Марина редко выбирала слова на повышенных тонах, но с некоторых пор замечала, что в горле поселился тонкий крючок, на который норовило зацепиться каждое «мама, вы не могли бы…». Крючок появился незаметно — примерно тогда, когда в их двушке на юго-востоке стал ежедневно звенеть ключ в замке, и на кухне возникал запах свежесваренного супа и мотивационная речь про правильную экономию.
— Я решила, что так вам будет легче, — говорила Валентина Семёновна, свекровь, ставя на стол кастрюлю с прозрачным бульоном и аккуратно разложенными в тарелках ломтиками курицы. — Цены видели? Одна курица — как полбанки крема. А вы с ипотекой, с моим внуком, с работами своими. Илье надо силы беречь.
Валентине было шестьдесят, но она умела идти на каблуках так, будто асфальт перед ней слегка раскатывали. Маникюр — персиковый, волосы — туго уложены. Вечно в сумке — толсто сброшюрованная «тетрадь» семейных трат: чистые графы, кармашки для чеков, пластиковые закладки с датами. В эту «тетрадь» она с февраля стала вписывать и расходы Марины с Ильёй — «чтобы понимать общую картину и помогать точечно».
Февраль был похож на январь, только снег к середине дня превращался в лужи из молочного стекла. В феврале у Ильи задержали премию «по переносам», и он дома стал говорить тихо и коротко, как в отделе продаж, где каждое слово считал KPI.
— Потерпим до апреля. Рефинансирование пойдёт, — говорил он, натягивая худи поверх футболки. — Мам, только без давления.
— Какое давление? — удивлялась Валентина и для наглядности прикладывала ладонь к груди. — Я просто прихожу помочь. И вообще, вы же сами ключ дали. А ключ — это доверие.
Ключ им, действительно, казался в тот момент символом чего-то общего и правильного. Марина тогда работала удалённо: тексты, правки, звонки с клиентами. Полуторагодовалый Савва научился выключать свет из прихожей и запускать стиральную машинку, нажав не ту кнопку. Помощь казалась логичной. В первые недели визиты свекрови были похожи на вкусно приготовленные воскресные обеды, растянутые на будни. Потом обеды превратились в методический марафон.
— Что за продукты? — она шуршала пакетами так, будто перелистывает страницы чужой биографии. — Марина, вы снова купили помидоры в феврале. Вкус есть? Ноль. А стоимость? Вот чек: сто девяносто восемь рублей. За что? За воду?
— Я для салата, — произносила Марина, запирая в себе раздражение и пытаясь улыбнуться. — Я лучше ем, когда красиво.
— Красиво — это когда у ребёнка счёт на дополнительные занятия пополнен, — мягко парировала свекровь и поворачивалась к Илье: — Правильно говорю, сынок?
Илья в такие моменты занимал позицию современного торшера — светильника, который делает вид, что его нет. Он улыбался в телефон, шевелил плечами, говорил «угу», пытался шутить. Ему, как водится, было неловко. Он объяснял Марине потом, что «это мама так выражает любовь», «это поколенческое» и «нужно просто привыкнуть».
У Марины были свои цифры. Ипотека на пятнадцать лет, ставка, которую всегда смотришь с тоской, как цену на авиабилеты в тот единственный город, где тебе хорошо. Кредит на ноутбук — для работы, потому что старый начал греться, как чайник. Оплата садика по частному договору, потому что места в государственном пока нет: очередь, обещания, общегородской портал, где статусы менялись как погодные пиктограммы.
— Я договорилась с заведующей, — внезапно однажды объявила Валентина, снимая шарф у порога. — Савву возьмут в подготовительную группу в их центре. Правда, надо будет «участвовать»: они просят помощь по ремонту. Нас там уже знают — я сказала, что мы — активная семья.
Словосочетание «активная семья» заставило Марину попытаться понять, кто «мы». Выяснилось: в чат центра уже добавлена Валентина, Илья — по просьбе матери, и… почему-то сама Марина, которую никто не спрашивал, но телефон свекровь скопировала из семейного чата «Родные». В тот же вечер Марина узнала, что «участие» — это покупка новой доски и платеж на «добровольный фонд» в размере, который у неё в голове назывался словом «нереальный».
— Валя, а с чего это мы должны? — Марина редко переходила к прямоте, но в чате напечатала почти без орфографии. — У нас ипотека. Илью премии лишили. Я не потяну.
— Мариночка, не начинай, — ответила свекровь голосовым. — Ты же понимаешь, что ребёнку надо развиваться, а у вас все деньги уходят в стены. Стены подождут, ребёнок — нет.
Илья оставил три смайлика ладошки, как будто пытался унять легковоспламеняемый воздух.
Подруга Марины Лена, у которой муж — электрик, тоже в ипотеке и третья смена у мамы в аптеке, слушала это на кухне в субботу и закатывала глаза.
— Это не чат, это «коллективная ответственность плюс». Прекращай финансировать чужие идеи. Ты — не бюджет района.
— Это его мать, — глухо сказала Марина, сжимая кружку и думая о том, как не попадаться в ловушку «или-или».
Лена откусила от пирожка, который сама принесла: тесто на кефире, зелёный лук, вкус детства.
— Мать — это прекрасно. Но ты — тоже не служба доставки. Кстати, как там с ключом? Она теперь всегда «у вас»?
С ключом всё стало особенным после того, как Валентина однажды принесла на кухню не суп, а коробку с глянцевыми баночками: набор БАДов «для иммунитета». С Саввой у Марины была договорённость: овощи, витамин D по назначению врача, щадящий режим. Валентина отрезала упаковку красивыми ножницами и торжественно поставила баночки на полку.
— Это из аптеки на моём маршруте, — сказала она. — У меня скидка. Нам же надо Савву укреплять.
— Нам — это кому? — тихо спросила Марина. Она всё чаще ловила себя на том, что говорит мягко, чтобы не расплескать злость.
— Нам — всем, — со значением ответила Валентина. — Я тоже в этой семье. И больше — я мама Ильи.
В этот же день Марина обнаружила, что её тряпки и губки для кухни исчезли: на их месте лежали аккуратно разложенные белые тряпочки из искусственной замши, подписанные маркером: «для плиты», «для столешниц», «для раковины», «для детских игрушек». Над мойкой висела распечатка с пунктами: «Как мы моем посуду эко-методом».
— Я в нашем ТСЖ отвечаю за чистоту лифта, меня выбрали, — гордо сообщила Валентина, перехватывая взгляд Марины. — Так что опыт у меня колоссальный.
Марина почувствовала на языке вкус мутной воды. Её кухня, где она писала тексты, выслушивала клиентов и иногда плакала от усталости, теперь выглядела, как лаборатория чужой дисциплины. Она не спорила: просто сняла распечатку, положила в ящик и закрыла. Вечером Илья достал её обратно.
— Не обижай маму. Ей это важно. Она чувствует себя нужной.
— А я? — спросила Марина. — Мне можно чувствовать себя нужной у себя дома?
Илья обнял её одной рукой, другой продолжая допечатывать сообщение кому-то из отдела.
— Ты у меня самая нужная. Давай без сцен?
Соседка из напротив, Тамара Петровна, видела, как Валентина часто приходит и уходит, и однажды у подъезда остановила Марину.
— У вас свекровь — женщина с характером, — произнесла она участливо. — Видела таких, когда еще в райкоме сидела. Они улыбнутся, а потом у тебя и коврик уже лежит «как надо».
— У нас коврик и так лежит «как надо», — не удержалась Марина от бодрости. Но вечером, зайдя домой, обнаружила новый коврик у порога — с надписью «Добрые люди — наш дом». Совсем не их стиль. Валентина объяснила: скидка в строительном магазине, а старый был «как тряпка для шин».
Конца февраля Марина не заметила — он просто продлился в март, в квитанции, в «тетрадь», в бульоны. «Тетрадь» пополнилась приложенными распечатками: «Стратегия экономии молодой семьи» и «Семейный бюджет — два источника». На одном листе Валентина нарисовала два прямоугольника: «доходы Марины» и «доходы Ильи», стрелочки вели к общему сундуку, снизу стояли кружочки «детсад», «ипотека», «сбережения», «здоровье Валентины». Последний кружок был выделен маркером.
— Это что? — Марина не удержалась.
— Моя кардиология, — с готовой грустью в голосе произнесла свекровь. — Таблетки нынче — как золото. Но я, конечно, не претендую. Просто мы — семья. И Илюше тяжело видеть, как я экономлю на здоровье.
— Мам, не начинай, — прошептал Илья, но так, чтобы Марина не отличила: это просьба или напоминание ей не вмешиваться.
В разгар марта Валентина привела в их квартиру женщину по имени Светлана — «из нашего дома, прекрасный мастер по шторам». Светлана измерила окна, сумбурно хвалила цвет стен и предложила «всё правильно повесить»: на два карниза, с подхватами, «как в хороших домах». Марина смотрела, как чужой сантиметр скользит по их подоконникам, и ощущала, что в квартире становится тесно не от вещей, а от чужих намерений.
— Я оплачу, — сказала Валентина и достала карту. — Зачем вам тратить, если можно сделать красиво за мои?
Марина кивнула, потому что спорить на глазах у Светланы казалось неуместным. Но вечером в чате «Родные» свекровь написала: «Оплатила шторы. Переведите в течение недели. Чек приложу для порядка».
— Но вы же сказали, что оплатите, — напечатала Марина и тут же стерла, потому что «вы» часто превращалось в «ты», а потом в тишину за ужином.
— Я оплачу — это значит «я стабилизирую процесс», — ответила Валентина уже вслух, сидя за их столом. — Я не благотворительный фонд, Марина. Договор дороже денег.
— А мы договаривались?
— Мы — семья. Семья — и есть договор. Тебе тридцать два, пора понимать.
В середине апреля в квартире появился новый предмет — большой пластиковый контейнер с крышкой. Валентина назвала его «НЗ». Там лежали крупы, захваченные акциями, свечи («на всякий случай»), бинты, подборка инструкций. Марина отнеслась спокойно, она вообще не была против запасов. Но на контейнере красовалась наклейка «Собственность В.С.». И это почему-то укололо.
Её раздражение росло, как невидимая задолженность, проценты по которой списываются не с карт, а с нервной системы. Иногда она рассказывала Лене то, что не решалась произнести вслух дома: про «тетрадь», про шторы, про «НЗ». Лена слушала и советовала «перестать объясняться».
В один из вечеров пятницы, когда Илья задержался на корпоративном «тимбилдинге», Валентина пришла «на минуту» — проверить Савву. Минуты растянулись до ночи. Свекровь разложила на столе выплаты, расписала график уроков по раннему развитию, поставила на таймер духовку — «завтра испечём творожную запеканку по правильному рецепту». Марина в этот момент правила текст — клиента из мебельного салона, который хотел «честную, но вдохновляющую» статью о том, как выбирать диван. Слова ускользали.
— Ты упрямая, — неожиданно сказала Валентина, глядя Марине в глаза. — Понимаю, молодая. Но ты пойми и меня. Я сына растила одна. Он — моё всё. Я не позволю, чтобы он жил не так, как надо.
— А как «надо»? — спросила Марина.
— Надо, чтобы он не думал о быте. Чтобы он приходил домой, а тут порядок. Чтобы ребёнок был на секциях. Чтобы ты не тратила на ерунду. И — главное — чтобы мы всё решали вместе. Я — семья. Я имею право.
Слово «право» прозвучало когтем по стеклу. Марина осталась сидеть с пустой чашкой и ощущением, что воздух сделался густым, как кисель. Она не заплакала — просто выключила ноутбук и легла рядом с Саввой, слушая его неритмичное дыхание.
На следующий день Илья вернулся с тортом, запахом табака и лёгкой виной в голосе. Он обнимал Марину, обещал «поговорить с мамой», просил «дать время». В тот же день в почтовом ящике они обнаружили письмо из банка. Валентина открыла его первой — «я случайно заглянула, думала, реклама». В письме было предложение по кредитной карте на очень приличный лимит.
— Это не вам, — спокойно сказала Марина, забирая конверт. — Это на моё имя.
— Я знаю, — кивнула свекровь. — Илья мне вчера сказал. Я позвонила в банк, уточнила условия. Мы сможем взять покупку для кухни без переплат. Я уже выбрала фильтр для воды нормальный, а не этот ваш кранчик.
— Вы звонили в банк по моему предложению? — Марина почувствовала, как крючок в горле натягивается.
— Я — мать. Я имею право знать, во что вы влезаете. Потом будете просить у нас. Я предупреждаю заранее.
Илья, стоя у холодильника, изобразил сильную усталость. Он вяло предложил «оставить этот вопрос до понедельника». Марина хотела сказать «нет», но поняла, что устаёт сопротивляться чужим планам. Она устала быть переводчиком между «я хочу» и «она сказала».
Вечером субботы пришла золовка Оля — младшая сестра Ильи, звонкая, как ложечка о стакан, с новыми ногтями и панамой. Оля обнимала Савву, фотографировала его в сторис и говорила Марине:
— Ты держись. Мама у нас — капитан. Но у неё цель хорошая — чтобы вы без долгов жили. Она вот даже мне карту закрыть помогла. Правда, потом я ей выплачивала по пять тысяч в месяц. Ну, зато дисциплина.
Марина вежливо кивала, а в голове складывала список: чаты, тетради, шторы, контейнер, звонки в банк. Это больше не походило на помощь. Это был проект. Они с Ильёй — как объект капитального ремонта с внешним подрядчиком, который заходит с отдельной лестницы.
В понедельник Марина проснулась с решением: она перенесёт разговор в плоскость конкретики. Без обвинений, без «ты». На бумаге. Она напишет список того, что её не устраивает: ключ без предупреждения, витамины без врача, траты без согласования, вход «со специалистом по шторам» без согласия. И предложит правила. Это выглядело по-взрослому, как письма клиентам: пункты, сроки, зоны ответственности.
Она достала чистый лист, подписала: «Зоны ответственности в нашей семье», и не успела дописать первый пункт, как в замке звякнул ключ. Валентина вошла как обычно — будто она живёт параллельно и время у неё измеряется не часами, а её намерениями.
— Я ненадолго, — сказала она, но сняла пальто, повесила на их кресло, прошла в кухню, открыла контейнер «НЗ» и вынула пачку крупы. — Кстати, меня сегодня на комиссии ТСЖ слушали: нас выбрали ответственными за мусоропровод. Завтра нам привезут контейнеры для раздельного сбора. Марина, ты будешь сортировать, я распишу.
Марина закрыла блокнот и поняла, что новый понедельник будет похож на все предыдущие — пока она не сделает что-то, что меняет правила игры. Она глубоко вдохнула, посмотрела на Савву, который катил машинку между ножками стола, и на часы. Было девять пятнадцать. В девять тридцать у неё созвон с клиентом. В девять сорок — их кухня снова станет чьей-то территорией.
— Валентина Семёновна, — произнесла она ровно. — Давайте договоримся. С этого дня вы не приходите без звонка. И ничего не меняете у нас без обсуждения. И — пожалуйста — не вмешивайтесь в наши финансовые решения. Мы взрослые люди.
Валентина улыбнулась так, как улыбаются перед длинной речью.
— Я рада, что ты тоже хочешь всё обсудить, — сказала она. — Я — за правила. Я принесла список. Тут — что мы можем улучшить. Начнём с питания. У тебя, Марина, явный перегиб на углеводы. Я вчера взвесила сахарницу.
Марина почувствовала, как внутри поднимается волна, но сдержала. В этом доме всё могло быть предметом переговоров, кроме одного — границ. Она сделала шаг навстречу кухне, где пахло куриным бульоном и белыми тряпочками, и впервые за несколько месяцев произнесла:
— Нет. Сегодня — по-нашему.
Она не повысила голос. Просто встала между «тетрадью» и чайником. И в этот момент поняла: их конфликт не про еду и не про шторы. Он — про власть. И про то, кто в этой квартире имеет право на «мы».
Переговоры провалились на первом же пункте.
Валентина Семёновна, выслушав «нет», не смутилась. Она откинулась на спинку стула, скрестила руки и усмехнулась — будто в очередной раз проверяла невестку на прочность.
— Марина, ты как ребёнок. Говоришь «нет», но не понимаешь, что дальше. А дальше будет хаос. Илья работать не сможет, Савва вырастет без системы, а ты устанешь и всё равно придёшь ко мне за помощью. Только поздно будет.
Она любила эту манеру — строить прогнозы, как синоптики: с дождём, который обязательно накроет, и ветром, от которого не укрыться. Марина в ответ молчала, потому что слова внутри напоминали кубики: рассыплются — и смысла не собрать.
Через неделю Марина обнаружила странность: из холодильника исчезли продукты, которые она покупала для себя — сыр, вяленые томаты, маленькая баночка маслин. На их месте лежали две кастрюли супа и контейнер гречки. Сначала она решила, что Илья всё съел. Но вечером, когда они вместе складывали покупки, свекровь между делом произнесла:
— Я выбросила эти ваши деликатесы. Они только тратят бюджет. У Саввы должен быть пример — еда простая и полезная. А не ваши заморские штучки.
— То есть вы выбросили мои продукты? — Марина смотрела прямо, не повышая голоса.
— Я спасла вас от ненужных расходов, — спокойно сказала Валентина. — Не благодари.
Илья, открывший ноутбук, поднял глаза, но быстро их опустил. Он мог выдерживать короткие вспышки, но длинные бои его выматывали. Поэтому он снова выбрал роль «торшера». И Марина осталась один на один с чужой системой координат.
К апрелю в квартире стало тесно не только физически, но и психологически. Каждый день Валентина приносила что-то «для пользы»: то детский коврик «с правильной разметкой», то тетрадь с прописями, хотя Савве ещё не было двух лет, то кучу журналов про домашнюю экономику. Она раскладывала всё это по углам, словно их квартира — филиал методического кабинета.
— Ты не понимаешь, — говорила она, — я хочу вам добра. Добро не всегда красиво, но всегда полезно.
Марина слушала и представляла, как их стены обрастают чужими слоями — словно обои в старых домах, где под пятью слоями можно найти газету сорокалетней давности. Она начинала бояться, что однажды откроет ящик комода и найдёт там аккуратно подписанную пачку чужих носков «для мужа».
В мае у Ильи появился шанс на повышение. Для этого нужно было взять проект, требующий командировок. И он, не колеблясь, согласился.
— Это наш шанс подтянуть ипотеку, — говорил он. — Терпи ещё немного. Мамина помощь — благо. Я уеду, а она будет рядом.
Марина слушала и понимала: именно этого Валентина и ждала. Чтобы остаться хозяйкой положения. Чтобы доказать, что без неё дом развалится.
— А если я не хочу её «помощи»? — спросила Марина.
— Ты не понимаешь, — повторил Илья, как будто это была мантра. — У нас нет выбора.
Он уехал в первую же командировку в Тулу. И через два дня Валентина въехала в их квартиру почти официально.
— Я тут пока поживу, — сообщила она. — Савве нужен взрослый. Ты занята работой, да и ребёнку лучше, когда рядом бабушка. А тебе — поддержка.
Слово «поживу» прозвучало, как решение суда без апелляции. Марина в тот вечер сидела на балконе, глядя на двор, где соседские дети катались на самокатах, и чувствовала, что её дом перестаёт быть домом. Это стало точкой.
Через неделю у них появился «распорядок». Валентина вывесила на холодильник расписание: когда Савве есть, спать, гулять, смотреть мультики. В расписании было даже время для «занятий с бабушкой». Марины там не было — только «мама» для приготовления еды и работы.
— Тебе же проще, — говорила Валентина. — Всё расписано. Не надо думать.
Но именно думать Марина и хотела. Она чувствовала, как её вычёркивают из собственной жизни. Как будто у Саввы не мама, а только «ресурс».
Лена, подруга, снова пришла в гости. Посидела на кухне и посмотрела на расписание.
— Это не помощь. Это захват. — Она сказала это спокойно, без эмоций. — Ты терпишь, но скоро взорвёшься. И тогда последствия будут хуже.
Марина молчала. Внутри у неё уже зрела буря.
К июню ситуация дошла до абсурда. Валентина оформила карту дополнительного держателя от своего счёта и отдала Марине.
— Будешь покупать по ней продукты. Так проще контролировать расходы. Потом мы сверим, чтобы не было лишнего.
Марина держала в руках карту и понимала: это уже не просто вмешательство, а контроль. Полный. Тотальный.
Она положила карту на стол и сказала:
— Я не буду ей пользоваться.
— Это твои эмоции, — вздохнула свекровь. — Эмоции пройдут, а долг останется.
— Какой долг?
— Долг благодарности. Я держу вашу семью на плаву. И ты это знаешь.
Савва в это время часто тянулся к Марине. Он не любил, когда бабушка брала его на руки. Он кричал, вырывался, искал глазами маму. Но Валентина каждый раз объясняла это так:
— Он просто капризный. А ты его избаловала.
Марина знала: это не капризы. Это страх. И в этом страхе ребёнка она видела отражение собственного — потерять контроль над своей жизнью.
В один из вечеров Илья позвонил из поездки и сказал, что у него задержка.
— Мамочка, спасибо тебе, — сказал он в трубку. — Если бы не ты, я бы не справился.
Марина стояла рядом и слышала это «спасибо». Она почувствовала, как сердце сжимается. Это было признание поражения.
Свекровь улыбнулась, прижав телефон к уху.
— Я всегда рядом, сынок. Я для этого и живу.
Марина в этот момент поняла: если она не остановит это сейчас, то завтра её место займёт другая женщина. Не любовница, не коллега, а его мать. Хозяйка их семьи.
И она решила, что следующий разговор будет последним.
Когда Илья вернулся из командировки, в квартире его ждала странная тишина. Марина сидела на кухне, напротив — Валентина. Между ними на столе лежала та самая «тетрадь» расходов.
— Сегодня мы расставим точки, — сказала Марина.
— Правильно, — улыбнулась свекровь. — Я как раз подготовила новые графики.
Их голоса сплелись в воздухе, как два мотка проволоки, готовые искрить от любого касания. Савва спал в соседней комнате. А Илья стоял в дверях, не решаясь вмешаться.
Марина знала: сейчас придёт момент, когда она либо вернёт свой дом, либо потеряет его окончательно.
Марина открыла тетрадь и посмотрела на строки, аккуратно выведенные ровным почерком свекрови: «Ипотека — 28 000. Детсад — 12 000. Продукты — 20 000. БАДы — 4 500. Здоровье В.С. — 7 200».
— Это что? — спросила она, ткнув пальцем в последнюю цифру.
— Таблетки, обследования, дорога до поликлиники, — спокойно ответила Валентина. — Я ведь трачу силы и здоровье на вашего Савву. Логично, что расходы на меня включаются в ваш семейный бюджет.
Марина посмотрела на Илью. Тот вздохнул, отвёл глаза и что-то пробормотал про «нужно уважать старших».
— Нет, — твёрдо сказала Марина. — Мы не будем оплачивать ваши таблетки. Вы взрослый человек, у вас есть пенсия. Мы платим ипотеку, мы растим ребёнка. Мы сами решаем, что включать в бюджет.
Валентина засмеялась — низко, устало.
— Ты ничего не понимаешь. Я не враг вам. Я вас держу на плаву. Если бы не я, вы бы уже утонули.
— Мы и без вас справимся, — Марина впервые за долгое время подняла голос. — Но с вами мы просто тонем медленнее.
Валентина резко захлопнула тетрадь.
— Вот как? Значит, я — лишняя?
— Вы не лишняя, — вмешался Илья, мягко, примирительно. — Просто у нас своё видение.
— Своё видение?! — свекровь повысила голос. — У тебя всегда было одно видение — чтобы мама помогала! И я помогала! Я всё для тебя делала!
— Мам, хватит, — выдохнул Илья. — У нас теперь семья. И правила должны быть другими.
Эти слова прозвучали для него подвигом. Но для Марины — слишком поздно.
На следующий день, когда Илья ушёл на работу, а Савва дремал в кроватке, Марина обнаружила на кухне новую бумагу. На ней была таблица: «Питание семьи по дням недели».
В понедельник — суп и каша. Во вторник — котлеты. Среда — постный день. Внизу — приписка: «Закупка продуктов производить по карте В.С.»
Марина взяла бумагу и порвала её на мелкие кусочки. Потом собрала их и выбросила в мусорное ведро. И в этот момент в дверь позвонила соседка Тамара Петровна.
— Девонька, — сказала она, — я тут слышала… ну, сами понимаете. У вас громко вчера было. Хочу тебе одно сказать: не давай никому хозяйничать у себя дома. У меня сын с женой тоже так начинали — всё мама, мама… А кончилось разводом.
Слова соседки звучали грубо, но честно. И Марина впервые подумала о том, что развод — не страшное слово. Страшно — потерять себя.
Через неделю Илья снова уехал в командировку. Валентина пришла, как всегда, со связкой ключей, и сразу направилась к холодильнику. Но дверца не поддалась: Марина повесила на него детский замок — тот самый, что они раньше использовали, чтобы Савва не таскал продукты.
— Это что за глупости? — свекровь нахмурилась.
— Это мои правила, — спокойно ответила Марина. — Больше вы не хозяйничаете здесь.
— Ты думаешь, Илья это одобрит?
— Я думаю, Илья устал от выборов. Поэтому выберу я.
Валентина долго молчала, а потом сказала:
— Хорошо. Тогда решай всё сама. Но учти: когда рухнет — ко мне не приходи.
Марина только кивнула. Она знала: рухнет или нет — теперь зависит только от неё.
В тот вечер, сидя с Леной на кухне, она рассказала всё. Подруга слушала внимательно, не перебивая. Потом сказала:
— Ты наконец-то сказала ей «нет». Это главное. Дальше будет тяжело, но легче не станет, пока ты не отстоишь себя.
Марина улыбнулась впервые за долгое время. Внутри было пусто, но это была правильная пустота — как после генеральной уборки, когда вещи ещё не на местах, но уже ясно, что станет чище.
Июнь тянулся в напряжении. Илья звонил реже, говорил о работе, о планах. Про мать — молчал. Марина понимала: он снова пытается усидеть на двух стульях. Но у неё уже не было желания подстраиваться.
Она нашла дополнительный проект, заработала немного больше, впервые за долгое время купила себе платье. Простое, светлое. В нём она почувствовала себя не просто женой и матерью, а женщиной.
Однажды вечером Валентина снова появилась на пороге. На этот раз без кастрюли и пакетов. Просто в пальто и с тем же выражением лица — властным, уверенным.
— Я пришла поговорить, — сказала она.
Марина не пригласила её в квартиру. Вышла сама, прикрыв дверь за собой.
— Говорите.
— Я вижу, ты решила сама рулить. Ну и рулей. Но учти, Марина: я Илью не отпущу. Он — мой сын. И Савва — мой внук. Вы от меня не отделаетесь.
Марина посмотрела прямо в глаза и ответила тихо, но твёрдо:
— Я не пытаюсь вас отделить. Но вы зачем к нам есть ходите? Не к сыну. Не к внуку. А именно к нам — как к хозяйству, как к проекту, как к бюджету?
Валентина впервые замялась. Её губы дрогнули, взгляд отвёлся. Она ничего не сказала — просто развернулась и ушла.
Марина вернулась в квартиру, закрыла дверь на замок и вдохнула. Она знала: это не конец. Конфликт ещё будет тянуться, и впереди — много тяжёлых разговоров. Но сейчас, в эту минуту, она почувствовала: дом снова стал её. Хотя бы на один вечер.
Отказная