Суббота пахла свежим хлебом и лимонным средством для кухни. Катя включила чайник, проверила, не забыли ли прошлой ночью закрыть форточку в маленькой комнате, и привычно разложила по местам аккуратно сложенные полотенца. У неё так: если полотенца ровно, мысли тоже ровно. Илья, её муж, шевелил ложкой овсянку и зевал, как кот, который всю ночь сторожил подъезд.
— Ты в обед сможешь в мастерскую забежать? — спросила она. — Там по дверце шкафа обещали петлю довести, я записала на три.
— Смогу, — кивнул он, — если… ну… если «это» не отменится.
Под «этим» он имел в виду звонок от двоюродного брата Серёжи. Серёжа звонил накануне и говорил быстро-быстро, как лотерейный барабан: «Мы с Яной завтра заскочим, на пару вечеров, пустишь? Между съёмами нам в центр надо, у вас метро близко, а мы своё жильё сдаём — выгодно! Заранее спасибо, ты лучший».
Катя тогда стояла с телефоном у окна и смотрела, как соседский мальчишка на пятом этаже пинает по лестничной клетке пластмассовый мяч: тук-тук-тук. Она не любила «пару вечеров» в чужом исполнении. «Пару» всегда вытягивалось в «ещё чуть-чуть». Но Илья после звонка сморщился и сказал: «Ну это же мой брат. Не чужие люди». И Катя потянула плечами: ладно, два вечера — не катастрофа.
Они пришли днём, как буря, ни с чем не сравнимой: два чемодана с наклейками аэропортов, кольца от кофейных стаканов на боковых карманах, термос, шуршащие пакеты, и ещё — швейная машинка в чехле.
— Это для проекта, — пропела Яна, тонкая, в светлой худи, — я шью сумки с принтами, нам одно видео доснять. Мы тихо-тихо.
Серая кошка Кати и Ильи, Мурена, обнюхала чехол и оскорблённо ушла под диван.
Катя провела гостей по квартире: туалет — направо, ванная — туда же, кухня — общая. Гостиная — их, маленькая комната — гостевая. Она не произносила слово «наши». Она вообще экономила слова.
— Вау, — сказал Серёжа, — у вас тут как в отеле: всё по коробочкам, всё подписано. Смотри, Ян, соль отдельно от сахара! Катя, это щепетильность или диагноз?
— Это порядок, — ответила Катя, не улыбаясь.
Первый вечер прошёл сносно. Они выпили по кружке чая, Яна несколько раз похвалила «уютную атмосферу», Илья принёс из «Пятёрочки» торт «Прага», чтобы «отметить встречу», а Серёжа, расположившись с ноутбуком на диване, пересматривал монтаж и щёлкал пальцами: «Вау, как влетает!». В одиннадцать Катя ушла спать, в двенадцать Илья заглянул к ней и тихо сказал: «Они ещё чуть-чуть — и тоже лягут». В час ночи в кухне всё ещё шуршала плёнка от термопресс-плёнок, и оттуда тянуло сладким синтетическим запахом.
Утром Катя не стала делать замечаний. Она любила замечания в другое время: днём, когда у всех в голове светло. Да и что замечать? Люди работают. Она сама из тех, кто встаёт в шесть, чтобы успеть погладить рубашки, вынести мусор, втиснуть тренировку на коврике и отправить отчёт начальнице Нине Сергеевне до девяти, чтобы та увидела: «Катя на связи».
— Мы задержимся, — как-то слишком бодро сказала Яна, когда на второй день после «пары вечеров» на столе заплясали их плоские коробки с тканями. — Съёмку сдвинули, и ещё курьер подвёл. Серёж, скажи.
— Да, — Серёжа кивнул в сторону Ильи, как в сторону стойки регистрации. — Бро, ну чё, на пару денёчков? Ты же знаешь, нам всё равно от вас удобно: метро, кофейня «у круглой арки», гениколог рядом… то есть стоматолог! — Он смешно оговорился и сам же рассмеялся.
Катя заметила: когда просьба важная, Серёжа начинает играть персонажей, как в своих роликах. Это всегда работало на чужих. На своих — тоже.
— На пару — это сколько? — спросила она.
— Ну максимум неделя, — сказал он почти не моргнув. — Мы тихо.
Неделя — слово тяжёлое, как железный сотейник. Катя ещё проверит, выдержит ли их раковина.
Третий день принёс первую трещину, такую маленькую, что её проще не замечать. Яна поставила сушиться кроссовки на батарею, и та оставила на белой краске серые овалчики резиновых следов. Яна их не увидела. Или увидела, но забыла. На четвёртый день они с Серёжей принесли в дом принтер для термопечати. Вечером он шипел и пах варёной пластмассой.
— У вас в договоре с самим собой есть пункт «друзья печатают на майках по вечерам»? — тихо спросила Катя у Ильи, когда они мыли посуду. Вода бежала, как ровная мысль.
— Потерпим, — сказал Илья, виновато улыбаясь. — Им правда сейчас… ну… вот так. Сезон. И потом… — Он замялся. — Серёжа помогал мне, помнишь, когда у меня стартер накрылся? Он тогда возил меня на собеседования.
Катя помнит. И не спорит с фактами. Но память — это не бесплатно жить у кого-то и раздвигать их границы, как мягкие дверцы.
На пятый день позвонила Светлана Петровна, мама Ильи. Голос у неё был тёплый, но с металлической дужкой.
— Как наши? — спросила она. «Наши» — это Серёжа и Яна. — Яна такая девочка талантливая, я на неё подписалась, смотрю, как она рассказывает про тканюшки. У них сейчас как раз аврал. Вы их там не дергайте, ладно? Вы же молодые, у вас всё в порядке.
Катя слушала и видела сырое пятно под батареей. И думала очень простую мысль: «Интересно, как долго считается аврал, если никто не спрашивает, удобно ли тем, у кого он идёт?»
— Всё нормально, мам, — ответил Илья. — Мы справимся.
Катя положила трубку на полку, аккуратно. Её внутренний голос сложил фразу в аккуратную коробку: «Не начинай. Дай людям довершить своё». Но другая коробка уже припухала, как пакеты в морозилке, куда кладёшь одну котлету сверху другой.
На шестой день пришла соседка тётя Майя, со второго подъезда, та, что всё замечает. Она принесла в прозрачном контейнере пирог: «Не надо возвращать, я всегда так приношу». И сказала с улыбкой, которая значила вовсе не улыбку:
— Ребятки, а это чьи посылки в коридоре? Курьер утром поставил под ваши ботинки. Там их шесть штук.
Катя кивнула: посылки — Янины, с тканями. Курьеру с утра никто не открыл, потому что в маленькой комнате спали до одиннадцати. Посылки стояли на общей клетке, заслонив половину перил.
— Я уже сказала дворнику, чтобы он не ругался, — добавила тётя Майя. — Он у нас добрый, но у него метла тяжёлая.
Катя поблагодарила за пирог, убрала посылки внутрь, подняла их на табурет, чтобы Мурена их не царапала. И сказала Яне мягко:
— Смотри, на лестнице не оставляй, пожалуйста. Это же пожарная зона.
— Ой, да, — легко согласилась Яна. — Просто курьер попался тупенький, поставил и убежал. Ну чё, я теперь крайняя?
Катя сжала губы, не сказав, что курьер звонил ей три раза, а она стояла в душевой с шампунем на волосах и изо всех сил делала вид, что может разделиться, как амёба.
Седьмой день поставил точку на «тихо». Серёжа принёс домой «немного оборудования для стримов». «Немного» оказалось световым кольцом, стойкой, микрофоном, коробкой проводов и складным фоном небесно-голубого цвета. Голубой город в их комнате смотрелся, как инородная планета.
— Мы сегодня часик в прямом эфире, — предупредил Серёжа. — Публика ждёт. Ян, у нас по скрипту: сначала «болтология», потом розыгрыш. Катюша, Илья, можно вас попросить… ну… тихо… до десяти?
Катя сделала так, как умеет: составила список дел на кухне и перенесла ужин на завтра. Колонка в телефоне шептала варёную музыку, чтобы не слышать смех из комнаты. Но сквозь шёпот всё равно прорывались слова: «Семья — это опора», «Всех люблю», «Поддержка — наше всё». Катя смотрела на корочку пирога от тёти Майи, который они так и не разрезали, и думала: «Поддержка — это ещё и границы».
На восьмой день Илья проснулся с кругами под глазами и сказал:
— Я поговорю.
Он поговорил. Разговор был коротким, как смс.
— Ребят, — сказал он, стоя у дверного косяка, — нам бы режим согласовать. Ну там, стримы до десяти, принтер — до девяти, и давайте посылки сразу внутрь, окей?
— Бро, не вопрос, — ответил Серёжа. — Мы же свои.
— Своим иногда тяжелей, чем чужим, — тихо добавила Катя.
— Мы вас любим, — откликнулась Яна и обняла Катю так, будто ставит хештег. — Не кипишуй.
Два дня действительно стало тише. Они убирали посылки с лестницы, стримили до десяти, а печать включали в восемь утра. В восемь утра принтер шипит особенно бодро, и Катя украдкой надевала наушники.
На работе Нина Сергеевна заметила, что Катя стала пересматривать макеты дольше обычного.
— Ты устала, Катерина? — спросила она без нажима.
— Немного, — призналась Катя. — Родственники… в гостях. У них проект.
— Родственники — это навсегда, проекты — нет, — сказала Нина Сергеевна, снимая очки. — Следи за собой. Ты у меня надёжная. Не расплёскивайся.
Слово «надёжная» попало Кате в самую прямую кишеню души. Она правда такая. И оттого сейчас было нечестно, что её надёжность используют как резиновую ленту от банок: тянется — и ладно.
Прошла ещё неделя. Катя стала отмечать мелочи, которые складывались в большой фортепианный аккорд: Яна вечно брала её полотенце «потому что оно мягче», Серёжа невозмутимо занимал ванную по сорок минут «перед эфиром», их швейная машинка жужжала, когда Илья пытался сосредоточиться над сметой. Из холодильника исчезли йогурты «без сахара», потому что «мы думали, это всем». Мурена стала жить на шкафу. Тётя Майя проходила мимо двери и охала: «Ой, у вас сегодня опять гости?»
— Они и есть «сегодня», — сказала тогда Катя, но тётя Майя уже шагнула вниз по лестнице.
Вечером в пятницу пришла Оля, подруга Кати ещё со школы. Оля принесла манго, которое Катя любит, и бутылку минеральной воды «для разговора».
— Я на пятнадцать минут, — сказала Оля, обняла Катю и посмотрела на голубой фон в гостевой. — А у вас тут студия теперь?
— Не знаю, что у нас, — ответила Катя и себя удивила: голос прозвучал чётко и холодно.
— Слушай, — Оля села на табурет. — Ты же не гостиница. Скажи им дату выезда, и всё. Твоя квартира — твои правила. Ты так всё держишь. Не позволяй вынимать кирпичи.
Катя молчала. Правильные слова всегда звучат как цитаты, когда ты устал.
В ту ночь ей снились коробки с тканями, из которых торчали не принты, а головы маленьких белых лисиц. Они смотрели на неё стеклянными глазами и шевелили пластиковыми усами. Катя проснулась в пять сорок и впервые за долгое время не стала вставать. Лежала и смотрела в потолок, где от кольцевой лампы Серёжи осталась светлая тень круга. Как будто кто-то обвёл мелком лунку.
Утром она застала Яну у раковины. Та наливала воду в белую чашку и что-то мямлила себе под нос, полусонная.
— Ян, — сказала Катя спокойно, — только чтобы мы были на одной странице: когда вы планируете съезжать?
Яна слегка вздрогнула, потом подалась в улыбку:
— Ой, ну мы же говорили… там неделя… потом ещё одна… сейчас всё закроем и — улетим! У нас же билеты на осень! Смотри, вон, — она сунула телефон с яркими картинками закатов. — Виза почти готова.
— Осень — это через два месяца, — уточнила Катя. — И у меня не хостел.
— Ну ты чего, — Яна всплеснула руками. — Мы же семья. Семья друг друга выручает. Ты строгая, конечно, но добрая. Я тебя обожаю.
Слово «обожаю» прозвучало, как косметический блеск на треснувших губах.
Днём позвонил Серёжа и сообщил:
— Бро, Катюша, у нас суперновость: мы взяли контракт на серию! Это шанс! Но нужно ещё пару недель помучиться со стримами. Вы же с нами?
Катя слушала «суперновость» и думала, что для кого-то «помучиться» — это печатать до двух ночи, а для кого-то — не спать от чужой лампы под портьерой.
Илья после разговора ходил по кухне, как по палубе. Он положил руку на плечо Кати:
— Давай выходные переждём, а в понедельник поговорим серьёзно. Я поставлю сроки. Обещаю.
Катя кивнула. Она всегда за «сроки». Бумажные, устные — любые, если они есть.
Воскресенье сорвалось с петель. В полдень пришли друзья Серёжи с курьерами, чтобы «быстро забрать коробки». Быстро — это полтора часа смеха, запаха кофе и шуршания скотча по столешнице. На лестнице задержались, кто-то прислонил дверь подъезда так, что она хлопнула, как весенний коврик. Тётя Майя выглянула: «Ой-ой-ой».
— Ребят, — в четвёртый раз за день сказала Катя, — давайте в коридоре не толпимся, люди ходят.
— Катюх, не кипишуй, — отозвался Серёжа добродушно. — Мы сейчас как пчёлки — и всё.
К вечеру кухня пахла чужим дезодорантом, а на столешнице от кружки, которой «можно всем», остался круглый тёмный след. Катя потерла его содой. Круг не ушёл. И это почему-то стало самым обидным.
Ночью Илья сел на край кровати.
— Я всё понял, — сказал он. — Утром мы ставим дату. Без «пары» и «чуть-чуть». Чётко.
Катя прижала ладонь к его спине и впервые за эти недели не почувствовала привычной мягкой теплоты. Там было напряжение, как у натянутой струны. Она закрыла глаза и подумала: «Либо струна лопнет, либо зазвучит».
Понедельник начался с таблиц и скрипящих зубов. Катя в девять утра подключилась к зуму: у них в отделе — ежемесячная планёрка, Нина Сергеевна не терпит опозданий. Катя заранее проверила фон, закрыла кухонную дверь, поставила кружку с чёрным чаем так, чтобы не видно было в кадре. И как только в наушниках прозвучало сухое «доброе утро», в гостевой вспыхнуло голубое полотнище фона, щёлкнуло кольцо, и через стену покатился бодрый голос Серёжи: «Ребзя, мы на связи!»
— Катерина, у вас там концерт? — приподняла бровь Нина Сергеевна.
— Соседи, — коротко ответила Катя и ощутила, как остывает чай.
Первый эпизод прошёл, как царапина, но видимая. Катя после планёрки вышла в коридор и вежливо, прямо, без заносов сказала:
— Ребят, у меня с девяти до десяти каждое первое число — совещание. Можно тихо в этот час?
— Бро, да вообще без проблем! — Серёжа даже приложил руку к сердцу. — Мы просто не знали. Будет как в библиотеке.
Вторник. Второй эпизод. Катя возвращалась из магазина с двумя пакетами: крупа, кошачий наполнитель, йогурты «без сахара». В лифте телефон пикнул — смс от банка: «Оплачено 2 340 ₽, кафе “У круглой арки”, карта ****1234». Катя на этой карте копила кэшбэк на новые кроссовки. Она замерла: в кафе её не было. На кухне — Яна с бумажными стаканами, кексы расставлены на тарелке, мило.
— Ой, — Яна всплеснула руками. — Мы твоей картой заплатили, ну ты же её оставила на столе, мы думали, она Илюхина общая, а у нас курьер опаздывал, а телефон сел. Я потом переведу, ладно? Ну не прямо сейчас: у меня лимит. Но я запомнила! Клянусь! — И улыбка, как стикер.
— Карта была в моём кошельке, — сказала Катя. Сердце подпрыгнуло и хрустнуло. — В следующий раз — не надо так.
— Сори-сори, — закивала Яна. — Ты золотая. Я созвонюсь с банком, уточню, как быстрее вернуть. Не кипиш.
Днём перевода не было. Вечером — тоже. Ночью Катя лежала рядом с Ильёй и думала, что деньги — это не деньги, это мерка, которой кто-то померил твою терпеливость.
Среда. Третий эпизод. Илья поставил для всех график на холодильнике: маркер, аккуратные квадратики, подписи: «ванная — не более 20 мин утром», «стримы — до 22:00», «принтер — 8:00–21:00», «посылки — только внутри». Катя смотрела, как он выводит буквы, и чувствовала благодарность: вот он — порядок. Серёжа подошёл, заглянул, улыбнулся:
— Бро, ты как всегда — инженер. Респект! Нам бы такую структуру в контенте.
— Подпишитесь, — предложил Илья. — Чтобы это не выглядело как «мы вам диктуем», а как общее соглашение.
Они подписались. Яна сердечко нарисовала. На следующий день в восемь пятнадцать принтер зашипел, как кастрюля с щами. Катя на кухне, жуя бутерброд, посмотрела на часы. Девятнадцать минут — терпимо. В девять ноль две принтер всё ещё шипел, Илья собирал рюкзак и серьёзно смотрел на дверь гостевой. В девять десять он постучал. В девять двадцать вышла Яна, заправляя прядь за ухо:
— Ой, мы отвлеклись! Там просто текстура не легла. Но мы всё по правилам, да-да. Мы успокоимся.
— «По правилам» — это до девяти, — тихо сказал Илья.
— Да не будь ты буквоед, — отмахнулась она почти ласково, и Кате захотелось улыбнуться — от усталости, не от радости.
Четвёртый эпизод случился со двором. В субботу к полудню Серёжа пригнал к подъезду микроавтобус с другом-оператором. Они разложили на лавочке сумки с принтами «для сторис», расставили кофе в картонках, а фон голубых волн прислонили к стене. Двор как двор, дети гоняют мяч, дед Семён кормит голубей, тётя Майя несёт укроп в полиэтилене. И тут микроавтобус перекрыл проезд мусоровозу. Водитель мусоровоза посигналил, так что голуби взорвались в небо. Серёжа помахал издалека:
— Мы на пять минут!
— Пять ваших минут как неделька, — буркнул дед Семён, но его никто не слушал.
— Ребята, — сказала Катя, спускаясь, — нельзя переграждать. У нас двор маленький.
— Катюх, не начинай, — улыбнулся Серёжа. — Мы сейчас красиво снимем, это всем потом приятно будет. Наш двор — звезда!
Съёмка затянулась на час. Тётя Майя, уходя, шепнула Кате:
— Ты, детка, не молчи. Они же не злые — просто разгулялись.
Катя кивнула. Внутри у неё что-то щёлкнуло, но механизм ещё не начал работать.
Пятый эпизод оказался самым гадким. Яна, умываясь вечером, выжала Катино полотенце так, что брызги упали на пол, и бросила его на батарею. А утром Катя, торопясь на автобус, взяла его в руки — мокрое, чужим запахом. И это мелочь, но от мелочей трескается эмаль.
Попытки мира были. Они с Ильёй собирали гостей на кухне и, как взрослые, говорили про границы: про то, что все люди разные, про то, что им важно спать, что кошка стала нервной и рвёт свою подстилку, что у Кати в пятницу сдача макетов. Серёжа склонял голову:
— Мы вас слышим. Реально слышим. Вы для нас — семья. Мы такие… иногда разлетались. Давайте договоримся: мы вам дарим комплект сумок, вообще любых, выбирайте! И в сторис отметим — вам клиенты пойдут!
— Нам не нужны сумки, — ответила Катя. — Нам нужен покой.
— Покой мы тоже организуем, — пообещал он, как будто это курьерская доставка.
Один вечер они и правда выключили всё в девять. В квартире стояла редкая тишина. Катя даже услышала, как Мурена во сне цокает зубами. Но через день всё вернулось, как вода в ванной после порывистого движения: всё равно до краёв.
Илья между делом ездил к своей маме. Вернулся с пирожками и новостями:
— Мама говорит, чтобы мы «не делали из мухи слона». Что Серёжа — «хлебный парень, просто карьеру строит, это времена такие». Она явно на их стороне. Но обещала поговорить с ним мягко.
Поговорила. На следующий день Серёжа зашёл в кухню с виноватым выражением:
— Меня мама отчитала, прикинь! — Он рассмеялся. — Говорит, Илюха с Катей — «сокровище». Мы правда стараемся. Дайте нам немного воздуха.
«Воздуха им, а нам?» — подумала Катя и, чтобы не сказать это вслух, стала вытирать стол движениями медленными, монотонными, как метроном.
На работе Катю спасала рутина и коллеги. Егору из смежного отдела она как-то в лифте выдала: «У нас живут родственники». Он пожал плечами:
— Выставь счёт. Не деньги ради денег — деньги как сигнал. Платят — значит, понимают, что занимают твоё пространство. Не платят — значит, считают, что ты им должен.
Катя пришла домой и сказала Илье:
— Давай попробуем договор аренды на две недели. Символически. Пусть платят коммуналку и тысячу в день. Не ради суммы. Ради смыслов.
Илья задумался, почесал затылок:
— Я напишу, что это «временной вклад в общий быт». Чтобы не обидеть.
Они распечатали листок, положили ручку. Яна прочитала, прикусила губу:
— Тысяча в день? Серьёзно? Мы же не в гостинице. Мы же свои. Мы экономику сейчас строим. Мы потом отдадим, когда будет «жирно».
— Коммуналка выросла в полтора раза, — негромко заметил Илья. — Это факты.
— Ой ну, — Серёжа махнул. — Коммуналка — это же по счётчикам, а вы и так платили бы. Да и мы вам стримы поднимем: у вас же есть хендмейд? Катюха, давай мы тебе страницу прокачаем, у нас охваты.
Катя посмотрела на него, как на человека, который читает другой букварь.
— Мы не договаривались на прокачку, — сказала она. — Мы договаривались на «пару вечеров».
Листок лежал на столе как белая кость. Подписей так и не появилось.
Шла третья неделя. Из второстепенных появлялись и исчезали лица: тётя Лида, мама Серёжи, написала в общий чат «семья» длинное сообщение, где было много слов «понимание», «взаимовыручка» и «не высчитывайте копейки». Оля позвонила ещё раз:
— Я читаю тебя между строк. Тебе тяжело. Не откладывай. Ты ведь умеешь ставить дедлайны. Поставь им дедлайн. И не объясняйся бесконечно.
— А если мы поссоримся? — спросила Катя.
— Так вы уже, кажется, — сказала Оля. — Только вежливо.
В один из дней случилась авария с электричеством. Серёжа включил кольцо, принтер, утюжок для термоплёнки, и всё это — на один удлинитель. В десять сорок пять щёлкнул автомат, квартира потемнела. У Кати на ноутбуке — несохранённый макет. Она выдохнула сухим ртом, как рыба.
— Блин, — сказал Серёжа из темноты. — Это не я. Это сеть. У вас проводка старая.
— Автомат в щитке — справа, — сказал Илья и уже шёл. Вернулся с серым лицом: — Соседи тоже без света. Майя ругается, что у неё борщ недоварен.
Тётя Майя пришла через пятнадцать минут с фонариком.
— Дети, ну сколько ж можно. Я всё понимаю — блогеры, контент, современность… Но у меня внуки в кроссворд не видят, где «самовар». — Она качнула фонарём в сторону гостевой. — Мужики, вы или переезжайте, или учитесь жить в мире с физикой.
— Мы учимся, — серьёзно сказал Серёжа, как актёр на диалоге. — Майя Борисовна, мы вас обожаем. Вот вам сумка с принтом, «котики».
— Мне не сумка, мне варочная панель нужна, — тихо ответила она и ушла по лестнице, светя себе под ноги.
Свет включили. Макет Кати был потерян, она сделала вид, что спокойно, набрала заново, пальцы не издавали лишних звуков. Ночью она лежала, слушала стиральную машинку — теперь и она по ночам — и думала о простом: «Я привыкла быть удобной. А удобно ли мне?»
Илья всё больше мрачнел. Он робел перед братом — не из страха, а из странной старой памяти: Серёжа всегда был балагур, их «душа», мамин младшенький. Илья — старший, ответственность на нём, поэтому и сейчас поймать жёсткость ему было тяжело. Катя это видела и не рушила: она давала ему время, как даёшь дрожжам подняться.
В четверг Илья позвал Серёжу в кафе «у круглой арки». Вернулся с пластиковым стаканом и квадратным взглядом:
— Я поставил дату. Сказал, что воскресенье — край. Он кивал. Сказал, «всё чётко».
Катя кивнула. Внутри у неё тоже что-то встало по местам — как книжки, когда они прямо, и не падают. Она подмела в коридоре, выгладила наволочки из гостевой, чтобы отдать чистыми. Она умела закрывать циклы.
Пятница с утра дала надежду: Яна прибрала свои коробки, дверной проём был свободен, Мурена рискнула слезть со шкафа. Катя даже заварила кофе в турке — редкость. Позвонила Нина Сергеевна и сказала мягко:
— Я посмотрела твои макеты — хороши. Ты держишь линию. Твой дом — тоже твой проект, не забывай.
Катя положила трубку и улыбнулась. Думала: «Воскресенье — и всё».
Но суббота решила иначе. Яна объявила «ночной марафон»: они с Серёжей якобы «поработают без шума, пока все спят». На кухне ещё днём появился список «для розыгрыша», мягкие пакеты, коробки с наклейками «осторожно, не мять», подарочные карточки. В чате «семья» тётя Лида прислала огонёк: «Молодцы! Не спят, работают!»
— Ян, — сказала Катя, — у меня в понедельник сдача квартального. Я хочу выспаться. Давай без «ночного».
— Катюш, ну ты же гибкая, — улыбнулась Яна. — Мы ТА-А-Ак тихо. Будем как мышки.
— Мышки так не пахнут пластиком, — буркнул Илья.
— Ну блин, — Серёжа развёл руками. — Это шансы. Мы же не просто валяемся. Мы везём вас с собой к успеху. Вы же потом скажете: «Мы были с ними, когда они начинали».
— Я не собираю чужие медали, — устало ответила Катя.
К вечеру они ещё и пригласили двоих «партнёров» — тихих, как барабанная дробь. Стойки, коробки, шепотки, звонки. В полночь сосед сверху постучал в батарею, потом в дверь. Серёжа открыл, уверенно улыбался:
— Мы уже заканчиваем! Ещё буквально часик.
Катя на кухне сидела с чашкой воды. Пальцы вцепились в керамику, как в ручку чемодана. Она смотрела на график на холодильнике: квадратики, подписи, сердечко Яны. И думала, что сердечко — это не подпись.
Час прошёл. Второй. В три ночи из гостевой донёсся визг радости: «Мы побили рекорд донатов!» В три пятнадцать щёлкнул автомат — снова. В три двадцать пять закричала Мурена — запуталась лапой в проводе. В три тридцать Катя поднялась, прошла в коридор, постучала в дверной косяк. Илья встал рядом, как стена.
— Ребята, — он говорил низко и очень чётко, без жестикуляции, — мы просили без ночи.
— Бро, ну не начинай, — шепнул Серёжа. — Мы уже на финише.
— Финиш — завтра в двенадцать, когда вы будете собирать вещи, — ответил Илья. — Мы договорились.
— Мы на дворе суббота, — сказал Серёжа. — Вы чё, злые? — Он поймал взгляд Кати и отвернулся, как от света.
Катя молчала. Внутри у неё стало тихо-тихо, как бывает тихо в помещении перед тем, как сработает сигнализация. Она вдруг вспомнила, как в школе принимала норматив по прыжку в высоту: долго разбегалась, никак не решаясь, а потом — раз и перелетела планку. Не потому что перестала бояться, а потому что иначе — никак.
На рассвете, когда голубой фон в гостевой казался тусклой стеной бассейна, когда тётя Майя снизу хлопнула дверью — пошла за хлебом — Катя открыла окно на кухне, вдохнула холод и поняла, что её решение дозрело, как яблоко на подоконнике: упадёт само. Её ладони разжались. Она не собиралась больше быть мягкой.
Она разложила на столе ключи, выгнула спину, как кошка после сна, и тихо сказала Илье:
— Завтра — утро. Мы не переносим. Мы просто делаем.
Он кивнул. У него в глазах тоже прояснилось — как после долгого дождя, когда видно, что за стеклом — не пятна, а город.
Воскресенье встретило запахом гари — принтер ночью перегрелся, и из гостевой тянуло пластиком. Катя открыла окна, выпустила Мурену на балкон, сама поставила чайник. Чайник шипел ровно, а внутри у неё было неровно: сегодня всё должно решиться.
Семейное утро началось с театра. Серёжа вышел в коридор в яркой футболке с принтом «Мы всё сможем» и с улыбкой на пол-лица. Яна шлёпала за ним в мягких носках, держа телефон на штативе. Они что-то тихо снимали — как будто даже момент выселения хотели превратить в контент.
— Бро, у нас ещё один коллаб, — бодро сообщил Серёжа, будто вчерашней ночи с аварией света не было. — Сегодня партнёр приезжает в обед, буквально на часик. Мы тут его примем и всё, соберёмся. Удобно?
Илья встал напротив, сложил руки на груди. Он был напряжён, но голос его звучал уверенно:
— Нет, Серёжа. Неудобно. Мы договаривались: сегодня вы собираете вещи.
— Ты чё, серьёзно? — Серёжа нахмурился, но в голосе звучала издёвка. — Мы тут пашем как кони, а ты… сроками машешь. Мы ж семья!
— Семья — это ещё и уважение, — сказал Илья. — Мы своё сделали. Теперь ваша очередь.
Катя молча поставила на стол тарелку с омлетом, но есть никто не стал. Она смотрела, как Яна, играя пальцами с чехлом от телефона, пытается включить привычную ласковую интонацию:
— Катюш, ну ты же понимаешь… Сейчас всё так сложно. Нам нужна опора. Мы на тебя опираемся. Ты же добрая.
В этот момент Катя вдруг ясно увидела всю картину: коробки, фон, списки, соседи с пирогами, мамины уговоры, чаты «семья» с огоньками, и себя — хозяйку, которая ходит по собственной квартире на цыпочках. Её будто щёлкнуло внутри: усталость сменилась холодной решимостью.
Она отодвинула тарелку, посмотрела прямо на Яну, потом на Серёжу. Голос у неё был ровный, без истерики, но от этого жёстче:
— Я их обхаживать не собираюсь. Передай им, пусть убираются из нашей квартиры завтра.
Илья вздохнул, будто снял с плеч мешок. Он знал: жена сказала так — значит, точка.
Серёжа замер, потом фыркнул, как подросток:
— Ого! Вот это тон. Мы-то думали, ты адекватная. Ладно. Мы посмотрим, кто кого. Не такие уж вы и золотые соседи, если честно.
Яна взяла его за руку, тихо шепнула:
— Не трать силы, мы обойдёмся. — Но глаза её блестели злостью: она явно не привыкла, что её «обожаю» не действует.
Вечером в подъезде все знали: у Серёжи с Яной «разлад с квартирой». Тётя Майя встретила Катю у мусоропровода, сказала:
— Правильно сделала. Только держись. Они ж не злые, но привыкли жить чужими ресурсами.
А Нина Сергеевна позвонила Илье и осторожно спросила:
— Сынок, вы что, Серёжу выгоняете? Он же без вас пропадёт. Может, дайте им ещё недельку?
Илья ответил сухо:
— Мам, у нас нет недельки. У нас своя жизнь.
К вечеру коробки ещё стояли в гостиной, голубой фон не был свёрнут, швейная машинка гудела. Словно ничего не изменилось. Только в воздухе висело другое: напряжение, как перед грозой.
Катя сидела у окна, смотрела, как Мурена царапает коробку с наклейкой «Хрупкое». И думала: «А вдруг они не уйдут? А вдруг будут тянуть? Что делать завтра?»
Ответа не было. Но теперь она хотя бы знала одно: тянуть будет не она.
История обрывалась именно здесь — на пороге новой сцены, где уже нельзя отступить.
Чужой ребенок