— Поставь чайник, у меня руки уже не слушаются, — мама толкнула локтем пакет с гречкой, как будто это виновник её усталости. — Наташа через полчаса придёт, надо успеть салат нарезать.
— Я в ночную завтра, — сказал я, снимая куртку. — Можно без салата? Я всё равно посижу десять минут и поеду.
— У Наташи защита магистерской через неделю, — голос мамы сразу стал торжественным. — Ты, как старший брат, мог бы проявить участие.
— Я купил ей принтер. Две недели назад. И планшет б/у на Авито отдал.
— «Б/у…» — мама скривилась. — Что, новую вещь сестре купить трудно? У тебя зарплата инженера.
— Инженера с ночными сменами и ипотекой. И алиментами, — я расстегнул воротник, потому что в их кухне всегда жарко: плита работает как печка, и окна не открываются — «сквозняк».
Папа, сидевший за столом, листал расписание электричек в телефоне. Он смотрел мимо меня, как всегда, когда разговор обещал выйти на повышенные тона. На стене тикали часы с пластиковыми вишнями — за эти годы их тик-тик стал фоном всех наших семейных сцен, как в дешёвых сериалах.
— Ипотека, ипотека… — мама открыла шкаф, рванула банку со шпротами. — Взял бы пример с отца: всё в семью.
— В семью? — я усмехнулся. — В какую? Я развёлся. Полгода как. Мы именно так и жили — всё «в семью», а потом выяснилось, что я не семья, а банкомат.
— Вот видишь, — мама подняла палец. — Не удержал женщину — значит, не ценил, не старался. Вот у Наташи всё будет иначе. Она умница, она не фанерщик.
— Я слесарь КИПиА, — сказал я. — Три года учился, не фанерщик.
— Да не придирайся к словам, — вмешался папа, наконец. — Мать имеет в виду: Наташе сейчас старт нужен, а ты уже встал на ноги. Помогай.
Помогай. Это слово застряло в зубах, как шелуха от семечки. С детства я его слышал чаще всего. Когда машина у папы сломалась — помогай толкать. Когда мама вымоталась на работе — помогай приготовить. Когда Наташа не сделала доклад — помогай написать. «Ты же старший».
В школьные годы Наташа просыпала уроки, а я врал классной, что у сестры температура. В институте она потеряла студенческий, и я ездил к знакомому охраннику, потому что «ты умеешь разговаривать». Когда я устроился на завод, первые премии ушли на Наташины курсы английского и её «старт в IT», который потом оказался курсами SMM и годом фриланса «для портфолио». Портфолио состояло из трёх групп в «ВК» с объявлениями о маникюре, но мама всем рассказывала, что «Наташа — маркетолог».
Дверь хлопнула, и в кухню ворвалась Наташа — запах осеннего дождя, мокрые волосы, рюкзак с нашивкой «No drama». Она меня поцеловала в щёку на бегу, встала к раковине, включила воду ледяной струёй.
— Тебя слушать можно? — спросил я. — Или как обычно: ты пришла объявить, а мы слушаем.
— Какой ты сегодня язвительный, — Наташа улыбнулась так, как улыбаются люди, привыкшие, что их легкая заносчивость воспринимается за харизму. — Я быстро: завтра надо отвезти документы в деканат. Они принимали только до пяти, но договорились на шесть. Мне нужна машина. Твоя. На пару часов. И ещё, братец… — она щёлкнула пальцами, как официант. — Можешь одолжить двадцать до зарплаты? Я купила книгу по защите проектов, а там платная подписка.
— Двадцать — это двадцать тысяч? — уточнил я. — Или двадцать рублей?
— Ну… — она пожала плечами. — Ты же знаешь, как сейчас всё дорого.
Мама снова хрустнула банкой.
— Андрей, — сказала она (да, Андрей — это я, хороший, правильный Андрей), — не начинай. Родной человек просит. Неужели тебе трудно?
— Мне трудно влезать в минус каждый раз, когда «до зарплаты». У меня третья попытка закрыть кредитку, — я уткнулся в столешницу. — И насчёт машины… у меня смена.
— Попроси напарника, — мама махнула рукой. — У тебя всегда всё сложно. Вопреки семье.
Папа кашлянул. Мы замолчали. Часы тикали. Наташа открыла холодильник, достала творог, заглянула в меня поверх дверцы:
— Если тебе прям совсем тяжело, я могу оформить на себя симку и подключить семейный тариф. Будешь экономить.
— Щедро, — сказал я.
Она искренне не услышала сарказма.
Когда мы были маленькими, мама любила устраивать «семейные советы». Мы садились в гостиной на угловой диван и обсуждали «важные вопросы». Вопросы были почти всегда про меня: «Почему Андрей плохо делится игрушками?», «Почему Андрей с Наташей грубо?» Мама вела протокол в тетради в клеточку, папа слушал молча, а Наташа писала разноцветными ручками, как в реальности ведут протоколы в больших корпорациях. Мне казалось, что это полезно — научиться говорить. Потом я понял: научиться слушаться.
Первый мой «взрослый» семейный совет случился, когда я получил распределение на стажировку и хотел уехать на полгода в другой город. «Там перспективы, — говорила мама. — И квартирка недорогая». Тогда же началась история с квартирой бабушки — но стоп, не той, что «старинная» и с «драгоценностями», а обычной двушкой в панельном доме, где пахнет стиральным порошком и кошачьим кормом, хотя кошки там не было. Бабушка переехала к тёте, и квартиру сдавали, чтоб «не простаивала». Папа сказал: «Пусть будет финансовая подушка». Все скинулись на ремонт — я отдал самую крупную сумму, потому что «у тебя премия, ты же мужчина».
Тогда мне сказали, что квартира «семейная», значит, общая. Звучало ровно до того дня, когда Наташе «временно» понадобилась регистрация, «чтобы устроиться на работу», и она въехала в бабушкину двушку «на пару месяцев». Месяцы растянулись на два года. Платили коммуналку «из общей копилки», то есть с моей карты, потому что «ты же быстро зарабатываешь». Я не спорил. Я собирался пожить в том городе, где стажировка, получить опыт и вернуться — «когда уляжется». Не улеглось.
Софья, моя бывшая жена, однажды сказала, мой любимый наш ссора-тезис: «Ты не муж, ты буфер между твоей семьёй и всеми остальными». Я тогда обиделся и ушёл на сутсутки. Она собрала чемодан ещё через полгода, когда я взял потребкредит «на лечение мамы» — на самом деле на её процедуру в санатории и Наташин «стартовый взнос» на какие-то курсы, — и мы перешли на формат «взрослые люди закрывают вопросы цивилизованно». Цивилизованно — значит, я перевожу алименты вовремя, а остальное мы «как-нибудь».
— Андрей, — позвонила тётя Галя, мамина сестра, в ту же неделю. — Ты к нам на годовщину придёшь? Мы собираемся в «Пельменной». Недалеко от твоей работы. И… будет разговор.
«Будет разговор» — это семейные советы в новой упаковке. Я пришёл. На круглом столе — колбасная тарелка, компот в графине, рядом — открытый ноутбук тёти, где табличка с цифрами.
— Мы тут начали вести бюджет семьи, — бодро сказала тётя. — Это очень помогает. Смотри: в прошлом месяце ты перевёл маме 12 300. Молодец. Но у нас есть идея, как систематизировать. Ты стабильный, значит, можем планировать. Наташе нужно закрыть взнос за общежитие — временно, там конфликт с каким-то жильцом, она пока переедет. И ещё — взнос в колледж курсов повышения квалификации. И папе — страховка машины. Мы подумали, что будет честно, если каждый возьмёт на себя по направлению.
— Я могу взять на себя… свою жизнь, — сказал я. — У меня своих направлений не меньше.
— Ты себя ведёшь как чужой, — тётя поджала губы. — А мы все — одна семья.
— В одной семье не бывает бухгалтерии, где у одного строчек двадцать, у другого — две, — я постучал пальцем по ноутбуку. — Вы же понимаете, что это не работает?
— С тобой всё сложно, — мама устало переглянулась с тётей. — Вечно сопротивляешься. Как будто мы тебя эксплуатируем.
— «Как будто», — повторил я. — Смешно.
Папа налил себе компот, сделал вид, что очень занят.
— Андрей, — тихо сказала Наташа. — Можно без театра? Мне действительно нужно сейчас чуть больше поддержки. Я закрываю важный этап. Это не «двадцатка на кофе». Это инвестиции.
— В кого? — спросил я. — В тебя? Я уже инвестировал: время, деньги, нервы. Портфель активов не растёт.
— Ну ты и… — она оборвала себя на полуслове и отвернулась.
— Давайте так, — вмешался папа. — Мы тут не враги. Андрей, помоги разово с общежитием. А дальше посмотрим.
Как обычно: «разово».
Шли месяцы. Я стал ловить себя на мысли, что разговариваю с людьми за пределами семьи иначе: без оглядки, без этих «разово», «посмотрим». В цеху ребята спрашивали про развод — я отшучивался. С соседкой по коммуналке (я снял комнату на время ремонта своей однушки — да, ещё и ремонт, потому что труба протекла, конечно же) мы обсуждали котов и мусорные контейнеры. Я ловил себя на том, что не хочу ехать к родителям на воскресные обеды — потому что там каждый раз новая форма одного и того же.
— Ты просто игнорируешь нас, — сказала мама однажды, когда я не взял трубку. — Мы тебе кто? Мы тебе не чужие.
— Тогда перестаньте вести себя как начальство, — ответил я. — И как бухгалтерия.
— Какой ты неблагодарный, — вздохнула она. — Мы же тебя вырастили. Мы ради тебя сколько ночей не спали.
Я хотел сказать: «Вы ради себя тоже немало не спали», но промолчал.
Наташа позвала меня «просто на кофе» в новом коворкинге. Я пришёл, потому что ещё умел откликаться на слово «брат».
— Смотри, — она повернула ко мне экран ноутбука, — я делаю проект для городского конкурса: «Ядро района». Там грант. Если выиграем, будет бюджет на внедрение. Я придумала «полку взаимопомощи» в подъездах. Люди оставляют книги, зонтики, лампочки. А я написала стратегию коммуникации и просчитала KPI.
— Неплохо, — я действительно удивился. — Это… не похоже на твои прежние штуки.
— Ну так, — она хмыкнула. — Я взрослею. Только нужна регистрация по месту жительства для подачи заявки. И подпись собственника квартиры, где я прописана. То есть бабушкиной.
— Это не моя подпись, — сказал я. — Собственник — мама с папой. Или как вы там оформили?
Наташа замялась ровно на секунду, но я заметил.
— Ага, — сказал я. — Вы оформили?
— Это временно было, — быстро ответила она. — Чтобы коммуналку легче платить. И тётя советовала.
— Вы оформили без меня? — у меня пересохло во рту. — Собственность. «Семейную».
— Ну не кипятись, — она положила ладонь мне на рукав. — Это чисто технический момент. Ничего не поменялось. Ты что, не доверяешь? Мы же семья.
Слова «чисто технический» ударили как табурет по пяткам. Я отодвинулся.
— Хорошо, — сказал я. — Давай так: вы приносите документы, я смотрю. Потом решаем.
— Ты стал какой-то формальный, — Наташа улыбнулась уже не той лёгкой улыбкой. — Как чужой…
— Может, я учусь быть отдельным, — сказал я.
Мы расплатились каждый за себя. Это показалось правильным. Потом весь вечер я смотрел на экран телефона и не знал, кому первым написать: Софье — мы давно не общались, и всё было про детей и графики; или Ромке — другу со школы, который всегда говорит «ты к ним слишком мягкий». Написал Ромке.
— Смотри, — сказал я ему через час в баре, — они переоформили бабушкину квартиру. «Технически». С Наташиным «разово».
Ромка слушал, кивал, подливал. У него всегда было простое правило: «Если с тобой так обращаются — это не любовь, это сервис».
— Решение простое, — сказал он. — Перестань быть их финансовым планом. И спроси документы.
— Они скажут, что я предатель.
— Пусть скажут. А ты спроси документы.
Документы я увидел месяца через два. Не потому что принесли, а потому что мама по ошибке положила чужую папку в мой рюкзак на кухне — она всегда перекладывает вещи, и редко помнит куда. Я не искал специально — папка просто раскрылась. Там был договор дарения. От бабушки — маме. А потом — от мамы — Наташе. Даты — прошлый год. Моя премия за тот год была рекордной — и ушла на «семейный ремонт» и «санаторий для папы».
Позвонил папе. Он долго молчал, потом сказал:
— Не было злого умысла. Ты же взрослый. Ты сам скоро своё заработаешь.
— Я уже заработал. Всем.
— Не драматизируй, — устало сказал он. — Мы же договаривались, что это всё «для семьи». Тебе же тогда и в голову не пришло, что ты там жить будешь.
— Да, — сказал я. — Потому что я верил словам.
— Вот ты всегда всё слишком буквально воспринимаешь, — отрезал папа. — А жизнь — она гибкая.
Я выдохнул и понял, что больше не хочу быть гибким. Но как говорить с мамой и Наташей — не знал.
Вечером в воскресенье меня позвали «на минутку зайти». На минутку у нас обычно уходят два часа. На столе стояли тарелки, в духовке пахло чем-то мясным, в прихожей уже были Наташины сапоги и чужие мокрые кроссовки — двоюродный брат Лёха тут как тут, с пивом и шутками.
— Семья, — мама улыбалась резко, как будто у неё свело скулы, — у нас радостная новость. Наташу взяли на стажировку в администрацию района. Нужен будет адрес прописки в черте города и подтверждение оплаты коммуналки без долгов. Всё это есть, слава богу. Остался маленький момент. Мы с отцом подумали…
Она не успела договорить — я поднял ладонь.
— Прежде чем вы «подумали», я хочу понять, почему я узнаю о договорах дарения из случайной папки. И почему все суммы, которые я переводил «в общую копилку», оказались инвестициями в чужую собственность.
За столом стало тихо, как в библиотеке ночью.
— Ты сейчас чего добиваешься? — мама подняла брови. — Скандала?
— Нет. Честного разговора.
— А раньше ты мог просто доверять, — сказала Наташа. — Что с тобой случилось?
— Я перестал быть бухгалтерией, — ответил я. — И перестал верить словам «разово» и «технически». Давайте без лозунгов. Кто принял решение? Когда? Почему без меня?
Папа потер виски.
— Андрей, — сказал он, — не переходи на тон следователя. Мы все взрослые.
— А я сейчас — кто? Ребёнок с карманными? — у меня дрогнул голос, но я не собирался его прятать. — Взрослые подписывают, обсуждают, договариваются. А не кладут папки в чужие рюкзаки.
— Хватит, — мама встала, стул заскрежетал. — Ты не умеешь радоваться за сестру. У тебя на сердце чёрно. И это обидно.
— Мне тоже обидно, — сказал я. — И я хочу, чтобы дальше было по-другому.
— По-другому — это как? — спросила Наташа, сложив руки на груди. — Ты больше не помогаешь вообще? Или у тебя прайс?
— По-другому — это когда мои деньги — мои. И мои решения — мои. И если вы хотите, чтобы я участвовал — вы со мной говорите до, а не после.
— То есть шантаж, — мама кивнула. — Очень красиво. Мы, значит, всю жизнь в тебя вкладывали, а теперь «мои деньги — мои». Вырос.
Лёха кашлянул, всем стало неловко. Я встал, взял куртку.
— Мне на смену, — сказал я. — Подумайте.
— И куда это ты у нас всё время бежишь? — мама сорвалась на крик. — Как будто дома тебе ловить нечего!
— Так и есть, — сказал я.
Дверь прихлопнулась, и я вдруг почувствовал, как отступает привычная липкая вина — не навсегда, но хотя бы на час. На улице пахло мокрой листвой и бензином, а в голове впервые за много лет появилась мысль, что у моей жизни есть границы. И что их можно ставить самому.
После того вечера я старался к родителям не ездить. Маме звонил редко, отвечал коротко. Она сразу перешла на тон обиженной учительницы: «Ну вот, теперь сын с нами разговаривать не хочет», «Ты что, не понимаешь, что мы стареем?» Я слушал, кивал в трубку, а потом выключал звук и занимался своими делами. Впервые в жизни я почувствовал, что у меня есть собственное время.
Ромка был доволен.
— Молодец, — сказал он. — Научился держать дистанцию. Дальше будет легче.
Только легче не становилось. Семья — как резинка: ты отдалился, а они тянут обратно. Сначала мама позвонила в ночь, когда я был на смене: «У Наташи температура, ты же ближе к аптеке, привези лекарства». Потом — папа попросил «на минуту заглянуть» помочь с интернетом. Потом Наташа сама написала: «Ты можешь встретить меня после занятий? Там темно, а у нас в районе странные типы шляются». Я ответил: «Вызови такси». Она поставила грустный смайлик и больше не писала неделю. А потом выложила в соцсетях фото из ресторана с подписью: «Лучший вечер с любимыми людьми». На фото были мама, папа, двоюродная сестра и куча тарелок. Без меня.
— Андрей, — сказал начальник цеха, когда я в третий раз поменял смену с напарником, — у тебя что-то случилось? Ты как-то нервно бегаешь.
— Семейные дела, — буркнул я.
Он посмотрел на меня сверху вниз:
— Совет. Оставляй семью дома, а работу — на работе. Иначе с ума сойдёшь.
Хороший совет. Только как его выполнить, если семья звонит в любой час?
Вскоре пришёл новый повод для «совета». Позвонила тётя Галя:
— Мы решили собраться на даче. Надо обсудить будущее. Ты обязательно приезжай.
Будущее — слово опасное. Я поехал. За столом опять были все: мама, папа, Наташа, тётя, Лёха. Даже бабушка приехала, хотя выглядела усталой. Я сел подальше, налил себе чай.
— Мы вот к чему пришли, — начала мама. — Квартирный вопрос надо закрыть. У Наташи стажировка, скоро работа. Ей нужна стабильность. А ты уже самостоятельный. У тебя ипотека, работа, всё как у взрослых.
— И? — я поставил кружку.
— Мы подумали, — мама выдержала паузу, — что бабушкина квартира должна остаться за Наташей. Это честно.
— Честно? — я усмехнулся. — Честно было бы спросить до того, как оформлять бумаги.
— Ну не начинай, — папа поднял ладонь. — Ты же всё равно там не собирался жить.
— Речь не о жить. Речь о доверии.
— Доверие — это когда поддерживаешь семью, а не цепляешься к бумажкам, — вмешалась тётя. — А ты себя ведёшь как чужой.
— Может, потому что я устал быть спонсором чужих решений? — я посмотрел на Наташу. — Ты хоть понимаешь, что это значит для меня?
Она пожала плечами:
— Я просто живу своей жизнью. Мне нужно двигаться. Если квартира поможет — значит, так лучше.
— Для тебя лучше, — поправил я.
— А что, тебе плохо? — мама резко повернулась ко мне. — У тебя есть своя квартира. Пусть и в ипотеке. Но есть! А Наташа младшая, ей старт нужен. Мы справедливо решили.
— Справедливо — это когда учитывают всех, — сказал я. — А не делают вид, что один ребёнок важнее другого.
Повисла тишина. Бабушка тихо вздохнула:
— Может, не надо ругаться? Всё равно уже оформили.
Я почувствовал, как внутри что-то обрывается. Всё равно уже. Значит, мои слова ничего не меняют.
После того разговора я стал ещё реже звонить. Мама присылала сообщения: «Ты нас избегаешь», «Мы для тебя никто». Наташа выложила фото с подписью: «Квартира — это не стены, это поддержка близких». Комментарии друзей: «Какая у тебя классная семья!» Я смотрел на экран и чувствовал, как внутри растёт злость.
Однажды вечером мне позвонил папа:
— Андрей, надо встретиться. Мы с мамой не хотим конфликта.
Мы встретились в парке. Папа говорил спокойно:
— Пойми, мы же не враги. Мы хотим, чтобы обоим детям было хорошо. У тебя уже всё есть. Ты мужчина, сильный, самостоятельный. А Наташе нужна помощь. Это нормальная логика.
— Логика — отдавать одному всё, а другому — ничего? — спросил я.
— Ты драматизируешь. У тебя работа стабильная, зарплата. Ты сам всё можешь. А она — девочка. Ей сложнее.
Я сжал кулаки.
— Ей сложнее, потому что вы всегда всё за неё делали. А я должен был делать за себя и за неё. И теперь, когда речь о квартире, история повторяется.
Папа покачал головой:
— Ты слишком остро реагируешь.
Я понял, что разговаривать бессмысленно.
Ромка снова оказался прав: «Хочешь сохранить нервы — ограничь общение». Я так и сделал. Но через месяц мама позвонила снова:
— Андрей, у нас семейный ужин. Приходи. Обязательно.
Я хотел отказаться, но что-то внутри заставило пойти. Может, надежда, что хоть раз всё будет иначе.
Я зашёл в квартиру и сразу почувствовал напряжение. На столе — салаты, мясо, вино. Все сидели и ждали.
— Мы долго думали, — начала мама. — И приняли решение.
Я сел и молча смотрел.
— Квартиру мы Наташе отдадим, а ты одну квартиру профукал, больше не получишь, — сказала мать Николаю.
Я замер. «Николаю». Она сказала не «Андрею». Она назвала меня именем деда, которого всегда ставила в пример: «Вот Николай-то был мужиком». Ошибка или не ошибка — я так и не понял.
Я поднялся из-за стола. В комнате стало тихо, только часы тикали.
— Хорошо, — сказал я. — Тогда дальше без меня.
И вышел.
На улице было холодно. Я шёл и думал: всё решено. Квартира ушла. Деньги ушли. Семья ушла. Остался только я сам. И впервые за долгие годы я не чувствовал вины. Только пустоту.
После того ужина я перестал брать трубку. Телефон вибрировал, мама писала длинные сообщения: «Ты нас предал», «Неужели тебе ничего не жаль», «Мы же тебе родители». Я читал и не отвечал. В какой-то момент поставил их номера на беззвучный режим. На работе стало спокойнее — никто не дёргал каждые полчаса. Даже ребята заметили:
— Ты, Андрюха, посвежел. Лицо человеческое стало.
Но дома было пусто. Я приходил в свою однушку, где ремонт так и не закончен, сидел среди коробок и понимал, что тишина звенит. И всё равно — тишина лучше, чем очередной «семейный совет».
Софья позвонила сама. Мы полгода общались только по детям: расписание, кружки, лекарства. А тут вдруг:
— Андрей, привет. Ты не мог бы завтра с Сашкой погулять подольше? У меня собрание.
— Конечно, — сказал я. — Привози.
Мы встретились у подъезда. Сашка бросился ко мне, и в его объятиях было больше тепла, чем во всех разговорах с родителями за последние годы. Мы пошли в парк, катались на качелях, ели мороженое, болтали про школу. А потом Сашка сказал фразу, от которой у меня сжалось сердце:
— Пап, а почему мы к бабушке не ходим? Я скучаю по котлетам.
Я замолчал. Объяснить ребёнку, что «бабушка выбрала сестру», невозможно. Я сказал:
— Мы ещё сходим. Просто не сейчас.
На работе предложили повышение. Начальник вызвал меня в кабинет:
— Андрей, ты ответственный. Есть вакансия мастера смены. Зарплата выше, но график сложнее. Решай.
Я согласился. Впервые в жизни выбор был только моим. Без оглядки на «семейный бюджет». Без «разово» и «технически».
Через неделю об этом узнала мама. Не от меня — от соседки, которая работает в том же цеху.
— Ты даже нам не сказал! — в трубке звучал упрёк. — Родителям! Мы же гордиться должны.
— Вы и так всё знаете без меня, — ответил я. — Может, и дальше будете узнавать от соседей.
Мама всхлипнула:
— Ты стал чужим.
Я хотел сказать: «Я всегда был для вас функцией, а не сыном», но промолчал.
Наташа написала в мессенджере:
— Брат, я выиграла грант! Представляешь, мой проект по району одобрили!
Я ответил сухо: «Поздравляю». Она тут же добавила:
— Там надо будет прописать команду. Можешь подписать бумаги как «консультант»? Чисто формально.
Я закрыл чат и ничего не ответил.
Вскоре у меня был день рождения. Обычно мама устраивала пир, звала всех родственников, и я приходил с тортиком и конвертом для «общей копилки». В этот раз я решил отметить сам — с Ромкой и ещё парой друзей. Мы сидели в баре, смеялись, и я впервые почувствовал, что это и есть настоящая семья — те, кто рядом, потому что хотят, а не потому что должны.
Телефон звонил весь вечер. Я не брал. Потом пришло сообщение от мамы:
— Раз уж ты решил отречься от семьи, знай: мы Наташу поддержим, а ты сам по себе.
Я посмотрел на экран и понял, что это не угроза. Это, наконец, свобода.
Софья однажды сказала:
— Ты изменился. Стал спокойнее. Может, у нас бы получилось иначе, если бы ты раньше поставил границы.
Я усмехнулся:
— Может. Но тогда я этого не умел.
Мы сидели в кафе, обсуждали сына, и мне показалось, что между нами снова что-то человеческое. Не семья, но уважение.
Мама не сдавалась. Она прислала письмо — настоящее, бумажное. В конверте лежала копия договора дарения и записка:
«Андрей, пойми, мы не хотели тебя обидеть. Просто Наташе нужнее. Ты у нас всегда сильный, а она — девочка. Не держи зла. Приходи на воскресный ужин».
Я перечитал и понял: ничего не изменилось. Те же аргументы, те же слова. «Ты сильный» — значит, потерпишь. «Она девочка» — значит, ей можно всё.
Я сжал письмо и выбросил в мусорное ведро.
Вечером мне позвонил Ромка:
— Ну что, как там твои?
— Те же. Думают, что меня можно купить котлетами и фразой «мы же семья».
— А ты?
Я посмотрел в окно. Город жил своей жизнью: машины, люди, огни.
— А я живу дальше. Без их бухгалтерии.
Иногда я думаю: может, они правда верят, что так и должно быть? Что старший всегда отдаёт, а младший получает. Что мужчина обязан, а женщина «девочка». Может, у них в голове это и есть «любовь». Но для меня любовь — это другое. Это когда спрашивают, а не ставят перед фактом. Когда ценят, а не используют.
Я не знаю, смогу ли когда-нибудь простить. Но знаю одно: обратно я не вернусь.
Воскресным вечером, когда в квартире снова звенела тишина, я открыл ноутбук и написал Сашке письмо — настоящее, на бумаге, через сервис печати. «Сын, запомни: семья — это не про то, кто кому что должен. Семья — это когда уважают твои границы».
Я нажал «отправить» и впервые за долгое время улыбнулся.
Конфликт не закончился. Но я точно знал: дальше я пойду своим путём.
Квартирный вопрос