Максим заметил, что на дверце холодильника появилась плотная ламинированная табличка. Заглавными: «Семейный регламент кухни». Пункты — как в офисной инструкции: «1) Хранить суп на верхней полке; 2) Майонез и кетчуп убираются в контейнер №3; 3) Чайник кипятить только после 20:00 и до 7:30 не шуметь». Внизу подпись с завитушкой: «Г.П.». Свою подпись тёща ставила даже на банке с крупой, если пересыпала её из пакета. Он усмехнулся: ещё вчера на этом месте висовал магнитик из Суздаля, и никто не путал кетчуп с майонезом.
Она появилась «на пару недель» — так говорила Лена, засовывая в стиралку его серые футболки, чтобы освободить место в прихожей для тёщиной дорожной сумки на колесиках. «Маме надо сходить в поликлинику, у них там новый кардиолог, к которому запись только по живой очереди. Ну что ей, ездить с Бутырской на другой конец города?» — Лена говорила быстро и виновато улыбалась. Максим кивнул: две недели — это терпимо. Потом начались «безобидные» поправки.
— Максим, — сказала Галина Петровна, уже в первый вечер доставая с полки его сковороду для стейков, — ты мясо портить перестань. Ты его заливаешь, как деревянную доску. Вот я покажу, как правильно. А соль у вас какая? Ох, знаете, покупайте нормальную, эту — на выброс.
Он не сказал, что покупал именно эту крупную морскую соль потому, что она лучше тянет сок из мраморной говядины. Он просто взял упаковку со слова «на выброс» и отложил в дальний ящик. Мысленно поставил галочку: первый заход.
Галина Петровна поселилась в комнате сына Юры — четырехлетнего мальчика с кудрями и привычкой просыпаться ночью и просить «попить». Кровать малыша подвинул к окну, а ему разложили диван в гостиной. «Это ненадолго», — повторила Лена, и Максим снова кивнул. Несколько ночей он ловил Юру в коридоре, потому что тот, просыпаясь, бежал туда, где привык видеть свою кроватку, и растерянно топтался у двери.
— Поддержка семейной рутины — важна, — заметил Максим как-то вечером. — Можно было оставить кровать на месте.
— Переставить обратно можно, — откликнулась Лена, но к утру кровать всё ещё стояла у окна, за занавеской с мятой полоской. Тёща с утра говорила по телефону, громко, обсуждая цену на дачной ярмарке: «Да-да, Наталья Сергеевна, сейчас всё так дорого! С детьми-то как? А у нас зять любит стейки, представляешь? Мраморная говядина. Да я не жалуюсь, но времена не те, надо же экономить!»
Слово «экономить» зазвенело, как монетка по кафелю. Максим вернулся с работы и обнаружил, что конверты, в которые он раскладывал деньги на ежемесячные расходы — «ипотека», «садик», «продукты», «резерв» — переупакованы в пластиковую папку с прозрачными кармашками. На каждом кармашке — аккуратная наклейка: «ИПОТЕКА», «ДОШКОЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ», «ПИТАНИЕ», «НЗ».
— Я нашла у вас в комоде эти бумажные конвертики, — объяснила Галина Петровна. — Ну что за прошлый век? Деньги могут выпасть. Я за своё время столько пересмотрела семейных бюджетов — у нас в бухгалтерии женщины вечно путались… Я обозначила всё как надо. Кстати, я новый пункт добавила — «ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ». Что, мы не родные, что ли?
Она говорила мягко, улыбаясь, но палец с розовым маникюром лёг на кармашек «ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ» так, будто это была кнопка включения. Максим ощутил, как внутри поднимается раздражение — медленно, как тепловая волна от батареи.
— У нас бюджет уже распределён, — сказал он. — Мы справляемся.
— Кто спорит, — отступила тёща, — просто порядок нужен. Я не навязываю.
Слово «не навязываю» прозвучало так, будто «навязываю» уже случилось и продолжается. Вечером Лена шепнула: «Не дуйся. Мамина флешка — это её способ чувствовать себя полезной. Скоро уйдет, и всё расставим по местам». Он кивнул, хотя расставлять по местам приходилось каждый день — от ложек в сушилке до привычной тишины после девяти.
Через неделю Галина Петровна провела «пятиминутку». Накрыла стол салфеткой в цветочек, поставила чайник, разложила нотатки.
— У нас в доме в последнее время наблюдается… — она сделала паузу и взглянула на Юру, который на диване строил из кубиков мост, — наблюдается некоторое нарушение пищевого режима ребёнка. В садик он уходит голодный — вчера так вообще каша стояла. А вечером after eight — конфеты. Это недопустимо в его возрасте. Я составила меню, согласуем.
Максим усмехнулся. С меню были пунктирные таблицы, выбранная по дням гречка, тыквенный суп и «утренняя растяжка». Он сложил листики пополам и положил на полку рядом с инструкцией по чайнику.
— Я готовлю нормально, — сказал он, — Юра ест. И конфеты — это награда, если он слушается.
— Сладкое — наркотик, — отрезала тёща. — Не знаю, какие сейчас моды на воспитание, но ребёнок должен слушаться просто так, а не за сладкую морковку.
Лена прикусила губу и ничего не сказала. Вечером она ушла на встречу одногруппников, задержалась, а Максим уложил Юру, убрал со стола, развесил бельё — и только собирался на диван с ноутбуком, как в прихожей зашуршали пакеты. Тёща вернулась с «экономной добычей»: три килограмма куриных спинок по акции, два пакета крупы без названия из коробки «своё хозяйство» и странный клубень, который она назвала «топинамбуром для профилактики сахарного».
— У нас и так всё есть, — сказал Максим, но тёща уже распределяла по кармашкам на дверце холодильника «на завтра», «на послезавтра», «на борщ».
— Да что ты, — улыбнулась она, — я же вкладываюсь. Всей семьёй легче. А когда вы соберётесь снимать квартиру поближе к Лениной работе, вот тогда и посмотрим, где экономить. У вас там аренда — ого-го.
Он даже не понял, как разговор свернул на «аренду». У них была ипотека — весомая, но их собственная двухкомнатная на окраине. Снимать они не собирались. Однако к тому моменту Максим уже понял: Галина Петровна любит вводить новые термины в оборот. Сегодня — «аренда», завтра — «переезд», послезавтра — «опека» или «общее имущество».
Флэшбэк, как фотографии на внутреннем экране: первая встреча с Галиной Петровной в маленьком кафе на Бауманской. Он тогда только перевёлся в новое подразделение, работал допоздна; Лена принесла в бумажном стаканчике его любимый латте и сказала: «Пойдём, познакомлю с мамой — она тут рядом». Галина Петровна была лёгкой, шутливой, с модно вязаной шапочкой и яркой помадой. «Максим? Сынок, а ты Лёнку не обижай — она у меня мягкая». Они смеялись, и он думал: вот бы у всех так. Потом была свадьба в узком кругу, подарок от тёщи — сертификат на «обустройство кухни» и настойчивый совет: «Не покупайте дорогую посуду, я знаю, где те же кастрюли вдвое дешевле». Максим тогда не спорил. Он ещё не знал, как дорого иногда обходится дешевизна.
К концу второй недели Галина Петровна объявила, что продлевает визит: «Кардиолог направил на суточное мониторирование, но талоны только через десять дней. Я же не буду мотаться туда-сюда, правильно?» Лена посмотрела на Максима, виновато. Юра, напротив, обрадовался: «Бабушка читает мне про динозавров!» Бабушка читала, но и не забывала уточнить, как именно нужно складывать носки в комоде («скруткой, чтобы не болталось»), как вытирать обувь тряпочкой вместо щётки («щётка портит кожзам»), и почему в их семье «не принято» брать кредит на технику: «Ждёте чёрную пятницу — и всё».
Однажды вечером Максим обнаружил, что его пластинки — с редкими записями старого джаза — вынесены на балкон, аккуратно сложены на коробку с инструментами. В комнате на их полке теперь стояли ярко-зелёные органайзеры «для творчества Юры» и «для писем». На балконе было сыро. Пластинки могли «повести».
— Я аккуратно, — сказала тёща. — Здесь-то они только пыль собирают. А на балконе я куплю чехольчики.
— Это не диски с мультиками, — Максим держал себя в руках, — это коллекция. Её нельзя на холод.
— Ой, да перестань, — отмахнулась она. — Ты как мальчик.
Он перенёс коробки обратно, протёр, проверил. Внутри копилось. «Не вступать», — советовал голос, отвечающий за тактическую выживаемость. Он не вступал — и тёща осваивалась, как вода в щели.
Финансовая тема всплыла в открытую, когда Галина Петровна, вернувшись из аптеки, положила на стол чек и сказала:
— Вот это, — постучала ногтем по сумме внизу, — отнесёшь в кармашек «ДЛЯ РОДИТЕЛЕЙ». Я таблетки купила, мне врач рекомендовал импорта. Не просрочка, не переживай, проверяла.
— Галина Петровна, — осторожно начал он, — вы же к нам в гости. Мы рады, но есть вещи… мы не выделяем бюджет на родителей. У нас ипотека.
— И что? — её голос стал мягче, но тверже внутри. — Я же не для себя. Я для того, чтобы быть в строю и вам помогать. Я готовлю, я с ребёнком, я здесь экономлю. Это всё — часть общего семейного бюджета. Или ты думаешь, я так, прохожая?
Лена молчала. Она сидела с телефоном, читала чат по работе, и макнула взглядом: «Потом поговорим». «Потом» ещё не наступило.
Соседка Тамара Ильинична, чья кошка ходила в гости к их балкону по бечёвке, в лифте однажды шепнула Максиму: «Ваши с тёщей голоса слышно. Не ругайтесь сильно, дом старый, стены тонкие». Он удивился: они не ругались. Они говорили. Просто слова становились плотнее и тяжелее.
В конце месяца Галина Петровна вынесла на обсуждение «крупный вопрос». Собрание опять было с салфеткой, чаем и блокнотом.
— Я подумала, — начала она, — у вас ипотека тяжёлая, Лена мотается на другой конец города, Юру скоро в подготовительную группу — нужны занятия, логопед, английский. Может, на годик-другой сдавать эту квартиру и переехать ко мне? У меня в районе детский центр, школа рядом. Арендная плата будет покрывать ипотеку и ещё останется на занятия. Мы все вместе, большим домом, как раньше жили люди. Слышите? Это же выгода!
— Мы не планировали сдавать, — ответил Максим, стараясь не переходить на «ты». — Это наш дом. И мы привыкли.
— Привыкните к лучшему, — улыбнулась тёща. — Я знаю, как должно быть. Поверь моему опыту.
Лена, виновато растирая кружку в ладонях (кружку — не из списка запретов, но всё же посуду), сказала: «Давай посчитаем. Это же просто цифры». Цифры он умел считать. Он достал ноутбук, открыл таблицу расходов, добавил гипотетическую аренду, расходы на переезд, на дорогу, на нервы — последняя колонка была пустой, но он мысленно вписал там нули, превращающие всё в минусы.
— Нервы не считаются, — сказала Галина Петровна, глянув через плечо. — Мужчины не про нервы.
В ту ночь Максим долго лежал на диване, слушал, как капает кран на кухне — равномерно, как метроном. С балкона тянуло прохладой; у батареи сушились детские носочки, скрученные в «скрутки». Он вспомнил, как Юра впервые сказал «па-па», как они с Леной смеялись над кривой гардиной и крепили её вдвоём, упрямо, без «мамина лучше». Он думал, что терпеливость — это стратегия. А, может быть, это был способ не признавать очевидное: Галина Петровна вписывала в их жизнь не только свои таблички, но и свои линии.
Наутро он обнаружил, что в папке с документами на квартиру лежит новый лист — «Предложение по перераспределению затрат семьи». В графе «Продукты» было жирно подчёркнуто: «Покупка по общему списку, согласованному заранее. Исключить изредка дорогие позиции (стейки, кофе латте, миндальное молоко)». В конце — подпись «Г.П.» и аккуратная приписка: «Лена — согласна». Под припиской стояла ленкина торопливая галочка. Может, она просто кивнула, когда мама спрашивала на ходу, и та восприняла это как согласие. А может, Лена и правда устала от его «мраморной говядины».
Максим пошёл на работу раньше обычного, простоял у автомата с кофе, глядя, как тонкая струйка льётся в стакан. Коллега Илья похлопал по плечу: «Ты чего, как будто налоговую проверку ждёшь?» Он усмехнулся и сказал: «Проживаю у себя дома в статусе гостя». Илья хмыкнул: «Выпиши себе пропуск».
Вечером Лена пришла поздно. «Слет у редакции», — сказала, устало сняла туфли. Он показал ей лист «перераспределения затрат».
— Я не видела, — пробормотала она. — Мама спросила: «Можно я набросок сделаю?» Я махнула рукой. Я всё равно не знаю, как правильно. Ты с ней объяснись. Только без войны, Макс. У меня голова квадратная.
Он сел напротив Галины Петровны, которая смотрела сериалы на планшете и параллельно штопала Юрины колготки. «Серийная многозадачность», — отметил он про себя. И спокойно, без повышений голоса, без язв, начал говорить про границы: что он благодарен за помощь, что он видит её заботу, но они с Леной — отдельная семья, у них есть свой уклад, и чужие подписи в документах на квартиру выглядят, мягко говоря, странно. Он говорил — ровно, размеренно. Внутри же у него было ощущение, что он ходит по льду, под которым глухо течёт вода.
— Я поняла, — сказала Галина Петровна наконец. — Я же не чужая. Я и правда иногда перегибаю. Но, Максим, — она положила иголку, — когда я вижу, что вы идёте к обрыву, я кричу. Я — мать. А ты можешь быть благодарен, что у вашей семьи есть взрослый взгляд со стороны.
— У нас есть свой взгляд, — ответил он.
Она улыбнулась печально.
— Ладно. Тогда сделаем так: ты отвечаешь за «свои игрушки» — стейки, пластинки, кофе. А я — за рацион, ребёнка и дом. И Лена — за свою работу. Каждый на своём поле. Без конфликтов.
Он кивнул. Он даже хотел поблагодарить её за «перегибаю». Но уже через два дня «поля» опять переплелись. Тёща записала Юру на «раннюю математику» у подружки-репетиторши на соседней улице. «Скидка — для своих», — сказала. В то же утро из кармашка «ПИТАНИЕ» исчезли деньги — «я из ваших взяла, потом верну, пока у меня в кошельке мелочь». Вечером она объявила, что дома не будет, поедет с Тамарой Ильиничной «по делам», и чтобы Максим сам забрал Юру и приготовил «что-нибудь простое, без этих ваших…» — она махнула рукой в сторону его специи.
Максим стоял на кухне, жарил Юре рыбные котлеты, и вдруг почувствовал резкий, внезапный запах — не пригоревшей рыбы, а какого-то лака. Вошёл на балкон — окно открыто настежь, на табуретке — баночка с мебельным лаком и кисточка. На подоконнике — рамочки, купленные Леной на распродаже, которые они так и не повесили. Краска блестела. Под ней — его пластинка в мягком конверте, чем-то прижатая, чтобы не улетела. Капля лака стекала на край винила.
Он успел — бумажной салфеткой снял каплю, высушил край, проверил, не испорчено ли. Вроде, обошлось. Дрожали пальцы. Юра кричал из комнаты: «Пап, а можно кетчуп?» На табличке на холодильнике было написано: «Кетчуп — только к птице. К рыбе — лимон».
Он порезал лимон на тонкие полумесяцы, выдавил. Положил котлеты на тарелку. Потом долго смотрел на блики лака на рамке, на табличку с регламентом, на пустой кармашек «ПИТАНИЕ».
И понял — «потом» не наступит само собой.
Утро началось с телефонного звонка. Галина Петровна говорила громко, не обращая внимания, что в соседней комнате Юра ещё спал, а Максим только пытался выпить кофе.
— Нет, Лидочка, — почти кричала она, — ну а что? Зять у меня хороший, работает, но… как бы сказать… не стратег. Всё в мелочи уходит. А я вот думаю: может, им лучше на вторичку переехать, трёшка подешевле, зато просторнее. Я бы им помогла продать эту. Да, ипотека у них, но ведь решаемо! Главное — держать руку на пульсе.
Максим поставил кружку на стол чуть громче, чем нужно. Звонок смолк, и тёща, будто ничего не было, уселась к нему напротив.
— Кофе — яд для сердца, — заметила она. — Ты бы заменил на цикорий. Я купила, там на полке стоит.
Он ничего не ответил. Тишина в кухне была плотной, пока Юра не вбежал с криком: «Пап, дай планшет, мультик хочу!» И тут же — новый повод для обсуждения.
— Мультики с утра? — округлила глаза тёща. — Это же гибель! Ребёнку нужны развивашки. Я нашла курсы английского онлайн, по скидке. Лучше в это инвестировать.
— Давай договоримся, — устало сказал Максим. — Мы с Леной сами решим, куда инвестировать.
— Ладно-ладно, — кивнула она, но глаза её блеснули: «Разговор не закрыт».
Вечером Максим задержался на работе. Коллеги шутили в чате: «Ты опять ночуешь на диване?» Он ответил смайлом, но внутри было неспокойно. Когда он вернулся, Лена сидела на кухне, тихо плакала. Перед ней лежала квитанция с красной печатью: «Просрочка по коммунальным платежам».
— Я же тебе давала деньги на квартплату, — всхлипнула она. — Куда они делись?
— В кармашке должны быть, — нахмурился Максим и пошёл проверять. Кармашка «КОММУНАЛКА» не было. Его аккуратно переклеили на другой файлик: «ХОЗРАСХОДЫ». Внутри лежала пачка чеков и пара купюр. Чеки — из хозяйственного: моющее, новые швабры, скатерть.
— Мама сказала, это важнее, — прошептала Лена. — Она хотела, чтобы в доме было чисто. Я… я не уследила.
Максим сжал кулаки. Хозяйственные мелочи против коммуналки. «Чисто» вместо «жить с электричеством». Он хотел сказать резко, но остановился. Посмотрел на жену, которая выглядела маленькой, потерянной девочкой. Обнял её. «Это мы потом решим», — сказал он. Но внутри у него копилось.
Соседи начали перешёптываться. На лестничной площадке, пока Максим куртку застёгивал, к нему подошёл сосед Славик, мужик в растянутой майке.
— Слышь, друг, у вас там что? Тёща ваша моей жене весь мозг вынесла про «сбережения» и «кармашки». Мы тут живём как люди, а она говорит, мол, надо таблицы заводить. Ты аккуратнее, а то весь дом в курс дела введёт.
Максим кивнул. Соседи знали больше, чем должны были.
На выходных тёща решила устроить «генеральную уборку». Она достала все ящики из комода, переворошила документы. И среди них нашла договор Максима на корпоративный бонус: раз в год компания выплачивала приличную сумму — «премию за проект». Деньги Максим откладывал отдельно, мечтал через пару лет обновить машину.
— Вот! — радостно объявила Галина Петровна. — Вот оно, решение! Эти деньги надо вложить в Юру — курсы, лагерь, здоровье. Машина подождёт.
— Это мои деньги, — сказал Максим твёрдо. — Моя работа, мои планы.
— А семья? — воскликнула тёща. — Ты эгоист, Максим. Ты думаешь о машине, а не о будущем ребёнка!
Лена стояла рядом, растерянная, и только бормотала: «Мам, ну хватит…» Но «хватит» не сработало. Галина Петровна обиделась, ушла в комнату и громко закрыла дверь. Час спустя вышла с ледяным выражением лица, демонстративно вздыхала и держалась за сердце.
— Давление, — сказала она трагическим голосом. — Вы меня довели.
Юра испугался, бросился к бабушке: «Ба, не умирай!» Максим почувствовал злость и бессилие одновременно. Это был шантаж — тонкий, но понятный.
Флэшбэк. Он вспомнил свою мать. Простую, строгую женщину, которая никогда не вмешивалась в его жизнь. Даже когда он брал ипотеку и сомневался, она сказала только: «Раз решил — тяни». И не лезла. «Вот бы Лена была такой же», — подумал Максим и тут же осознал: он сравнивает. А сравнения — всегда бомба.
В следующую среду тёща объявила, что идёт на собрание ТСЖ. Вернулась возбуждённая.
— Я там узнала: у нас будет капремонт через год! А значит, цены на квартиры поднимутся. Вот и повод подумать о продаже и обмене. Я уже поговорила с председателем, он сказал, у нас отличная планировка. Вы молодые, не понимаете — надо ловить момент.
Максим слушал и молчал. Он понял, что тёща живёт в режиме «стратегического штаба». Она обсуждает их жизнь с соседями, председателями, подругами, строит планы за их спиной. И всё это под соусом «я же хочу как лучше». Но «лучше» было её, не их.
Лена становилась всё более невидимой. Она уходила на работу, возвращалась поздно, пряталась в телефоне. Между ними появлялась тень — не прямая вина, но усталость от того, что каждое слово могло стать поводом для спора с матерью. Максим чувствовал: он теряет жену, потому что та не может выбрать сторону.
И однажды вечером, когда они ужинали втроём — Юра ел макароны, тёща рассказывала про «правильные семейные ценности», а Лена листала телефон, — Максим поставил вилку на стол и сказал:
— Мы должны решить. Либо у нас своя семья и свои границы. Либо мы живём по чужим правилам.
— Какие чужие? — взорвалась тёща. — Я родная мать Лены! Я — бабушка Юры! Я часть семьи!
— Часть, — спокойно сказал Максим. — Но не глава.
Повисла тишина. Юра перестал есть, уставился на отца. Лена побледнела. Галина Петровна встала из-за стола и ушла в комнату, хлопнув дверью так, что тарелка на полке дрогнула.
И Максим понял: назад дороги нет.
Часть 3
Галина Петровна держала оборону молча. Она не закатывала привычных «пятиминуток», не доставала таблицы и не вставляла свои реплики в каждый разговор. Но эта тишина была гуще скандалов. Она ходила по квартире с лицом мученицы, вздыхала, прикладывала ладонь к виску, как будто постоянно терпела головную боль.
— Мам, что случилось? — осторожно спрашивала Лена.
— Да ничего, — сдержанно отвечала тёща. — Раз я здесь чужая, то и слова моего не надо. Делайте как знаете.
Эта тягучая пассивная обида была хуже прямых упрёков. Лена чувствовала себя виноватой, металась между матерью и мужем. Максим видел, как она худеет, как становится всё более рассеянной.
Однажды вечером Лена тихо сказала:
— Макс, я не выдерживаю. Ты с мамой каждый день как на войне. Может, действительно подумаем о съёмной квартире? Просто чтобы она успокоилась.
Максим посмотрел на неё. «Чтобы она успокоилась?» — повторилось у него в голове. То есть они должны бросить собственный дом, платить аренду, лишь бы мама чувствовала себя комфортно? В нём зашевелился протест, но он промолчал.
На следующий день произошёл новый виток. Максим вернулся домой и увидел на столе в прихожей свою папку с документами. Из неё была вынута закладка с графиком ипотечных платежей. Рядом лежала тёщина записка: «Я посчитала, если сдавать квартиру, то вы выйдете в плюс. Поговорим».
Он понял: её планы уже не просто разговоры, она влезла туда, куда никто не имеет права лезть.
— Галина Петровна, — сказал он вечером, — это последний раз, когда вы трогаете мои документы.
— Наши документы! — поправила она. — Ты что, забыл, что это и Ленин дом? Я её мать. Я имею право думать о её будущем.
Лена сидела рядом, молчала, уставившись в чашку.
Вскоре тёща пошла ещё дальше. Пришёл Юра из садика, радостный, и сказал:
— Пап, мы с бабушкой будем жить у бабушкиного дома! Там лучше!
Максим опустился на корточки:
— Кто тебе это сказал?
— Ба. Она сказала, что скоро мы переедем.
Он почувствовал, как его внутри обдало холодом. Это было не просто давление на него. Это была работа через ребёнка.
Кульминация наступила вечером в субботу. Галина Петровна накрыла стол — борщ, котлеты, компот. Атмосфера — почти мирная. Но в середине ужина она положила на стол распечатку с сайта аренды жилья.
— Я нашла варианты, — сказала она. — Двушки рядом с Лениной работой. Цена адекватная. Я думаю, это оптимально. Вы сдаёте эту квартиру, живёте спокойно, рядом садик и метро. Я помогу с организацией.
Максим отложил ложку. Внутри всё вскипело. Он посмотрел на Лену. Та молчала. Посмотрел на Юру — тот что-то лепил из хлеба, не понимая. Посмотрел на тёщу.
— Захочу, мы квартиру не пойдём снимать и вообще от вас не съедем, — сказал он спокойно, но так жёстко, что в комнате стало тихо.
Галина Петровна побледнела.
— Что ты сказал? — её голос дрогнул.
— То, что должны были услышать давно. Это наш дом. Мы в нём остаёмся. Хотите — гостите. Хотите — возвращайтесь к себе. Но диктовать, как нам жить, вы не будете.
Лена тихо прошептала:
— Макс…
Он встал и ушёл в комнату. Дверь не хлопнул, просто закрыл.
Ночь прошла тревожно. Тёща не спала, ходила по квартире, открывала шкафы, что-то собирала. Утром чемодан стоял у двери.
— Раз вам так легче, — сказала она ледяным голосом, — я ухожу. Но помните: семьи без старших рушатся.
Лена расплакалась, но ничего не ответила. Максим тоже молчал.
Дверь закрылась.
Неделя прошла в тишине. Но облегчения не было. Лена стала отдаляться ещё больше, словно не могла простить Максиму жёсткость. Юра скучал по бабушке, спрашивал, когда она придёт.
Максим понимал: конфликт не решён. Он просто обнажил трещины. И теперь в их семье начнётся новая игра — уже без присутствия Галины Петровны, но с её тенью в каждом разговоре.
Максим ждал, что после ухода Галины Петровны в квартире наступит тишина, лёгкость. Но оказалось, что пустота тоже имеет вес.
Лена ходила как во сне. Утром торопилась на работу, вечером сидела с телефоном, отвечала односложно. Иногда он слышал, как она разговаривает с матерью в другой комнате — приглушённым шёпотом, будто боялась, что он услышит.
— Мам, да… я понимаю… но он тоже по-своему прав… нет, я не выбираю… — и длинная пауза.
Максим чувствовал: противостояние ещё сильнее загнало её в угол. Теперь у Лены внутри жила вина: она как будто предала мать, но и мужа не могла отвергнуть.
В середине месяца пришло письмо из банка: подтверждение о плановом списании ипотеки. Максим вздохнул с облегчением — всё вовремя. Но вечером Лена положила квитанцию на стол и тихо сказала:
— Мама предлагает помочь с платежами. У неё есть накопления. Она сказала, что будет переводить часть каждый месяц, если мы оформим всё на троих.
Максим вскинул голову:
— На троих?
— Ну, в смысле… долю, — прошептала Лена. — Она говорит, так будет честно: раз она помогает, значит, и права у неё будут.
Он замолчал. Это был новый уровень. Уже не таблицы, не кармашки — а прямо претензия на собственность.
— Лена, — сказал он наконец, — если мы согласимся, у нас не будет семьи. Будет «совместное предприятие под управлением Галины Петровны». Ты этого хочешь?
Она молчала. Только слёзы катились по щекам.
Соседи удивлялись переменам. Тамара Ильинична однажды сказала Максиму:
— Знаете, ваша тёща, конечно, женщина с характером. Но без неё у вас пусто. Слышно, как будто стены вздохнули.
Он усмехнулся: стены действительно «вздохнули», но в этой тишине оказалось слишком много напряжения.
Через пару недель Галина Петровна всё же появилась — с сумкой, как ни в чём не бывало. «На пару дней», — сказала. Лена сразу ожила, засуетилась, накрыла на стол. Юра бросился к бабушке на шею.
Максим стоял в коридоре, глядя, как привычный вихрь снова врывается в дом.
— Я не обижаюсь, — сказала тёща, раздеваясь. — Просто вы ещё дети. А я рядом, чтобы направлять.
Он промолчал.
Вечером, уже в постели, Лена прошептала:
— Я знаю, ты злишься. Но, может, это и правда проще — смириться? Она ведь всё равно будет рядом.
Максим лежал, смотрел в потолок. Он понимал: вот она, развилка. Либо он окончательно отстаивает границы, либо живёт дальше «по общему регламенту».
Он не знал, хватит ли сил.
И только одно было ясно: история ещё не закончена.
Мама, ну зачем вы меня перед женой выставляете дураком?