Он мне не отец

Чай расплескался, осколки разлетелись по плитке, но она даже не вздрогнула.
— Он мне не отец… — выдохнула она и, будто в трансе, села обратно за стол.

Руки дрожали. В ушах ещё звенел голос матери:
— Папа твой спрашивал, как у тебя дела…
Светлана вцепилась пальцами в виски, повторяя, как заклинание:
— Нет. Нет. Он мне не отец…
И вдруг — провал.

Как будто всё тело провалилось сквозь пол в прошлое. Туда, где босиком по снегу. Туда, где ночная рубашка липнет к телу. Туда, где любовь и защита были словами из чужой жизни…

Кухонная лампочка мерцала, бросая тусклый свет на остывший чай и забытое пирожное. Светлана сидела, ссутулившись, локти на столе, ладони сжали виски, как будто хотели остановить мысли, пробивавшиеся сквозь каждую клеточку тела.

Губы беззвучно шевелились: «Он мне не отец… Он мне не отец… Нет… Нет…»

Этим вечером она собиралась просто передохнуть от безумной недели: посмотреть сериал, полакомиться любимым десертом. Но один звонок всё перечеркнул. Мать снова назвала его «твоим папой», снова пересказала, как «папочка» интересуется её жизнью.

Это было, как выстрел в затылок. Светлана отключила телефон и попыталась дышать. Не помогало. Все эти годы она пыталась забыть. Пыталась убедить себя, что уже не болит.

В тринадцать она была счастлива, когда отец вернулся. Развод родителей казался тогда чем-то постыдным, но не фатальным. Она ведь всё ещё могла видеть отца. А тут он снова жил с ними.

Думала: теперь всё наладится, мама будет спокойнее, прекратит эти унизительные фразы: «Ты виновата, что он ушёл. Ты не удержала отца!»

Но Николаич не вернулся к ним ради семьи. Ему просто понадобился сын. Его вторая жена, как он говорил, была бесплодна. А Светланина мать увидела шанс: вернуть мужчину, которого всегда считала своей собственностью. Только вот никто не спросил, чего хочет сама Светлана.

С этого момента начался кошмар. В те годы она часто мечтала быть кем угодно, только не собой. Её детство, её подростковые годы – сплошной шрам.

Они жили в небольшом селе. Николаич частенько возвращался под утро – с запахом чужих духов, сигарет и спиртного. Мать рыдала, устраивала сцены, заламывала руки в её комнате. Светлана, тогда ещё девочка, пыталась защитить мать, вставала на её сторону.

Но всё оборачивалось против неё. Николаич, пьяный и злой, поднимал руку, швырял её в коридор. Были ночи, когда её выгоняли босой в одной тонкой рубашке на мороз. «Чтобы знала, как разговаривать с отцом!»

А мама? Мать тихо прикрывала за собой дверь. Потом бросала ей в окно сапоги и пальто: «Отец на тебя зол. Не возвращайся до утра. Ты мне мешаешь устраивать личную жизнь». И щёлкал засов.

Светлана бежала к деду. Полтора километра по снегу. Босая. Продрогшая. Дед уже ждал. Молча, не задавая вопросов, укрывал пледом, делал горячий чай и бутерброды. Бабушку не будили. Ей было нельзя волноваться.

Утром дед приходил за одеждой. А в школе Светлана улыбалась. Обязана была улыбаться. «Не позорь меня перед коллегами,» – напоминала мать. И в учительской, и в классе Светлана играла роль счастливой дочери счастливой семьи.

Став взрослой, она старалась забыть. Ушла из дома рано, вышла замуж, родила сына. Общение с матерью ограничивала. От Николаича брала трубку только в крайних случаях. Да и то, если звонок был не ему, а его сыну – её младшему брату.

Иногда мать укоряла: «Ты холодная. Ты отвернулась от семьи». А разве семья – это те, кто гонит тебя в ночь? Кто считает тебя помехой, нежеланной тенью?

Однажды Светлана пошла с сыном в кино. Фильм про девушку-разведчицу Зою. Зою, которую враги выкинули на снег босиком. Светлана разрыдалась. Не от фильма.

От воспоминаний. В темноте кинотеатра она снова была той девочкой на морозе. Не разведчики издевались – родители. Мать смотрела молча, отец действовал. И тогда, впервые за много лет, Светлана ясно поняла: это было насилие. Это была жестокость.

С детства ей вбивали: «Ты дрянь. Ты мешаешь. Ты виновата». И она верила. Старалась быть хорошей. Заслужить любовь. Доказать, что достойна. Но любовь не приходила.

Иногда, втайне, она мечтала: вдруг Николаич – не её отец? Вдруг есть кто-то другой, кто дал ей жизнь? Но мать гасила надежду: «Ты вылитая Николаич». А Светлана в ужасе смотрела на себя в зеркало – неужели у неё и правда его глаза?

Много лет спустя, коллега остановила её в коридоре школы:
– А ты давно видела своего настоящего отца?
– Чего? – опешила Светлана. – Он тут рядом живёт.
– Не того. Настоящего.

Коллега рассказала странную историю: на одном приёме влиятельный человек просил никого не обижать его дочь. Не называя имени. Коллега, проведя своё маленькое расследование, пришла к выводу: речь могла идти только о Светлане.

Светлана звонила матери, чтобы посмеяться над этой нелепицей. Но в ответ услышала крик. Материнская истерика перешла в угрозы и проклятия. И – страшное пожелание умереть в мучениях, если Светлана снова посмеет сказать, что у неё другой отец.

Светлана слушала в полном оцепенении. Она знала, что мать её не любит. Но чтобы так… Желать такого собственной дочери?

С тех пор она стала задумываться: а если Николаич – действительно не её отец? Зачем тогда матери такая бурная реакция?

Когда она снова попыталась поговорить, мать с презрением заявила:
– Ты хочешь, чтобы у тебя был успешный отец, добившийся всего. Но твой отец – скромный Николаич.
– Нет, – тихо ответила Светлана. – Я бы предпочла, чтобы моим отцом оказался хоть бомж, хоть алкоголик. Но только не Николаич.

Они больше не возвращались к этой теме. Но мать по привычке продолжала:
– Твой папа зашёл.
– Твой папа интересовался.

И каждый раз Светлана отключала телефон и, глядя в окно, снова и снова повторяла себе:
– Он мне не отец. Нет. Никогда.

Теперь ей было всё равно, кто дал ей жизнь. Она точно знала: Николаич ей не отец. Ни по сути, ни по сердцу. И даже если ДНК скажет иное, она останется при своём. Потому что отцом не становится тот, кто рождает, а тот, кто любит и защищает.

А мать?

Может, и она ей не мать?

Светлана поднялась из-за стола, вылила холодный чай и выкинула засохшее пирожное. В глазах больше не было слёз. Было только одно – освобождение.

Она вышла в тёплый вечер, закрыв за собой дверь. И вдруг улыбнулась. Впервые за долгое-долгое время.