— Галя, подай сахар, — мама не смотрит, просто щёлкает выключателем на старом чайнике, что греет воду чуть ли не по полчаса. — И не шурши так, отец спит.
— Он днём спит, — тихо говорит Галина. — Ночью телевизор орёт, весь подъезд слушает.
— Ты опять с придирками, — мама тянет губы. — Тебе бы радоваться, что в доме мужчина. С Игорём-то одно облегчение.
Галя смеётся в кружку. Радоваться — словечко из их семейного словаря. Им много чего предлагали делать «с радостью»: уступать, одалживать, молчать.
Она старшая. Она «уже должна понимать». В детстве объясняли: «Игрушка одна, Игорь маленький». В школе: «Игорю репетитор дороже, у него математика провалится, а ты и так отличница». В институте: «Игорю ноутбук хороший нужен, раз он на айтишника пошёл, а ты с конспектами справишься». И это не просьбы, а формулировки-скрепки, которыми закрывают рот.
В квартире — три комнаты, выцарапанные папой на заводе и обменами ещё в девяностых. В детстве Галя делила помещение с ковром, пианино и детским кораблём-стулом Игоря; брату, конечно, отдельная. «Мальчику надо пространство». Когда Галя поступила в педагогический, ей выделили половину кладовки: «Тебе тихо, свои мысли посортируешь». Игорю тогда как раз купили стойку под гитару и разрешили репетиции дома: «Ищет себя».
Год назад всё казалось ровным: Галя работала методистом в районном центре допобразования, вела кружок дебатов для старшеклассников, подрабатывала редактурой у знакомой журналистки. Жила в этой же квартире — в той самой бывшей кладовке, втиснутая между стеллажом с банками и стенкой, на которой висел календарь с котёнком и чужими именами. Платила за интернет и электричество «пока Игорь встаёт на ноги». Игорь у них всё время вставал на ноги: то стартап с мобильным приложением, то «совместный коворкинг для творческих», то «логистика на электросамокатах». У каждого начинания — презентация, логотип, одобряющий взгляд родителей. Но счета за коммуналку исправно присылали Гале: «Ты у нас ответственная».
— Мам, — Галя ставит сахарницу на стол. — В субботу зайдут ребята из кружка, мы обещали им мини-соревнование. Часика на три, в актовом зале. Я возьму ваш проектор, он всё равно пылится.
— В субботу? — мама морщит лоб. — Мы с отцом собрались к тёте Зине на юбилей. Кто хлеб купит? Кто мусор вынесет? Игорь занят, он заказчика ловит, не отвлекайте.
— Я утром всё сделаю. И проектор верну.
— Проектор — папин. Он сердится, когда его трогают. И вообще, — мама упирает ладони в стол. — Ты бы лучше Игорьку помогла. Они с ребятами ехали на встречу, а у него принтер встал. Ты же в этих расходниках разбираешься.
— Мам, у меня свои дела.
— Своих дел у тебя всегда полно, — мама тяжело вздыхает. — А у нас семья. Надо же поддерживать друг друга.
Фраза «у нас семья» означает: сделай как мы придумали.
Галя молча уходит в кладовку-комнату. Слух цепляется за то, как мама шепчет в коридоре: «Не знаю, что ей нужно, всё утыкана своими бумагами». Потом — звон посуды, скрип кресла. В квартире всё по своим маршрутам: отец спит, телевизор бурчит, Игорь пишет в чате со словами «партнёр» и «сделка», мама держит всё на ниточке, которой только на первый взгляд управляет быт.
Вечером появляется Игорь — в дорогих кроссовках и с привычной неловкостью в глазах, когда дело касается денег. Он вообще не любит, когда на деньги смотрят прямо. Ему легче говорить про «инвестиции в себя» и «время — самый дорогой ресурс», пока мама приносит тарелки.
— Галюнь, — начинает он мягко. — Выручишь с принтером? Там картриджи эти… Я завтра с ребятами еду к дистрибьютору, надо, чтобы договор из принтера выглядел не как из подвала.
— Я уже сказала маме, — Галя переглядывается с ним. — Завтра занят день.
— На три часа? — Игорь прищуривается. — Ты же дома живёшь, можешь перенести.
— Не могу.
— Ну, — он улыбается шире, — тогда скинь хотя бы из своих денег на картриджи. Я через неделю верну, сто процентов.
Мама тут же: — Вернёт, конечно, что ты за человек, подозреваешь родного. Он же не чужой.
Отец из комнаты: — Вы чего там орёте? Спать мешаете. Галя, не трави брата своей нервозой.
Галя ловит себя на детской привычке считать до десяти, чтобы не плакать здесь же, над столом, где пахнет супом и чистящим средством. Она честно отвечает:
— У меня нет лишних.
— Откуда ж нет, — мама поджимает губы. — Ты постоянно занята, будто не на нашей шее живёшь. Коммуналку мы тянем, еду покупаем, а ты…
— Коммуналку я плачу, мать, — спокойно говорит Галя. — Интернет я оплачиваю, свет — пополам с вами.
— Подумаешь, — мама отмахивается. — Это не деньги. Взрослые расходы — на нас.
Игорь подмигивает: — Ладно, не кипятись. Я решу.
Он и правда «решал»: через два часа Гале пришла СМС от банка с уведомлением о переводе на её карту — минус тысяча восемьсот. «Автоплатёж по заявлению клиента». Она идёт в коридор, смотрит на открытую мамину сумку, на папины ключи, на отзеркаленные в стеклянной дверце силуэты. Возвращается на кухню, ложится листок с надписью «Согласие на подключение автоплатежей». Подпись — похожа на её, только хвостик у «Г» неправильный.
— Это что? — спрашивает Галя.
Мама смотрит удивлённо: — Ты же сама просила сделать, чтобы не забывать. Я с Надей из банка оформила, удобно же. Мы люди пожилые, голова забита, вот и настроили.
— Я не просила, — Галя держит бумагу, как что-то липкое. — Моя подпись подделана.
— С ума сошла? — мама поднимается. — Ты ещё скажи, что я тебя обокрала. Можешь прямо сейчас позвонить этой Наде и устроить скандал, но потом не проси меня печь тебе сырники.
Игорь хмыкает: — Господи, какая драма из-за копеек.
В тот вечер Галя впервые вместо привычного «ладно» сказала: — Завтра я поеду в банк и отменю всё.
— Завтра у нас дела, — мама отрезала. — Едем с отцом в поликлинику, ты нас сопровождаешь, мы договаривались.
— Я не договаривалась.
В коридоре повисла пауза, как влажное полотенце: всё видят, всё знают, но никто не хочет первым отжимать воду. Отец кашлянул, телевизор заорал «Спокойной ночи», Игорь уткнулся в телефон. Мама успела пустить в ход любимое:
— Мы на тебя всю жизнь глядели, давали лучшее. Ты — неблагодарная.
Слово «неблагодарная» Галя помнить начала ещё с пяти лет, когда отдала Игорю свой новый конструктор, а мама сказала: «Ну вот, ты умеешь делиться». Теперь она знает: делиться — это её функция в этой семье. Но где-то на дне появился другой голос, чужой: «А с чего ты должна?» Голос тихий, но он не уходит.
Он и поднимается спустя пару недель, когда руководитель кружка говорит:
— Галь, тебя в городском центре на конкурс подали. Надо защитить программу: проект «Дебаты как навык». Пройдёшь — дадут ставку и кабинет.
Ставка и кабинет — значит отдельный ключ. Значит, можно не прятать тетради в кладовке. Значит, можно закрывать дверь и не слушать, как ночью Игорь с друзьями обсуждает логистику «на колёсах». Значит, можно, возможно, хоть чуть-чуть жить своей жизнью.
— Я согласна, — говорит Галя, и голос не дрожит.
Защита в центре назначена на пятницу. В четверг вечером мама объявляет «семейный совет». На стол ставит салат «Оливье» и вазочку с безымянной карамелью в блестящих фантиках. Отец открывает минеральную воду. Игорь в новой футболке с принтом «Founder».
— Значит так, — мама скрещивает пальцы. — У нас произошли изменения. Игорь нашёл помещение для офиса, но нужна залоговая сумма, и срочно. Мы подумали: возьмём кредит под нашу квартиру, а ты, Галочка, подпишешь поручительство. Тебе это ничего не стоит, а брату — старт.
Галя кивает медленно, как будто в комнате течёт густой воздух:
— В пятницу у меня защита. Я не успею никуда в банк.
— Какая защита? — мама отмахивает ложкой. — Ты же в клубе с детьми играешь. Не преувеличивай.
— Я не играю, — Галя вдруг поднимает голос. — Я работаю.
— Не повышай тон, — отец мнётся. — Мать сказала срочно.
Игорь смотрит прямо, без улыбки:
— Мне это нужно, Галь. Или помоги, или хотя бы не мешай. Банки сейчас не дремлют, условия уйдут.
— Я не подпишу.
В кухне становится слышно, как тикают советские часы. Мама поднимается, руки дрожат, но голос ровный:
— Значит, мы всё делали зря. Ты свою семью придаёшь ради своих «дебатов». Мы тебя учились терпеть, а ты…
— Я никого не предаю, — Галя встаёт. — Я просто не готова рисковать своей жизнью ради твоих проектов, Игорь.
Он встаёт тоже. И вдруг, как в детстве, делает шаг ближе и шепчет:
— Если мы провалимся, виновата будешь ты. Запомни.
Галя, не глядя, уходит в свою полкладовку. Больше в этот вечер никто не заговорил.
Ночью она сидит на табурете и пишет план защиты: «Проблема — подростки не умеют спорить без агрессии. Решение — обучаем структурам аргумента, роли, фактам». Видит перед собой лица из кружка: молчаливую Дашу, болтливого Пашу, упрямого Никиту. Слышит тишину, в которой тикают часы. И впервые в жизни думает: «Если меня выберут — я сниму угол». А потом правит слово «угол» на «комнату» и залипает в это слово, как в новую картинку — у неё есть ключ, у неё есть дверь, у неё есть выбор.
Утром мама ведёт себя, как будто ночи не было. Ставит чайник, режет хлеб, щебечет:
— Я взяла твоё свидетельство ИНН, оно у нас в антресоли. Надо будет сегодня отнести в банк, они просили для оформления карты. Ты же не против?
— Против.
— Господи, и что за характер у тебя.
Галя завязывает шарф и выходит, не доев. На остановке дует ветер, но он какой-то честный. Она держит папку с проектом так, как держат дорогую вещь, когда страшно уронить. И впервые за долгое время не думает, чего от неё ожидают, а чего хочет сама. Пока — тишина, автобус, метро, городской центр с коридором, пахнущим гуашью. А дома — «семейный совет» и пульсирующее «срочно». Но это будет вечером. Сейчас — защита. И у неё есть голос. Ей его никто не отдавал — значит, и отбирать не имеет права.
Городской центр образования встретил Галиныну робость жужжанием принтеров и запахом кофе. За длинным столом сидели трое — методист, мужчина в очках и молодая женщина с аккуратным хвостом. На листе перед ними значилось: «Проект “Дебаты как навык социального взросления” — автор: П. Галина Алексеевна».
Когда она начала говорить, голос дрожал, но постепенно выровнялся. О детях, которые не умеют слушать, о школах, где конфликт затыкают криком. Она рассказывала, как игра учит уважать собеседника, как спор превращается в инструмент понимания. Когда закончила, в зале повисла пауза. Женщина с хвостом кивнула:
— Интересная подача. Вы ведь педагог?
— Методист.
— Видно. И опыт с подростками у вас живой, не бумажный. Думаю, стоит дать вам кабинет, — улыбнулась она. — Ставка небольшая, но стабильная.
Галя даже не сразу поняла, что это «да». Только когда выдала выдохом:
— Спасибо.
По дороге домой она ловила себя на странном ощущении — будто вынырнула. В автобусе мимо мелькали остановки: «Площадь Свободы», «Фабричная». Мимо витрин и торговых палаток, мимо людей, которые куда-то спешат. И впервые за много лет она не торопилась домой. Просто ехала.
Телефон пискнул: сообщение от Игоря.
«Ты где? Мама психует. Мы уже всё решили, жди вечером разговор».
Разговор, значит.
Галя машинально сжала сумку. Хотелось выйти где угодно, лишь бы не возвращаться. Но автобус всё равно довёз её к нужной остановке — словно судьба подталкивала: «Пора».
Дома стояла странная тишина — не мёртвая, а выжидающая. На кухне пахло жареной картошкой. Мама сидела за столом, напротив — Игорь. Перед ними лежала стопка бумаг.
— Вот и пришла, — сказала мама. — Садись.
Галя не села.
— Мы были в банке, — мама повернула листы так, чтобы Галя видела. — Там нужно только твоя подпись. Мы уже всё объяснили: поручительство временное, максимум полгода.
— Я же сказала, не буду подписывать.
— Подумай, — вмешался Игорь. — Если я не внесу залог, проект сорвётся. Команда разойдётся. А ты потом посмотришь на меня и скажешь: «Ты ничего не добился».
— Я так не скажу.
— Скажешь, — спокойно ответил он. — Ты всегда сравниваешь. Думаешь, не видно? Своей правильностью давишь.
Мама добавила:
— Он же старается, Галь. Неужели трудно поддержать? Мы же семья.
Галя опёрлась рукой о спинку стула.
— Вы не слышите. Я не против помочь, но не ценой квартиры.
Отец вышел из комнаты, потирая шею.
— Что за шум? У людей соседи, стены тонкие. Галя, не позорь мать.
Она посмотрела на всех — и вдруг поняла: здесь не будет разговора. Здесь есть только приговор, который ждёт подпись.
— Я не подпишу, — повторила тихо. — И не пытайтесь без меня.
Мама вскрикнула:
— Так ты нас врагами делаешь? Это всё из-за твоего нового места? Взбесилась от гордости?
— Мама…
— Не “мама”! — она резко встала. — Мы с отцом вкалывали всю жизнь, чтобы вам с братом было где жить. А теперь ты нам условия ставишь?
Игорь молчал. Только глаза у него были какие-то стеклянные.
Галя вышла, чувствуя, как ноги дрожат. В коридоре услышала за спиной:
— Пусть идёт, — сказал отец. — Посмотрим, где она без семьи проживёт.
Вечером позвонила коллега из центра — Нина, энергичная женщина с быстрой речью.
— Галь, ты там как? Я слышала, ты выиграла кабинет! Поздравляю. Кстати, у нас тут одна девочка съезжает с квартиры, комната свободна. Недорого, хозяйка адекватная.
Слово «комната» отозвалось внутри гулом.
— А где это?
— Тихий район, ближе к центру. Я могу с ней поговорить, если хочешь.
Галя долго молчала, потом сказала:
— Поговори.
Она понимала, что это — граница. Если согласится, назад дороги не будет.
Ночью не спалось. Из комнаты Игоря слышался смех — он что-то смотрел в телефоне. Мама ходила по кухне, что-то переставляла, закрывала шкафчики.
Галя лежала и думала: что будет, если уйдёт. Они же не простят. Они ведь не умеют отпускать — только держать.
На утро мама встретила её ледяным молчанием. На столе — завтрак, но без привычного «кушай, остынет». Игорь хмур, отец уехал на дачу.
Галя собрала сумку, вышла на улицу и поехала смотреть комнату.
Дом оказался старым, но чистым. Хозяйка — тётя Валя, добродушная женщина с кошкой и занавесками в цветочек.
— Комната светлая, окно на юг, соседи тихие. Хочешь, можешь хоть завтра въезжать, — сказала она.
Галя стояла у окна и смотрела на двор. Детская площадка, лавочка, собака бегает за мячом. Всё простое, живое.
— Завтра, — выдохнула она. — Завтра приеду.
Когда вернулась домой, на кухне сидела мама с телефоном в руке.
— Опять по делам? — спросила холодно.
— Да. Я сняла комнату.
Пауза.
Мама побледнела.
— Что?
— Сняла комнату. Завтра перееду.
— То есть ты нас бросаешь? — голос сорвался. — После всего, что мы сделали?
— Я не бросаю. Просто хочу пожить отдельно.
— Это всё Игорь, да? Думаешь, мы ему угождаем, а тебя притесняем?
— Думаю, да.
Мама встала, подошла близко.
— Ты неблагодарная. Вот правда. Мы тебе крышу над головой, еду, заботу, а ты… уезжаешь.
— Мам, я тридцать два года живу по вашим правилам. Хочу попробовать по своим.
— Ага. Попробуешь — прибежишь обратно. Только поздно будет.
Галя молча кивнула. В комнате собрала вещи: стопку тетрадей, кружку, свитер, книгу. Всё поместилось в две сумки.
Перед уходом оставила на столе конверт — за коммуналку.
И вышла.
Новая жизнь началась с тишины. Комната действительно была светлой: утреннее солнце ложилось на подоконник, кошка мурлыкала под дверью. В центре Галя получила свой кабинет — маленький, с окном и скрипучим стулом. Но свой.
Первые дни были почти счастливыми.
Она вела занятия, писала планы, ходила в магазин, мыла посуду под музыку. Никто не требовал отчётов, никто не ждал ужина.
Но спустя неделю позвонила мама.
— Галя, — голос был деланно мягкий. — Нам тут бумажки пришли из банка, без твоей подписи они кредит не дают. Игорь переживает, у него всё сорвалось. Ты же не хочешь, чтобы он остался без работы?
— Мам, я уже объясняла.
— А я объясняю тебе: это семья. Мы не чужие. Или ты уже чужая?
— Не чужая. Но я не подпишу.
— Тогда не звони больше, — мама сказала тихо, но в этом шёпоте была сталь. — Раз решила быть сама по себе — будь.
Связь оборвалась.
Галя сидела у окна, глядя, как капает дождь. Кошка прыгнула на подоконник и ткнулась лбом в руку. В голове стучало: «будь».
Она вспомнила, как в детстве пряталась в ванной от родительских ссор, как шептала себе: «Главное — не плакать».
Теперь она не плакала. Просто сидела.
Через несколько дней позвонил Игорь.
— Ну что, довольна? — голос у него был усталый. — Из-за тебя сделка накрылась. Я теперь должен партнёрам, ты хоть понимаешь?
— Я понимаю, — ответила она. — Но я не виновата.
— Всегда ты не виновата! — крикнул он. — Всё из-за тебя!
Он повесил трубку.
После этого наступила тишина длиной в месяц. Ни звонков, ни сообщений. Галя уже начала привыкать. Но однажды вечером пришло письмо — заказное, с гербовой печатью.
Она вскрыла его — и застыла.
Уведомление о переоформлении права собственности.
Квартира родителей — оформлена на Игоря.
Галя перечитала дважды. Внизу — подпись матери.
Она поняла: это не случайность. Это был их ответ.
И странно — ей не стало больно. Только пусто. Как будто ожидала этого всю жизнь.
Она сложила письмо, убрала в папку и легла спать.
Но сон не пришёл. В голове звучало одно:
«Ты на шее у нас сидишь, а Игорь вкалывает, поэтому и квартиру ему отдадим».
Фраза из прошлого, из какой-то давней ссоры, когда ей было двадцать и она не понимала, как больно это слышать. Теперь поняла.
Она знала: это ещё не конец.
Потому что такие семьи не умеют отпускать насовсем.
Они обязательно вернутся.
И когда вернутся — что-то изменится окончательно.
Прошло два месяца. Галя жила как будто на другой планете — со своими привычками, ритмом и маленькими радостями: утренний кофе у окна, занятия с подростками, звонки коллег. Никто не требовал отчётов, не задавал вопрос «где была», не оценивал тон её голоса.
Иногда по вечерам она всё же вспоминала дом — запах супа, старый ковер в коридоре, мамину любимую радиопередачу. Но воспоминания не вызывали больше вины. Только лёгкую тоску и странное ощущение освобождения.
Однажды, возвращаясь с работы, она увидела на телефоне непринятый звонок — «Мама». Сердце дернулось. Через минуту — ещё один. Потом — сообщение:
«Приезжай. Срочно. Папе плохо».
Она не раздумывала. Собрала сумку и поехала.
Отец сидел в кресле, бледный, но живой. Галя облегчённо выдохнула.
— Давление, — сказала мама сухо. — Я вызывала скорую, всё обошлось.
— Слава Богу, — тихо произнесла Галя.
— Надо бы лекарства купить, — вмешался отец. — И рецепт забрать.
Мама посмотрела на дочь долгим взглядом:
— Раз пришла, сходи в аптеку. Я устала.
Галя пошла. Пока стояла в очереди, думала, что всё же правильно пришла. Что бы там ни было — родители остаются родителями. Может, это шанс как-то поговорить по-человечески.
Но дома её ждал холодный приём. Мама встретила на пороге кухни:
— Поставь лекарства на стол.
— Мам, я хотела сказать…
— Не начинай. У нас своих забот полно.
— Я просто…
— Просто поздно. Мы уже всё решили.
Галя нахмурилась:
— Что решили?
Мама достала из ящика папку и раскрыла.
— Мы оформили дарственную на Игоря. Теперь квартира его.
— Я видела уведомление. Но зачем мне это говорить?
— Чтобы знала. Чтобы не строила иллюзий. — Голос мамы стал металлическим. — Ты на шее у нас сидишь, а Игорь вкалывает, поэтому и квартиру ему отдадим.
Фраза повисла в воздухе, как звон стекла.
Галя медленно опустила сумку на пол.
— Я на шее?
— А кто? Жила тут, ела, коммуналку мы тянули…
— Мам, я всё время платила. Интернет, свет, продукты.
— Пустяки! — мама махнула рукой. — И вообще, ты же женщина. Тебе всё равно замуж, а Игорю надо жильё. Он — мужчина.
— Замуж? — Галя усмехнулась. — Мне тридцать два. Я живу одна, работаю, никого не тяну. А вы всё ещё думаете, что я обязана.
— Мы не думаем, мы знаем, — вмешался отец, хрипло. — Родителей надо уважать.
— Уважать — не значит позволять собой пользоваться.
Мама резко обернулась.
— Вот она, современная молодёжь! Мы вам жизнь отдали, а вы — лекции читаете!
— Я просто хочу, чтобы меня слышали.
— Нас не надо учить, — мама ударила ладонью по столу. — Всё решено.
Галя поняла, что спор бесполезен.
Она тихо взяла сумку, кивнула отцу и вышла.
На лестнице села на ступеньку, потому что ноги дрожали.
Через окно тянуло холодом, пахло мокрым бетоном.
В голове звучала мамино «на шее сидишь».
И вдруг пришло осознание — это не о деньгах, не о квартире. Это про власть. Им важно было не помочь Игорю, а удержать её под контролем.
Она больше не собиралась позволять.
Через неделю Галя подала заявление на дополнительную ставку в центре — вела теперь не только кружок дебатов, но и курс для педагогов. Её проект пригласили на региональную конференцию.
Жизнь начала налаживаться.
Коллеги звали на обеды, Нина приносила домашние пирожки, тётя Валя с кошкой встречала у двери:
— Галя, суп на плите, не забудь поесть.
И всё же в какой-то момент Галя поняла, что за последние дни не было ни одного звонка из дома. Ни одного. Даже формального.
Она не скучала. Но в глубине было что-то вроде печали — как по человеку, которого потеряла, хотя он жив.
В один дождливый вечер Игорь написал:
«Можем поговорить?»
Она ответила коротко:
«Когда?»
«Завтра. В кафе у парка».
Он пришёл первым — похудевший, нервный, но с тем же самоуверенным взглядом.
— Привет, — сказал. — Давно не виделись.
— Привет.
— Не злись. Я не хотел, чтобы так вышло. Мама сама всё оформила.
— Но ты ведь не отказался.
Он вздохнул:
— Я не мог. Она сказала, что это условие кредита. Без квартиры — банк бы не дал.
— И что, помогло?
Игорь отвёл глаза:
— Проект провалился.
— Как всегда.
Он усмехнулся горько:
— Знаешь, ты оказалась права. Только поздно понял. Мама теперь на мне отыгрывается. Говорит, что я всех подвёл.
Галя долго молчала.
— Она просто не умеет по-другому.
— А ты… ты смогла уйти. Я тебе даже завидую.
— Это не уход. Это спасение.
Игорь кивнул.
— Я, может, тоже съеду. Если найду, куда.
— Найдёшь.
Он вдруг поднял на неё глаза:
— Галь, а ты когда-нибудь простишь?
Она посмотрела в окно — мимо шли люди с зонтами, кто-то смеялся, кто-то ругался.
— Не знаю, Игорь. Может, когда перестанете решать за меня.
Он кивнул. Больше они не говорили.
Позже, уже дома, Галя включила чайник. Кошка запрыгнула на подоконник и свернулась клубком.
Она открыла ноутбук, написала в документе:
«Права семьи заканчиваются там, где начинается свобода человека».
Задумалась. Потом добавила:
«Но выбрать свободу — тоже работа».
Сохранила файл.
На столе лежала та самая папка с уведомлением из банка.
Она не выбросила его. Пусть лежит — напоминанием, какой ценой даётся собственная жизнь.
Телефон мигнул новым сообщением:
«Мама: Как ты? У нас тут снег пошёл».
Галя улыбнулась. Ответила коротко:
«У меня тоже. Всё хорошо».
И впервые за долгое время не чувствовала вины. Только спокойствие.
Пусть снег падает. Пусть жизнь идёт.
А разговор о квартире, о шее и «вкалывающем Игоре» — пусть остаётся где-то в прошлом, как старая запись, к которой больше не хочется возвращаться.
Открытый финал — будто дверь, приоткрытая в другую жизнь.
Галя знала: этот разрыв не конец. Это начало чего-то, что, наконец, принадлежит только ей.
Лишила детства