Они расписались тихо — в будний день, когда ЗАГС был наполовину пуст, и дежурная пианистка не успевала переключать минусовые «Вальс цветов» на «Свадебный марш». Катя не хотела пышности: ей казалось, что настоящая жизнь начинается не в ресторане, а в том, как двое устанут в субботу, но все равно пойдут в магазин за лопатой, потому что кто-то обещал пересадить фикус. Илья кивал, сжимал ее холодные пальцы и шутил, что готов хоть каждую неделю пересаживать фикусы — лишь бы она рядом.
Сестра Ильи, Лера, не пришла. Прислала голосовое: «Вы же тихо, без гуляний хотели… Я не успеваю выехать, у меня съемка». Лера называла себя «локальным продюсером»: вела чей-то бьюти-блог, снимала рекламу для малого бизнеса и раз в месяц брата просила «подстраховать» по деньгам до аванса. Катя решила не обижаться. Она вообще тогда многого не видела, потому что была занята счастьем: у них с Ильей маленькая аренда под крышей, окна на крышующийся двор, где по ночам слышно, как ветер теребит флажки, забытые строителями. На подоконнике у них стояла стеклянная банка с крышкой, куда они кидали монеты — «на море». Рядом — список дел на магнитной доске и два маркера: «яичный» и «срочный».
Через неделю после росписи Лера появилась на пороге без звонка. «Простите, не успела утром предупредить, у меня клиент сорвался, — быстро говорила она, заталкивая в коридор штатив, рюкзак и белую коробку с логотипом кофейни. — Можно я у вас часик посижу, подзаряжу? Wi-Fi есть? О, классный плед!» Катя выдохнула улыбку, предложила чай. Илья заметно расслабился — в семье, как ей казалось, так и принято: помогают. Лера болтала, рассказывала, как в детстве они с Илюшей строили шалаш из стульев и простыней, и как мама смеялась, когда Лера командовала, а Илья приносил прищепки. «Он всегда был необходимым человеком, — сказала она, потянувшись за печеньем. — Я без него будто без рук». Катя улыбнулась, но где-то под грудиной шевельнулась тонкая стружка.
Час растянулся на вечер. Лера зависла на звонках, потом устала и осталась на диване. Ночью Илья перетянул одеяло на нее, Катя промолчала. Утром сестра умчалась, оставив в раковине кружку с бежевыми разводами и список «что надо брату купить из техники, если будет скидка». Катя вымыла кружку и решила: ну да, бывает.
Лера стала приходить «на часик» все чаще. То потеряла ключи от квартиры — «можно у вас пережду курьера?». То поссорилась с заказчиком — «пусть полежит у вас жесткий диск, а то я его запорю». Один раз она привезла крошечную собаку, у которой звалище из игрушек и розовый комбинезон. «Это на выходные, спасаю подругу, — обняла животное. — Илюха, смотри, как она похожа на тебя, когда голодный». Илья смеялся, совсем не замечая, как Катя прибирает за собакой крошки и шлифует пятно от лап на ковре, купленном в рассрочку.
Катя работала в редакции районной газеты — не глянец, не федеральные новости, а скользкие, но родные темы: павильон на остановке снесли не по проекту, в поликлинике меняют расписание, жительница Михайловской улицы нашла способ сушить белье зимой без балкона. Ей нравилось, что слова могут двигать маленькие рычаги в чужих квартирах, и нравилось, что она вечером приносит домой не только обязанности, но и анекдоты про то, как главный редактор опять спутал микрофон с диктофоном. Илья был инженер-сметчик: «человек цифр и бумажек», как объясняла Лера в сторис, где они вдвоем пили кофе на кухне у Кати и Ильи, «дом у брата — мой коворкинг». Подписчики лайкали уют.
Сначала Катя пыталась встроиться: делала Лере кофе, поддерживала разговоры о кольцевой лампе, спрашивала про умные штативы и как делать снимки, чтобы «лук выглядел дорогим». Лера обожала такие вопросы: вытягивалась, как кошка на батарее, произносила важные слова — «хронометраж», «конверсия» — и обязательно добавляла: «Илюха подтверждает, да?». Илья кивал, улыбался так, как улыбаются в очереди на почте: вежливо и чуть рассеянно.
Первый заметный конфликт случился в день зарплаты. Катя стояла в прихожей, держала пакет с курицей и хлебом, когда Илья, не поднимая головы, сказал: «Я скинул Лере на аренду студии. Она провела опрос, спрашивали зрители, нужен ли контент, там прям перспективы». Он говорил спокойно, будто речь о покупке жвачки. Катя вдохнула, считая до десяти. «Мы же планировали купить увлажнитель, — напомнила. — Я ночью просыпаюсь от сухого воздуха». — «Купим, — сказал он легко. — Просто сейчас у Леры дедлайн». Лера в этот момент была в их кухне, присев на табурет и отчистив апельсин ногтем, как кошка отгрызает узелок. «Кать, ты не против? — спросила она, и это «ты не против» было произнесено с усталой лестностью. — Я потом верну. Чуть-чуть». Катя улыбнулась в ответ — лицо привыкало раньше сознания — и кивнула. Вечером она подолгу рассматривала список на магнитной доске. Рядом с «увлажнитель» кто-то дописал «позже».
Потом появилась история с гаражом. У их отца — у Леры и Ильи — был старый гараж в кооперативе. На семейных обедах мама Ильи рассказывала о нем, как о персонаже: то погнулся, то снова держится, «в нем вся молодость». Когда отец слег с давлением и передал документы сыну, Лера захотела на этом «сделать проект»: «Гараж-студия. Серия выпусков про “как из хлама сделать пространство мечты”». Она убедила всех, что гараж надо срочно освобождать, и приговорила Катю с Ильей помогать. Субботами они вытаскивали из железной коробки покосившуюся табуретку, старые журналы с распухшими корешками и коробки с болтами. Лера вдохновенно строила планы, рисовала фломастером схему, где Катино имя возникало только в пункте «логистика»: «Кать, ты же умеешь договариваться, займись вывозом». Катя молча звонила в контору, договаривалась, платили они вдвоем с Ильей. Лера обещала вернуть из монетизации.
В тот же месяц Лера начала делать намеки на бюджет. Приходила, открывала холодильник, возмущалась йогуртам без сахара и тихо шутила: «Только не говори, что Илюшка теперь экономит на калориях». Катя слышала в этом «теперь» больше, чем шутку. За столом Лера сравнивала: «Когда мы жили втроем с мамой, у нас всегда был домашний сырник по воскресеньям. Илья не может без сладкого. А у вас листья, листья…» Илья не отреагировал — у него было правило переносить неловкое в туман. Катя запомнила.
Осенью, когда воздух стал пахнуть ровной холодной бумагой и воздухом из метро, Лера пришла «на пару дней пожить». У соседей делали шумные работы, она «не могла монтировать». Катя — сдержанно, ровно — развернула диван, отдала Лере свой лучший комплект постельного, объяснила про стиральный порошок. Вечером Лера выложила сторис: «Брат с женой — моя тихая гавань». На видео мелькнули кружки Кати, она узнаваемо отодвинула на столе блокнот. Утром ей позвонила двоюродная тетка Ильи: «Какая у вас милота, Катюша! Как хорошо, что Лерочка у вас как дома». Как дома — прозвучало, как приговор.
Лера жила у них неделю, две. Звонила матери с жалобами на шумный подъезд, обсуждала с подписчиками «токсичных родственников, которые не понимают, что творчество — работа», делала прямые эфиры из их кухни. Катя терпела. Иногда — тихо, как ночью вскрывают конверт — она писала в заметках телефонные фразы Леры: «Творчество — это когда ты сразу не видишь денег, но видишь смысл». В конце третьей недели Илья предложил: «Давай поставим Лере у нас временно рабочий стол. Тут свет хороший». Катя смотрела на лампу, на новые провода у плинтуса и на банку «на море», в которой звенело уже не море, а мелкая изморозь.
«А если мы поставим ей стол, когда она его уберет?» — спросила Катя. Получилось жестче, чем хотела. Илья растерялся. «Ну… когда у соседей закончится ремонт». — «У кого?» — «Лера говорит — через месяц». Лера говорила много. И всегда — ровно настолько уверенно, чтобы смыть сомнение, но оставить осадок.
Финансовые просьбы стали аккуратнее и чаще. «Иль, я попала на залог за студию, — писала Лера, — верну, когда выйдет коллаборация». Коллаборация не выходила: что-то переносилось, что-то отменялось. Однажды Катя увидела у Леры новенькую дорогую сумку. Лера смутилась: «Это бартер. Реклама». Катя кивнула, но вечером сверяла в голове суммы, как бухгалтер, который устал, но боится ошибиться на ноль.
Вечером, когда Илья засыпал лицом в ноутбук, Катя лежала, смотрела в потолок и слышала, как в соседней комнате мягко щелкает мышь. Лера монтировала. В перепадах света на стене были видны тени — словно внутри квартиры поселился тихий маяк. Катя пыталась спрятать раздражение в бытовые дела: переставила чашки, нашла другой порядок ложек, купила сундук для пледов, чтобы вещи перестали расползаться, как вода. В сундуке теперь лежали Лерины свитера.
Первые открытые слова сорвались на семейном дне рождения у мамы Ильи. За столом — селедка под свекольной шубой с дрожащей верхушкой, салфетки с ландышами, шутки про соседа, который «снова поставил машину поперек». Лера рассказывала, как «в их индустрии» нужно быть гибкими, как «все сейчас на контенте», как важно «поддерживать своих». «Катя, — вдруг сказала мама, ласково, но с прицельным теплом, — ты не обижайся, что Лера у вас часто. Она девочка ранимая. Илюша, защищай сестру». Илья кивнул. Катя улыбнулась механически. В какой-то момент Лера добавила: «А еще нам с Ильей надо обсудить гараж. Катя, ты же обещала помочь с переговорами по электричеству? У тебя «дар убеждения»». Последние два слова были произнесены так, будто Катя — это не человек, а служебная функция. Катя поставила вилку, посмотрела на Илью. Он не встретил ее взгляд: рассматривал трещину на блюдце.
По дороге домой Катя не выдержала: «Я чувствую себя мебелью в твоей семье». Илья остановился, по-мальчишески поднял руки: «Кать, ну зачем так? Лера просто переживает сложный период. Мы же семья». Слово «семья» прозвучало, как одеяло, которым прикрывают грязную посуду. Катя ответила: «А мы кто? Мы — приложение к вашей семье?» Илья молчал. Он умел молчать так, что это казалось заботой.
Зимой Катя узнала, что беременна. Радость пришла неожиданно — как запах мандаринов в автобусе. Она смотрела на тест, на две убегающих друг от друга полоски и — впервые за месяцы — расплакалась не от злости, а от чего-то распахнутого и беззащитного. Илья прижал ее, обещал всё, что умеют обещать мужчины с добрыми плечами: «Будем беречь тебя, будем делать ремонт в комнате, я научусь варить кашу, научусь». В тот же вечер Лера принесла торт «на радость» и от всей души объяснила, как важно «не запускать вес после родов» и какие бренды детской одежды «можно выбить по бартеру». Катя слушала, как она обозначает будущую жизнь терминами маркетинга, и думала, что у ребёнка не может быть бартера: у него только запах головы и тупой кулачок, который впечатывается в сердце.
Лера начала «помогать»: составила список «полезных коллабораций» — от коляски до кровати, куда Катя «должна попасть в эфир». «Это же классно, — убеждала она Илью, — экономия! Мы Кате всё сделаем, и расскажем, и покажем. Сестра — это не только тратить, это и принести». Катя почувствовала, как ее будущая комната превращается в витрину. «Я не хочу показывать беременность в сторис», — сказала она тихо. Лера удивилась: «Но почему? Это же естественно. И плюс — охваты». Илья замялся: «Может, действительно… это ведь экономия». Катя отвернулась, прошла к окну и смотрела, как по стеклу расползается узор — то ли от конденсата, то ли от собственных дыханий. Она твердила себе: «Ты взрослая. Говори словами». Но слова застревали.
Весной они наконец доехали до моря — банку открыли не полностью, но купили билеты на ночной поезд. Лера обиделась: «Вы меня не взяли. А я, может, хотела контент». Илья оправдывался, показывал ей в мессенджере расписание: «Мы впритык», — писал. Лера сказала в лоб: «Ты меня бросаешь». Катя видела, как Илья ссутулился, как в нем сработала старая детская пружина — «не бросать сестру». На море Катя впервые за долгое время спала без мерцающего света из соседней комнаты, и проснулась с мыслью: нужно договориться о границах. Сказать — вслух — что у их дома есть дверь и расписание, как у поликлиники. Что в их холодильнике — не только продукт, но и план. Что ребенок — не формат.
Вернувшись, она нашла на столе записку от Леры: «Я заберу лампу на съемку. Не теряйте!» Ни «спасибо», ни «когда верну». Катя глубоко вдохнула. В этот вечер она впервые произнесла фразу, которая давно висела в воздухе: «Лера, давай договоримся: ты предупреждаешь заранее и не приходишь без звонка». Лера удивилась, как будто ей сказали, что мыло — это роскошь. «Кать, ты что? Я же своя. Ты же знаешь, у меня уши горят от лишних согласований». — «А у меня горит голова», — ответила Катя. Илья пытался перевести в юмор, но было уже поздно.
Это была только первая трещина. Звук хруста понравился Лере меньше всего. Она отступила всего на шаг — достаточно, чтобы собраться. А потом сделала то, что умеет лучше всего: обернула происходящее в историю, где у каждого — роль. В этой истории Катя выходила ледяной «региней бюджета», а Лера — теплой «старшей сестрой, которой не дали обнять жизнь брата». Историю подхватили родственники: тетки писали Кате нейтральные смайлики, мама Ильи приглашала на чай «обсудить спокойненько». У чая, как выяснилось, был вкус чужой повестки.
К началу лета, когда Катя уже чувствовала шевеление — как будто в ней завелся осторожный рыбёныш, — история стала громче. И слова «мы семья» — тяжелее. Катя начала понимать, что впереди — не один разговор. А серия. Как в Лериных проектах, только без монтажа и хронометража. И без бартеров.
Беременность шла неровно: то светлая эйфория — «мы станем родителями», то липкая тревога от каждой чужой фразы. Врачи говорили «всё в норме», но Катя слышала только свои внутренние качели. Илья старался — носил сумки, гладил по плечу, говорил привычные «мы справимся». Но между этими «мы» всё чаще мелькала третья фигура.
Лера теперь появлялась с конкретными «миссиями». То приносила пачку журналов «для вдохновения», где младенцы позировали в костюмах тыкв. То разрабатывала «план выхода в декретный контент». «Катя, слушай, — щебетала она, раскладывая на столе таблицу в Excel. — У тебя будет время в декрете. Ты можешь писать заметки! О материнстве, о быте. Мы с Илюшей будем продвигать». Катя глядела на клетки таблицы, где её имя было рядом с цифрами просмотров, и ощущала, что её жизнь превращают в смету. Илья молчал, морщил лоб: он явно не знал, как сказать «нет».
Однажды вечером Катя всё-таки сказала. «Лера, я не хочу превращать ребёнка в проект. Это моя жизнь, не формат». Лера моргнула, как человек, впервые услышавший новое слово. «Ты драматизируешь, — протянула она. — Все так делают. Ты же не хочешь отставать? Ты не думаешь о будущем!» Катя резко встала и ушла в спальню. Илья пошёл за ней, тихо прикрыл дверь. «Кать, ну ты же понимаешь, Лера не со зла. Она хочет помочь». — «Это не помощь, это вторжение», — ответила она, сжав кулаки. Но объяснить сильнее не смогла: слова ломались, как спички.
Роды прошли тяжело. Когда Катя впервые услышала писк сына, у неё внутри будто зажглась лампа: и страшно, и светло. Илья стоял рядом, бледный, но счастливый. Лера ворвалась в роддом уже на третий день — с шариками, камерами, живыми цветами. «Мы это должны снять! Это же момент!» Катя лежала, бледная и уставшая, а Лера размахивала телефоном. Медсестра мягко, но твёрдо попросила выйти. Катя вцепилась взглядом в лицо мужа: «Скажи ей». Но Илья лишь смущённо пожал плечами.
Дома всё стало ещё сложнее. Лера заявилась с подарками — коробками брендовых вещей, которые «вышли по бартеру». В кроватке ребёнок тянулся кулачками к маме, а рядом Лера выкладывала на пол пледы, шапочки и комбинезоны, делая фото для «распаковки». «Смотри, какой кадр! — восторженно показывала она Илье. — Твой сын — натуральный ангел! Катя, улыбнись!» Катя улыбалась через силу. Внутри гудело: её сын — не контент.
Первые серьёзные столкновения начались с «советов». Лера приходила и диктовала: «Не держи его на руках долго, избалуешь», «Не пеленай, это устарело», «Зачем эти книжки читаешь? Интернет быстрее». Катя сжимала зубы, иногда отрезала: «Это мой ребёнок». Лера обижалась, закатывала глаза: «Боже, я же добра хочу. Но ладно, раз уж ты всё знаешь…» Илья пытался примирить: «Давайте без споров, каждая по-своему права». Но на деле он снова уклонялся.
Кате стало казаться, что её пространство растворяется. Она просыпалась ночью от плача сына — и от того, что в телефоне мигали уведомления: Лера отметила её в сторис. «Брат стал папой! Семейное счастье — это когда рядом родные». На видео была Катина кухня, её сын, её кружки. Катя дрожащими пальцами нажимала «скрыть упоминание», но от этого легче не становилось.
Вскоре к финансовым вопросам добавились и «воспитательные». Лера открыто обсуждала с мамой Ильи, «как Катя справляется». Разговоры доходили до Кати через обрывки фраз: «Она слишком тревожная», «Ребёнка жалеет чрезмерно», «Илья устает». Катя чувствовала себя под микроскопом. Даже собственные шаги по квартире звучали, будто за ними наблюдают.
Однажды вечером, когда ребёнок наконец заснул, Катя обнаружила Леру на кухне с Ильиным телефоном в руках. «Я ему настройки сделаю, чтобы мы общались быстрее. А то у вас тут бардак в чатах», — сказала она невинно. Катя почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. «Положи телефон», — сказала тихо. Лера усмехнулась: «Катя, не начинай. Мы с Илюшей всегда делимся всем». — «А теперь он женат», — холодно ответила Катя. В кухне повисла тишина.
На следующий день Лера устроила слёзы у мамы: «Катя меня ненавидит. Я для неё никто. Она меня выгоняет». Илья вечером вернулся хмурый. «Кать, зачем ты с ней так? Она же одна, ей тяжело». Катя села на кровать, взяла сына на руки. «А мне легко? Я не одна? У меня муж, который вместо того чтобы защитить, оправдывается за чужие слёзы». Он молчал. Его молчание было хуже любой ругани.
Ситуация обострилась летом. Катя хотела крестить сына в маленькой церкви рядом с домом. Скромно, без лишних глаз. Лера же организовала целый «проект»: договорилась с фотографом, пригласила знакомых, даже придумала хэштег. «Это же история для подписчиков! Ребёнок потом спасибо скажет!» Катя вцепилась в подлокотник кресла: «Мой сын никому ничего не должен». Лера обиделась, заявила, что «раз её не слушают, она уйдёт». Но на крещение всё равно пришла — в белом платье, громче всех поздравляла, громче всех плакала. На фотографиях казалось, будто это её праздник.
Катя начала ловить себя на мысли: она не знает, где кончается её жизнь и начинается Лерина. Сын рос, требовал внимания, а вместе с ним росло и ощущение, что Катя вынуждена делить материнство с женщиной, которая даже не мать. Лера давала советы, спорила, указывала, как кормить и когда гулять. Даже игрушки приносила не те, что Катя просила: «Ну а что, пусть ребёнок развивается. Ты слишком ограничиваешь».
Однажды Катя не выдержала. «Ты не его мама!» — выкрикнула она, когда Лера в третий раз за день вырвала у неё из рук сына «показать, как правильно держать». На секунду комната замерла. Лера побледнела, уронила игрушку. Илья вбежал из кухни, растерянно глядя на обеих. «Что происходит?» — спросил он. «Происходит то, что у нас нет семьи. Есть мы и твоя сестра», — прошипела Катя.
Лера заплакала. Слёзы катились густо, с шумом. «Я хотела только помочь! Ты меня ненавидишь! Я вам чужая!» Она выбежала в коридор, хлопнула дверью. Илья кинулся за ней. Катя осталась в комнате с ребёнком, который заплакал от шума. Она прижала его к груди, чувствуя, как собственные руки дрожат.
Вечером Илья вернулся поздно. «Она в ужасном состоянии, — сказал он устало. — Ты перегнула палку». Катя сжала губы: «А я? Я всегда перегибаю? У нас дома посторонний человек живёт. Она влезает в каждую мелочь. Я устала». — «Это моя сестра», — сказал он тихо. Эти четыре слова прозвучали, как приговор.
Ссоры стали постоянными. То о деньгах — Лера снова взяла «в долг». То о ребёнке — «ты неправильно воспитываешь». То о мелочах: «Катя, ты чересчур строгая». Каждая сцена заканчивалась одинаково: Лера обижалась, Илья защищал, Катя оставалась злой и одинокой.
К осени она решилась впервые выгонять Леру. «Уходи. Мне нужно пространство». Лера всхлипнула: «Я же своя! Я не чужая!» — но всё же собрала вещи. Через неделю вернулась: «У меня снова проблемы, можно я ненадолго?» Катя закрыла глаза и согласилась — на пару дней. Те дни превратились в месяцы.
Второй раз она выгоняла Леру уже при свидетелях — в присутствии мамы Ильи. Та ахнула: «Катя, ну как же так, семья должна держаться вместе». Катя чувствовала, что теряет и лицо, и опору. Лера снова вернулась — «просто на время, пока подыщу жильё».
Третий раз Катя решилась выгнать её в сердцах, когда Лера пыталась учить сына, как обращаться с игрушками. «Вон из моего дома!» — выкрикнула Катя. Лера снова заплакала. И снова вернулась.
Теперь Катя сидела на кухне, устало мешая ложкой остывший чай, и знала: история только запутывается. Она чувствовала — финал близко, но какой он будет, она ещё не знала. Лера становилась сильнее от каждой сцены. А Катя — всё уставнее.
И именно в этот момент она поняла: дальше будет решающий выбор.
Осень выдалась дождливая. Серые капли лупили по окну, а у Кати внутри всё лупило ещё громче: тревога, усталость, злость. Она ловила себя на том, что перестала радоваться даже простым вещам — чашке горячего кофе, тихому смеху сына, звонку от подруги. Все затмевала Лера, её нескончаемое присутствие.
Лера могла появиться утром — с коробкой булочек, словно приносила мир. Могла днём «случайно» зайти, чтобы «передать флешку Илюше». А иногда вечерами просто звонила в домофон: «Я тут рядом была, у вас свет так уютно горит, пустите меня на чай». Катя однажды посчитала: за месяц у них было только четыре вечера вдвоём. Остальные — с «гостем».
Илья же всё твердил: «Она сестра. Мы должны быть рядом». Катя понимала: для него «рядом» — это про прошлое. Они с Лерой выживали после развода родителей, держались друг за друга. Но теперь у него жена, ребёнок. Где граница?
Разговоры превращались в крики. Катя, усталая, с потухшими глазами, кричала: «У нас нет семьи! У нас есть ты и твоя сестра!» Илья отмалчивался. Его молчание становилось каменной стеной.
Однажды Катя не выдержала. Она собралась и уехала к своей маме на неделю. Хотела дать Илье время подумать. Но когда вернулась — на кухне стояла Лера. Сын тянул к ней руки, а она счастливо смеялась: «Вот видишь, он меня любит!». У Кати внутри всё оборвалось. Она почувствовала — у неё крадут не только пространство, но и ребёнка.
— Лера, — сказала она жёстко, — ты должна уйти. Сегодня.
— Но почему? — искренне распахнула глаза Лера. — Я же семья! Я нужна Илюше. Я нужна малышу! Ты просто ревнуешь.
— Это мой дом. Мой сын. Ты вторгаешься.
Лера отвернулась, всхлипнула, побежала к брату. «Илья, скажи ей, что я не чужая! Скажи!»
Илья растерялся, как мальчик. Смотрел то на жену, то на сестру. В его глазах метались два берега, и он не знал, куда пристать.
Катя взяла сына на руки, прижала к себе и почти шёпотом произнесла:
— Я её три раза выгоняла, а она всё равно приходит, объясни своей сестре…
Слова повисли в воздухе, как ржавый колокол. Никто не ответил.
Лера смотрела с обидой и слезами, Илья — с немой виной. Катя чувствовала: выбора больше нет. Или она примет эту бесконечную третью в их семье, или поставит точку. Но где и как — она пока не знала.
За окном лил дождь, на столе остывал недопитый чай, а в комнате гулко звучало молчание.
И история осталась открытой: кто в этой семье победит — жена, сестра или тишина между ними?
Квартира моя, — решил старший сын