Елена держала в руках полотенце, пахнущее стиральным порошком с лавандой, и никак не могла понять, почему его аккуратно сложенная стопка снова пересыпана на диван. Три одинаковых полотенца для кухни, два — для ванной, одно — для рук. Она выстраивала порядок в предметах как в счетах, которые сводила на работе, а чужие руки этот порядок раздвигали, как будто на столе вдруг проступила чья-то карта боевых действий.
— Эти лучше впитывают, — сказала Галина Петровна, не поднимая глаз от телефона. — Я годами так живу. А эти, с вашими жаккардовыми узорами, воду только размазывают. Выкинем.
Елена глубоко вдохнула, положила полотенца обратно в шкаф и отметила про себя: «Впитывать — не аргумент. Аргумент — кто купил и кто стирает».
Их двушка на десятом этаже пахла новым ламинатом и соседом сверху, который жарил что-то с жарой химической столовой. Вид из окна на промзону сначала раздражал, потом будто приучал к спокойствию: там, за линией ржавых цистерн, любые тревоги становились точками. Ипотека — двадцать лет. Платеж — как костяшка домино: скатится не туда — и дальше повалится вся цепочка. У Игоря, мужа, работа была в офисе проектной фирмы, для него слово «соз созвон» звучало как «судьба решается». У нее — бухгалтерия на удаленке, в табличках проще, чем в живых людях. Дочка Соня — пять лет, ходила в сад, любила наклейки с единорогами и знала названия двух улиц: их и соседней, где пекли дешевые слойки.
Галина Петровна появилась у них в начале весны, когда снег на парковке стал серым и мягким, а люди ходили по лужам, как по территории без правил. «На недельку, пока решаю вопрос с квартирой», — сказала она. Вопрос оказался тоньше, чем обычная бытовая история: полгода назад Галина Петровна, вдова железнодорожника, ввязалась в «обмен с доплатой», чтобы переехать ближе к «цивилизации». Риелтор, которому до сих пор звонила и тяжело вздыхала в трубку, исчез. Деньги — часть, вырученная от продажи прежней однушки в старом фонде — ушли через какие-то руки и счета, возвращались обещаниями, как почтовые голуби, обученные чужой крыше. Документы зависли, суд назначен «не раньше осени». И вот — «на недельку».
Елена в первый вечер, убрав пакеты с едой и сложив подаренные баночки с домашним лечо, прислушивалась к звуку шагов. Галина Петровна ступала уверенно и громко, как хозяйка кинотеатра, у которой ключи от всех дверей. Она прошлась по квартире, не стесняясь поднимать крышки, заглядывать в шкафы, задавать вопросы, от которых у Елены холодела спина.
— А чай у вас где? — «Второй шкаф сверху». — А почему у Сони игрушки на балконе? Отсыреют. — «Мы проветриваем, и там сухо». — А вы ночью работаете? Шуршите. Ребенка будите. Игорь тоже нервный стал.
Соня осторожно подходила к бабушке с книжкой про китов и всегда оглядывалась на маму, будто боялась, что книжку придется отдать. Бабушка говорила мягко, сладковато, как вкусное лекарство: «Ты же у нас умница. А у умницы должна быть косичка ровная. Мама так не умеет, я сплету». Соня терпела тянущее расчесывание, а потом приходила к Елене и шептала: «Больно. Но красиво».
С первой зарплаты после «заезда» свекрови Елена купила большой контейнер для общих расходов и приклеила на него листок: «Кухня: продукты, бытовая химия, вода», список с чекбоксами и датами. Игорь отнесся с осторожной иронией: «Ты как в студенческом общежитии всё структурируешь». Галина Петровна в ответ написала на листке другим почерком, крупнее и тверже: «Пенсия и лекарства — отдельная история». Противопоставления на бумаге перевели разговор в бухгалтерскую плоскость, что обрадовало Елену — на этом поле она не проигрывала.
Но «бухгалтерия» быстро распалась на личные замечания. Галина Петровна любила вставать раньше всех и жарить сырники, запах которых просачивался даже в закрытые двери. Елена варила овсянку. В один из таких утренних дней она услышала в кухне тихий диалог:
— Бабуля, я хочу шоколадный сырник.
— Маме не скажем. Маме нельзя сладкое утром.
— А почему?
— У нее свой режим. Она у нас худеет.
Слово «у нас» задело. Елена открыла дверь и увидела, как свекровь вытирает стол тряпкой и одновременно листает новости, громко комментируя цены на гречку, бензин и «гибель семейных ценностей». При ней всё звучало как новостная лента, а между строчек — невидимый курсив воспоминаний, в котором Игорь был мальчиком, носил синюю шапку и ел суп до последней ложки.
— Я не худею, — сказала Елена нейтрально. — Я просто не люблю сладкое утром. И Соня потом в садике клонит в сон.
— Детей нужно кормить как полагается, — мягко, но твердо ответила свекровь. — А то у вас всё по моде: каша на воде, логопед по интернету, наклейки за поведение. Мы выросли — и ничего.
Игорь в такие моменты как будто уменьшался и начинал говорить тоньше. Он стоял у кофемашины, нажимал кнопку и слушал шум, притворяясь, что занят. Елена видела, как он смотрит на маму с тем взглядом, который она раньше воспринимала как нежность, а теперь — как просьбу избежать столкновения. «Не сегодня. Не при мне. Не при ней».
Первые «безобидные» замечания потянули за собой более острые. То Елена обнаруживала свои бутылочки с косметикой в другом ящике — «Чтобы Соня не достала», — хотя Соня давно знала, что чужое — нельзя. То один из кухонных ножей оказался «на переработку»: «Заусенцы, порежешься». То соседка Тамара Ивановна с восьмого этажа, у которой своя система обмена новостями, как птичий базар по расписанию, «случайно» заходила под видом «положить почту на коврик» и задерживалась на полчаса, а потом Елена слышала на лестнице слова: «Невестка у них, конечно, самостоятельная. Сейчас все такие».
— Мы с Тамарой давно знакомы, — поясняла Галина Петровна. — Она меня еще в прошлом доме знала. Хорошая женщина. Внука поднимает одна.
— Тамара знает тебя из этого дома, — не удержалась Елена. — А в прошлый дом она как попала?
— Люди тянутся к людям, — улыбалась свекровь. — Я ей про ваше дело сказала. Пусть знает, что у нас суд. Вдруг у кого совет найдется.
«Наше дело». Точка на карте промзоны за окном чуть приблизилась. Елена вспомнила, как два года назад они сидели втроем на кухне у Галины Петровны — тогда ещё в прежней однушке, где стены дышали вареной картошкой и ковром с орнаментом — и решали, как собрать первоначальный взнос на ипотеку. Галина Петровна достала из серванта конверт, положила на стол хрустящие купюры и сказала: «Это вам на будущее». Елена пыталась возразить, но Игорь сжал её руку под столом. И она тогда увидела у свекрови в глазах не просто «помощь», а какой-то тонкий крючок: «С будущее — это и мое тоже».
Теперь крючок дергался всякий раз, когда речь заходила о деньгах. Елена вела таблицу расходов с точностью до копейки: ипотека, коммуналка, садик, продукты, бензин Игорю, налоги. Галина Петровна начала вносить туда свои «правки». Она считала, что Елена слишком много тратит на «ненужные сервисы» — подписки на облако, программу для учета, английский для Сони, хотя это был скорее кружок с песенками. «Зачем ребенку английский, если она еще «ш» шепелявит?» — спрашивала она. А потом, узнав, что Елена откладывает пятую часть гонораров «в резерв», сказала: «Деньги должны работать. Я у соседки взяла номер хорошего человека — он вкладывает в проценты. У меня бы уже были проценты, если бы не… — и она обобщенно махнула на потолок, — …вот это всё».
Ссоры накапливались, как серые следы от колес коляски на подъездной плитке: сначала их не замечаешь, потом не отмыть. Елена пыталась разбирать каждый маленький конфликт по косточкам, чтобы он не слипся в один ком. Она вела дневник — не для того, чтобы жаловаться, а чтобы не забыть, когда и кто что сказал. Иногда перечитывала и думала: «Я точно жива? Это не сценарий шоу?» В эти минуты ей звонила Даша, коллега из агентства, и спрашивала: «Ты?» И Елена, усмехаясь, отвечала: «Я. Сводка по фронтам: полотенца — на месте, бабушка — в штабе, Игорь — на выезде».
Игорь действительно часто «выезжал»: в командировки, на объект, «пожар горит», «сметы перевернулись», «клиент требует чертежи». Елена перестала проверять эти слова на правду. Даже если там, за дверью, был просто перекур с друзьями или накачанный тишиной офис, ей не хотелось ловить его на мелочи. Она ловила его на взгляде: как он переживает за маму, как винится перед ней, как уходит от острых углов. Когда он ночью возвращался, в коридоре скрипел ламинат, и Елена, уже проснувшись, слушала, в чью сторону он повернет голову — к спальне, где она, или к кухне, где оставленная на столе тарелка и записка: «Суп на второй полке. Не забудь про маму».
Однажды вечером, когда дождь бил по подоконнику так плотно, что казалось, на стекло накинули пленку, Галина Петровна подошла к Елене с открытой папкой. Внутри — ксерокопии исков, доверенностей, какие-то квитанции. Пальцем, с широким ногтем, она постучала по листу.
— Ты же бухгалтер. Посмотри. Может, мы что-то не так делаем. Там написано «встречный иск». Это что значит? Мой адвокат говорит, что шанс хороший. Но нужно доказать, что я добросовестный покупатель. У тебя на работе такие слова знают?
В голосе свекрови впервые за все недели послышалась не твердая уверенность, а тонкая просьба. Елена постаралась слушать папку, а не интонацию.
— «Встречный иск» — это когда вы тоже предъявляете требования, — спокойно объяснила она. — Но тут важны сроки. И доказательства перевода денег. А еще — все письма и переписка. Их нужно распечатать.
— Переписка в WhatsApp. Телефон старый. Там половина стерлась. Но у Тамары внук умеет… — свекровь замолчала, заметив, как у Елены дернулась бровь. — Ладно. Не начинай.
— Я не начинаю, — сказала Елена, хотя начинать хотелось: чужие люди из подъезда снова появлялись в их «деле». — Я помогу с систематизацией. Но ты должна понять: я не твой адвокат. И если мы об этом договариваемся, мы не обсуждаем это в присутствии Сони. И не обсуждаем по телефону с соседями. Договор?
Галина Петровна посмотрела так, будто услышала «запретить дышать», но кивнула.
— Договор.
В тот же вечер Елена сделала первую сводную таблицу: даты, суммы, комментарии, что кому писали, кто что обещал. Таблица оказалась длиннее, чем она думала. Там было столько непроверяемых слов, что она словно листала чужой роман: «встретимся», «все будет хорошо», «не переживайте». Между строк виднелась та самая весна, когда Галина Петровна решилась на обмен, чтобы «жить ближе к сыну и внучке». И Елена, на секунду отложив цинизм, почувствовала жалость — не как к хищнику, у которого сломался клык, а как к человеку, который сделал ставку не туда и теперь пытается отыграться, сидя за чужим столом.
— Воскресенье у нас семейный день, — объявила в субботу Галина Петровна, будто это всегда было так. — Я приготовлю что-то нормальное, не эти ваши паровые овощи. Позовем Олю — сестру твоего Игоря. Она что-то обижена. Мало с ней общаемся. И Тамара зайдет ненадолго, у нее к внучке праздник.
Елена почувствовала, как в груди холоднеет. Семейный день, назначенный без обсуждения, обещал переставить мебель в ее голове. Но отказаться — значит быть той самой «против семьи», которую так легко назовут неблагодарной.
— Давай без гостей, — попыталась она осторожно. — Мы все устали.
— Устали вы, потому что ничего не едите, — отрезала свекровь. — Пирог с курицей — лучше всего от усталости. И молчи, у меня рецепты проверенные.
На воскресенье действительно пришли. Оля, узкая и нервная, с ярким лаком на ногтях, который шелушился, как корка на окне. Муж Оли — Слава, по фамилии которого можно было назвать третий сорт молочной колбасы, шутил громко и принюхивался к еде, как к сопернику. Тамара Ивановна принесла жестяную коробку с сухим печеньем, обвела взглядом кухню и в десятый раз за месяц сказала: «Хорошо устроились. Ламинат — как у нас в МФЦ». В разговоре мелькали фразы про «профилакторий», «уплотнительную застройку», «новые тарифы», «детей нужно на плавание», «а на плавание — справка». Соня сидела рядом с Еленой и ехала вилкой по тарелке, рисуя дороги в картофельном пюре.
— Я думаю, — сказала за столом Галина Петровна, — раз уж мы живем вместе, надо обсуждать общие правила. Уборка — по графику. Деньги — открыто. И — она подняла вилку, — порядок в шкафах. Это не прихоть. Это здоровье. Мне нельзя нервничать.
Слово «здоровье» как всегда было козырем. Елена кивнула: «Давайте график». Она понимала, что лучше участвовать в «совете семьи», чем потом узнавать о решениях от соседки с восьмого. Внутри она строила стратегию: «Обозначить границы. Три пункта. Без эмоций».
— И еще, — вмешалась Оля, наливая себе компот так, как будто кто-то может отобрать кувшин. — Я слышала, что Лена копит свои деньги отдельно. Это как?
Елена уронила взгляд в чашку. Она не обсуждала с Олей свои счета. Значит, информация пришла по линии «Тамара — мама — Игорь — кто угодно». И это было нарушение не только границ, но и логики: в этом доме информация текла, как вода из старой трубы — по самым неожиданным углам.
— Я откладываю резерв, — спокойно сказала Елена. — На непредвиденные расходы. На ремонт. На учебу Сони. На…
— На свою свободу? — улыбнулся Слава, и улыбка у него была печатью мальчишеской обиды, не переросшей во взрослость.
— На устойчивость, — поправила Елена.
Галина Петровна вздохнула, приложила ко лбу салфетку. Оля вскочила: «Мам, ты что?» Тамара дотронулась до локтя: «Давление». Игорь поднялся за тонометром — Елена по-прежнему следила взглядом, куда повернет его голова. К кухонному шкафу — за аптечкой. Не к ней.
Эта сцена, с шумом, запахом куриного пирога и бумажной салфеткой у лба, обозначила новую фазу — ту, где каждое слово станет пулями, а каждая пауза — чужой территорией. Елена, выливая в раковину воду из кастрюли, подумала: «Если это — семейный день, то какая у нас будет война?» Она подняла глаза на окно — промзона темнела, на цистернах отражались редкие фонари. Там, вдалеке, тоже кто-то решал свои «встречные иски». А здесь — начиналась история, в которой «на недельку» переезжает жить навык манипуляции. И у него нет календаря.
Семейный совет, закончившийся салфеткой у лба и мятной таблеткой под язык, оставил после себя не порядок, а тяжесть, как после недопитого чая: терпко, пусто и прилипает к языку. На следующий день Елена заметила, что на холодильнике появилась таблица, написанная рукой свекрови. «Понедельник — уборка кухни, вторник — стирка, среда — окна проветрить, четверг — полы, пятница — закупка продуктов, суббота — общее». В конце стояла приписка: «Воскресенье — отдыхать, не ругаться».
— Я думала, это мы вместе обсудим, — сказала Елена.
— Я обсудила с собой и решила, — ответила Галина Петровна, не отрываясь от вязания. — А тебе легче: не надо придумывать. Всё уже есть.
Игорь в тот вечер вернулся позже обычного, с запахом табака на куртке, хотя он давно уверял, что «бросил». Он посмотрел на таблицу, хмыкнул и сказал:
— Мам, давай без фанатизма. Мы и так как на заводе живем.
— Завод — это дисциплина, — отрезала она. — Дисциплина — это здоровье. Тебе еще ребенка растить.
Елена стояла рядом и думала: «Ребенка растим мы. А кого ты растишь, мам? Себя?»
Соня начала путаться в правилах. Утром бабушка разрешала смотреть мультики «за кашу», а вечером мама — только книжку перед сном. На площадке под окнами Соня хвасталась соседским детям: «У меня теперь две мамы». Елена услышала это случайно, стоя у форточки, и почувствовала, как внутри все сжалось. «Две мамы» — это как «две хозяйки». И в этой арифметике она рисковала остаться лишней.
Оля стала чаще звонить. Голос у нее был быстрый, с металлическими переливами, как у человека, который жует семечки, но не в зубах, а в словах.
— Лена, ну ты не воспринимай маму в штыки. Она добрая. Она просто… ну, контролер по натуре. Ей так спокойнее.
— Мне не спокойнее, — отвечала Елена.
— А ты потерпи. У нее суд, нервы. А ты молодая, тебе проще.
Елена понимала: «потерпи» — это универсальное лекарство, которым затыкают любые дыры. Но сколько можно терпеть, если дыры превращаются в пропасть?
Слава, муж Оли, однажды позвонил Игорю прямо при Елене. Разговор был громкий, на динамике.
— Слушай, ты ж мужик. Ты там рулить должен. А то бабуины сцепились — мама твоя и жена. Разведи их.
Игорь смутился, сжал телефон и сказал:
— Слав, давай потом. Я за рулем.
Елена видела, что он не за рулем. Он сидел на диване. И эта маленькая ложь сделала трещину между ними еще шире.
На кухне всё чаще сталкивались взглядами, как чашки на полке: чуть толкни — и треск. Галина Петровна любила включать радио «Ретро FM», и весь день в квартире звучали песни семидесятых. Елена работала в наушниках, но иногда слова прорывались: «Нам бы, нам бы, нам бы всем не скучать…» — и от этого становилось только тоскливее.
— Ты работаешь и работаешь, — однажды сказала свекровь. — А дом? Дом — это живое. Его надо чувствовать.
— А ипотеку кто будет чувствовать? — сорвалась Елена.
— Ипотека — это не стена. Это бумага. А семья — вот она, рядом. С бумажкой не ляжешь спать.
Эти слова задели. Елена понимала, что ипотека — не человек, но именно она держала их всех под крышей. «Семья» в её понимании была не лозунгом, а людьми, которых она выбирала любить. А Галина Петровна подменяла любовь контролем.
Соня начала повторять мамины слова. Однажды в садике воспитательница подошла к Елене и сказала:
— Ваша дочка сказала: «Моя мама копит деньги, чтобы от бабушки съехать». Вы что-то планируете?
Елена замерла. Она не произносила этого вслух. Значит, Соня подслушала её разговор с Дашей по телефону. И теперь чужие уши знали то, что было только мыслью.
Дома она осторожно спросила у дочки:
— Сонь, ты где такое слышала?
— Ты сказала тёте Даше, что бабушка нас достала. А я думала, мы поедем жить в дом с качелями.
Елена обняла её и почувствовала: ребёнок стал носить на плечах чужие взрослые разговоры. Это была ещё одна потеря.
Вскоре произошёл инцидент, который превратил трещины в обвал. У Елены была маленькая копилка — не в виде свинки, а простая пластиковая коробка с кодовым замком. Там она хранила «резерв» — мелкие купюры на случай, если карта не работает или нужно отдать наличкой. Коробку она держала на верхней полке шкафа в спальне.
Однажды утром, когда Игорь был в отъезде, а Соня собиралась в сад, Елена открыла шкаф — и коробка стояла на другой полке. Замок был чуть повернут. Она сразу почувствовала, что его трогали. Проверила — несколько купюр исчезли. Не вся сумма, но часть.
Она вышла на кухню. Галина Петровна сидела с телефоном и записывала что-то в тетрадь.
— Ты брала из моей коробки? — прямо спросила Елена.
— Какие тона, — вздохнула свекровь. — Я взяла немного. Мне нужно было срочно, аптека рядом закрывается, а карты у меня зависли. Я потом положу.
— Ты могла спросить.
— Я не хотела тебя будить. У тебя работа.
— Но это мои деньги.
— А дом чей? — подняла глаза Галина Петровна. — Этот шкаф чей? Эта кровать, где ты спишь? Всё это на чьих деньгах?
У Елены в ушах зазвенело. Она вспомнила тот конверт с купюрами на «будущее». И поняла: этим жестом свекровь закрепила за собой право брать обратно.
Вечером Игорь вернулся. Елена рассказала всё. Он долго молчал, потом сказал:
— Лен, ну ты чего? Это мама. У неё стресс. Не придирайся.
— Это не придирки. Это границы.
— Границы… — Игорь усмехнулся. — Ты всё как бухгалтер: границы, резервы. Может, попробуешь просто жить?
— Просто жить — это когда тебя уважают.
Он ушёл в душ. А Елена сидела в тишине и чувствовала: её слова превращаются в воздух.
Через неделю пришла повестка из суда. Галина Петровна устроила из этого событие, как из праздника. Позвонила всем знакомым, включая соседку Тамару. На кухне снова собрались Оля и Слава.
— Мы должны держаться вместе, — сказала свекровь. — У нас общее дело.
Елена поняла: «общее» стало шире, чем она хотела. Теперь их квартира была не просто местом жизни, а штабом борьбы за чужую ошибку.
И в этом штабе она чувствовала себя пленницей.
Накануне суда Елена услышала ночью разговор в кухне. Игорь и мать сидели за столом.
— Мам, ну сколько ещё? — устало говорил он. — Ленка уже на пределе.
— Она на пределе, потому что не умеет терпеть. Я всю жизнь терпела. И мужика, и работу, и соседей. А она всё хочет по-своему.
— Но ты же понимаешь, что мы… что мы можем не выдержать?
— Если не выдержите, значит, семья слабая. Сильная семья всё проходит. А я тебе скажу: она не сильная. Она без квартиры. А ты мой сын. И ты без меня тоже не сильный.
Слова ударили Елену, хотя адресованы были Игорю. Она стояла в коридоре и слушала, как рушатся её стены.
Утром, когда все собирались, Галина Петровна вышла в прихожую в строгом пальто и с папкой под мышкой. Елена застегивала Соне куртку и чувствовала, что пальцы дрожат.
— Поехали, — сказала свекровь. — Это наше общее испытание.
«Наше», — снова это слово.
Елена посмотрела на Игоря, но он отвёл глаза. И поняла: впереди не суд. Впереди битва, в которой её роль — лишняя фигура.
Она крепче обняла Соню и подумала: «Я должна найти свой выход. Даже если это будет побег».
И в этот момент впервые за долгое время ей стало легче — потому что в голове появилась цель, а не только выживание.
Зал суда пах бумагой и старым деревом. На стенах — облупившаяся краска, на подоконнике — горшок с пыльным фикусом. Елена сидела рядом с Игорем и Галина Петровной, которая держала папку так, будто внутри были не ксерокопии, а её собственная жизнь. Соню оставили с соседкой, но даже без ребёнка напряжение было таким, что у Елены дрожали колени.
Судья задавал вопросы сухим голосом, юрист противоположной стороны отвечал гладко, с интонацией человека, который делает это ежедневно. Галина Петровна вставала, поправляла шарф и громко говорила:
— Я добросовестный покупатель! Меня обманули! Я вдова, у меня здоровье слабое, сын и внучка на иждивении!
Елена закрыла глаза. Она знала: суду важны документы, а не слёзы. Но свекровь строила защиту так же, как в жизни — через жалость, давление и громкость.
После заседания они вышли в коридор. Оля позвонила сразу:
— Ну как? Ну что сказали?
— Перенесли, — устало ответил Игорь.
— Главное, держитесь. Мам, не переживай. Всё будет.
Елена слушала этот разговор и понимала: «держитесь» в устах Оли значит «пусть Лена терпит».
Вечером свекровь устроила ещё один «семейный совет». На столе — суп, нарезка, хлеб. Она говорила с видом полководца:
— Мы должны быть единым фронтом. На суде нельзя показывать слабость. Лена, ты должна сказать, что я живу с вами, что мы одна семья. Это усилит позицию.
— Но это же не по делу, — возразила Елена. — Суду нужны факты.
— Суду нужны чувства, — перебила свекровь. — Ты ничего не понимаешь.
— Я понимаю, что меня втягивают туда, где я не хочу быть, — твёрдо сказала Елена.
Игорь поднял глаза от тарелки, но ничего не сказал.
Через несколько дней случился перелом. Елена получила письмо из банка: нужно подтвердить справки по ипотеке. Она пошла за документами в шкаф, где лежали их семейные папки. Открыла — и обнаружила, что часть документов переложена в свекровину папку. Среди них — договор по ипотеке, справки о доходах, даже её личные копии паспортов.
Сердце ударило резко. Она вышла в кухню и положила документы на стол перед свекровью.
— Ты зачем взяла это?
— Я думала, пригодится в суде, — спокойно ответила та.
— Но это мои документы.
— Твои? — приподняла брови Галина Петровна. — А квартира чья? Без моего вклада вы бы ипотеку не потянули. Всё тут общее.
Елена почувствовала, как в груди поднимается волна.
— Нет. Общее — это семья. А документы и деньги — это личное. Ты не имеешь права трогать.
— Не имею права? — свекровь поднялась, голос её стал высоким и холодным. — Я имею право на всё, что связано с моим сыном и моей внучкой!
Игорь в этот момент зашёл с работы. Увидел напряжение и замер в дверях.
— Игорь, скажи ей, — обратилась мать. — Скажи, что я права.
Он замялся, пробормотал:
— Мам, ну зачем ты брала документы? Это же Ленино…
— Ленкино? — почти выкрикнула свекровь. — Да у неё ничего своего нет!
Тишина упала, как камень. Елена смотрела на свекровь и видела, как та поднимает голову всё выше, словно готова поставить финальную точку.
И она поставила:
— Ты безквартирница. Вот и рот не открывай в чужом доме.
Слова ударили сильнее, чем пощёчина. Елена почувствовала, как внутри что-то лопнуло. Она медленно встала, взяла со стола документы и спокойно сказала:
— Хорошо. Чужой дом — так чужой. Я найду свой.
Соня, услышав крики, выглянула из комнаты. Елена подошла к дочке, обняла её и тихо сказала:
— Мы уходим.
Игорь бросился к ней:
— Лена, подожди. Куда ты?
— Туда, где мои вещи будут моими. И мои слова — не пустым местом.
Он протянул руку, но не удержал.
В подъезде пахло мокрой тряпкой и табаком. Елена шла вниз по лестнице, держала Соню за руку и чувствовала, как внутри её заливает смесью боли и облегчения.
Она знала: впереди будет сложно. Может, съёмная квартира, может, маленькая комнатка, может, временные неудобства. Но впервые за долгое время это будет её выбор.
А наверху, за закрытой дверью, оставалась война, в которой она больше не была солдатом.
Финал остался открытым: Игорь стоял на балконе, глядя вниз, и не знал, за кем идти. А Галина Петровна в очередной раз поправляла таблицу на холодильнике и шептала себе:
— Семья должна держаться вместе. Хоть силой, но вместе.
И только пустота в квартире отвечала ей эхом.
Сестра с матерью уверены, что квартира должна быть только их