Сначала это называлось «на пару недель». Галина Петровна сказала это легко, даже как-то деликатно, положив ладонь на спинку стула в их кухне, где стул и без того скрипел от тревожного напряжения нового жильца. «У вас же ипотека, вы оба на работе, а у меня как раз свободно: в поликлинике запись на обследование через дорогу, и Нику из сада удобнее мне забирать — так всем спокойнее».
Илья кивнул. Он обычно сначала кивал, потом думал. Привычка программиста: принять ввод, обработать позже. Марина, напротив, светилась облегчением — мать рядом, значит, меньше вины за то, что вечно пропадает в редакции. Их двушка на девятом этаже пахла кофе, яблочным шампунем Марины и чем-то лекарственным, что принесла с собой Галина Петровна — маленькая аптечка с этими вытянутыми блистерами, где таблетки лежат как пуговицы старого пальто.
Галина Петровна поселилась на раскладном диване в зале и уже к вечеру перетянула на себя горизонт — расправила покрывало, переставила лампу, сняла с подоконника кактус «потому что пыль собирает», и предложила новый порядок продуктов в холодильнике: «Мясо вниз, молочку вверх, яйца не в дверце — я вам потом объясню». Объяснять она любила, как другие любят петь на кухне.
— Илюша, ты соль не сюда поставил, — сказала она на следующий день, — соль с сахаром не дружит.
— А у нас нормально дружили, — ответил он, но улыбнулся, смягчая.
Первые замечания звучали как погода: вроде бы и есть, а спорить бессмысленно. Он не спорил. Он ставил соль куда скажут, переставлял чашки, выбрасывал «ненужные» соусы. С Никуськой было сложнее. Тёща считала, что четырехлетнему ребёнку вредно смотреть мультики даже по двадцать минут, и ставила песочные часы — настоящие, стеклянные, принесла из своей прошлой жизни, где были стенки, ковры и «правильные гарнитуры».
— Песок — лучший воспитатель, — произнесла она почти торжественно, переворачивая часы. — У песка нельзя попросить «ещё пять минут». Запомни, Никуль.
Илья смотрел, как дочь косится на бледную струю песка. Ему стало не по себе: будто они им кого-то призывали.
Постепенно мелочи начали складываться в распорядок. Утром Галина Петровна проверяла счётчики — так, «для контроля», заодно окружила себя тетрадями. В тетрадях появлялись таблицы: сколько было на свет, сколько на воду, «почему у вас ночью скачок». Скачок был от стиральной машины с таймером, но Илья на секунду почувствовал себя учеником с оправданиями.
— Я к коммуналке отношусь трепетно, — сказала она как-то за завтраком. — Всю жизнь по копеечке складывала. Вы, молодые, живёте широким жестом, а потом удивляетесь сумме в квитанции. У меня знакомая бухгалтер, она умеет добиваться перерасчёта. Может, перевод на мой лицевой счёт оформим? Я бы контролировала.
Марина подняла глаза от телефона и обрадованно кивнула: ей любой контроль, кроме собственного, казался облегчением.
Илья почувствовал, как внутри поднимается знакомая, тугая волна: сейчас скажи «потом», и волна отступит. Он сказал: «Потом». Но уже вечером на стол легли бумаги: «Это просто доверенность, для вашего же спокойствия». Ему стало неловко перечитывать строки, где их квартира внезапно расплывалась в чужую опеку.
В чате дома всплыло сообщение от соседки Тамары: «Коллеги по подъезду, кто забрал детские самокаты с холла? Поставила под лестницу на пять минут». Через минуту ответила Галина Петровна, хотя её в чате никогда не было: «Я убрала в кладовую, у вас же нет дисциплины, это пожарный выход». Илья с удивлением посмотрел на Марину — оказывается, мама успела вступить в чат и взять админку у старшего по дому: «Попросили, Илюш. Там бардак был».
Самокаты потом находили ещё раз в другом месте, и Тамара при встрече хмыкала: «У вас тёща… активная». Илья слышал в этом слове всё: и похвалу, и предупреждение.
Вечером пятницы Илья вернулся позже обычного. В прихожей лежали пять пар новых тапочек — одинаковые, серые, как камушки. «Гостевые», объяснила тёща. «Гости», понял Илья, и увидел за столом её родню: двоюродная сестра Валя, племянник Саша, кто-то из «наших из Раменского». Они говорили громко, как будто старались заполнить пустоты в комнате. На столе стояли салаты, у каждого — табличка с калориями. Таблички распечатаны на глянцевой бумаге.
— Теперь у нас так, — сказала Галина Петровна. — Человек должен понимать, сколько он съел.
— А человек может просто поесть? — пробормотал Илья, но так тихо, что услышал только он сам.
Гостья Валя рассказала, как «подняла» деньги на продаже штофов через «платформу частных инвестиций». Илья мысленно держал дверь для скепсиса закрытой, но Галина Петровна расправила плечи: «Вот видишь, Илюша, когда есть дисциплина и смелость». Марина покивала, улыбаясь заученной улыбкой — той, что у неё появлялась, когда разговоры дипали на тонкий лёд.
На следующий день тёща вынесла из кладовой Ильину старую коробку с электроинструментом. Он копил его годами: дрель, набор бит, строительный фен — всё аккуратно уложено. Она поставила коробку у двери.
— Это во двор в «честный обмен», — сказала она. — Людям нужнее. Ты же всё равно не пользуешься. Зато освободим место.
Он подошёл, приподнял крышку и почувствовал внезапную благодарность к пыли — она пахла чем-то своим, прежним. В груди у него резануло.
— Я это купил сам. За свои премии. И мне это нужно, — сказал он, впервые не улыбаясь.
— Не повышай голос, — мгновенно ответила Галина Петровна и приложила ладонь к виску. — Пульс. Вы же знаете, у меня с давлением. Я, между прочим, ночами не сплю — думаю, как вы концы с концами сводите.
Марина молча перевесила плечо сумки, взялась за дверную ручку.
— Я на верстку, — сказала и вышла.
Они остались вдвоём: Илья и эта комната, в которой всё вдруг казалось чужим. Он аккуратно убрал коробку обратно, как будто прятал уязвимость. Вечером Галина Петровна принесла таблетки на блюдечке и положила рядом с ним, как примирение. Он выпить отказался, но поблагодарил.
Понедельник принёс им новый смысл. Галина Петровна привезла из своей квартиры старый комод — массивный, темный, с зеркальной надстройкой. Грузчики, запыхавшись, протиснули его в их коридор так, что проход стал как узкий дворик между сараями.
— Это семейная вещь, — сказала она. — Положите туда документы, и будет порядок. Я люблю, когда у бумаг есть дом.
Она ловко распахнула ящик и вынула из пакета их договора по ипотеке, страховке и детскому саду. Бумаги появлялись у неё в руках как карты фокусника, и Илья никак не мог понять, когда она успела «навести дом» в его ящиках.
— Я по женщине вижу, как она хранит документы, — продолжала Галина Петровна, не глядя на него. — У Марины лёгкость в голове, ей нужна опора. Я — опора.
Илья впервые услышал, как слово «опора» царапает по стеклу.
Вечером он поехал к другу Антону. Антон жил в однушке, где даже пыль казалась холостяцкой, честной. Они пили чай из больших кружек.
— Ты понимаешь, — говорил Илья, — я не могу её выгнать. Это же мама Марины. Она помогает с Никой. Но мне хочется… ну, просто… чтобы мои вещи жили там, куда я их положил.
— Это не про вещи, — сказал Антон. — Это про право определять, где у тебя соль и где ты сам. Ты либо сейчас поставишь маяк, либо потом будешь получать координаты по телефону.
— Какой маяк? — устало улыбнулся Илья.
— Любой. Сказал — и сделал. Ты не обязан объяснять долго. Объяснения — это её поле.
Илья вернулся домой поздно. В прихожей пахло мятным кремом для ног. На двери висел новый расписной магнит с надписью: «Дом — там, где порядок». Он тихо снял кроссовки, чтобы не разбудить Нику. В зале горел торшер, под ним Галина Петровна в очках сортировала чеки. Она подняла взгляд:
— Илюша, а почему ты перевёл в этом месяце ипотечный платёж без консультации? Я посчитала, что выгоднее вносить раз в две недели. Мы бы сыграли на процентах. Давай я буду это делать. Ты просто перечисляй на мой счёт. Я буду суммировать и вносить.
— Нет, — сказал Илья.
Слово вышло твердо, как монета из автомата. Она смешалась, кашлянула и снова приложила руку к виску.
— Ты что, против экономии? Ты же сам жаловался, что в саду сборы, кружки, логопед. Я пытаюсь выстроить систему. Женщины в семье — про систему.
— Женщины в семье — это не бухгалтерия, — сказал он, — это отношения. И с ними у нас уже дефицит.
Они смотрели друг на друга, как будто на экране зависла пауза. С кухни донёсся тихий детский кашель. Галина Петровна первой отвела взгляд.
— Я устала, — сказала она, — вы меня вгоняете в приступы. Марина завтра сдаёт номер. Ей нельзя нервничать. Это последнее, что я скажу на сегодня.
На следующее утро Нику забрали из сада раньше времени — у неё поднялась температура. Галина Петровна устроила в детской «режимную палату»: термометр под мышкой, капли на салфетке, влажное полотенце на батарее. Илья отпросился с работы, но ровно в этот момент поступил звонок от начальницы: «Срочно нужна правка по проекту». Он сел с ноутбуком в кухне, где ещё стоял запах вчерашних щей, и пытался одновременно входить в VPN и слушать, как Галина Петровна объясняет дочери, что «горячее надо терпеть, так пот выходит».
К обеду стало легче, и Илья, наконец, опустил плечи. В дверь позвонили. На пороге, как на сцене, стоял незнакомый мужчина в темной куртке.
— Курьер, — сказал он. — Интернет-камеры, три штуки, комплект. Подпишите.
— Мы ничего не заказывали, — ответил Илья.
— На имя Марины, — уточнил курьер. — Оплата при получении. Тут «умный дом», датчики на двери.
— Это я, — отозвалась из комнаты Галина Петровна и вышла, пригладив волосы. — В наши времена иначе, конечно, обходились, но сейчас — технологичный век. Будем знать, когда няня приходит, когда уходит. И вообще, мало ли кто по подъезду бродит.
— У нас нет няни, — заметил Илья.
— Пока нет. Но я думаю наперёд.
Вечером он обнаружил над входной дверью маленький глазок, действительно умный — мигал зелёным, как светофор по ГОСТу. Ещё один — в коридоре, «чтоб видеть, кто тапочки разбрасывает». И третий — в детской, «для контроля сна». Он не спрашивал, как и на какие деньги она это купила. И так было ясно: либо из её накоплений, либо из какой-то странной «клубной рассрочки», о которой она говорила с восторгом и секретностью.
Марина пришла поздно. Под глазами — тень, из сумки торчала пачка газетных оттисков. Она присела на край кровати и уткнулась в плечо Илье.
— Мамы не существует, — сказала она почти беззвучно. — Это просто тяжелый воздух, который я с детства умею вдыхать. Дай мне чуть времени.
— Я даю, — ответил он. — Но дом у нас один.
Ночью он проснулся от тихого щелчка: Галина Петровна открыла коридорный шкаф и, прижав к груди папку, прошла в зал. Утром Илья обнаружил в папке выписки со счетов — его, Марины — с пометками цветными стикерами: «лишние траты», «под вопросом», «оптимизировать». Напротив «кофейни у метро» стояла цифра — сумма за месяц. Ему захотелось порвать лист, но он просто положил его обратно. Марина, увидев стикеры, прикрыла глаза ладонью, будто солнце ударило.
— Это удобно, — произнесла она чисто механически.
Вечером зашёл сосед Костя — худой, вечно спешащий. Пришёл попросить дрель: надо было закрепить полку.
— Отдал бы, — сказал Илья, — но теперь всё выносим в «честный обмен».
— Это где тёща командует? — хмыкнул Костя. — Вот вы попали.
— Мы не «попали», — резко сказал Илья, — мы живём.
Сказал и понял, что впервые за эти недели произнёс слово «мы» не как залог согласия, а как заявление о границе.
Но границы, он видел, уже покорёжены: на кухне висела схема питания Ники на неделю, составленная подчёркнутым почерком, как конспект на лекцию. Напротив «шоколад» — прочерк. «Соки» — только домашние. «Фрукты» — яблоко, половинка. Они с Мариной всегда были проще. Теперь простоты не осталось.
На третий месяц «на пару недель» Галина Петровна оформила у председателя дома доступ к каморке для инвентаря — «для наших общих нужд». В каморке внезапно оказались их детские лыжи, насос для матраса, свёрток с ковриком, которым Илья пользовался на балконе. Он нашёл там же свою коробку с инструментами. На ней — записка: «Лучше тут. Дома — пыли нет». Он тихо вынес коробку обратно. На лестничной клетке встретил Тамару:
— Ваши свои забрали? — спросила та. — А то у нас всё в каморку тащат, а потом ищут.
— Мои — мои, — сказал Илья.
Он поднялся и, не раздеваясь, задвинул шкаф на сантиметр — простое, физическое движение против невидимой силы. Шкаф не сдвинулся: внизу упёрся в новый комод. Он услышал, как внутри что-то брякнуло — это, вероятно, монеты в конверте «на подарки». Он отступил, выдохнул, прислушался к квартире: Ника смеялась в детской — тёща показывала ей «научное шоу» с пищевой содой. Смех дочери был чистый, и этот звук спасал. Пока.
Илья сел на край дивана, где теперь спала тёща, и посмотрел на лампу, которую она принесла. Лампа давала жёлтый круг света, словно сцена. В этом круге каждый их день разыгрывался по нотам, написанным не им. Он представил на секунду, как бы повернулся сюжет, если бы он взял и сказал: «Хватит». Сказал бы это просто и спокойно, без громких слов, без показательных жестов. И выдержал бы взгляд. А потом сделал бы.
Он ещё молчал. Но слово уже ходило по дому, примеряясь к дверям.
Весна подкралась к городу незаметно — снег сошёл стремительно, оставив грязные островки льда у подъездов. Илья заметил, что в их квартире весна не чувствовалась: шторы плотно закрыты, подоконники освобождены от «мусора» (цветы, свечи, книги), а холодильник дышал строгой арифметикой: мясо, крупы, молочные продукты, расписанные по дням.
Галина Петровна ввела новую традицию: каждую субботу — «разбор бюджета». Она садилась за стол, надев очки и аккуратно складывая чеки по группам. Марина сидела рядом, кивала, изредка заглядывая в телефон. Илья пытался сохранять спокойствие, но, когда на бумаге появлялись цифры, касающиеся его расходов, у него будто бы в груди открывался тугой замок.
— Зачем ты покупаешь кофе в кофейне? — спрашивала тёща. — У нас есть турка, есть кофе. Считай: триста рублей в день, умножь на двадцать рабочих. Это шесть тысяч! А шесть тысяч — это абонемент в бассейн для Ники. Вот и думай.
— А я думаю, что я работаю и имею право на кофе, — отвечал он.
— Ты не понимаешь, — её голос становился жёстким. — Мужчина должен думать не о своих капризах, а о семье. Тебя не учили?
Марина сглаживала углы: «Ну, мам, пусть пьёт. Он же устаёт». Но в её голосе не было твердости, лишь просьба не разворачивать бурю. Илья чувствовал себя один на один с этой системой.
В апреле Галина Петровна объявила: «Я решила сдавать свою квартиру. Там всё равно простаивает, а так будут доходы. Деньги мы будем складывать на общий счёт».
Слово «мы» прозвучало как выстрел.
— У тебя есть своя квартира, у нас — своя, — сказал Илья. — Давай не будем всё смешивать.
— Ты неблагодарный, — тут же прозвучало. — Я, значит, жертвую ради вас, а ты хочешь отделить. Я продам своё здоровье ради вашей ипотеки, а ты — против?
Она приложила руку к груди, застонала. Марина вскочила, принесла воду. Илья сидел, сжимая кулаки под столом, чтобы не бросить что-то резкое.
На работе Илью спасали проекты. Коллеги знали его как спокойного, собранного, даже ироничного. Только друг Антон видел, как за кружкой чая в столовой Илья теребит салфетку, пока та не превращается в бесформенный комок.
— Ты понимаешь, — говорил он, — я прихожу домой и не могу даже дверь закрыть так, как хочу. Она контролирует даже угол, под которым обувь стоит. И ведь не придерёшься — вроде всё по хозяйству. Но я чувствую себя квартирантом.
— Потому что ты и есть квартирант, — сказал Антон. — Только платишь ты.
Илья усмехнулся. Шутка была точной.
В апреле состоялось собрание жильцов по поводу ремонта подъезда. Илья собирался сходить, но накануне вечером Галина Петровна уже разослала сообщение в чат: «Я буду от нашей семьи».
— А я собирался, — сказал Илья.
— Там решаются хозяйственные вопросы, — ответила она. — У мужчин работа, у женщин — быт. Я лучше знаю.
— Но платить-то будем мы, — парировал он.
— Именно поэтому я должна контролировать.
Он не пошёл. Не потому, что согласился, а потому, что не хотел устраивать сцену. На следующий день выяснилось: жильцы проголосовали за пластиковые панели в подъезде, и теперь с каждой квартиры требовалось доплатить больше, чем обещали.
— Зато будет красиво, — сказала Галина Петровна. — Люди ко мне прислушались.
— К тебе, а платить мне, — взорвался Илья.
— Опять ты про деньги! — воскликнула она. — Ты что, жадный?
Илья ушёл на балкон и долго стоял, уставившись в серые дворы. У него внутри копилось ощущение, что его жизнь обживают как чужую квартиру — без спроса, по своим правилам.
В мае у Ники был день рождения. Илья мечтал устроить маленький праздник — позвать пару друзей с детьми, надувные шары, торт. Но тёща решила иначе. Она арендовала кафе в торговом центре, заказала аниматоров, пригласила половину своей родни.
— Это же мой внучке праздник, — сказала она. — Я хочу, чтобы у неё было лучшее.
Илья понял, что его «лучшее» — не совпадает с её. На празднике он сидел за дальним столиком, слушая, как аниматор в костюме робота орёт в микрофон, а родня Галины Петровны обменивается рецептами. Ника радовалась, и это удерживало его от резких слов. Но вечером, когда они вернулись домой, он сказал Марине:
— Я хотел по-другому. Это был не наш праздник.
— Но Нике понравилось, — ответила она.
— А мне — нет. Я отец, между прочим.
Она замолчала, а потом тихо добавила:
— Я не могу маме отказать. Она обидится.
Слово «обидится» стало ключом к их жизни. Галина Петровна умела обижаться демонстративно. Она могла перестать разговаривать, поставить тарелки громко на стол, вздыхать так, что стены дрожали. И Марина всегда торопилась сгладить.
В июне Илья обнаружил в своей почте уведомление: на его имя оформлен новый кредитный продукт — карта с лимитом. Он сразу понял, чьих рук дело.
— Это для удобства, — объяснила Галина Петровна. — Я же за продукты плачу. Потом ты вернёшь. Так легче отслеживать расходы.
— Ты не имеешь права.
— Да что ты на меня кричишь? — она приложила ладонь к виску. — У меня давление скачет, я для вас стараюсь, а ты неблагодарный.
Марина стояла рядом, прикусив губу.
— Мам, ну зачем? — тихо спросила она.
— Для вас! — выкрикнула та. — Чтобы у вас было лучше!
Илья чувствовал, что с каждым днём его терпение трескается. Он стал задерживаться на работе, задерживаться у Антона, лишь бы меньше быть дома. Но дома оставались Марина и Ника. И это держало его.
Однажды вечером он вернулся и услышал из комнаты разговор. Галина Петровна звонила кому-то и с гордостью говорила:
— Да, я у них живу, держу всё под контролем. Молодые — они же безответственные. Я даже платежи за них веду. Иначе они бы утонули.
Он стоял в коридоре и слушал. В груди было пусто и холодно.
В ту ночь он долго ворочался и наконец произнёс вслух, почти шёпотом:
— Я не квартирант. Это мой дом.
Но дом молчал.
К середине лета напряжение стало почти физическим. Вещи в квартире перестали быть его: в шкафах — порядок, где всё переставлено; на полках — чужие книги; в ванной — линейка баночек «для всех».
Однажды он пришёл домой и увидел, что из его спортивной сумки вынули форму и ботинки. На её месте лежали полотенца.
— Я решила, что сумка будет для белья, — сказала тёща. — Твои вещи я убрала в кладовку.
— Это моя сумка.
— Ты что, жадничаешь? Это для общего.
Марина опять промолчала.
Илья понял: если он не скажет сейчас, дальше будет хуже. Но слова застряли.
В августе Галина Петровна предложила поехать на море.
— Я беру путёвку на троих: я, Марина и Ника. Илюша, ты же занят на работе. Отдохнёшь от нас.
Это прозвучало так, будто его вычеркнули из семьи.
Он посмотрел на Марину. Она растерялась, но не возразила.
— Я подумаю, — сказал он.
Но внутри уже знал: пора принимать решение.
Вечером он сказал Антону:
— Я устал. У меня нет дома. У меня есть место, где мной распоряжаются.
Антон ответил:
— Ты должен сказать. Иначе потом будет поздно.
Илья кивнул. Слово уже готово было вырваться.
Но он знал: когда скажет, пути назад не будет.
Осень началась дождями, и в их квартире стало теснее. Окна не открывались — «простудитесь», балкон завален банками с вареньем, которые Галина Петровна привезла из своей квартиры. Вся жизнь будто свернулась в один коридор, где всегда стояла она: в халате, с чашкой травяного отвара, со своими комментариями.
Илья чувствовал, что его дом превратился в вокзал, где он только гость. Даже у Ники теперь было своё расписание — тёща записала её сразу на три кружка: танцы, английский, рисование. «Нельзя упускать время», — говорила она. Но Илья видел, как дочь вечером засыпает прямо за ужином, не успевая доесть котлету.
— Мам, может, убавим нагрузку? — осторожно сказал он как-то раз.
— Ты хочешь, чтобы твоя дочь отставала? — резко повернулась Галина Петровна. — В наше время всё решает ранний старт. А ты… ты только тормозишь развитие.
Марина сидела рядом и молчала, как всегда. Лишь гладила Нику по волосам.
В октябре случилось то, что перевернуло чашу терпения. Илья пришёл домой и обнаружил в прихожей коробки. На них крупным маркером было написано: «ЗИМА». Внутри — вещи тёщи: сапоги, куртки, вязаные шапки.
— Ты что, перевозишь сюда свой гардероб? — спросил он, стараясь не повышать голос.
— Конечно, — ответила она. — Я решила, что окончательно перебираюсь к вам. Моя квартира сдана, документы оформлены. Теперь мы одна семья, так будет проще.
Слово «окончательно» ударило его как молот. Он посмотрел на Марину. Та опустила глаза.
— Ты знала?
— Мам сказала… Я думала, ты согласишься… Это ведь удобно…
Илья не ответил. Он ушёл на кухню и долго стоял у окна, пока дождь барабанил по стеклу. Внутри всё кипело.
На следующий день он вынес разговор.
— Я не согласен, — сказал он. — Это наша квартира. И мы решаем, кто здесь живёт.
— Ты что, выгоняешь мать своей жены? — возмутилась тёща. — После всего, что я сделала? Я же детей поднимала, за вами следила, здоровье своё положила. А ты… неблагодарный!
Она приложила руку к сердцу, закатила глаза. Марина подбежала, стала суетиться, давать воду. Илья стоял, чувствуя, как у него внутри всё рушится.
Через неделю он обнаружил, что с его счёта ушли деньги. Большая сумма.
— Это я оплатила ремонт крыши, — спокойно сказала Галина Петровна. — Тебе в чате писали, ты же не читаешь. Я решила за тебя.
— Ты не имела права. Это мои деньги.
— А кто ты такой? Деньги семьи — это общее. Ты думаешь, если зарабатываешь больше, то можешь командовать? Нет, Илюша, так не будет.
Марина снова промолчала. Лишь прошептала потом: «Не усугубляй, она же волнуется…»
Илья понял, что его слова ничего не значат.
В ноябре он собрался и уехал к Антону на пару дней. Там он впервые за долгое время спал спокойно — без шорохов тёщиного распорядка, без записок на холодильнике. Но вернуться домой всё равно пришлось.
Когда он вошёл, в квартире пахло борщом. На двери висела новая табличка: «Семья Ивановых и Галины Петровны». Он постоял, не веря глазам.
Внутри всё было по-прежнему: она у телевизора, Марина на кухне, Ника рисует. Только он чувствовал себя лишним.
— Я вчера просил Вас съехать, а Вы опять тут. Завтра замки сменю, — произнёс он тихо, но так, что услышали все.
В комнате повисла тишина. Галина Петровна оторвала взгляд от экрана, открыла рот, будто хотела возразить, но слов не нашлось. Марина побледнела, уронив ложку.
Ника подняла глаза и спросила:
— Папа, а мы куда поедем?
Илья присел рядом с ней, обнял и понял: он ещё не знает, куда. Но точно знал — не сюда.
На следующее утро он ушёл на работу раньше обычного. За спиной осталась дверь, табличка, запах борща. В кармане — ключи, которые, возможно, уже скоро станут бесполезными.
Он шёл по улице и думал: что разрушить проще, чем построить? Семью или замок на двери?
Ответ пока не приходил. Но решение он уже принял.
На чем должна держаться винтовая свая в грунте? Об этом у нас не знают даже сами строители