— Ты почему опять без шарфа? — мама постукивала ногтем по керамике стола, словно проверяла на прочность меня, а не блюдце. — Анна, простынешь, потом мне тебя сессии закрывай.
Я пожала плечами. В одиннадцатом классе в нашем доме всё измерялось не градусами, а Лёшиными планами: его курсы по физике, его сборы по баскетболу, его «значит, мне так удобнее». На стене висело расписание — желтые квадратики «Лёша», серые «дом», пустые «Аня». Я смеялась над этим календарём с Оксаной: говорила, что у меня тоже есть клеточка — «помыть кастрюли».
— Посуду ты моешь как взрослая, — обычно отвечала мама. — Научишься хозяйству — и муж от тебя никуда. А Лёше нужны стартовые условия, мальчику сложнее реализацию найти.
Виктор Петрович, отец, смотрел в окно, за которым шатался февраль. Он подчинялся молча: в субботу отвезти Лёшу на турнир; в воскресенье — купить батарейки для его пульта. Про меня говорили, будто между прочим: «Аня, у тебя ведь всё под контролем».
Я поступила на бюджет, стала подрабатывать в типографии — вырезала пластиковые бейджи, клеила ламинат. Первую зарплату принесла в дом, потому что мама сказала: «Семья — это общая лодка». Лёша тогда заказал себе модные кроссовки и, уткнувшись в упаковочную бумагу, произнёс: «Сестра, ну ты мощь». Он был смешной — я ловила себя на том, что радуюсь его улыбке так же искренне, как своим пятёркам.
Потом были вступительные брату. «У Лёши репетиторы, это важно», — говорила мама и откладывала мою просьбу о курсах английского: «Тебе это так, для общего развития, а Лёше — в университет». Я снова шла в типографию и брала ночные смены.
— Ты добровольно это делаешь? — спрашивала Оксана, жуя булочку в студенческой столовой. — Или потому что иначе дома дуться будут?
— Да просто… кто-то же должен поддержать, — говорила я. — Он младший, ему сложнее.
— Сложнее — это когда из дома гонят. А его тут обдувают вентилятором. Ты не спасатель, Ань.
Но роль уже приросла к коже. Когда у Лёши сорвалась первая сессия, мама позвонила мне ночью: «Он же чувствительный, ты понимаешь? Поговори с ним, у тебя с ним контакт». Я, прислонясь к батарее, слушала братский шёпот: «Я не тупой, просто эти преподы на меня взъелись». Я отмахивалась от собственной усталости, придумывала ему планы: «Давай распределим темы, давай я сделаю тебе таблицу». Делала.
Мы все верили, что это временно, что одни подтянут, другой вдохнёт — и лодка поплывёт. На семейных советах я стала секретарём: записывала «кто что делает», «кто чего хочет». Мама в упоении листала мои записи: «Смотри, как структурированно! Ты у нас умница. Лёша, учись у сестры». Лёша кивал, держа телефон под столом.
Прошли годы. Я устроилась аналитиком в небольшую компанию, познакомилась с Кириллом — он приехал из другого города, слушал, не перебивая, и умел готовить яичницу так, что хотелось жить. Мы сняли двушку у станции метро и повесили на стену нужный календарь: равные ячейки «я», «он», «дела вместе». Я научилась просить помощь и слышать «да». Иногда мне хотелось позвонить маме и сказать: «Вот как бывает», но стоило подумать, как в трубке раздастся: «Анна, ты молодец, но не забывай — Лёше сейчас трудно, помоги с…», — и я откладывала звонок.
Трудно было всегда. «У Лёши сломался ноутбук». «Лёше платное отделение, нужно доплатить». «Лёше не повезло с начальником». Фраза «не повезло» у нас в семье означала: «включить режим спасения».
— Мы справимся, — казала я себе, хотя каждое «справимся» выглядело как перевод денег, оформление поручительства, «можно, Кирилл, мы чуть подождём с отпуском?».
— Конечно, — говорил он. — Ты сама так решила?
— Ну… да. Что поделать, родные.
Он выглядел так, будто хочет спросить ещё, но не спрашивал. Мы шли домой. У подъезда курила соседка Рая, седая, крепкая.
— Замуж-то когда? — кивала она на Кирилла. — А то у тебя в глазах письма непочитанные, Аня. Ты как почтовый ящик — всё набивается, а выбросить некогда.
Мы поженились позже, по-тихому, без банкета. Мама обиделась: «Мы хотели, чтобы красиво, а ты всё урезаешь». Я подумала, что урезаю не праздник, а бюджет, но промолчала. Лёша прислал «счастья» с пятью смайликами и попросил «в долг до пятницы». Я перевела.
Через год я родила. Маленькая Люба пахла молоком и тёплым хлебом, плакала негромко и смотрела так, как никто не смотрел. Мама приехала и привезла супы, кастрюльки, цветы. «Вот, — сказала она, — теперь поймёшь, что такое мать». Я улыбалась: да, думала я, теперь пойму. В тот же день мама встала на кухне и начала выдвигать ящики: «Кирилл, у вас ножи неправильно лежат; Анна, вон там соль пересыпьте». Вечером она сказала: «Я останусь на недельку, поставлю вас на ноги».
За неделю она устроила генеральную ревизию нашего быта и между делом заметила:
— Лёша думает о магистратуре. Для портфолио ему нужен короткий курс в онлайн-школе, там недорого, тысяч сорок. Вы молодые, прогрессивные — поддержите.
Кирилл кашлянул.
— Мы только из роддома, — сказал он. — У нас пелёнки дороже золота.
— Ну вы же до этого справлялись? — мама усмехнулась. — Аня у меня всегда справлялась.
Я уткнулась носом в макушку Любы. Кирилл подошёл ко мне, положил ладонь на плечо. Мама перехватила этот жест и сказала резко:
— Кстати, насчёт крещения. Надо в церковь сходить, а не эти ваши современные придумки.
— Мама, — тихо сказала я, — можно мы сами решим?
— Конечно, — ответила она так, будто это она придумала слово «конечно», — только не забывай, что у нас семья.
Слово «семья» снова стало лодкой. Только теперь вёсла сменилась: на моё добавили ещё одно.
Когда мама ушла, Кирилл выдохнул:
— Нам нужен наш режим, Анна. И границы.
— Я понимаю, — сказала я. — Но как это… сказать? Мы же обидим.
— А если мы будем всё время учтивыми, мы обидим друг друга.
Мы всё-таки перевели Лёше на курс — я утешала себя тем, что это «последний раз». Он прислал сердечко и мем про «богатых родственников». Я не улыбнулась.
Через два года мы, наконец, купили маленькую квартиру в новостройке — ипотека на двадцать лет выглядела, как смешной план: «когда-нибудь». Мы потихоньку строили наше «когда-нибудь»: я перешла в большую компанию, Кирилл взял на себя утренние сборы, мы сменяли друг друга, как на работе: «Ты — садик, я — созвон, ты — ужин». Люба выросла до «почему» и «ещё раз».
И вот тогда мама объявила, что с работы уходит. «Достало, — сказала она, снимая с головы карандаш, которым закалывала волосы. — Всё, я ухожу через месяц. Было бы неплохо, если бы мы собрали семейный совет. Будущее надо планировать».
Мы пришли в их двушку: на столе тарелка салата из свеклы, чайник воет, Лёша с ноутбуком, отец молча крошит хлеб. Я заранее приготовила речь про распределение помощи: «Мама, ты можешь с Любой по вторникам? Мы, правда, под завязку по рабочим дням. Мы часть расходов на дачу возьмём, если…» — но не успела.
— Значит так, — мама постучала ручкой по столу. — Я ухожу с работы, и у меня появляется время. Я думала. Лёше надо заканчивать проект — ему предложили место в одной студии, но нужна техника, и нужна комнатка под аренду, чтобы было где работать и ночевать, если задержится. Вы же знаете, как в творческих профессиях.
— Какая студия? — спросил Кирилл. — Он же пять раз менял сферу.
— Имеет право искать себя, — мама приклеила взгляд к моему лицу. — И у него получается. Вот у Ани всё стабильно, слава богу, и муж, и ребёнок, и ипотека… Мы гордимся. Поэтому вы можете стать поручителями по микрозайму на оборудование. Ничего страшного: это на год. И ещё. Вопрос с дачей. Мы с отцом подумываем в этом году отдать её Лёше — он с друзьями скинется и сделает там чудо-студию. А ты, Ань, всё равно в отпуск ездить не любишь.
— Минуточку, — сказал Кирилл. — Мы дачу на себе тянем последние три года: краска, потолок, забор. И Люба там всё лето. Почему сразу «Лёше»?
— Потому что ему сейчас нужнее, — мама затянула каждое слово. — Ты же разумный мужчина, поймёшь.
Я медленно поставила чашку.
— Мама, — сказала я, — можно я уточню. Вы предлагаете нам поручиться за кредит, отдать дачу Лёше, и ещё… у кого будет ключ от вашей квартиры, если вам понадобятся лекарства, почта и всё такое?
— Конечно у тебя, — искренне удивилась мама. — Ты же ответственная.
— А кто с Любой поможет вечером? — тихо спросил Кирилл.
— Ну вы молодые, крутитесь, — легко бросила мама. — Я буду для Лёши.
Отец скомкал салфетку. Лёша сделал вид, что ничего не слышит.
— Давайте так, — вмешалась я. — Мы подумаем. Это всё не на ходу решается.
— Тут нечего думать, — мама поднялась, как судья. — Лёша — это наш шанс. И вообще, Аня, ты всегда была взрослая. Не начинай «я подумаю». Когда у вас родится второй, я же не говорю «подумайте», я радуюсь. Вот и ты порадуйся за брата.
Я посмотрела на Кирилла: в его взгляде было «нет», и ещё что-то — усталость от того, что нам в очередной раз подсовывают чужие задачи. Я кивнула. Мы ушли раньше, чем остыли кружки.
В лифте я прижимала к груди папку с рабочими проекторами. Кирилл взял меня за запястье:
— Я с тобой. Но давай в этот раз — по-нашему.
Я молчала, сосчитала до десяти, до двадцати, до ста. На площадке нас догнала соседка Рая с пакетиком укропа.
— Ну что, снова семейный театр? — спросила она. — Ты не зритель, Аня. Ты актриса и режиссёр. В какой сцене ты хочешь быть?
Я улыбнулась ей и не ответила. Потому что не знала. Потому что сцена, кажется, давно заела, а выхода из декораций не видно.
Мы решили не затягивать. В воскресенье пригласили маму и Лёшу к нам. Кирилл заранее испёк курицу и, как бы между делом, оставил на столе распечатку условий поручительства: проценты, штрафы, пункты мелким шрифтом.
— Ой, какие мы серьёзные, — мама скользнула взглядом по бумагам, не дотрагиваясь. — Я же сказала: на год. Проверенная студия, ребята толковые.
— Название студии? — спросил Кирилл.
— «Норд», — уверенно сказал Лёша, но глаза у него дрогнули.
— Я проверил. — Кирилл развернул ноутбук. — Нет такой юридической. Есть телеграм-канал с тем же названием и два проекта, где авторы — подростки. Это не плохо, просто это не «студия с именем», на которую берут кредиты под лозунг «проверено». Ты понимаешь, что поручительство повиснет на нас? Если что-то пойдёт не так, банк пойдёт к нам первым.
— Господи, — мама вцепилась в чашку. — Всю жизнь мы жили по-человечески, а вы как юристы, честное слово. Где доверие? Что за атмосфера подозрений?
— Мама, это не подозрения, это ответственность, — я говорила спокойно, как на созвоне. — Мы не тянем чужие риски. И дача. Мы готовы обсуждать общие графики, но не вариант «всё Лёше».
— Ты всегда была рациональной, — мама улыбнулась так, будто делала мне комплимент с иголками внутри. — Но помни: ты — старшая. Ты была примером. И останешься. Это обязанность.
— Обязанность — детей рожать, что ли? — неожиданно вскинулся Кирилл. — А у вас — Лёшу к взрослой жизни не отпускать. Вам зачем тогда пенсия?
— Пенсия — чтобы не умереть с голоду, — мама резко поставила чашку. — А ещё — чтобы поддержать сына, когда ему надо. Разве это преступление?
Кирилл перевёл взгляд на меня: «Готова?» Я глубоко вдохнула.
— Мы не будем поручителями, — сказала я. — И дача остаётся общей, без передачи. Точка.
Тишина. В эту тишину Люба просверлилась из комнаты:
— Мамааа, паук!
Мы втроём — я, Кирилл, Лёша — пошли на звук. В книжной полке сидел крошечный паучок, этот смешной шар с ножками. Кирилл аккуратно накрыл его стаканом и выпустил в окно. Люба кивнула, будто совершено что-то правильное. Я подумала: вот бы с нашими проблемами так.
На кухне мама уже плакала. Тихо — внутренне. Слёзы маленькие, голос ровный:
— Я не понимаю, где нашла себя эта жёсткость. Мы вас вырастили, вложили, а получили… счётчик, проценты, буквы. Ты у меня была душевная. Куда всё делось?
— Никуда не делось, — ответила я. — Просто у меня теперь есть моя семья, и мне нужно заботиться о ней, а не о чужих мечтах.
— Чужих? — мама побледнела. — Лёша — твой брат.
— И взрослый человек, — сказал Кирилл. — Взрослые берут кредиты на себя.
— Я возьму, — неожиданно бросил Лёша. — Без вас. Я вообще не просил так-то. Это мамина идея. Мне просто хотелось попробовать с командой.
Мы повернулись к нему. Он уставился в стол. Мама быстро повернула ситуацию:
— Ну вот, видишь, он гордый. Но в нашу силу он должен верить. В семейную. Вы как будто чужие. Анна, ты изменились, когда вышла замуж. Ты стала считать.
— Я всегда считала. Просто раньше — себя меньше.
— Стесняться нужно, — тихо сказала мама, — когда то, ради чего живёшь, превращаешь в прайс. Семья — не магазин.
— Аванс — не любовь, — отрезал Кирилл. — И «семья» — не пароль к чужим ресурсам.
Мама поднялась.
— Тогда так, — сказала она, собирая сумку. — Я подумаю, как нам жить дальше. И ещё. Летом Любу я к себе не возьму. У меня будет дача… то есть нет, дачи у меня не будет, вы же решили, что она общая. Но я не могу в этом состоянии таскаться с ребёнком. С такими разговорами — точно нет.
Она ушла, громко шаркнув дверью, как резюме.
В офисе пахло маркерами и кофе. Я дошла до коллеги Марины — она умела так слушать, что слова сами находили форму. Мы пошли в переговорку.
— У тебя в письме было «эмоциональный шантаж», — сказала она. — Рассказывай.
Я рассказала. О детстве «Аня справится», о подростке Лёше, о репетиторах, ближайших и дальних. О том, как теперь «семья» стало аргументом к моему кошельку.
— Ты заметила, — Марина постучала ручкой по столу, — что мама использует два рычага: «старшая — значит, ответная» и «у нас традиции». Газлайтинг — это когда твою реальность ставят под сомнение. «Ты стала жёсткой», «ты перестала быть душевной». Это всё про то, чтобы ты усомнилась в праве на границы.
— Но она же мама, — выдохнула я.
— Да. И это не отменяет факта, что она — человек со своими интересами. Вопрос — почему её интересы стали автоматически важнее твоих. И ещё: где отец?
— Отец… растворён. Он как фоновый шум. Иногда прихварывает, иногда чинит кран.
— Значит, вся система держится на вас двоих: ты — как батарейка, мама — как распределитель энергии для Лёши. Если батарейка начнёт экономить, распределитель нервничает.
— Красиво звучит, — усмехнулась я.
— Это не красота, это схема. Её можно менять. Что вы с Кириллом решили?
— Держать курс. Но… тяжело. В голове крутится: «я плохая дочь».
— Ты взрослая дочь. И у тебя своя семья. Запомни, пожалуйста: «нет» — это не предательство.
Я кивнула, но грудь жгло.
Лето ушло буднично. Мы ездили на дачу по выходным, красили лавку, ловили лягушек с Любой. Мама не приезжала. «Занята», — писала она коротко. Я видела по сторис, что она с Лёшей в коворкинге, потом на каком-то фестивале, потом у нотариуса. Я не лезла. Наши разговоры съёжились до «как здоровье» и «в среду не могу».
В августе пришло письмо: «Приглашаем на семейный вечер. В субботу. Будем все». Мы пошли.
За столом были не только родители с Лёшей, но и тётя Нина с мужем, двоюродный брат Сева, соседка Рая; даже отец одного из Лёшиных друзей — Паша, с которым мы виделись на двух подъездах. Я села и поняла: это будет «собрание коллектива по вопросу Ани».
— Коллеги, — мама улыбнулась странно официально. — У нас сегодня важное сообщение. Мы с Виктором Петровичем решили… как бы это сказать… перераспределить ресурсы семьи. Мы много думаем о будущем. Лёша запускает проект, ему нужно жильё для самостоятельности и рабочее пространство. Мы с отцом приняли решение оформить на него нашу квартиру — мы сами переедем на съём небольшой студии или к Нине на время, а потом посмотрим. Мы хотим, чтобы детям было легче. Аня у нас уже на ногах, слава богу.
Вилка выпала у Севы. Рая присвистнула. Кирилл напрягся так, что я почувствовала это кожей.
— А как же… — начал он.
— Ипотека? — вдохновенно подхватила мама. — На вас, у вас стабильный доход, вы справитесь. У Лёши — свободные крылья. Не надо его нормировать. Он творческий.
— Минуточку, — Рая взмахнула пакетиком с укропом, как флагом. — Галя, а вы куда?
— На студию на Соколе или к Нине, — безмятежно произнесла мама. — Мы лёгкие на подъём. И потом, у нас есть дача общая — будем там, как оттает.
— То есть вы отдаёте квартиру младшему, — подвела итог тётя Нина, — а к нам — на расквартирование?
— На время, — мама сжала ладонь отца. Он кивнул устало.
Я смотрела на отца: он не спорил. Всегда «не спорил».
— Аня, ты как? — спросил Паша вежливо. — Тебя устраивает?
— Нет, — сказала я. — Не устраивает. Это — странно и нечестно. И опасно. Родители лишаются стабильного жилья, мы становимся резервной подушкой, Лёша — без навыка ответственности. Я против.
— Ох, — вздохнула мама. — Аня опять за буквы и схемы.
— Аня за безопасность, — Кирилл положил руку мне на плечо. — И за вменяемость.
— Я ничего не хочу, — прошептал Лёша, но голосом, за который полагается жалость. — Я не просил у вас всего этого балагана.
— Зато ты не против, — сухо сказала я. — Это удобно — быть «не против».
На «совете» начались речи: Нина про «детей любят по-разному, но обделять нельзя», Рая про «старших всегда подопрут», Сева про «а у нас батя всё Машке отдаёт, и ничего». Казалось, говорит не каждый, а сами стены — в них напечатано «так надо».
Я поймала мамины глаза. В них было что-то новое: твёрдость, которая раньше включалась только для Лёши. Теперь — против меня.
— Аня, — сказала она тихо, чтобы слышали все, — если ты не согласна с нашей моделью, хорошо. Но и помогать нам тогда не надо. Мы сами решим, где жить. Не вмешивайся.
— Стоп, — вмешалась тётя Нина. — Вы чего? Это же ваша дочь.
— Как раз поэтому, — мама вскинула подбородок. — Надо учиться жить по-новому. Без «Аня всё решит». Пусть каждый сам.
Эти слова застряли, как косточка. Я не поняла — это выпад или освобождение. Кирилл сжал мою ладонь. Лёша отвернулся.
Осень пришла и всё расставила по своим коробкам. Родители действительно переехали к тёте Нине, Лёша получил их квартиру под «рабочее пространство». У мамы в Инстаграме (она научилась вести его неожиданно быстро) появились сторис «новая жизнь», «минимализм», «утро без маршрута». Она выкладывала свой кофе в бумажном стаканчике и рассветы с набережной. Иногда — Лёшины рилсы: записи, где он говорил умным голосом о «креативной индустрии».
Я смотрела и не знала, чему верить. Люба спрашивала: «Когда бабушка придёт читать книжку?» Я отвечала: «Скоро», и внутри жгло. Кирилл говорил: «Давай установим чёткий режим встреч: раз в две недели, как удобно нам». Я кивала. Но мама звонила и говорила: «Сегодня никак, завтра — тоже. У нас коворкинг, мы заняты. Ну вы же молодые, справитесь?»
— Мы-то справимся, — отвечала я. — Я хотела спросить, папа как?
— Нормально, — отрезала мама. — Он счастлив, что вокруг движуха. Он ожил.
— Он молчит, — сказала я.
— Он всегда молчал, — мама улыбнулась в трубку. — В этом его сила.
Я положила телефон и вдруг почувствовала, как старые убеждения, как кость, которую ломают, срастаются неправильно и мешают двигаться. Я была злой. И виноватой. И свободной. Всё сразу.
Вечером пришла Оксана с пирогом.
— Ну что? — спросила она. — «Новая жизнь» мамы? Ты теперь без неё?
— Как будто да. Но это «без» как ножом по воздуху — всё равно режет.
— Тебе нужен не вакуум, а правила, — произнесла Оксана. — Сформулируй. Прямо вслух. Для себя. Для Кирилла. Для мамы, если спросит. И для Лёши — чтобы не было «ой, я случайно».
Я кивнула.
— И ещё, — добавила она. — Ты имеешь право на обиду. И на радость, что тебя перестали использовать. И на страх, что всё порушится. Это не «жёсткость». Это жизнь.
Ночью я записала в блокнот: «Мы не поручители. Дача — общая, по графику. Встречи с родителями — по договорённости, не «вдруг». Деньги — только на понятные нужды, не на проекты. Да — помощь по здоровью. Нет — «включите режим спасения». И ещё: я не старшая, я — Анна».
С утра отправила маме сообщение: «Мы готовы помогать, если речь о здоровье и базовых вещах. Про кредиты и жильё — нет. Дача — по графику. Любой — ваши вечера — по заранее. Обнимаю».
В ответ пришло: «Окей». И гифка с котиком. Как будто мы обсуждаем рецепты.
Через три недели позвонил отец. Это происходило редко. Его голос был хриплым и чуть виноватым:
— Ань, привет. Ты можешь завтра заскочить? Надо кое-что обсудить. Мать просила не говорить, но… я хочу сам.
— Конечно. Что случилось?
— Потом. У нас тут… события.
Я пришла. В квартире тёти Нины пахло фаршем и пылью от швейной машинки. Отец сидел на табуретке и держал табличку с адресом поликлиники.
— Я к кардиологу, — сказал он. — Ничего страшного, просто возраст. Но надо лекарства, а у мамы сейчас всё в проекте. И ещё. Она… подписала договор дарения. На квартиру. На Лёшу.
У меня звенело в ушах.
— Когда? — спросила я.
— Неделю назад.
— Почему не сказала?
— Сказала. «Мы решили без обсуждений». Чтобы конфликтов не было.
Я села на край раскладушки.
— Пап, — сказала я, — ты согласен?
— Я… устал. Хотел тишины. Думал, получится по-хорошему. А выходит — как всегда: тихо, а потом гром.
— Пойдём к юристу, — произнесла я автоматически. — Дарение можно оспаривать, если…
— Не надо, — поднял ладонь отец. — Я не хочу судов. Я хочу, чтобы вы… вы с ней разговаривали. И чтобы Люба знала бабушку не по сторис.
Я сдержалась. Я услышала. Но где-то глубже растянулась тугая струна.
Я вернулась домой и сказала Кириллу:
— Они всё-таки отдали квартиру. Отец — на лекарства просит, мама — в сторис про рассветы, Лёша — в «норд». Я… я не знаю, что делать, если честно.
— Мы сделаем так, — сказал он, — как решили. Спокойно. Без спасательных кругов. Но если речь о здоровье — едем. И да, пора поговорить с мамой открыто. Без «ну, может».
Я кивнула. Позвонила маме:
— Нам надо встретиться. Без гостей. Без советов.
— Прекрасно, — сказала она. — Завтра в кафе у метро. Я как раз хотела обсудить некоторые вещи. У меня новости.
Кафе было из тех новых, где меню пишут мелом на чёрной стене и у каждого латте — своё имя. Мама пришла в светлом пальто, постучала ногтем по стакану: звенит, значит, стекло. Она выглядела… счастливой? Спокойной — точно.
— Ну, расскажи, — начала она, пока бариста рисовал на пене листья. — Ты же меня звала.
— Папа сказал про кардиолога, — я без прелюдий. — И про дарение. И про то, что ему нужны лекарства. Я готова помочь с препаратами и поездками. Но с жильём и проектами — нет. Лёша взрослый. И ты тоже.
— Мы сами справимся, — мама улыбнулась. — Не волнуйся.
— Я волнуюсь, потому что люблю. И потому что вижу: ты всё перевернула.
— Аня, — мама наклонилась ко мне и тихо, почти ласково сказала: — Ты не заметила, как давно была взрослая? Ты столько лет как бухгалтер нашей семьи. А я последние годы как нянька. Я устала. Мне захотелось жить по-другому. Без «Аня, помоги», без «мне надо». Без всех этих слов.
— Но ты не просто перестала просить, — я сдерживала голос, — ты начала брать. Квартиру. Решения. При этом звонить мне, когда нужна «таблетка» — да, а во всём остальном — «мы сами».
— А разве ты не этого хотела? — она вскинула брови. — Чтобы я не звонила тебе с «спасай»?
Я замолчала. Это было похоже на перевёрнутую шахматную доску: фигуры те же, только цвета поменяли стороны.
— Хорошо, — сказала я. — Тогда честно. Я злюсь. И обижаюсь. И рада. Всё вместе. Ты выбрала Лёшу, как раньше. Только раньше ты выбирала его в моей зоне ответственности, теперь — в своей. Это честнее. Но больно. И страшно за вас.
— Мы в первый раз на пенсии, — мама усмехнулась. — Мы тоже боимся. Но хочем попробовать.
— Тогда договоримся: я в здравии — рядом. В проектах — далеко. Окей?
— Окей, — кивнула мама. — И я ещё кое-что хотела сказать. Я решила уехать на месяц смотреть море. С подругой по молодости. На бюджетном автобусе, не переживай. Впервые в жизни — просто поехать.
— А папа?
— С Ниной. И с лекарствами. Не смотри на меня так. Он не ребёнок.
— Он не говорит «нет», — сказала я. — Ты это знаешь.
— А ты научилась говорить, — мягко заметила она. — Видишь, всё меняется.
Я отхлебнула свой кофе. Он остыл.
— Ладно, — сказала я. — Приятной поездки. Если что — звони.
Она кивнула, встала, поцеловала меня в щёку и ушла легко, будто никогда не тащила на себе никого.
Две недели никто никого не трогал. Мы жили по графику: садик, работа, суп, сказки. Однажды вечером застучали в дверь. На пороге стоял Лёша. Нервный, очи бегают, в руке прозрачный пакет с флешками.
— Можно? — он переступил порог без ожидания.
— Можно, — сказал Кирилл и предложил чай.
— Мне надо у тебя побыть пару дней, — выдохнул Лёша, наконец. — У нас там ремонт, а у Нины мало места. И вообще… я не знаю, как сказать… «Норд» не сложился. Ребята классные, но… нужны деньги на аренду и технику. Я думал, у мамы получилось, а там не так быстро. Короче, можно я пока у вас? И, если получится… чуть-чуть занять до пятницы?
Я почувствовала, как где-то в желудке сжалось старое «да». Но рядом стоял Кирилл, и его «нет» было не злым, а устойчивым.
— Ночевать — нет, — сказал он. — У нас ребёнок. Мы предупреждаем заранее. Давай я помогу тебе найти хостел на пару ночей. И да: про деньги. Мы не даём на проекты. Если на еду — да. На аренду студии — нет.
— Вы чё, совсем уже? — Лёша вспыхнул. — Мы же семья! Это у вас там «графики», а у меня жизнь! У меня дедлайн! У меня… — он сбился, — у меня мама сказала…
— Мама уехала на море, — тихо сказала я.
Он сел, как будто его ударили.
— А что… — прошептал он. — Как это? Она же обещала. Она всегда…
— Вот, — я опустилась рядом. — Всегда. Поэтому сейчас будет по-другому. Ты взрослый, Лёша. У тебя есть руки, голова, куча знакомых. Ты справишься. И мы поможем, если речь не про «сделай за меня».
Он молчал. Потом вздохнул:
— Ладно. Хостел так хостел. И макароны дайте.
Мы дали макароны. Кирилл нашёл хостел. Лёша ушёл, буркнув «спасибо».
Ночью я лежала с открытыми глазами и думала, что это первый раз, когда мы не подставили плечо, а поставили табличку «свои границы» — и мир не рухнул. Было страшно и странно. Я пошла на кухню за водой — телефон моргнул. Сообщение от мамы: фотографии моря. Подпись: «Счастлива». И смайлик.
Я посмотрела в окно. На соседнем балконе кто-то сушил бельё. Тишина была не вакуумом, а воздухом.
Через неделю у отца случился приступ. Не инфаркт — спазм, но скорую вызывали. Звонок пришёл ночью: Нина плакала, слова сливались.
— Едем, — сказал Кирилл.
В коридоре больницы пахло железом. Отец лежал бледный, но в сознании, с капельницей. Нина сидела рядышком, будто гвардеец. Мама вернулась из своего моря утром — загорелая, усталая, с огромным рюкзаком. Она вошла в палату и на секунду запнулась, увидев его с трубками. Потом взяла его за руку.
— Виктор, — сказала она, — я здесь.
Он улыбнулся не глазами, а кожей.
— Всё обойдётся, — сказала врач. — Нужно наблюдение, режим, таблетки по схеме. Стресс уберите.
Слово «стресс» повисло перекинутым проводом. Мы вышли в коридор. Мама села на стул. Я встала напротив. Было ощущение собрания, но без стола.
— Я думала, — начала мама и тут же замолчала. — Ладно. Значит так. Вам надо с Любой, у вас работа. Нина… Нина уставшая. Лёша — в своём. Я… — она посмотрела на свои ладони. — Я возьму отца на себя. Буду с ним.
— Мы поможем с лекарствами, — сказала я.
— С лекарствами — да, — кивнула она. — Но я никому не делегирую «быть рядом». Это я должна. Не потому, что старшая, не потому, что «семья». Потому что я хочу и так правильно. И… — она подняла глаза, — я устала быть общим ресурсом. Всё. Больше не могу. Хочешь — называй это эгоизмом. Хочешь — взрослением. Я поймала жизнь за хвост и не отдам. И никому — ни тебе, ни Лёше — больше не буду закладывать свои годы под проценты ради ваших планов и удобств.
Она произнесла это негромко, но как будто ножом отрезала прошлое. В коридоре кто-то смеялся, за стеной пикал монитор. Я вдруг очень ясно увидела: девочка с кастрюлями, девушка с графиком, женщина с ипотекой — это всё я. А напротив — женщина, которая тоже устала.
— Значит, так, — мама встала, подтянула лямки рюкзака, и её голос стал тем, каким он бывает на тех самых семейных советах, только без просьбы понравиться: — Помогать я вам не собираюсь, крутитесь сами. На пенсии буду для себя жить, — и усмехнулась. — И да, Ань, не надо на меня ругаться. Ты меня этому сама научила. Границам.
Слова повисли и не упали. Я стояла, не зная, смеяться или плакать. Кирилл положил руку мне на спину. Лёша, появившийся в конце коридора, услышал только вторую половину фразы и остолбенел.
— То есть… — он распахнул ладони. — И что теперь? Кто… кто нам будет помогать?
Мама посмотрела на нас обоих. В её взгляде не было злости. Там было странное, почти детское облегчение.
— А никто, — сказала она. — Вы же у меня умные. Вы справитесь.
Дверь палаты тихо закрылась. В коридоре зашуршали халаты. Я повернулась к Лёше. Он впервые выглядел не обиженным мальчиком, а просто человеком, который не знает, что дальше.
— Поехали, — сказала я ему. — Составим тебе список вакансий. И бюджет на месяц. И график. Если захочешь. Не я сделаю — ты. Я помогу спланировать. Это — максимум.
— А если я не потяну? — спросил он.
— Тогда учись просить правильно, — вмешался Кирилл. — Без «до пятницы» и «семья должна». С цифрами и ответом «что ты отдашь взамен». И не к Ане одной. К миру.
Мы стояли втроём, как на перекрёстке. За дверью лежал отец, которому теперь нужен был наш режим, а не спасение. Мама где-то рядом училась быть не ресурсом. Я вдруг поняла, что финала у этой истории нет. Есть только повороты.
— Ладно, — сказал Лёша. — Поехали.
— Только без ночёвок, — напомнил Кирилл.
— Я понял, — впервые без обиды ответил Лёша.
Мы вышли на улицу. Осень пахла яблоками и мокрым асфальтом. Телефон мигнул: от мамы пришло короткое сообщение — адрес аптеки и список по схеме врача. «Оформите, я компенсирую». Дальше — сердечко и старое фото, где мы все ещё в той лодке: мама — за вёслами, я — с блокнотом, Лёша — с кроссовками на стуле, отец — у окна.
Я улыбнулась и не стала отвечать. Потому что тут нельзя ответить одним смайликом. Потому что, возможно, мы действительно — умные и справимся. Или нет.
Мы пошли по лужам — каждый по своей дорожке, но рядом. И дальше — тишина, в которой у каждого был свой голос. И вопрос, на который нам всем ещё предстоит отвечать.
Вспомнила о внучке