— Я не понимаю, — всхлипывала свекровь, — чем тебе имя не угодило? Чем мой Ванечка плох?
— Тем, что это мой ребёнок! — не выдержала однажды невестка. — Не ваш Ванечка, а мой сын!
И я не хочу, чтобы он жил с именем, которое я выберу! А не покойника.
В комнате повисла звенящая тишина.
Глава 2
— И всё-таки я не понимаю, почему нельзя? — голос Людмилы Сергеевны звенел от едва сдерживаемого возмущения. — Ванечкой назвать, что в этом плохого? В честь деда!
Мария молча размешивала чай, считая обороты ложечки. Один, два, три… Только бы не сорваться, не наговорить лишнего.
Живот тяжело натягивал домашнее платье — шестой месяц всё-таки.
— Мам, мы же обсуждали, — устало произнёс Виктор, переводя взгляд с жены на мать. — У нас будет свой ребёнок, мы сами выберем ему имя.
— Свой, свой! — всплеснула руками Людмила Сергеевна. — А память о родных — это как? Выбросить и забыть?
Она демонстративно подошла к серванту, где стояла фотография покойного мужа. Смахнула несуществующую пылинку с рамки.
— Вот твой отец, Витенька. Посмотри на него! Ты ж как две капли воды похож. И внук таким же будет, я чувствую.
Мария поморщилась. Опять начинается. С того самого дня, как УЗИ показало, что будет мальчик, свекровь словно с цепи сорвалась.
Каждый день — Ваня да Ваня, посмотри на отца, вылитый дед будет.
— Людмила Сергеевна, — как можно мягче начала Мария, — мы очень уважаем память Ивана Петровича. Но называть ребёнка именем умершего…
— Ах, вот оно что! — перебила свекровь. — Значит, покойников боимся?
Суеверия? А я-то думала, у нас невестка образованная, современная!
Она картинно всхлипнула и опустилась на стул.
— Витенька, сыночек, — голос её задрожал, — хоть ты объясни своей… жене.
Это же традиция! В честь деда называть — счастливая судьба будет.
Виктор беспомощно посмотрел на Марию. В его глазах читалась растерянность и что-то похожее на вину.
— Маш, может… — начал он неуверенно.
— Нет! — Мария резко поднялась из-за стола. — Я даже слышать об это мне хочу!
Она выскочила из кухни, захлопнув за собой дверь. Малыш забеспокоился, заворочался, и она машинально погладила живот.
— Тише, маленький, — прошептала одними губами. — Всё хорошо.
Вечером, лёжа в постели, она пыталась объяснить Виктору:
— Понимаешь, это как… проклятие какое-то. Словно мы заранее программируем его на чужую судьбу.
А я хочу, чтобы у него была своя дорога, своё имя.
— Но мама… — Виктор запнулся.
— Что мама? — Мария приподнялась на локте. — Опять будешь её жалеть?
А меня? Меня кто-нибудь пожалеет?
На следующий день Наталья Анатольевна, выслушав дочь, задумчиво покачала головой:
— Знаешь, доченька, может, и правда уступить? Ради мира в семье?
— Мама! — возмутилась Мария. — Ты же сама говорила — нельзя называть в честь умерших! Плохая примета!
— Говорила, — вздохнула мать. — Только вот что я тебе скажу: хуже приметы — это когда в семье лада нет. Особенно сейчас, когда ты на сносях.
Но Мария упрямо мотнула головой:
— Не буду я никого слушать. Мой ребёнок — мне решать.
А Людмила Сергеевна словно с ума сошла. То фотографии мужа по всей квартире расставит, то письма его старые достанет — почитать невестке про «золотой характер Ванечки».
— Вот, полюбуйся, — тыкала она пожелтевшими страницами Марии в лицо. — Какой человек был!
Весь в него внучек будет, я сердцем чую!
Мария убегала в их с Витей комнату, закрывала дверь, пыталась успокоиться. Но даже здесь настигал голос свекрови:
— Витенька! Ты хоть ей скажи! Иван — хорошее имя!
К восьмому месяцу Мария почти не выходила из комнаты. Виктор метался между женой и матерью, пытался мирить, увещевать. Без толку.
— Я не понимаю, — всхлипывала Людмила Сергеевна, — чем тебе имя не угодило? Чем мой Ванечка плох?
— Тем, что это мой ребёнок! — не выдержала однажды Мария. — Не ваш Ванечка, а мой сын! И я не хочу, чтобы он жил с именем, которое я выберу! А не покойника.
В комнате повисла звенящая тишина. Людмила Сергеевна побелела.
— Вот значит как, — процедила она. — Покойника… А того, что твой муж жив только благодаря этому «покойнику», ты не подумала?
— При чём здесь это? — взорвалась Мария. — Причём здесь вообще…
— Притом! — Людмила Сергеевна побагровела. — Мой Ванечка, между прочим, тебе мужа родил и вырастил!
А ты… ты его даже в имени внуку отказываешь!
— Ах вот как? — Мария почувствовала, как к горлу подступает горячая волна гнева. — Значит, я теперь вечно должна быть благодарна?
Всю жизнь на поклон ходить? Может, мне ещё и портрет вашего Ванечки в спальне повесить?
— Да как ты смеешь! — задохнулась от возмущения свекровь. — Витя, ты слышишь? Слышишь, как она о твоём отце?!
— Перестаньте! — Виктор схватился за голову. — Хватит!
— Нет уж, пусть договаривает! — Людмила Сергеевна шагнула к невестке. — Что ещё скажешь про «моего Ванечку»? Ну!
— Скажу! — Мария уже не могла остановиться. — Скажу, что достали вы меня со своим покойником! Сил нет уже слушать — Ваня то, Ваня сё!
Может, вы ещё и внука моего себе заберёте? Чтоб уж точно всё было, как при вашем ненаглядном муже?!
Она вдруг покачнулась, схватившись за живот. В глазах потемнело, комната поплыла куда-то вбок.
— Маша! — испуганный крик Виктора донёсся словно издалека. — Мама, «скорую»! Быстрее!
Сквозь наползающую темноту Мария успела подумать:
«Только бы малыш… Господи, сделай так, чтобы с ним всё было хорошо…»
А потом провалилась в беспамятство.
Сирена скорой помощи разрезала вечернюю тишину. Мария смутно помнила, как её укладывали на носилки, как Виктор держал её за руку, что-то говорил — успокаивающее, ласковое. В животе то и дело вспыхивала острая боль.
— Беременность сколько? — деловито спрашивал врач.
— Тридцать две недели, — дрожащий голос Людмилы Сергеевны. — Господи, да что же это…
— Давление, пульс, — прозвучало откуда-то сверху. — Увозим! Скорее
Дальше всё слилось в какой-то безумный калейдоскоп.
Яркий свет больничных ламп, чьи-то руки, капельницы, писк приборов. И голоса — встревоженные, командные:
— Пульс падает!
— Кесарево надо…
— Срочно!
— Готовьте операционную!
Последнее, что запомнила Мария — испуганные глаза Виктора за стеклянной дверью и его беззвучно шевелящиеся губы: «Я люблю тебя…»
Очнулась она от тихого плача. В палате интенсивной терапии, у её кровати, склонившись, рыдала Людмила Сергеевна.
— Прости меня, доченька, — шептала она, сжимая безвольную руку невестки. — Какая же я д..а старая! Чуть вас не погубила…
— Где… — Мария с трудом разлепила пересохшие губы. — Где мой малыш?
Свекровь вздрогнула, подняла заплаканное лицо:
— Машенька! Очнулась! — она метнулась к двери. — Витя! Доктор! Скорее!
Через минуту возле кровати суетились врачи. Проверяли пульс, давление, задавали какие-то вопросы.
Мария отвечала машинально, не вслушиваясь. Только один вопрос стучал в висках: где её ребёнок?
— Ребенок в реанимации, — наконец сказал врач. — Состояние тяжёлое, но стабильное. Весь необходимый уход получает.
— Я хочу его видеть, — Мария попыталась приподняться.
— Нет-нет, вам нельзя вставать, — врач мягко, но настойчиво уложил её обратно. — Вы сами едва выкарабкались. Да и нельзя туда.
— Маш, — Виктор присел на край кровати, взял её руку в свои. — Всё будет хорошо. Малыш борется. Я через стекло видел. Он такой крошечный, но сильный. Весь в тебя.
По щекам Марии покатились слёзы.
— Я даже не видела его, — прошептала она. — Даже не подержала…
— Увидишь, — Людмила Сергеевна промокнула глаза платком. — Обязательно увидишь. Только поправляйся скорее.
Потянулись бесконечные дни в больнице. Марии становилось лучше, но к сыну её всё ещё не пускали — слишком слаб.
Виктор и Людмила Сергеевна дежурили в ее палате по очереди.
— Знаешь, — сказала однажды свекровь, — я там, в часовне при больнице, свечку поставила. За вас обоих. И молилась, как никогда в жизни не молилась.
Она помолчала, теребя край больничного одеяла.
— И поняла вдруг — какая же я глупая! Из-за имени чуть семью не разрушила. А ведь главное — чтобы жив-здоров был. Остальное… — она махнула рукой. — Как хотите, так и называйте.
На десятый день Марии наконец разрешили подняться. Виктор и медсестра довели её до отделения новорождённых.
Там, за стеклом, в прозрачном кювезе, опутанный проводками и датчиками, лежал её сын. Крошечный, с бледной кожицей, но такой родной, такой желанный…
— Богом данный, — прошептала Мария, прижимаясь ладонями к стеклу. — Мой Богданушка…
— Богдан? — переспросила Людмила Сергеевна. — Почему…
— Потому что это чудо, — тихо ответила Мария. — Потому что мы все молились. И Бог услышал.
Свекровь вдруг всхлипнула и крепко обняла невестку:
— Какое же красивое имя! И правильное. Самое правильное для нашего мальчика.
Через месяц они забирали Богдана домой. Он окреп, набрал вес, и теперь почти ничто не напоминало о трудном начале его жизни.
Только Людмила Сергеевна, когда думала, что её никто не видит, украдкой крестила внука и шептала благодарственные молитвы.
А фотография Ивана Петровича так и осталась стоять в серванте.
— Знаешь, — сказала как-то Людмила Сергеевна, любуясь, как невестка кормит малыша, — а ведь ты была права. У каждого должна быть своя дорога. И своё имя.
Мария только улыбнулась в ответ и крепче прижала к себе сына. Теперь она точно знала — всё будет хорошо. Потому что любовь сильнее предрассудков, а жизнь важнее любых традиций.
Холодильник пустел, а свекровь вовсю пользовалась халявой. Пока мой план не поставил её на место