Когда у Максима появился первый смартфон, Серёже купили кнопочную «раскладушку» с фразой: «Ты же старший, тебе понты не нужны, тебе надёжность нужна». Это стало семейной присказкой, заменой аргументов. «Ты же старший» – ей подбивали любой выбор, зашивали спор до того, как он начинался.
Серёжа рос рядом с этим как рядом с батареей: горячо, близко, но чужое тепло. Максим то ломал игру приставки, то приносил двоек столько, что дневник шелестел, как новый рулон обоев. А потом приезжала мама, цокала языком, и всё сглаживалось. «Он творческий, ему трудно в системе. Зато как играет на гитаре!» – и папа кивал, даже когда за уроки по математике платили репетитору столько, сколько у Серёжи уходило на проездной и обеды на месяц.
«Тебе легко, ты у нас разумный», – говорила мама, завязывая банку с малосолёными огурцами. В этих словах было и доверие, и поручение быть взрослым всегда. «Разумный» оплачивал себе курсы тестировщика и учился по ночам, потому что на дневное отделение денег не было. «Творческий» сначала поступил на экономический за деньги, потом резко решил, что «цифры убивают душу», и ушёл на звукорежиссуру, откуда, спустя два семестра, принёс домой гитарный чехол, пачку визиток «Группа “Маяк”» и горящие глаза.
«Вот оно!» – мама хлопала в ладоши. «Пусть попробует», – говорил отец, ровняя пузырёк уровня на кухонном шкафу; шкаф он крепил Серёже – тот прихватил с авито кухню «почти новую», но сборка вечно уходила на выходные. Максим приходил на эти выходные с уже-скоро-записью в студии и «не могу руками – мозг другой».
В старой квартире было две комнаты: маленькая мамина с ковром на стене и большая проходная, где раньше жили оба. Потом Серёжа «временно» съехал к Лене в съемную, потому что «вдвоём вам сложнее», а Максим остался в большой. «Потом разменяем, как бог даст», – сказала мама тогда. «Потом» в их семье было универсальным клеем: заклеит, чтобы не шаталось, и забудется.
Серёжа работал в техподдержке на заводе упаковки. Утром – звонки, «не печатает», «зависло», «почему исчезли файлы», в обед – котлеты из столовой, вечером – подработки, на выходных – родительские дела. Он менял прокладку у маминого крана; тянул кабель на даче, когда ветром сорвало старую антенну; вывозил старый диван в обменник. «Сынок, у нас тут мелочь», – говорил отец, кладя на стол ключи от гаража. «Мелочь» была вечно неготовым порогом, кривыми петлями, умирающим насосом. «Максим завтра выступает, мы съездим поддержать», – мама смягчала голос; «мы» из этих слов вымывало Серёжу, как дождь вымывает мел.
Друзья Серёжи – Дима и Лариса – иногда устраивали вечера настолок. Серёжа жаловался о том, что опять занял Максиму на студийные часы, хотя сам крутил копейки до зарплаты. Лариса слушала, поджимала губы: «Ты не обязан». Дима смеялся без злости: «Мы же знаем: «ты же старший» – это семейный налог». Серёжа пожимал плечами: «Если не я, кто?»
Соседка Тамара из пятой квартиры любила стоять у подъезда с сумкой «дикси» и комментировать жизнь. «Серёж, опять на лестницу цемент таскаешь? Молодец. А твой музыкант всё с гитаркой ходит. Ну, талант… Талант – это хорошо». Её «талант» звенел как ложка, упавшая на кафель, – громко, неприятно и будто случайно.
Время течёт быстро, когда много «надо» и мало «хочу». Серёжа с Леной расписались тихо, угощение было в кафе возле парка, тортик «Панчо» развалился на тарелке, как снег. Мама говорила: «Не шумите, Максим жанр не любит свадьбы. У него завтра лайв». Отец вручил конверт: «На холодильник». В конверте были три тысячи и записка: «Купите хоть что-нибудь, мы пока впритык».
Они купили сушилку для белья, потому что балкон на съёмной был общий, и сушить в комнате было неудобно. Лену это бесило: «Ему лайвы, а нам бельё. И зачем ты взял Максиму ещё пять тысяч? Он же не отдаёт». Серёжа разводил руками: «Отдаст. Вот запишутся, пойдут корпоративы». Лена кивала, но в глазах у неё кипела тихая злость – та, которая не кричит, а размывает берег.
На заводе начальник отдела, Логинов, заметил Серёжу: «Ты быстрый. Перекинем тебя на проект – внедрение новой системы. Премия будет». Серёжа впервые за долгое время почувствовал, что земля под ногами – не отцовская кладовка и не мамина кухня, а что-то своё. Он пришёл домой с коробкой конфет, поставил на стол: «Лен, у меня премия будет!» Лена обняла его на кухне, пахнущей одновременно луком и стиральным порошком: «Я горжусь тобой».
В тот же день позвонила мама: «Сынок, у нас новость. Максим с ребятами нашли помещение под репетиционную базу! Представляешь? Там высокие потолки, можно сделать звукоизоляцию. Им срочно нужно задаток внести, а у нас сейчас… ну ты знаешь. Ты же всё равно на премию не рассчитывал? Перегородимся потом». Лена слушала на громкой связи и качала головой.
«Мам, премии ещё нет», – Серёжа пытался мягко. «Ну ты же разумный, – ответила мама, – ты лучше всех понимаешь, что это шанс. Мы потом… Ну, ты знаешь. Мы же семья». «Сколько?» – спросил он, будто снимая пластырь. «Пятьдесят. И ещё, может, чуть-чуть на ремонтик. Совсем чуть-чуть».
Вечером они с Леной сцепились. Не громко – из тех ссор, после которых обиженная тишина живёт в ложках, в кране, в закрытом шкафчике, который хлопнул чуть сильнее. «Я не хочу жить в режиме «мы потом»», – сказала Лена. «Это мой брат», – ответил он. «А я кто?» – спросила она.
Через неделю в семейном чате «Родня» мама скинула фото: облупленная комната с кирпичными стенами и хэштегом #будущаябаза. «Вашими молитвами и стараниями!» – подписала она. Серёжа перевёл деньги. Лена уехала к подруге на ночь «охладиться». В ответ Максим прислал голосовое: «Брооо, ты лучший. Я тебе когда-нибудь…» – голос сорвался на смех. «Когда-нибудь» в их семье было вторым клеем.
Прошло два года. Серёжа вырос до ведущего специалиста, они с Леной переехали в нормальную съёмную, где не слышно было, как сосед сверху разговаривает с утюгом. Максим выпустил EP, получил тысячу лайков, записал сторис, где говорил, что «семья – это опора», и мама переслала это всем родственникам с комментарием: «Какой он у нас глубокий».
Семейные «советы» стали называться «чаепитиями». На столе – ватрушки, пирожки, дымящийся самовар на электричестве. «Максим думает о своём будущем, – начинала мама, – ему надо бы получше с жильём. Он парень семейный, серьёзный». «Серьёзный» Максим в это время листал ленту, изредка кивая. «У нас же есть дача, – осторожно входил отец, – если её продать, то можно Максиму…» – «А Серёже?» – спрашивала Тётя Нина, мамина двоюродная, вечный оппозиционер. «У Серёжи всё стабильно», – отвечала мама как о факте погоды. «Стабильно» в их семье значило «проживёт и без нас».
Соседи успели привыкнуть к концертам в субботу под окнами: ребята Максима иногда репетировали на даче. «Только до девяти!» – кричала из окна Тамара. «Культура населения!», – отвечал изнизу Максим и кланялся так, будто на сцене.
Однажды в дом к родителям пришла участковая: жалоба на шум после 23:00. Мама поставила чай: «Девочка, ты с ума сошла, это же творчество». Участковая посмотрела на часы: «Творчество – до десяти. Потом административка». Папа пожал плечами: «Ребята, не обижайтесь». Серёжа приехал, заплатил штраф. «Ну ты же у нас понимающий», – сказала мама, принимая квитанцию.
На заводе стартовал новый проект с ночными сменами. Серёжа работал как мультиварка – тихо и без остановки. Лена заносила ему контейнеры с супом и котлетами. «Я буду рядом, – говорила она, – только не дай себя съесть». «Я сам себя ем», – отвечал он и улыбался. Улыбка не доходила до глаз.
В один из воскресных вечеров, когда чай в стеклянном стакане уже остыл, мама осторожно начала: «Мы с папой решили: пусть Максим женится. Девочка хорошая. Им бы комнату побольше. Мы подумаем, как…» – «Вы про квартиру?» – Серёжа поставил стакан, он звякнул о блюдце. «Про обмен. Там варианты. Ты же всё равно с Леной отдельно живёшь», – произнесла мама тон, знакомый со школы: «давай без эмоциональностей». Максим поднял глаза от телефона: «Бро, нам бы логистику. Для ребёнка же потом. Ты понимаешь». Слово выросло в комнате и повисло на люстре: «ребёнок».
Серёжа посмотрел на Лену; та молча убрала волосы за ухо. «Мы тоже хотим ребёнка», – произнёс он, и в воздухе стало тесно. «Вот видишь, – мама положила ладонь ему на плечо, – ты успеешь. Ты же…» Она хотела сказать «разумный». И сказала.
Час спустя в чат «Родня» посыпались ссылки на ЖК «Скворечник» и панорамные балконы. Серёжа вышел из чата. Лена включила чайник и спросила: «А мы?» Он ответил: «Потом разберёмся». «Потом» наступало всегда вовремя – как снег в ноябре. Только зимой холодно.
Он не заметил, как перестал возвращаться домой с удовольствием. Он стал возвращаться «как положено». И вдруг понял: «как положено» – не равно «как хочется». Но в его семье «как хочется» всегда было роскошью, которую отдавали младшему.
Сначала пришла просьба «всего на месяц». Максим нашёл «бомбическую» однушку в новостройке неподалёку от метро, «там окна на запад, а это к вдохновению», и нужно было внести залог. «Мы кое-что наскребли, – сказала мама в трубку, – но хозяева хотят без рассрочек. Может, ты подпишешь поручительство? На месяцочек. Они просто любят, когда всё чинно». Лена на кухне резко поставила на стол кружку, на поверхности чая расходились круги. «Поручительство – не про вдохновение, это про суд, если что», – сказала она. Серёжа попросил время подумать.
Вечером позвонил отец: «Сын, я не люблю просить, ты знаешь. Но Максим… Ну, ему старт нужен. У тебя работа стабильная, начальство тебя уважает. Подпишешь? Мы потом всё на себя возьмём». Слова «на себя» в их семье означали «на тебя, но с нашей моральной крышей». Серёжа поехал на подписания стиснув зубы; на обратном пути Лена молчала, и его раздражало, что её молчание честнее его согласия.
Новая однушка была маленькой, с резным потолком из пенопласта и эффектом «звёздного неба», который включался пультом и мигал так, что через десять минут хотелось выключить небо навсегда. «Тут акустика вообще!» – Максим хлопнул в ладони, звук отскочил от стен. Его невеста Лиза улыбалась мягко, как будто за каждым зубом у неё держалась отдельная хорошая мысль. Она принесла пирог с рыбой, сказала: «Мы не хотим вас напрягать, правда. Максим настоял на этой квартире». Мама смахнула слезу: «Наш мальчик созрел».
В офисе Серёжи шёл дедлайн. Коллеги видели, как он живёт между таблицами и звонками. Логинов забежал в отдел и бросил на стол папку: «Серёга, едем к клиенту. Надо тушить пожар». В машине они ехали между серыми домами и серыми мыслями; Логинов, вместо того чтобы слушать радио, рассказывал истории о своём брате: «Ты знаешь, мы в детстве по очереди ели одним набором карандашей. А сейчас он мне кредиты предлагает закрыть под проценты. Так легче. Честнее». Серёжа кивнул, не вслушиваясь, но потом слова «проценты» и «честнее» будут всплывать у него в голове, как пузырьки из кипящей кастрюли.
На «чаепитии» у родителей в воскресенье собралось всё ядро: мама, отец, Максим с Лизой, Серёжа с Леной, тётя Нина (обязательная соль любой беседы), дядя Гена (с его вечной фразой: «технологии – это хорошо, но без души всё пусто»), соседка Тамара пришла «на минутку», но осела у стола. Мама выставила пирожки, варенье и торт из магазина, на котором крем был уложен так старательно, что по нему хотелось идти строевым.
– Мы давно хотели поговорить, – начала мама, – не ругайтесь сразу. Максим с Лизой подали заявку на ипотеку. Их банк одобряет, но нужна приличная первая часть. Мы с папой подумали: раз уж у нас дача… – она посмотрела на отца. Тот молча налил всем компота.
– Дачу – продавать? – переспросил Серёжа. – Пап, это же твои руки там каждые выходные.
– Руки ещё останутся, – папа посмотрел в сторону, – а у детей будет дом. Максиму с ребёнком надо где-то жить.
– У нас нет ребёнка, – тихо сказала Лиза. – Мы хотим, но… – она смутилась и бросила взгляд на Максима.
– Значит, будет, – отрезала мама, словно планировала поставки с завода. – И я не могу жить с мыслью, что у моего младшего нет угла. Он ведь… – она подняла глаза на Серёжу. Там уже формировалось «творческий», «вдохновенный», «ранимый».
– Дачу оставьте, – вмешалась тётя Нина. – На дачу я ещё приеду в августе на помидоры. Если продавать – то пополам. У вас двое сыновей.
– У Серёжи всё стабильно, – мама улыбнулась так, будто ставила диагноз, – он молодец, он на свои. А Максим… Ему бы старт.
– Старт у него был не один, – Лена не выдержала. – И каждый старт – ваш общий финиш.
Тишина дёрнулась нервом. Максим почесал виски:
– Лен, давай без пассивной агрессии. Мы же семья.
– Не пассивной, – Лена выпрямилась, – агрессия – это когда поддерживать одного ценой другого.
– Лена, – мама положила ладонь на стол, – ты молодая, горячая. Ты не понимаешь семейной экономики. У нас всё – в общий котёл.
– Общий котёл почему-то всегда стоит на моей комфорке, – прошептал Серёжа почти без голоса.
Слов не хватило, чтобы заканчивать красиво. Всё рассосалось как обычно: «подумаем», «просчитаем», «обсудим». Только спустя неделю пришёл звонок от папы: «Сын, риелтор сказал, что на дачу уже есть хороший покупатель. Ты бы приехал забрать свои вещи из сарая? Там твои инструменты». Серёжа сел на край кровати и долго смотрел на стену: между точками на обоях иногда выстраивались созвездия, как в детстве. Он вдруг вспомнил, как маленьким считал сантиметры на линейке, чтобы «всё было честно».
Инструменты он забирал молча. Соседка по дачному участку, Нина Петровна, уперев руки в поясницу, спросила: «Серёж, а что это вы? Продаёте?» Он кивнул. «А у отца твоего глаза больные. Береги его», – сказала она. Как будто это было только в его компетенции.
Лена, вернувшись вечером, нашла его на кухне среди коробок. Он перебирал банки с шурупами, как монеты детства. Она села напротив:
– Ты помнишь, как мы хотели накопить на взнос? – спросила она.
– Помню, – ответил он.
– Мы копим три года. Я отказываюсь от отпуска. Ты работаешь по выходным. А по факту мы финансируем семью Максима. Неплохо для тех, кто «стабильно».
– Это мой брат, – повторил он, но голос уже звучал не как объяснение, а как упрямство.
На работе появился новый сотрудник – стажёр Миша, тонкий, как провод. Он провожал Серёжу взглядом, в котором было много уважения и немного страха: Миша боялся сломать что-то не там. Серёжа учил его терпеливо, как мог бы учить младшего брата писать код. Иногда ловил себя на мысли, что говорит Мише слова, которые хотел бы сказать Максиму: «планируй, записывай, пусть «хочу» догонит «могу».
Параллельно пришло новое требование из дома: банк согласился на ипотеку, но поставил условие – нужен соёмщик с «проверенной репутацией». «Ты же у нас золотой клиент, – сказала мама. – Ты просто впишешься в договор. Формальность». Слово «формальность» в их словаре означало «узел, который потом будешь развязывать один». Серёжа упёрся: «Нет». Это «нет» прозвучало как скрип двери, которую долго не смазывали.
– Мы ждём от тебя поддержки, – мама перешла на тихий голос, от которого в детстве он сдавался. – Ты нас бросаешь?
– Я не бросаю, – он почувствовал, как поднимается злость, – я сохраняю свою жизнь.
– А мы что, не твоя жизнь? – спросил отец. Не злой, растерянный.
– Вы – да. Но и я – да.
Лиза позвонила ему отдельно. Это было неожиданно.
– Серёжа, можно без Максима, – сказала она, – я понимаю, как это выглядит. Но я не хочу, чтобы мы были врагами. У меня отец ушёл, когда мне было шестнадцать. Я всю жизнь думаю, что просить – это стыдно. А сейчас я… прошу. Мы справимся и без поручителей, но если ты откажешься – мне надо, чтобы ты сказал это вслух. Чтобы я перестала надеяться.
Он слушал её и впервые увидел в этой истории не только Максима с гитарами, но и Лизу с пирогом, и родителей, которые боятся, что младший утонет, хотя сам ныряет. Он проглотил комок:
– Я не подпишу. Но если вам нужен расчёт по платежам или советы – я посижу, посчитаю. Деньгами – нет.
– Спасибо, что честно, – сказала Лиза. – Я подумаю, как сказать Максиму.
Максим узнал через два часа.
– Бро, серьезно? – в голосе было удивление и какое-то новое, колючее недоумение. – Ты всегда был за меня. Я же не прошу печень. Просто подпись.
– Подпись – это мясо, – сказал Серёжа. – На ней держится твоя квартира. Если ты оступишься, моя развалится.
– Ты не веришь в меня, – поставил диагноз Максим. – Всегда не верил.
– Я верил, когда платил за студию. Когда закрывал штраф. Когда покупал вам холодильник, потому что ваш «вдохновенный» сгорел вместе с проводкой. Я верил столько, что у меня вся вера – в кредит.
– Я запомню, – сказал Максим и отключился.
После этого мама позвала «на разговор». Семейный совет собрался вечером. На столе – печенье, чай, аккуратно разрезанный сыр на тарелке (почему-то это раздражало больше всего). Мама говорила мягко, но голос дрожал:
– Серёж, я этого не ожидала. Ты вырос таким… рациональным, что забыл про сердце. Мы ведь не чужие люди.
– Не чужие, – согласился он. – Но у меня появилось право на «нет».
– «Нет» в нашей семье всегда было означало «потерпите», – заметил отец, пытаясь шутить. Шутка провалилась, как в мягкое тесто.
– Давайте так, – вмешалась тётя Нина, – я предлагаю: продали дачу – деньги поровну на обоих. А ипотека – это дело молодых. Хочешь – берёшь, хочешь – снимаешь. Никаких поручительств. И точка.
– Мы так не договаривались, – мама вспыхнула. – Мы – родители. Мы решаем, что правильно.
– Вы решаете то, что привычно, – тихо сказала Лена. – Правильно – про границы.
Соседка Тамара, как приглашённая публика, вздохнула и добавила от себя:
– Я, конечно, человек простой, но если тянуть простыню, она порвётся. У каждого должен быть край.
Максим смотрел в телефон, но в какой-то момент поднял глаза:
– Хорошо. Давайте по-взрослому. Без подписи – без подписи. Но тогда я не хочу слышать потом: «мы тебе помогали». Будто это пули, которые вы будете доставать при каждом удобном случае.
– Это не пули, – сказала мама, – это хлеб, которым мы делимся.
– А ломти разной толщины, – вставил дядя Гена неожиданно удачно. – И один всегда получает горбушку.
– Я не против горбушки, – произнёс Серёжа, – я против того, чтобы мой кусок уже был отдан заранее.
Разговор тянулся, как резина. Они расходились поздно. На лестнице Лиза задержала Серёжу:
– Спасибо, что сказал «нет». Хоть кому-то здесь это удаётся.
Дни пошли как лента конвейера: от звонков к отчётам, от работы к дому, от дома к редким встречам с друзьями. Лариса сказала однажды:
– Ты заметил, что у тебя нет места для себя? Почта, семья, служба доставки проблем.
– Я пытаюсь, – сказал он.
– Ты не пытаешься, ты замещаешь. Себя – задачами.
Дима предложил «разводить бухгалтерию»: записывать всё, что он отдаёт семье – не из злости, а ради ясности. Серёжа начал. В тетрадке появились строки: «штраф – 1500», «студия – 8000», «доставка дивана – 1200», «замена счётчика – мой выходной». Суммы складывались в фигуру, которая выглядела как человек, сидящий на корточках и держась за голову. Иногда он добавлял строки без цифр: «мама – уговаривания 40 минут», «отец – молчаливое чувство вины 2 часа».
Внезапность, как часто бывает, пришла через мелочь. На работе сорвалась поставка, клиент угрожал пенями, Логинов поседел ещё на полтона и отправил Серёжу «пожарить». Он справился, приехал домой в полночь, упал на диван и впервые за долгое время уснул без снов. Утром проснулся от звонка: мама плакала. Папа, поднимая старый шкаф у себя дома, сорвался, ударил плечо, пришлось вызывать скорую. «Максим сейчас не может, у них там запись важная. Приезжай, пожалуйста», – сказала она.
Серёжа сорвался, как его отец – только в обратную сторону, и подлетел к родителям. В больнице в коридоре пахло хлоркой и кофе из автомата. Отец сидел, угрюмо хмурясь, рядом лежали рентгеновские снимки, как чёрные страницы чужой книги. Диагноз – без перелома, но рукой двигать пока нельзя. Мама тут же стала раскладывать задачи: «Купить эластичный бинт, снять полку, пока папа не может, отвезти документы в МФЦ, по пути заехать в риелторскую, подписать…»
– Какие ещё документы? – спросил он.
– По даче. Пока покупатель не передумал.
– Мам, прекрати. У папы рука, ты о бумагах.
– Я делаю всё, чтобы ему было легче, – она вскинулась. – Я держу систему. А ты приходишь и учишь меня жить?
Он замолчал, потому что спорить с системой всегда дорого.
Когда всё улеглось, в семейном чате появилась новая повестка: «Субботник у Максима: надо собрать кухню в новой квартире». Серёжа уставился в экран. Он хотел написать «нет», просто «нет», без объяснений. Но пальцы вывели: «Я приеду на час». Лена посмотрела на него с тем самым взглядом, в котором читается усталость от прогнозируемых решений.
У Максима было оживлённо. Друзья, музыка, ролики с пиццей, коробки. «Бро, держи шуруповёрт!» – Максим подмигнул. Серёжа собирал ящики, как собирал себя всю жизнь – аккуратно, по схеме, затягивая не слишком туго. В какой-то момент услышал обрывок: «…а подпись он не дал, прикинь. Сказал: длинная история». Это сказал Максим кому-то по телефону. И добавил уже тише: «Да он нормальный, но… форматированный».
– Какой? – переспросил Серёжа.
– Ничего, бро, – Максим улыбнулся, – я про то, что ты системный. Я творческий. Мы дополняем.
Серёжа улыбнулся тоже, но улыбке было тесно.
Вечером, когда они с Леной возвращались, на лестничной площадке их встретила соседка Тамара с пакетиком.
– Вот, пирожки. Я в такие дни всегда пеку. У вас лица как после совещания в налоговой. У меня, кстати, внучатый племянник женился. Так вот родители ему сказали: «наш вклад – половина, остальное сам». И живут, ничего, логика есть.
– Логика – роскошь, – сказала Лена.
– Ага, – кивнула Тамара, – обычно говорят «сердце».
На этой неделе Логинов позвал Серёжу в переговорку и неожиданно предложил:
– Слушай, тебя зовут в головной офис. В другом городе. Зарплата выше, проект серьёзный, перспектива. Но надо переезжать через месяц. Я сказал, что подумаешь.
Серёжа сидел и слушал, как у него внутри два двигателя спорят. Один – привычный, семейный, тянет вниз: «как же родители, как же Максим». Другой – новый, тихий: «ты тоже человек, у тебя тоже может быть «потом», которое будет «сейчас». Он взял паузу и сказал: «Можно пару дней?»
Дома Лена слушала молча, потом произнесла:
– Я поеду. Хоть завтра. Если ты не решишься – я пойму. Но знай: я уже жить так не могу. Я хочу, чтобы мы были не перегруженным отводом для чужих труб, а своей собственной системой водоснабжения.
Он рассмеялся – неожиданно и облегчённо. Потом разревелся – так, чтобы не слышала Лена. Слёзы были не про храбрость и не про страх. Про усталость.
Вечером позвонила мама:
– Сынок, мы с папой подумали. Раз у Максима ипотека, дачу мы отдаём ему полностью. Ну ты же сам говорил, что вам не до дачи – вы работаете. А ему – семья.
– Мам, а мы – не семья? – спросил он.
– Ты уже построился, – мягко, как всегда, – у тебя линейка своя. А у него… ты же понимаешь.
Он понимал слишком многое. И впервые в жизни не хотел понимать.
Через неделю всё завертелось так, будто кто-то в их жизни резко включил центрифугу. Родители оформили сделку по даче, Максим выложил в соцсетях сторис с ключами и подписью: «Семья – это фундамент». Мама переслала это в чат «Родня» с припиской: «Наш мальчик встал на ноги!» Тётя Нина, не удержавшись, ответила: «А на чьи же плечи он встал?» – и после этого её неделю игнорировали.
Серёжа ходил на работу, но мысли были в другом месте. Вечером он сидел над предложением из головного офиса: переезд, съём жилья оплачивается, испытательный срок, зарплата выше почти вдвое. Он распечатал лист и оставил на столе. Лена, проходя мимо, положила сверху ладонь:
– Если ты скажешь «да» – я завтра же начну собирать коробки. Если «нет» – я не знаю, что будет.
Он понимал, что она говорит не про коробки.
На очередное «чаепитие» он не хотел ехать. Но мама написала: «Очень важно. Приезжайте». В их семье «важно» означало «будет новая просьба».
В комнате пахло пирогом с капустой. Отец сидел угрюмый, Максим сиял так, будто только что вернулся с большой сцены. Лиза была бледная, но улыбалась. Мама заговорила сразу:
– У нас радость. Лиза беременна.
Слова повисли, как гирлянды – вроде красиво, но натянуто.
– Мы поздравляем, – сказал Серёжа. – Правда, от души.
Лена тоже поздравила, но её улыбка дрожала.
– Теперь тем более нужно думать о стабильности, – продолжила мама. – Мы с папой решили, что Серёжа поможет. Максим не справится один с ипотекой и ребёнком. Надо часть расходов взять на себя. Семья же.
– Каких расходов? – спросил он.
– Ну, хотя бы коммуналку первое время. И продукты. А потом видно будет.
– Мам, у меня своя жизнь. Мы с Леной тоже хотим ребёнка. Мы копим, экономим.
– Ты же старший, – мама произнесла это так буднично, будто ставила точку в предложении.
Лена резко встала из-за стола:
– Я больше это слушать не могу.
Тишина. Даже тётя Нина, обычно готовая встрять, промолчала.
Максим посмотрел прямо на брата:
– Бро, если ты не поможешь, я реально не вытяну. У меня музыка, у меня семья. Ты же понимаешь.
И тут в Серёже что-то оборвалось.
– Как только у вас что-то ломается – кран, шкаф, машина, даже проводка – мне звоните первым. Я приезжаю, чиню, плачу, решаю. Но как только деньги делите или квартиры – первому Максиму звоните. Это справедливо? – он сказал громко, так, что даже соседка Тамара за стеной, наверное, услышала.
Мама вспыхнула:
– Ты что несёшь? Мы всегда были за тебя!
– За меня? – он усмехнулся. – За меня – это значит спросить, что мне нужно. Хоть раз.
Он поднялся и вышел, не дождавшись чая.
На лестнице Лена догнала его:
– Ну?
Он посмотрел на неё, потом на лист с предложением из головного офиса, который лежал у него в портфеле. В голове боролись два голоса: «Останься, они без тебя пропадут» и «Уходи, или сам пропадёшь».
Он не сказал ни «да», ни «нет». Только крепко сжал её руку.
Внизу, у подъезда, Тамара как всегда сидела с сумкой из магазина. Она посмотрела на них и сказала:
– Всё равно каждый сам свой мешок тащит. Хоть родственники рядом, хоть нет.
Серёжа кивнул. И впервые за много лет позволил себе не чувствовать вины за то, что думает о себе.
Что будет дальше – он не знал. Переезд? Разрыв? Ещё одна попытка «договориться»? Всё оставалось открытым, как недописанная строка в тетрадке с расходами.
Он только понял одно: «потом» больше не может быть его единственным временем.
Ой, извини, я дышу слишком громко — мешаю вашему уюту- съязвила теща Диме