить.
На следующий день выяснилось, что «условия площадки» не требуют третьего учредителя, а требуют ответственного за коммуникации. И арендодатель тихо признался: «Девушка Катя настояла, чтобы в объявлении мой телефон стоял вместе с её, потому и путаница». Лена попросила письменно. Мужчина смутился, но написал. Илья подписал, даже не читая, а Лена перечитала дважды — так будто взглядом шьёт бумагу крепче.
Вечером Катя выложила в сторис белую картинку с текстом: «Кто знает, как неприятно, когда тебя не признают, поймёт меня. Но мы держимся». На неё накатила волна «держись, солнышко» и «не сдавайся». Через час в «Семья-Марининские» влетело от двоюродной тёти: «Леночка, не обижай Катеньку, она ведь от чистого сердца». Лена положила телефон экраном вниз и впервые за долгое время не ответила.
Летом в киоске начали продавать холодный «раф» по Катиным рецептам. Она привезла гигантскую банку сиропа без маркировки — «своё, домашнее, полезное». Лена настояла на накладной и сертификатах. Катя фыркнула, но через день прислала фотографии каких-то печатей. И тут же — чек на «доставку витрины» на восемь тысяч: «Я потом занесу». Не занесла. Лена в таблице снова поставила «долг», но на этот раз добавила отдельную вкладку «Катя: движения», чтобы не потерять. Это было не про цифры — про ощущение, что у её памяти наконец появилась опора.
Осенью Мишу взяли в частный садик рядом с домом. Катя объявилась в первый же день «забрать после прогулки», принесла интерактивного робота, который разговаривал металлическим голосом: «Я — твой друг». Воспитательница у двери шёпотом сказала Лене: «Мы такие игрушки на территорию не пускаем, мальчик отвлекается, а оно орёт». Лена попросила Катю унести. Та улыбнулась:
— Ты снова запрещаешь. Я прихожу с радостью, а ты… Надо Мишу к миру готовить, а не к таблицам.
Лена сдержалась. Дома на кухне предупредила:
— Фото — не публиковать, сад — не трогать, подарки — согласовывать. Правила простые.
Катя театрально всплеснула руками:
— Господи, как же скучно жить по твоим правилам.
Илья в этот момент как раз искал по ящикам зарядку и произнёс в пространство:
— Давайте не ругаться.
В конце сентября в торговых павильонах устроили «Ночную ярмарку». Музыка, фонарики, по соседству крендели, через проход — восточные сладости, у «Сороки» — очередь. Катя примчалась с ведущим из своего подкаста, притащила микрофон, перед тем как Лена успела возразить, уже стояла на ящике и рассказывала в округу:
— Мы начинали с маленькой стойки и больших сердец! Этот киоск — пример, как семейный бизнес держится любовью и… равным участием!
Люди хлопали, кто-то снимал. Лена почувствовала, как внутри лязгнуло. Она подошла к микрофону, аккуратно взяла его из Катиных пальцев и спокойно сказала, глядя в толпу:
— У нас правда семейное дело. И у нас есть правила: за выгоду отвечаем те, кто несёт риски. Благодарим всех, кто помогает, но собственники — двое. Это нормально. Приятного вечера.
Кто-то хмыкнул, кто-то замолчал. Катя за спиной прошипела:
— Вот теперь точно все знают, какая ты.
Лена подумала: «Пусть знают».
Через неделю свекровь внезапно заговорила о завещании. Не трагически, а буднично, как о смене сезонных штор:
— Я вот думаю, квартиру свою на двоих детей. Как положено. Но есть нюанс. Катя, ты же тогда уступила в кооперативе гараж брату? Ты помнишь? Может, мы учтём.
Лена впервые услышала про «уступку» и напряглась:
— Какой гараж?
Илья замялся:
— В девятнадцатом гараж переписали на меня. Катя тогда отказалась. Ну… так вышло.
Катя подхватила:
— Я отказалась, потому что у Ильи машина, он мужчина, ему нужнее, хаха. А теперь… ну, справедливо было бы компенсировать. Например… долей в «Сороке». Это же семейный актив, мы же все понимаем.
Лена подняла глаза на свекровь:
— Квартира — это ваша воля. Гараж — факт прошлого. Но «Сорока» — не семейный актив. Это деловое имущество, купленное, построенное, оформленное. Тут нельзя «компенсировать» чужие решения.
Вера тихо пробормотала:
— Да что ты всё «нельзя да нельзя».
Лена неожиданно для себя улыбнулась:
— Можно всё, что не разрушает границы. «Сорока» держится на границах, и на кофе. Остальное — вокруг.
Накануне ноября Илья попал между молотом и наковальней: свекровь попросила ежемесячно «помогать Кате встать на ноги» — «пять тысяч, ну что это». Илья, чтобы не растягивать, согласился. Лена узнала из СберОнлайн: регулярный перевод «Кате Марининской». Ночью они разговаривали тихо, чтобы Миша не проснулся.
— Это мои деньги, — сказал Илья упрямо, — я никого не обманываю.
— Это наши планы, — ответила Лена, — И наш общий сын. Если мы помогаем — мы обсуждаем. И фиксируем срок. И цель.
— Ты всё время с «фиксируем».
— Потому что иначе меня кидает во все стороны.
Он вздохнул, сел на край кровати, опустил голову:
— Ты понимаешь, она без меня… она как будто тонет. Я с детства это чувствую.
Лена смотрела в потолок и думала, что «тонет» — слово, которым удобно оправдывать чужую привычку не грести. И всё равно ей было жалко. Только жалость не равно доля.
В декабре Катя устроила «информационный удар»: в чате у свекрови посыпались скинутые ею же «слухи» — что Лена «выживает» её из бизнеса, что «сама не тянет», что «запрещает видеться с племянником». Свекровь позвонила Лене дрожащим голосом:
— Леночка, скажи честно: ты правда не даёшь Катюше Мишу? Это же… ну семья.
Лена глубоко вдохнула:
— Я не запрещаю. Я прошу: согласовывать. И не делать из ребёнка контент.
— Контент… — повторила свекровь, как будто пробуя слово на вкус. — Ну, может, действительно, без… этих… картинок.
Катя через полчаса прислала Лене голосовое — длинное, как разматываемая бечёвка:
— Ты разрушаешь ему связи. У нас с Ильёй особое. И он обещал мне в детстве, что что бы ни было — мы вместе. А теперь ты везде ставишь свои замочки. Ты не понимаешь, как это больно.
Лена удалила голосовое, не дослушав. Потом восстановила, дослушала до конца — и только после этого пошла мыть посуду. Ей нужно было слышать до конца, чтобы перестать винить себя за чужие вздохи.
Новый год встретили у свекрови, как и все годы. На столе — салат с копчёной рыбой, пирог с картошкой, «оливье» в миске, в которой всегда «оливье». Катя приехала позже всех и вошла с пакетом, где лежали одинаковые худи с надписью «Семейная коалиция “Сорока”». Всем раздарила — свекровь хохотала, Илья робко натянул. Лена вежливо поблагодарила и положила свою аккуратно на спинку стула. В полночь Катя подняла бокал:
— В новом году желаю нам расти! И делить всё… — она чуть замялась, — как раньше: чтобы никто не ощущал себя лишним.
Лена сидела, повторяя про себя: «Не поддаваться». Миша уснул у неё на руках, тяжёлый, тёплый. Илья на секунду приложил ладонь к её плечу — как знак «я здесь». Это было честнее любых тостов.
В январе 2024-го в киоск пришла проверка — «по жалобе покупателя на маркировку сиропов». Лена холодно увидела в этом тень Катиных «домашних заготовок», но проглотила подозрение. Документы были в порядке, штрафа избежали. Вечером Катя написала с лёгкой уколотой гордостью:
— Ну видишь, как хорошо, что я «на связи с поставщиками»? Они вовремя прислали бумаги.
Лена отписала: «Спасибо», и добавила в заметки: «Всегда просить документы до».
В феврале было странное затишье. Катя исчезла из киоска, только иногда присылала в семейный чат ссылки «на уникальные курсы продаж». И вдруг — объявилась с «инвестором Киром» и предложением арендовать соседнюю стойку под десерты «на одну сеть». Бумаги, макеты, логотип с тремя птицами — «символ трёх учредителей». Илья оживился, ему всегда нравились масштабные картинки. Лена попросила бизнес-план. Катя вздохнула:
— Лен, ты будто вечно ходишь с линейкой. Можно иногда доверять?
— Доверять — это не подписывать пустое, — сказала Лена. — Приноси расчёты, мы обсудим.
Расчётов не было. Был очередной пост про «зажатость партнёров» в личном блоге Кати. Комментарии делились на два лагеря: «ты молодец, борись» и «семья должна слушать старших». Лена читала и чувствовала, как её собственная усталость становится плотной, как зимний воздух в маршрутке.
Весной «Сорока» впервые вывезла кейтеринг на школьный концерт — знакомая попросила. И там случился второй публичный эпизод. Катя, прорвавшись к микрофону ведущей, объявила «спонсорами» «семейную сеть» — и, поблёскивая улыбкой, назвала себя «идеологом направления». По залу прокатилась волна равнодушного аплодисмента, а Лена увидела в дальнем ряду женщину из садика, чуть склонившую голову: «А, вот та самая…» После концерта Лена сказала:
— Больше — без самодеятельности. У меня есть план. Хочешь — давай отдельную позицию: «PR-координатор», с оплатой по факту. Или — нет.
Катя в ответ устроила тихую, долгую истерику: без крика, но с дрожью в голосе, с паузами на «ты понимаешь, сколько я делаю», с попеременным «я уйду, вы меня не достойны» и «вы умоляете меня вернуться». Илья метался между ними, как между дверями лифта, которые всё никак не сойдутся. В конце Катя хлопнула сумкой о стул:
— Хорошо. Тогда я больше не помогаю.
Лена кивнула:
— Ты взрослая. Твоё решение.
На неделю стало неожиданно тише. Без Катиных «мыслей» и «подсказок» киоск работал ровно: закупы вовремя, отчёты чистые. Лена даже впервые за долгое время почувствовала свободный вечер — она с Мишей лепила из теста «понарошку пирожки», Илья мыл посуду. И именно в этот вечер пришло юридическое письмо: «Претензия о нарушении нематериальных прав». От Кира. С формулировкой, что «брендовая концепция “Сорока” разработана в рамках устной договорённости и использована без оплаты». Лена прочитала, ощутила удар в живот — не от страха, от идиотизма. Она позвонила Ире-юристке. Та тихо рассмеялась:
— Пусть предъявят документы. Концепция «птица на кофейной вывеске» не имеет автора. Ответим.
Ответили. Письмо затихло. Катя обиделась ещё глубже — «вы со мной через адвоката». Лена впервые позволила себе не оправдываться. Это ощущение было почти физическим: как будто в позвоночник вдавили лишний позвонок, и спина распрямилась.
Лето 2024-го они начали с маленькой победы: арендодатель предложил им скидку «за порядочность» — Лена каждую проверку проходила с открытыми папками и чёткими цифрами. И в это же лето Катя пришла с новой тактикой — через детей. Она записала Мишу в «микро-лагерь» при своём центре «креативных навыков» — без разрешения. Позвонила Лене уже после: «Завтра приведёшь, мы его “раскроем”». Лена улыбнулась сухо:
— Ты не понимаешь, где границы. Не приведу.
Катя выложила пост «про невменяемых матерей». Под ним отметились две родственницы. Лена ничего не ответила. Илья в тот вечер сказал тихо:
— Мне стыдно. Но я не знаю, как её остановить.
— Её нельзя «останавливать». С ней надо перестать играть в правила, которые она придумывает на ходу, — сказала Лена.
Осенью случилось то, чего Лена боялась меньше всего — потому что готовилась умом, но не сердцем. Свекровь заболела и попала в больницу на обследование. Ничего смертельного, но тревожно. Катя взяла на себя «логистику» — возила передачи, выстраивала график посещений и параллельно организовала «семейный фонд помощи маме». В чат полетели реквизиты. Лена предложила сделать всё прозрачно, через общий счёт и таблицу расходов. Катя вспыхнула:
— Твои таблицы — это холод. В нашей семье всё по доверию.
На волне сочувствия к свекрови родственники стали ещё ближе к Кате. Лене это было понятно и горько одновременно. Она молча переводила деньги на лекарства, сохраняла чеки, складывала в папку «мед». И ровно в этот момент Катя принесла на кухню у свекрови новую бумагу — написанную от руки, со слогом школьницы: «Соглашение о семейном предприятии». Там было: «Мы признаём общий вклад и закрепляем доли». Лена положила лист на стол и сказала:
— Мы снова здесь. Я не подпишу. Илья?
Илья смотрел на чайник. Говорил медленно:
— Я хочу, чтобы вы обе были рядом. И чтобы всё… перестало.
— Оно не «перестанет», — ответила Лена. — Оно решится. Документами. Или — тишиной. Но не полумерами.
Катя в этот момент вдруг улыбнулась слишком спокойно:
— Тогда давайте по-взрослому. У меня покупатель на «Сороку». Коалиция павильонов хочет влить вас в сеть. Я договорилась. Но сеть берёт только понятные конструкции. Три учредителя — или они идут к соседям.
Комната на секунду стала тесной. Лена видела, как у Ильи мелко дрожит века. Она услышала своё дыхание: ровное, как линия в её таблице. Встала, взяла из сумки флешку, присоединила к ноутбуку свекрови и открыла документ: «Устав “Сороки”. Изменения невозможны без согласия обоих собственников».
— Вот наши правила, — сказала Лена. — И вот моя готовность: контракт, проценты за конкретные задачи, прозрачность. Всё остальное — нет.
Катя смерила её взглядом, в котором было одновременно детское «мне обидели» и взрослое «я возьму другим путём». На прощание она сказала:
— Ты думаешь, цифры сильнее крови. Посмотрим.
Лена шла домой по осенней, дрожащей от ветра улице, держала Илю за рукав, Миша сидел у неё на бедре, обняв за шею. Она чувствовала, как мир чуть сместился — не рухнул, а именно сместился. И понимала, что следующая встреча, какая бы ни была, уже не будет похожа на прежние. Потому что внутри наконец нащупалось спокойное: «я имею право».
В ноябре арендодатель прислал письмо с предложением долгосрочного договора на три года. Лена распечатала, положила на стол. Илья сказал:
— Подпишем?
— Подпишем, — ответила Лена. — Но сначала — уведомим всех заинтересованных. Чтобы потом не услышать, что «их не спросили».
Они уведомили. Катя назначила «итоговую встречу» — «последняя попытка договориться». И выдохнула в трубку какую-то почти ласковую фразу:
— Ну правда, Лен. Я без злобы. Я просто хочу своё.
Лена подумала: «каждый слышит слово “своё” по-разному». И стала собирать документы в папку — ту самую, с наклейкой «Сорока — собственники».
Встреча назначена на пятницу. Вечер. Настоящее время уже подступало к ним впритык.
Пятница, вечер. Вокзал дышит гулко, как огромная собака после бега. У «Сороки» пахнет свежей выпечкой из соседнего киоска и горячим пластиком стаканчиков. Лена достаёт из папки устав, письмо арендодателя, список долгов по вкладке «Катя: движения» и ловит взгляд Ильи: привычно виноватый и просящий одновременно — «ну пусть как-нибудь само». Не будет «само».
Катя приходит не одна. Рядом Кир — в пиджаке с вывернутой яркой подкладкой, из рукава выглядывает белая салфетка, как будто он собирается фокус показать. За ними — ещё двое: дизайнер со стопкой макетов и администратор ряда павильонов — молодая женщина с тонкой цепочкой на шее. Катя сразу берёт темп:
— Мы все взрослые, в игрушки не играем. Я принесла решение. Вот презентация «Три Птицы»: «Сорока», «Стриж», «Сойка» — единая сеть, единый стиль, единый SMM. Условия — прозрачные. Три учредителя, по ролям.
Администратор кивает: ей важнее порядок, чем романтика семейных договорённостей. Кир раскладывает листы, как карты на расклад: везде стрелочки, цифры оборотов «по аналогам», «мультипликаторы» с отеческой улыбкой. Илья оживает на слове «сеть». Лена держится за стол, чтобы не улыбнуться: в этом «по ролям» для неё уже всё расписали — строгий бухгалтер на заднике, руки в муке и молчать.
— Начнём с простого, — Лена кладёт перед администратором письмо арендодателя. — Никакого требования «трёх учредителей» нет. Есть условие — назначить ответственного за коммуникации. Мы назначим. В письменном виде. Второе: «Сорока» — зарегистрированное ИП и договор аренды на двоих. Изменения — только при согласии обоих. Третье: Катины услуги возможны по контракту. Ставка, KPI, срок.
— Ты всегда говоришь «контракт», будто это не люди, а коробки, — смеётся Катя. — Ладно. Тогда по-людски. Ты — умница, но ты не понимаешь, что без меня здесь не было бы очередей. Я зажигаю. Я — лицо. Люди идут на меня.
Кир подхватывает мягко:
— И это правда. Соавторство нематериальной ценности — то, что обычно не оформляют, а потом кусают локти. Мы поможем оформить.
Лена глотает раздражение, как горький сироп: «нематериальная ценность» у них сегодня вместо соли. Она открывает свой ноутбук, поворачивает к администратору таблицу: оборот помесячно, динамика после Катиных «прорывов» — никакой взрывной корреляции. Ровная линия с сезонными всплесками. Рядом — колонка «неподтверждённые бартеры».
— Я не против оформления, — говорит Лена. — Я против подмены. Участие — по договору услуг. Собственность — за тех, кто платит кредит и отвечает имуществом. Это границы. Без них всё развалится.
Катя поворачивается к Илье всем корпусом:
— Братик, скажи. Ты же обещал, что мы всё делим. В детстве ты говорил: «Катя, я тебя не брошу». И сейчас ты не бросишь. Правда?
У него в горле прыгает кадык. Он поднимает взгляд на Лену — и вниз, в свои руки:
— Я… хочу, чтобы было тихо. Может, правда… дать Кате десять процентов? Ну хоть на год. Чтобы она не чувствовала себя чужой.
Слова повисают, как приговор, произнесённый ласковым голосом. Администратор с цепочкой облегчённо шевелится: «о, сейчас договорятся». Кир укладывает ручку на край стола — «подписывайте». Дизайнер вытягивает макет: новая вывеска, три птицы, одинаковые кружки, слоган «семейный кофе».
— Остановитесь, — Лена слышит, как спокойно звучит её голос, и удивляется этому спокойствию. — Нет «на год». Есть «купить» или «оказать услугу». Другого не бывает.
— Деньги, деньги, — Катя закатывает глаза. — У тебя всё меряется рублями. Я вкладываюсь жизнью. Я стояла в киоске, когда у тебя температура, я тащила сюда блогеров, я «горела». Разве это можно купить?
— Да, — отвечает Лена. — Это называется «оплата труда».
Кто-то из соседних торговцев, притормозивший под вывеской «Сороки», притих и слушает. Администратор, чувствуя запах скандала, предлагает:
— Может, мы выйдем на площадку для арендаторов? Там экран, звук. И за пять минут зафиксируем, кто у вас ответственный. Нам важнее факт.
На площадке — небольшой зал, где обычно объявляют новогоднюю лотерею. На стене — телевизор, Катя уже тянется к флешке. На первом слайде — Миша, в шапке с помпоном, пьёт из детского стаканчика. Лена успевает подойти, выдёргивает флешку.
— Без ребёнка, — говорит она тихо.
— Господи, ты невыносима, — шипит Катя. — Это же просто мило.
— Это частная жизнь.
Тонкая цепочка на шее у администратора звенит, когда та встаёт:
— Коллеги, давайте без детей. Регламент: распределение ролей, если остаётесь независимыми, и отдельно — реестр контактов. Если входите в сеть, нужно согласие учредителей.
Все садятся. Илья опускается на край стула, будто земля под ним мягкая. Катя начинает снова — про «идеологию», «семейность», «всю жизнь делили поровну». Лена впервые перебивает:
— Неправда. Мы делим по ответственности. Это честнее.
— Честнее для тебя, — Катя улыбается почти ласково. — А для нас — нет. У мамы две квартиры? Нет. Одна. И она разделит поровну. Почему иначе с «Сорокой»?
— Потому что мамина квартира — её наследство, — Лена говорит чётко, — а «Сорока» — наша работа. Ты можешь быть частью — по договору. Но не по кровному праву. Кофемашина не родственница.
Зал смеётся — тут, где привыкли к бартеру и «по дружбе», простая фраза бьёт смешно. Катя краснеет, переводит дыхание и достаёт последний козырь:
— Тогда так: я подаю на регистрацию товарный знак «Сорока» как класса услуг. Я уже подала. У меня квитанция. И пока вы спите у своих таблиц, мир идёт вперёд. Илья, ты со мной?
Она разворачивает экран телефона: там подтверждение подачи заявки. Лена чувствует, как изнутри поднимается волна — не ярость, нет, смесь гордости и жалости. Она уже отвечала с Ирой на «нематериальные ценности», и знает: у них логотип другой, название — распространённое, шансы у Кати — как у бумажного самолётика в дождь. Но вид жеста — ударить в спину — болезненнее процедур.
Илья закрывает лицо ладонью. Тишина звенит. Администратор делает вид, что не слышала про знак:
— Мы тут про аренду. Итак, кто у вас ответственный за коммуникации?
— Я, — говорит Лена. — Илья — по техническим вопросам. Контакты здесь.
— А мои условия? — Катя будто не слышит. — Я участвую. Иначе…
— Иначе что? — Лена поднимает глаза.
— Иначе я перенаправлю весь трафик. У меня аудитория. Я поставлю рядом «Стрижа», мы заберём ваших клиентов, мы… — она торжествует, как ребёнок, нашедший спрятанный ключ.
Лена смеётся — на секунду, коротко, и слышит, как это смех выбивает клин из воздуха. Потом склоняет голову и произносит то, что давно крутилось у неё на языке, но не складывалось в одну линию. И теперь — складывается:
— Катя, хочешь долю? Значит купишь её или уйдёшь в сторону, — рассмеялась невестка.
Фраза зависает, как амперметр на пике. Кир моргает: в его мире «купишь» — слово понятное, в отличие от «семейной справедливости». Администратор облегчённо ставит галочку в бланке: ответственный назначен, в сеть пока не входят. Соседи шепчутся: «Вот это сказала…». Катя будто на секунду теряет опору — у неё отняли самое главное оружие: привычку менять правила по ходу.
— То есть ты выгоняешь меня? — голос её срывается. — Из семьи? Из жизни? Из проекта?
— Я выгоняю из иллюзии, — Лена выдыхает. — Из проекта — нет. Но вход туда через дверь, а не через окно.
— Я… — Катя ищет слова, пальцы судорожно листают телефон. — Хорошо. Тогда я покупаю. Сколько?
Лена открывает папку, достаёт лист с молча составленным расчётом: оценка киоска по обороту, по активам, по денежному потоку. Илья подаётся вперёд, будто впервые видит предмет разговора.
— Вот цена за десять процентов. Сроки, этапы, обязанности. И пункт: не вмешиваться в воспитание Миши без согласования. И отдельный: не публиковать его фото.
— Ты торгуешься ребёнком? — Катя шепчет с ненавистью.
— Я защищаю границы, — Лена отвечает так, как училась весь этот год.
Илья берёт лист, читает — медленно, вслух шевеля губами. В зале слышно, как где-то закрывают роллету, дзенькает замок. Администратор тянется за ручкой, чтобы расписаться у себя на копии контактов. Кир кашляет, переглядывается с дизайнером, на лице у него впервые — растерянность.
— Я… — Илья поднимает глаза, и Лена впервые за долгое время видит не мальчика между двумя дверями, а мужчину, который понимает, что любая дверь — это всё равно выбор. — Мне нужно… — он не договаривает.
— Ничего не нужно, — перебивает Катя, и голос её опять становится уверенным. — Или сейчас, или никогда. Я не буду ждать вашей бюрократии. Либо вы признаёте меня, либо я начинаю свой «Стриж» завтра. И мы увидим, на кого пойдут люди. Братик?
Илья сжимает лист так, что тонкая бумага шуршит. Лена чувствует, как внутри у неё одновременно две реальности: в одной — Илья твёрдо говорит «по документам», в другой — он кивает Кате «на месяц, на чуть-чуть». Обе возможны. Обе — живые.
— Я… — Илья снова не успевает закончить. Звенит телефон. На экране у Лены — сообщение из семейного чата от свекрови: «Дети мои, я вернулась домой. Чувствую себя лучше. Приходите завтра. И, пожалуйста, не ругайтесь у меня. У меня стол маленький, а вас было много». У Кати — всплывает уведомление: «Заявка на товарный знак отправлена в работу». У администратора — будничное: «Утверждён новый график уборки павильонов». Мир не ждёт, пока они договорятся.
Лена кладёт расчёт на стол. Катя смотрит на цифры, как на чужой язык. Кир вставляет:
— Сделка — это нормально. Без эмоций.
— Без эмоций — это у вас, — шипит Катя. — А у нас кровь.
Она резко встаёт, стул скользит по полу. Илья тоже поднимается, но не делает шага ни к одной из них. Зал пустеет — арендаторы спешат закрывать точки, пятница уходит в ночь. На стене телевизор отражает их троих — разной высоты, разной плотности, но одинаково уставших.
— Тогда так, — Катя подбирает сумку. — У вас до понедельника. Либо бумага, либо война. Я устала объяснять.
— Бумага — уже на столе, — говорит Лена. — Войну — не выиграет никто.
Катя уходит, оставляя после себя запах дешёвых духов и поблёскивающую цепочку администраторши, которая наконец-то выдыхает и закрывает блокнот. Кир машет напоследок — то ли «пока», то ли «мы ещё вернёмся». Лена опускается на край стула и вдруг чувствует, как внутренний холод сменяется теплом — не от победы, от ясности. И тут же приходит страх: ясность — это не конец, это только чёткий вид на пропасть.
— Что мы будем делать? — спрашивает Илья. В его голосе нет привычного «угодить всем». Там — растерянность и попытка быть взрослым.
— Мы… — Лена не успевает придумать красивую формулу. — Мы будем жить по тем правилам, которые сами себе написали.
Он кивает. Вдвоём они выходят в тёмный ряд павильонов, где ещё пахнет сладким сиропом и пылью с дороги. Лена думает о том, как завтра они пойдут к свекрови — маленький стол, большой чайник, разговоры «ни о чём». И о том, что в понедельник в этот же час ей, возможно, придётся подписывать что-то, что закроет один из мостиков навсегда — к Кате, к «семейной коалиции», к тихой жизни без «бумажек».
Телефон вибрирует снова: «Лена, а правда, что вы продаёте киоск? — пишет воспитательница из садика. — Родители обсуждают». Лена стирает черновик ответа. Смотрит на Илью. Он смотрит на её руки. Миша дома, спит, сопит, как маленький поезд.
— Скажем завтра, — предлагает Илья.
— Завтра — у мамы, — отвечает Лена.
И они идут по тёмной дорожке, где фонари иногда моргают, а под ногами хрустит прошлогодний песок. На углу уже разворачивают какой-то новый павильон — не то «Стриж», не то «Сойка». Лена задерживает взгляд на серой металлической стенке без вывески и понимает, что ночь только начинается.
Непутевая