— Сто-о-ой, Бруно, не рвись! — я придержала поводок и наклонилась поправить псу ботинок. Пластик люка хрустнул под ногой, воздух резанул щеки морозной остротой. На Бруно — тёплый комбинезон цвета спелой клюквы и мягкие ботиночки, чтобы лапы не резало реагентом. Он встряхнулся, снежинки взлетели веером.
— Красавчик, да? — машинально сказала я, больше себе, чем ему.
— Красавчик-то красавчик, — раздалось сзади. — Только одеты вы, как космонавты. Сколько стоит такой скафандр?
Я обернулась. На лестничной клетке, опершись о перила, стояла наша новая соседка — Алёна. Мы переехали на площадку почти одновременно и успели обменяться парой дежурных «здравствуйте». У неё на голове была тонкая шапочка с блёстками, в руках — сетка с картошкой.
— Не скафандр, — улыбнулась я. — Комбинезон. Мороз ведь.
— Ага, — кивнула она, приподняла брови и кивнула на нашу дверь. — И дверь у вас как в банке. Видно, хорошо живёте, раз так охраняетесь.
— Мастер поставил, — сказала я, пытаясь сохранить лёгкость. — Да и дом старый, тепло держит лучше.
— У меня вот картонка стоит, — Алёна показала на свою обитую жестью дверь и улыбнулась так, будто рассказывала важный семейный секрет. — Брать-то нечего.
— Бывает, — ответила я и, чувствуя неловкость, дёрнула поводок. — Мы побежим, а то Бруно терпеть не любит.
— Бегите, — кивнула она. — Туры в Альпы сами себя не оплатят.
— Какие ещё Альпы? — я не удержалась.
— Ну вы же не в Балашиху поедете в таком прикиде, — усмехнулась Алёна, и в её усмешке было что-то липкое, как жвачка на подошве. — Ладно, не отвлекаю.
На улице Бруно радостно бросился в сугроб. Я глянула на окна подъезда — в отражении мелькнуло моё лицо с удивлёнными глазами. «Странная, — подумала я. — Может, у неё просто чувство юмора такое». И пошла дальше, шурша снегом и оставляя за собой цепочку ровных собачьих следов.
Весной мороз сменился капелью, и супермаркет «ГиперЛайф» оглушал субботним гулом. Я ехала с тележкой вдоль ряда зоотоваров, выбирая Бруно большую пачку корма. На акции как раз был наш «ягнёнок с рисом».
Я потянулась за мешком, который едва не равнялся со мной по росту, и услышала знакомый голос:
— Ой, Ирина! Это вы для своего лошадёнка берёте?
— Для Бруно, — я улыбнулась и всё-таки водрузила мешок в тележку. — На пару недель хватит.
— На две недели?! — Алёна округлила глаза. — Это же… сколько?
— Ну… — я задумалась. — Если считать, что он ест по норме, да ещё паштеты на вечер и лакомства на дрессировку… да, в два раза больше наших продуктовых трат.
— Невероятно, — протянула она и ткнула пальцем в ценник. — Мой пуховик дешевле стоил. И ничего, хожу и не жалуюсь.
— Пуховики собакам не подходят, — пыталась я шутить. — Им лекала другие нужны.
— А, ну да, отдельная каста, — усмехнулась Алёна. — Вы ещё скажите, что у него витамины дороже, чем у людей.
— У него действительно хорошие витамины, — вздохнула я. — Суставы, шерсть… кобель крупный, профилактика нужна.
— Понятно, — сказала она и улыбнулась как-то косо. — Ну, ваша собака живёт лучше некоторых детей.
— Сомневаюсь, что лучше, — спокойно ответила я. — Но мы стараемся о нём заботиться.
— Мои родители всю жизнь собак со стола кормили, — заговорила Алёна увереннее. — Гречка, супчик, косточки. И доживали до старости. А теперь придумали: то нельзя, это нельзя… Людям деньги девать некуда.
— Каждый кормит как считает правильным, — я шагнула к пастам для чистки зубов. — Я выбрала так.
— А вообще, — она понизила голос, но так, чтобы услышали все вокруг, — сколько у вас в месяц на пса уходит? Чисто ради интереса.
— Не считала точно, — ответила я, а сама подумала: «Зачем тебе?»
— Да уж больше, чем мы тратим на семью, — сказала Алёна и улыбнулась, будто ставила точку. — Несправедливо.
— Несправедливо что? — я повернулась к ней лицом.
— Что одним всё, другим ничего, — отрезала она. — Совесть надо иметь. В стране люди беднеют, а вы собак одеваете в меха.
— При чём тут страна и вы? — голос сам стал жёстче. — Мы с мужем работаем. Налоги платим. На ваших деньгах мы собаку не содержим.
— Это вы так думаете, — бросила она. — А по факту — живёте за счёт тех, кто не дожимает, кто помалкивает. Удобно.
— Алёна, — сказала я тихо. — Вы вообще нормальная?
Она уже открыла рот, чтобы продолжить, но я, развернув тележку, поехала к кассе. Внутри всё дрожало — не от страха, от бессилия. Как разговаривать с человеком, который не разговаривает, а набрасывает ярлыки?
Через пару недель у нас в подъезде завели общий чат. Кто-то писал про протекающую трубу, кто-то — про шумные вечеринки. В пятницу ближе к ночи на экране вспыхнуло уведомление: «А кто будет отвечать за собаку в 5Б? Орёт по утрам, лапы топают, в лифте шерсть!»
Я вздохнула. Пять «б» — это мы.
— Давайте без обвинений, — ответила я. — Бруно утром не лает, мы гуляем тихо и лифт протираем. Если есть конкретный инцидент, напишите время — посмотрю камеры.
— Камеры у них ещё! — тут же возникла Алёна. — Им и собаку в ботинках, и камеры, и супердверь. А у нас картонка и батареи шипят. Может, подъезд не частная собственность?
— Подъезд общая территория, — вмешался сосед с третьего. — Ирина всегда моет лифт, я сам видел.
— А шерсть куда девается? — не унималась Алёна. — В легенды?
— Мы носим чехлы и щетку, — написала я. — Готовы протирать дополнительно, если кого-то это беспокоит.
— Беспокоит, — пришло от неё. — Беспокоит, что у некоторых собак жизнь лучше, чем у моих детей. Это оскорбительно.
— Алёна, — написала я прямо в чат. — Вас оскорбляет чужая забота о питомце? Это странно.
— Меня оскорбляет демонстрация роскоши, — ответила она. — Когда рядом есть те, кому нечем платить за секцию.
— Алёна, — вмешалась соседка с первого этажа. — Секции — это про приоритеты. Я предпочитаю не считать чужие деньги.
— А я считаю, — не сдалась Алёна. — Потому что иначе справедливости не будет. Пусть хотя бы в подъезде будет по-человечески.
— По-человечески — это уважать друг друга, — написал наш домовой активист. — Давайте без классовой борьбы в чате.
— Класс — это реальность, — бросила она в последний раз и замолчала.
Я выключила телефон и долго сидела на кухне в темноте. Бруно положил голову мне на колени и вздохнул. Я почесала его за ухом.
— Не ты виноват, — прошептала я. — И я не виновата. Но как объяснить это человеку, который ищет виноватых, а не решения?
На собрании жильцов Алёна пришла раньше всех и успела занять место у окна. В руках — папка с бумагами, на лице — выражение человека, который готовит речь.
— У меня три пункта, — начала она, едва председатель объявил повестку. — Первое: запретить собакам в обуви разгуливать по подъезду. Смешно и антисанитарно. Второе: ввести лимит на размер животных. Третье: повесить объявление о недопустимости демонстративной роскоши, травмирующей соседей.
— Объявление о… — председатель снял очки. — О чём?
— О недопустимости роскоши, — повторила Алёна. — Когда в подъезде ходит собака в ботинках, это намекает детям соседей, что они хуже. Людям тяжело, кредиты, секции, а тут — меха на собаке.
— Там не мех, — я не выдержала. — Там мембрана и флис.
— Ещё хуже, — сказала она. — Зарубежные слова в нашем подъезде.
— Простите, — поднял руку Павел, мой муж. — Но мембрана — это про то, чтобы ноги не мокли. Как дождевик. Разве это роскошь?
— Когда у ребёнка нет новых ботинок, а у собаки есть — это роскошь, — отрезала Алёна. — И это оскорбляет.
— Алёна, — раздалось из аудитории, — вы сейчас говорите не про правила, а про зависть.
— Я говорю про справедливость, — огрызнулась она. — Пусть собака ходит босиком, как мы в детстве ходили. И нормально выросли.
— Моя внучка в детстве простудилась в подъезде, — мягко сказала бабушка с четвёртого. — Теперь ноги бережём. И собак тоже беречь надо.
— А мой внук в секцию не ходит, — Алёна почувствовала, что зал ускользает, и добавила громкости. — Потому что мы кредит платим. А у кого-то собака дороже секции.
— Вы предлагаете запретить собакам ботинки, чтобы ваш внук пошёл на секцию? — спросила я спокойно. — Давайте посчитаем: я сниму ботинки с Бруно — секция станет бесплатной? Банк простит кредит?
— Нет, но хотя бы совесть проснётся, — метнула она.
— Совесть будит не чужая обувь, — ответил Павел. — А свои решения. Если хотите, я могу дать контакты бесплатных секций в ДК. И форму б/у. Мы отдавали племяннику — вырос.
— Не надо нам подачек, — бросила Алёна, но голос её дрогнул.
— Это не подачки, — примирительно сказала я. — Это нормальная помощь. Мы тоже в разных ситуациях бывали.
Собрание качнулось в сторону прагматики: обсудили свет в подъезде, график уборки, даже нашёлся человек, готовый покрыть стены краской. Алёнины пункты не прошли, председатель предложил компромисс: повесить рядом с лифтом щётку и тряпку — «на всякий случай». Я кивнула: несложно.
После собрания мы столкнулись у выхода. Алёна держала папку так крепко, что побелели пальцы.
— Вы молодцы, — сказала она неожиданно. — Умеете говорить.
— Мы просто защищаемся, — ответила я. — Нам не хочется воевать.
— А мне хочется, — прошептала она. — Потому что по-другому меня не слышат.
— Кто?
Она молчала несколько секунд, потом выдохнула:
— Всем всё равно, что у нас денег не хватает. А когда видишь, как собаку одевают в лучшее, чем твои дети носят, внутри всё кипит.
— Это боль, — сказала я. — Но вы направляете её в меня. Это не поможет.
— А что поможет? — спросила она почти тихо.
— Не знаю, — честно ответила я. — Но давайте попробуем без войны.
В конце мая мы с Павлом устроили во дворе небольшую «соседскую субботу»: кто-то посадил цветы у подъезда, кто-то принёс чай в термосе, кто-то — печенье. Дети рисовали мелом на асфальте, Бруно, в новом ярком платке вместо комбинезона, терпеливой статуей позировал для всех желающих погладить. Алёна стояла поодаль, будто на границе невидимой территории.
— Возьмёте чай? — я подошла. — Без сахара.
— Давайте, — сказала она и осторожно приняла стакан, будто он мог обжечь не только руки, но и гордость. — У вас всегда всё как-то… красиво получается.
— Не всегда, — усмехнулась я. — Просто я люблю планировать. И люблю, когда вокруг тепло.
— Тепла сейчас мало, — сказала она, глядя на детский рисунок, где рядом с домом стояло солнце с глазками. — Сын растёт, зарплата та же. Муж… да какой он муж. Он обещает, а потом исчезает на две недели — и снова обещает.
— Это тяжело, — сказала я мягко.
— В магазине тогда я перегнула, — неожиданно призналась она. — Но меня как прорвало. У нас в тот день была история: младшему нужны были кроссовки, старшему — на экскурсию. А в кошельке — пусто. И тут вы с этой своей… мембраной. Понимаете?
— Я понимаю вашу злость, — сказала я. — Но она ведь не отменяет моих забот. И Бруно не роскошь, он живой. Он мой член семьи. Мы его взяли из приюта, он боялся лестниц, громких звуков, людей. И да, я трачу на него. Это не против вас.
— А мне казалось, что против, — она опустила глаза. — Будто вы всем видом показываете: «Смотрите, как у нас всё классно».
— Мы и болеем, — улыбнулась я. — И ругаемся. И кредиты платили. Просто, когда стало полегче, захотелось заботиться о том, кто не может сам о себе позаботиться. Это не состязание.
— В чате я тоже… — искоса она посмотрела на меня. — Я пишу и думаю: «Вот сейчас всем станет понятно, как это обидно». А становится только хуже.
— Потому что чат не видит вашу боль, — сказала я. — Он видит атаки. Люди не любят, когда их стыдят. Они закрываются.
— Угу, — кивнула она. — А вы не закрылись. Даже сейчас чай приносите.
— Я не идеальна, — сказала я. — Я тоже злюсь и обижаюсь. Но мне правда не хочется, чтобы наш подъезд был полем боя. Давайте попробуем иначе. Хотите — я соберу информацию по бесплатным кружкам. У меня есть пара знакомых педагогов в ДК. Они иногда берут ребят «в обход кассы». И вещи детские у подруги лежат — хорошие, почти новые. Это не подачки. Это круговорот нормальной помощи.
— А я смогу это принять? — спросила она с горечью.
— Сможете, если решите, что это про заботу, а не про унижение, — ответила я. — Мы все иногда бываем с одной стороны помощи, иногда — с другой. Сегодня вам, завтра — нам.
Алёна молчала долго. Потом вдруг подняла взгляд и сказала:
— Ладно. Пишите педагогу. Про старшего особенно. Ему нужно куда-то злость девать. Может, бокс.
— Бокс — отлично, — оживилась я. — Наш тренер как раз собирает новую группу. Он строгий, но справедливый.
— А ботинки собачьи… — она криво улыбнулась. — Пусть остаются. В конце концов, мембрана — это не ругательство.
— Нет, — рассмеялась я. — Это просто ткань.
Мы стояли рядом и смотрели, как Бруно аккуратно протягивает лапу девочке с косичками. Девочка тихо сказала: «Спасибо», будто Бруно подарил ей что-то важное. А он, кажется, только наслаждался весной.
Летом в нашем дворе стало шумно от мячей, велосипедов и чирканья мелков. Бруно научился не дёргать поводок, спокойно сидеть у каждого перехода и терпеть до команды, если ребёнок просит «дать лапу». Мы встречались с Алёной на площадке — она приносила бутылку воды для мальчишек, и всегда одну — для Бруно. Я говорила «спасибо», и мы оба делали вид, что так и надо.
— Он правда из приюта? — как-то спросил её старший, Денис, высокий и угловатый.
— Правда, — ответила я. — Его нашли в лесополосе. Он боялся людей и лифта.
— Круто, — сказал Денис и почесал Бруно за ухом. — Теперь не боится.
— Иногда боится, — честно призналась я. — Но учится. Как мы все.
Алёна подошла, присела рядом со скамейкой, вытерла лоб.
— В ДК вашего тренера взяли, — сообщила она. — Денис возвращается после тренировки сонный, но довольный. Я даже не помню, когда он так смеялась.
— Это прекрасно, — сказала я. — И форма подошла?
— Подошла, — кивнула она. — Не как новая, конечно. Но, знаешь… — она усмехнулась, — я на неё смотрю и думаю: «Спасибо тем, кто купил новую, чтобы мне досталась почти новая».
— Круговорот, — сказала я.
— Круговорот, — кивнула она. — И справедливость странная штука. Я думала, она про то, чтобы у всех было одинаково. А, кажется, она иногда про то, чтобы у каждого было по нужде. У вас — ботинки для собаки, у нас — перчатки для бокса.
— Звучит честно, — улыбнулась я. — И меньше войны.
— Меньше, — согласилась она. — Хотя я всё равно иногда закипаю. Вот, например, — она показала на Бруно, — думаю: «Его корм дороже моих шампуней». А потом вспоминаю, как Денис впервые вернулся с тренировки и не хлопнул дверью. И отпускает.
— Если закипит — говорите, — предложила я. — Лучше вслух, чем в чате.
— В чате я больше не пишу, — сказала она. — Только если труба течёт. И да, тряпка с щёткой у лифта — полезная штука. Я сама иногда протираю, когда пацаны в мяч играют.
— Спасибо, — сказала я.
Она махнула рукой.
— Слушай, — вдруг произнесла она нерешительно, — я тут подумала… У Бруно ведь есть лишняя шлейка? Денис хочет с ним на дрессировочную площадку сходить, но боюсь, его ошейник не очень удобный. Мы потом вернём, честно.
— Конечно, — обрадовалась я. — У нас целый ящик шлейек. Попробуем вместе, если хочешь.
— Вместе, — сказала она. — И… спасибо за чай тогда. И за то, что не добивали.
— И вам спасибо, — ответила я. — За то, что дали шанс объяснить.
Мы договорились на субботу. С утра солнце поднялось над домом, пацаны тащили стойки, я неуклюже крутила карабины, Бруно терпеливо сидел, — и подумала: «Вот оно — наше «по-человечески». Без лозунгов, без крика. С собачьими ботинками и детскими перчатками. С чужой дверью из картонки и моей тяжёлой, как сейф. С чаем в пластиковых стаканах. С попытками понять».
— Ир, — позвала Алёна. — Смотри!
Денис уверенно скомандовал: «Рядом!» Бруно послушно встал у его левого колена, и они пошли параллельно бордюру, не дёргаясь, не торопясь, как два существа, которые нашли общий ритм.
— Красиво, — сказала я.
— Очень, — ответила она. — И честно.
Мы постояли молча. Потом я спросила:
— А как ваши батареи?
— Шипят, — усмехнулась она. — Но уже не так громко. В ЖЭКе, оказывается, живут люди, если к ним приходить не с плакатами, а с чётким списком. Ты была права: ярлыки не работают.
— Я иногда всё равно хочу наклеить, — призналась я.
— И я, — сказала она. — Но у нас теперь другая привычка. Сначала чай. Потом слова.
Бруно вернулся, сел, поднял лапу — Денис серьёзно пожал её, как настоящий партнёр по тренировке. Мы рассмеялись. Я сунула Алёне в руку мягкий пакетик лакомства.
— Держи. Только не говори никому в чате — они решат, что это роскошь, — подмигнула я.
— Скажу, что это мембрана, — подыграла она.
Мы смеялись так, как смеются люди, которые прошли по тонкому льду и выбрались на берег. Не потому, что стало легко, — потому что стало теплее. И потому что я наконец перестала чувствовать, что мне нужно оправдываться за собачьи ботинки.
А Алёна — что ей нужно воевать за чужие двери. В нашем подъезде стало больше добрых привычек, и я поймала себя на том, что каждое утро прислушиваюсь не к шагам, а к тому, не закипает ли чайник у соседей. Если да — значит, начнётся день «по-человечески».
— Пойдём, Бруно, — сказала я. — Домой.
— Домой, — эхом откликнулась Алёна. — Денис, домой! И прихватите тряпку — у лифта песок.
— Есть! — Денис взял тряпку, махнул Бруно лапкой и побежал. Мы пошли следом — по одному подъезду на всех, по одному двору, где у каждой семейной истории своя мембрана от холода. И, может быть, это и есть справедливость: уметь включать тепло там, где тонко.
Я мечтала сказать ей «Нет»