— Не греми тарелками, — мать выглянула из кухни. — Саша спит. Ему утром на олимпиаду.
— Мне тоже утром на практику, — сказала я, не повышая голоса, и всё равно почувствовала, как сжалось горло.
— Практика — это не будущее, — отец поправил очки и постучал ручкой по столу. — А у Саши реальные перспективы.
Саша в тот вечер не спал, конечно. Лежал на диване с телефоном, держа его под пледом, и прислушивался. Знаю: потом он на кухню спустился, когда я ушла в комнату, и бодро попросил омлет «как в столовой». Мать вздохнула и взбила яйца. Тогда мне было шестнадцать, ему — десять. И это было лишь одним из эпизодов, отложившихся не столько в памяти, сколько в мышцах: в плечах появляется знакомая печь, когда вспоминаю.
— Оль, — мать потом заглянула ко мне. — Не дуйся. Ты младшая — поймёшь, когда свои дети будут.
— Я старшая, мам, — сказала я. — И когда у меня будут свои дети, я не буду шептаться над одним из них.
Она закрыла дверь, не отвечая.
В институт я поступала сама: недорогой вечерний факультет, потому что днём нужно было работать. «Не напрягай отца с кредитом, — родня ахала на юбилее тёти Нади, — вон Сашка растёт: то секции, то кружки. Ему важней». Я и не напрягала. Устроилась курьером в книжный интернет-магазин. Вечерами читала учебники в маршрутке, ощущая, как город меняется запахами: у вокзала жареная картошка, у центра — парфюм, у окраин — мокрый картон.
— Тебя носит весь день, — отец иногда брал у меня сумку на пороге. — Вот бы Саше твою выносливость.
— Саша — умный, ему не надо, — отвечала я. И каждый раз не понимала, это шутка у меня такая родилась, горькая, но привычная, или я правда в это верила.
На третьем курсе мне предложили стажировку в офисе на Новой площади. Нормальный график, приличная зарплата, перспективы. Мы сидели на кухне вечером, когда я сообщила.
— Но ты же обещала Сашку на физику водить, — мать остановилась с половником в руке. — У меня смены, ты знаешь.
— Могу совмещать первую неделю, — проговорила я. — Потом у вас тоже должны быть варианты.
— Какие «варианты»? — отец насупился. — Твоя стажировка подождёт, а у Саши турнир. Для семьи это важней.
Я промолчала. Стажировку я не потеряла — чудом. Взяла гибкий график: с восьми до двух. С трёх до пяти — кружок. С шести до десяти — вечерние пары. В полночь — маршрутка и болтающееся в ногах чувство, будто чей-то груз подняла, чужой, не рассчитанный на мои руки.
Саша рос. В восьмом классе у него «внезапно» пропали кроссовки после тренировки. «Надо новые, срочно, турнир». Я ужалась, и купили. В девятом «внезапно» сломался ноутбук: «домашка по информатике, олимпиада». Я оформила рассрочку. «Потом вернём», — сказал отец. И я даже не уточнила, кто «мы».
— Тебе не тяжело? — спросила меня однажды соседка тётя Рая на лавочке. Она любила сидеть у подъезда и заворачивать в газету хлеб, чтобы «не улетучивался дух». — Ты всё бегом, бегом.
— Нормально, — сказала я. — Это временно.
— Временное — это самое постоянное, — усмехнулась тётя Рая. — У вас в семье так повелось: старшая тащит.
Она не осуждала, просто констатировала. Но стало холодно.
В двадцать три я переехала на съёмную комнату. Отец долго молчал, затем вынул из серванта папку: «Расходы». Разложил листы по столу.
— Вот смотри, — загибал пальцы. — Мы платим коммуналку. Саша — секции, поездки. Мать — лекарства. Ты — взрослая, самостоятельная. Нечего нам ещё тебя спонсировать.
— Я не просила, — сказала я. — Я просто устала слушать, как я мешаю.
— Ты не мешаешь, — мать из коридора. — Просто шумно у нас. А у тебя свой ритм.
Мы так и не поговорили. Я собрала сумку, переехала к коллеге Лене. Комната с окном на мост, с вечным гулом машин, но там никто не шептался про «перспективы Саши». Мы с Леной варили гречку и смеялись над сериалами с плохими переозвучками. Я впервые узнала, как это — возвращаться вечером и не сжиматься у порога.
— Ты герой, — сказала Лена, когда я оплатила их с братом билеты в Питер на олимпиаду — ему нужно было. — Но у героев лимит.
— У меня — нет, — сказала я. И тут же почувствовала привкус лжи.
Через два года Саше предложили «доводку» у репетитора по математике — модный молодой кандидат наук, о котором шептали родительские чаты. «Дорого, зато пробьётся», — сказала мать. Я тихо сложила конверт с накоплениями на стол. «Займём и вернём». Отец кивнул серьёзно, как в банке.
Лена покрутила круглый помидор на ладони и спросила:
— А ты в отпуск когда?
— Подумаю, — ответила я. — После вступительных Саши.
— Ты как лозунгом говоришь, — Лена фыркнула. — «После Саши». Как будто до тебя очередь никогда не дойдет.
— Не драматизируй.
Она не драматизировала. Просто смотрела на меня по-новому, словно пыталась сложить в голове пазл: сколько взрослый человек может жить чужой повесткой.
История с «пробьётся» затянулась. Репетитор, стажировки, сборы, «надо ещё чуть-чуть». Я растила в офисе проект, как многих растят комнатные растения: по инструкции, но с любовью. Наладила процессы, уговорила руководство на новые договоры, и нам подняли премии. В ту же неделю мать позвонила:
— Оль, можно к тебе зайти? У нас семейный вопрос.
Я вспомнила тётю Раю и слово «временное». Согласилась.
Они пришли с тортом и печальными лицами. Отец расчехлил свою папку «Расходы», но теперь в неё добавились графики.
— Так, — сказал он. — Саше предложили место в хорошей магистратуре. Платной. Это шанс. Мы с матерью готовы потянуть, но не вытягиваем вовсе. Нужно миром.
— У меня кредит за ноутбук до сих пор, — осторожно ответила я. — И мне обещали повышение — возможно, ипотеку вытяну через год.
— Ипотека подождёт, — мягко сказала мать. — Ты же одна. А у Саши диплом, перспективы.
— Я тоже одна, — сказала я. — И я тоже хочу не «комнату на мост», а своё.
— Ну вот ты сама говоришь — «одна», — отец склонил голову. — Тебе проще. Тебе никто не мешает. А парень — он же потом семью будет кормить. Надо вкладываться туда, где отдача.
У меня дрогнули пальцы. Лена принесла чай и села, не вмешиваясь. Но когда мать, не выдержав, сказала «Оленька, ты же у нас понимающая», Лена подняла брови. Слово «понимающая» как будто включало во мне старый механизм согласия.
— Сколько? — спросила я, чувствуя, как шаг назад сделан.
Мы подписали какое-то семейное соглашение — отец написал от руки: «Оля даёт займ, погашение в течение трёх лет». Мать улыбнулась с облегчением, Саша прислал смайлик: «Спасибо, сись!». Я долго смотрела на этот «сись», будто это слово подпрыгивало на экране и просило ещё конфет.
Через полгода мать позвонила в девять утра воскресенья, редко: обычно она стеснялась меня будить.
— Оль, спасай, — голос тонкий, как нитка. — Саше нужна срочная поездка на конференцию. Без этого его проект не увидят. Мы нашли дешёвые билеты, но… ты понимаешь.
— У меня завтра защита, — сказала я. — Меня переводят в новый отдел, и презентацию никто кроме меня не знает.
— Мы тебя не просим сопровождать, — мать обиженно шмыгнула. — Просто помоги деньгами. Потом вернём, оно же всё у нас записано.
Записано было много чего. И возвращалось не быстро. Но я снова перевела. На презентации у меня дрожали колени. Я даже импровизировала — и отдел хлопал. Начальник потом улыбнулся как-то слишком тепло, и я сделала вид, что не замечаю. Возвращаясь домой, я поймала себя на странной мысли: я всё чаще живу между «потом» и «после».
Потом была ещё история с общежитием Саши. «Комнату в общаге закрывают на ремонт, — сообщил он с видом человека, которому перекрыли кислород. — Меня кидают в времянку. Там Wi-Fi слабый, а у меня дедлайн». Я позвонила матери.
— Можно он у тебя поживёт? — спросила она осторожно. — Неделя-две.
— Я с Леной живу, — сказала я. — У нас маленькая.
— Он аккуратный, — мать сразу ускорилась. — Ты же знаешь, он же у нас серьёзный.
Саша поселился на надувном матрасе. Неделя растянулась в месяц. Лена сматывала шнуры от ноутбука по ночам и шептала: «Мы в собственном доме как гости». Саша забывал выключать свет «потому что так сосредотачивается», развешивал расписания по стенам и однажды устроил «репетицию выступления» ровно в тот момент, когда мне нужно было в Zoom с шефом.
— Оля, я же не специально, — сказал он, когда я сорвалась. — Ты чего?
— Я хочу жить, — ответила я. — И у меня тоже дедлайн.
— Ну вот опять, — он закатил глаза. — Ты — взрослый человек, управляемый эмоциями. Ты же вечно: «мне надо», «мне важно». А я — просто делаю дело.
Я молча сложила его бумажки в стопку и отнесла на стол. Саша обиделся. Утром он собрался и уехал к Серёге «на диванчик, там спокойнее». Мать вечером позвонила:
— Ты что ему сказала? Он пришёл, как в воду опущенный. А ему завтра доклад.
— Я ему сказала, что у меня тоже есть жизнь, — ответила я.
Мать вздохнула:
— Жизнь у всех есть. Но не у всех — шанс. Ты — девочка умеющая, ты не пропадёшь.
Фраза «ты не пропадёшь» в нашей семье была как печать. Её ставили на все мои планы.
Когда Саша защитился и устроился стажёром в один стартап, мы с Леной наконец сняли двушку. «Поздно, но лучше поздно», — сказала Лена и купила зелёную скатерть «чтобы было как у людей». Я пригласила родителей и Сашу на новоселье. Мать стояла у окна, разглядывая двор.
— Тут светло, — сказала она. — Наряжают деревья, видела? И люди вежливые.
— Мы скидывались на гирлянды, — улыбнулась Лена. — По чату.
— Вежливые, — повторила мать с какой-то тоской.
Отец внимательно осмотрел шкафы и спросил:
— Это съёмное? Или…
— Съёмное, — ответила я. — Ипотеку не потяну пока.
Саша шутил про «дом для взрослых женщин», а потом долго рассматривал кофемашину.
— Класс, — сказал он. — Мне бы такую в офис, но у нас стартап — «чайник и бананы».
Мне было спокойно той ночью. Я впервые заснула не с расчётами в голове, а с ощущением, что у вещей есть место.
Через год началась новая глава: разговоры про «квартиру бабушки» — нет, не то, о чём вы подумали. Бабушка жила, но в её доме нашли трещины в перекрытиях, и город начал программу «реновации-локалиции» — смешная бюрократическая конструкция, благодаря которой жильцам временно предоставляли маневренный фонд и обещали потом «бонус метража». Родственники загудели.
— Надо перерегистрировать доли, — сказал дядя Гена на очередном застолье. — Молодым отдавать, у них жизнь.
— А кто у нас «молодые»? — спросила я.
Все посмотрели на Сашу, будто ответа не могло быть другого.
— Оля у нас уже устроенная, — мать добавила тихо, как бы примиряясь. — А Саше надо крыло.
Тётя Рая, приглашённая «как сосед и свидетель» (у нас так любили), кашлянула и сказала:
— Крыло нужно птице, которая летит. А не та, которая сидит и говорит, что ветер мешает.
— Тётя Рая, не начинайте, — мать сузила глаза.
— Я не начинаю, — тётя Рая поправила платок. — Я двадцать лет на лавочке сижу, вижу, кто кого сколько раз прикрывал. У меня учёт не хуже ваших папок.
Отец замолк. Впервые за долгое время он не достал «Расходы». И мне стало тревожно: молчание в нашей семье означало, что готовится что-то сложное, не оформленное ещё в «семейное соглашение».
Я ушла домой раньше, сославшись на работу. Лена смотрела на меня внимательно.
— Что теперь? — спросила она. — Ещё один конверт?
— Не хочу, — сказала я. — Но знаю, как это бывает: давление, счётчики совести. Они умеют.
— Какую историю ты рассказываешь про себя? — Лена поставила кружку на стол. — «Оля — вечно выручает». Если будешь повторять, оно и дальше будет так. Попробуй другую: «Оля умеет отказывать».
— Это звучит, как будто я плохая, — я усмехнулась.
— Это звучит, как будто ты — человек.
Я легла рано и впервые за долгое время не ответила на сообщение матери, пришедшее в десять: «Завтра бы обсудить детали». Включила беззвучный режим и смотрела в потолок, который отражал огни из окна. Я пыталась придумать новую историю про себя, но откуда взять слова, если тебя их не учили?
Утром мать пришла сама, без звонка. Лена ещё спала. На кухне запахло кофе и упрёком — оба узнаваемые.
— Я не хотела тебя тревожить, — сказала мать, садясь на табурет. — Просто сейчас всё решается. Комиссия, подписи, сроки. Надо побыстрее оформить доверенность, пока бабушка жива и в уме.
— А при чём здесь я? — я не сразу поняла.
— Ну как же, ты старшая внучка, тебе проще договориться с юристами. И… если бабушка решит часть квартиры на Сашу оформить, ты не станешь против?
Слова прозвучали буднично, как будто речь шла о перераспределении пирога, а не о том, что всю мою жизнь опять тихо сдвигают в сторону.
— Мама, а бабушка знает, что вы планируете?
— Знает, конечно, — мать отвела глаза. — Мы всё ей объяснили. Ей важен Сашин старт, она же не вечная.
— И мой старт — не вечный, — сказала я.
— У тебя уже всё идёт, Оленька, — она улыбнулась. — Стабильная работа, квартира пусть и съёмная, но уютная. А Саша — в начале пути.
— Он всегда в начале, мама. Сколько лет вы его «в начале» держите?
Мать вздохнула.
— Ты опять про старое. Давай не будем.
Я поняла, что разговор зашёл в тупик. Всё повторялось, как плохой сериал, где герои даже не меняют реплики.
Через неделю позвонила бабушка. Голос у неё был бодрый, с ехидцей.
— Оль, ты приезжай. Надо бумажки подписать, а я без тебя не хочу. Эти все суетятся, как воробьи. А ты у меня — с головой.
Я поехала. Дом бабушки стоял в старом квартале, пах краской и вареньем. На кухне — банки, бумаги, стопки журналов «Огонёк». Она встретила меня в халате с цветами и сразу сказала:
— Я ничего никому не обещала. Это они сами придумали. Я просто сказала, что Сашке помогу, если будет возможность. Но пусть сначала сам что-то сделает.
Я усмехнулась: бабушка всегда была прямой.
— Тогда почему все уверены, что квартира — его?
— Потому что мать твоя так решила. Она у нас всегда «ради мира». Только мир этот выходит всегда за твой счёт.
Я поставила чайник.
— Бабушка, а если всё это на тебя давит — можешь отложить решение. Не надо торопиться.
— А ты думала, я уже не понимаю, что к чему? — бабушка фыркнула. — Понимаю. Просто молчу, чтоб не ругались. Но если уж на чистоту, я завещание перепишу потом. И никому не скажу как. Пусть потом удивятся.
Я рассмеялась, впервые за много недель по-настоящему.
— Так ты интриганка!
— А ты думала, в кого пошла? — бабушка хитро подмигнула. — Ладно, иди. Я сама всё решу. Не лезь пока.
Через пару дней мать снова позвонила. Голос натянутый, будто струна.
— Оль, зачем ты бабушке в голову всякую чепуху вбиваешь? Она теперь говорит, что ничего менять не будет.
— Может, это и есть её решение.
— Да ты просто её запугала! — мать почти кричала. — Саша расстроился, он думал, ты поймёшь.
— А что я должна понимать? Что меня всю жизнь учат отдавать и молчать?
В трубке повисло молчание, потом тихое:
— Ты стала жёсткая. Раньше другая была.
— Раньше я была удобная, мама.
Работа шла своим чередом. Мы запускали новый проект, я наконец получила повышение. Коллеги поздравляли, начальник сказал: «Ты тот человек, на кого можно положиться». И от этого похвалы стало даже немного больно — опять про «положиться».
В тот же вечер пришло сообщение от Саши:
«Оль, привет. Слушай, можешь меня подстраховать? Мы хотим с ребятами стартап свой развить, арендуем коворкинг, но пока не хватает на взнос. Временный кассовый разрыв, ты же понимаешь. Я потом верну».
Я перечитала несколько раз. «Временный кассовый разрыв» — звучало как диагноз. Я ответила:
«Саша, нет. У меня сейчас свои планы».
Он не ответил. Зато через час позвонила мать.
— Сын в отчаянии! — сразу с порога. — Ты что, не могла помочь?
— Он взрослый, пусть решает свои проблемы.
— Так не бывает! — мать повысила голос. — Ты же старшая.
— Да, старшая, — я наконец сорвалась. — Но не спонсор. И не страховка.
Мать молчала, потом тихо сказала:
— Ты отдалилась от семьи, Оля. Это страшнее любого кредита.
Я не стала спорить.
Через месяц бабушка попала в больницу — давление, возраст. Мать дежурила у палаты, Саша приходил с цветами и громким голосом, словно на сцене. Я принесла плед и фрукты.
Бабушка посмотрела на нас всех и сказала:
— Я-то ничего, вы только не деритесь из-за моих стен. Они вас не спасут, если вы сами друг друга съедите.
— Никто не дерётся, — быстро вставила мать.
— Пока я жива, может, и нет, — буркнула бабушка. — А потом — посмотрим.
После выписки она вернулась домой, но уже с чужой женщиной, сиделкой. Мать нервничала, Саша делал вид, что всё под контролем. Я просто навещала молча, привозила продукты.
Однажды, когда мы сидели на кухне, бабушка вдруг спросила:
— А у тебя, Оль, кто-то есть?
— Нет.
— Почему?
— Не до этого.
Она посмотрела внимательно.
— Ты всю жизнь была занята чужими делами. Пора бы заняться своими.
Через пару месяцев бабушки не стало. Всё случилось быстро. На похоронах мать плакала громко, Саша стоял с телефоном в руке, решая какие-то организационные вопросы. Я просто держала бабушкин платок в руке.
На третий день после похорон отец достал папку. Не «Расходы» — теперь там лежали документы на квартиру.
— Всё, — сказал он, — начинаем оформление. Бабушка всё оставила по долям, но надо определиться, кто в ней жить будет.
— То есть? — спросила я.
— Ну, квартира старая, ремонт нужен. Мы с матерью на дачу, Саша хочет в городе остаться.
— А я?
— А ты? — отец даже не поднял глаз. — У тебя своя жизнь, ты давно отдельно.
Саша смотрел на меня с каким-то жалким выражением, будто ему и самому неловко.
— Оль, ну ты не обижайся, — сказал он тихо. — Просто мне сейчас нужнее.
Я почувствовала, как внутри что-то опускается. Как будто вода уходит из колодца, оставляя только глухое эхо.
— Делайте как хотите, — сказала я. — Только без моих денег.
И вышла.
Прошло три месяца. Мы с Леной сидели вечером на балконе, пили чай из больших кружек.
— Ты слышала, — сказала она, — что они квартиру уже ремонтируют?
— Слышала.
— И ты… не вмешиваешься?
— А что толку? Я не хочу возвращаться туда — ни в стены, ни в роли.
Она кивнула.
— Значит, ты выбрала свою историю.
— Пока учусь её писать, — ответила я.
Мы сидели в тишине. Где-то за окном смеялись подростки. Я впервые почувствовала, что могу не реагировать на звонок, не объясняться, не оправдываться.
Но спокойствие длилось недолго. Через неделю мать снова появилась на пороге.
— Нам надо поговорить.
Я не позвала её в квартиру. Мы стояли у двери.
— Мы хотим, чтобы ты подписала отказ от доли. Так проще будет оформить всё на Сашу.
— Простите, что?
— Ну ты же не собираешься там жить. Зачем тебе этот кусочек? Только проблемы с налогами потом.
— А зачем Саше весь?
— Он же молодой, ему на семью.
— Какую семью? У него даже девушки нет.
— Будет. Главное — база.
Я долго молчала, потом тихо сказала:
— Не подпишу.
Мать посмотрела на меня так, будто впервые увидела.
— Что с тобой стало, Оля? Ты чужая.
— Может, я просто стала собой, — ответила я.
После этого наступило затишье. Телефон молчал. Иногда я видела Сашу в соцсетях — конференции, стартапы, кофе в коворкингах. Всё выглядело красиво, но внутри было странное чувство: как будто я наблюдаю за человеком, в которого вложила всё, а теперь он живёт на дивиденды, и даже спасибо не сказал.
Однажды ночью пришло сообщение от матери:
«Ты победила? Теперь довольна?»
Я не ответила.
Осенью я узнала, что Саша съехал от родителей — в ту самую бабушкину квартиру. Фото в сети: новый ремонт, светлые стены, кресло у окна. Подпись: «Наконец-то свой угол!»
Я пролистала ленту и закрыла телефон.
На следующий день мать позвонила, будто ничего не было.
— Оль, приходи, мы Сашино новоселье отмечаем. Всё семейно.
Я подумала, что, может, стоит поставить точку. Или хотя бы многоточие. И пошла.
Когда я вошла, Саша как раз показывал гостям кухню. Новая техника, кафель, светильники. Всё безупречно. Мать сияла.
— Видишь, как он всё обустроил? Сам! — она произнесла с гордостью.
Я только кивнула.
Пока гости ели торт, мать вдруг сказала громко, почти торжественно:
— Вот ведь как жизнь устроена: одному Бог даёт силу, другому — шанс. И всё равно это одна семья.
И тогда я впервые не выдержала:
— Силу — чтобы тащить за всех? А шанс — чтобы им воспользоваться?
Все замолчали. Саша опустил глаза. Мать нахмурилась.
— Зачем ты так? Мы же мирно.
— Мирно? — я усмехнулась. — Это вы называете миром, когда один всю жизнь платит, а другой получает?
Мать тихо, но твёрдо сказала:
— Ты Саше помогала, а мне ни разу. Теперь и квартиру ему отдадите? —
Нет, это была не я. Это она сказала. Глядя в упор.
И в ту секунду я поняла, что ничего ещё не кончилось.
После той фразы в комнате воцарилась тишина. Даже телевизор будто смолк, хотя там шёл какой-то концерт.
Все смотрели на меня — Саша, отец, мать, Лена, которая пришла со мной «для моральной поддержки».
И только тётя Рая, соседка, стояла в углу, держала чашку и еле заметно кивала, будто знала, что это должно было случиться именно так.
— Я помогала тебе, мама, — сказала я медленно. — Помнишь, когда у тебя давление скакало, я на лекарства переводила? Или когда в больнице лежала, кто дежурил ночами? Не Саша. Я.
— Да не в этом дело! — мать всплеснула руками. — Тогда ты сама хотела, никто не просил!
— Конечно, — я усмехнулась. — Никто у нас никогда не просит. Просто так получается, что всё время надо.
— Ну не начинай, — отец нахмурился. — Сейчас праздник.
— Вот именно, — сказала я. — Праздник того, что меня окончательно вычеркнули из семьи.
Лена тихо тронула меня за руку, но я уже не могла остановиться. В груди кипело всё — годы, когда я была «понимающей», «разумной», «самостоятельной».
— Я не против Саши, — продолжала я. — Пусть живёт, строит, радуется. Но хватит при этом раздавать мои доли, мои силы и мою жизнь, будто это мелочь.
— Ну ты же не голодаешь, — мать вдруг повысила голос. — У тебя всё есть! Работа, квартира, подруга… А Саша — парень, ему старт нужен.
— Мама, он старше тридцати. Сколько можно стартовать?
— Сколько надо, — холодно ответила она. — Он мужчина, ему сложнее.
— Правда? — я сделала шаг вперёд. — А кому было проще, когда вы мне говорили «ты же сильная», «ты сама справишься»? Когда я таскала ваши долги, когда вы брали мои накопления на его поездки?
— Оля! — отец резко поднялся. — Не позорь нас перед людьми!
Я посмотрела на него — и впервые не почувствовала страха.
— Не я вас позорю, пап. Вы сами себя. Годами.
Тётя Рая поставила чашку и тихо сказала:
— Наконец-то сказала.
Мы ушли с Леной, не попрощавшись.
На улице было холодно, и снег лип к волосам.
— Я не думала, что ты сможешь им всё это сказать, — Лена тихо произнесла. — Но это было нужно.
— Не знаю, что теперь, — я выдохнула. — Как будто после грозы — воздух свежий, но деревья сломаны.
— Пусть отрастут новые, — сказала Лена. — Только на этот раз — твои.
Прошло несколько недель.
Мать не звонила. Саша прислал короткое сообщение:
«Извини за тот вечер. Не хотел, чтобы всё так вышло».
Я не ответила. Не потому что злилась. Просто устала.
Сил хватало только на работу и на то, чтобы вечером молча смотреть в окно.
Потом позвонила тётя Рая.
— Заходи, чай попьём. Я тут кое-что нашла.
Я пришла. На столе лежал старый конверт.
— Это бабушка мне отдала, — сказала она. — Попросила передать тебе, когда «всё станет на свои места».
Я дрожащими руками открыла.
Внутри — короткое письмо, бабушкиным почерком:
«Оля, ты у меня одна настоящая. Я вижу, как ты держишь всех. Но нельзя держать вечно — руки устанут.
Квартира — поровну. Пусть знают: ты не тень. Люблю. Бабушка».
Я перечитала трижды. Тётя Рая кивнула.
— Завещание она потом оформила. Всё по-честному. Они ещё не знают.
Я сидела, не чувствуя ни радости, ни злости. Только тишину.
— Спасибо, — сказала я. — Не за квартиру, за справедливость.
— Справедливость — она не громкая, — ответила Рая. — Она тихая. Как чайник на плите. Шипит себе потихоньку.
Через пару дней мать всё же позвонила. Голос дрожал.
— Оля, ты знала про завещание?
— Знала.
— Почему не сказала?
— А вы когда-нибудь слушали, если я что-то говорила?
Долгая пауза.
— Мы не хотели тебе зла. Просто думали, тебе легче.
— А стало?
Молчание.
— Прости, — сказала она наконец. — Наверное, мы правда переборщили.
— Я не обижаюсь. Просто больше не смогу быть «понимающей».
— Может, оно и к лучшему, — мать вздохнула. — Только не отдаляйся совсем. Мы всё-таки семья.
— Семья — это когда не только берут, мама.
— Я знаю. Учимся.
Она положила трубку. Я ещё долго держала телефон в руке.
Весной я впервые поехала в отпуск — без планов, без списков. Просто уехала к морю.
На берегу купила блокнот и написала на первой странице:
«История Оли, которая научилась не быть удобной».
Не роман, не отчёт — просто заметки.
Про себя, про выбор, про границы.
Иногда мне казалось, что где-то внутри всё ещё живёт девочка, которая ждёт одобрения. Но теперь я могла сама себе сказать: «Ты имеешь право».
Через полгода мы с Леной сняли уже свою, не съёмную квартиру — взяли ипотеку на двоих.
Когда я вешала шторы, позвонил Саша.
— Оль, привет. Я слышал… поздравляю.
— Спасибо.
— Знаешь, я тут понял, что многое напутал. Ты ведь правда много для нас сделала. Просто я раньше думал, что так и должно быть.
— Главное, что теперь понял, — сказала я.
— Может, как-нибудь приеду? Без родителей. Просто поговорить.
— Приедешь — поговорим, — ответила я.
Иногда я всё же навещала мать. Без сцен, без претензий. Мы пили чай, говорили о погоде. Она старела, мягчала, но по-прежнему иногда начинала:
— Вот Саша…
Я улыбалась:
— Мам, давай без Саши.
И она кивала:
— Да, да. Без Саши.
Но однажды, провожая меня до двери, мать всё-таки не удержалась.
Глянула исподлобья и произнесла почти шёпотом:
— Знаешь, Оля… всё-таки Саше помогали, а тебе — ни разу. Теперь и квартиру ему отдадите?
Я посмотрела на неё — спокойно, без злости.
— Мама, я никому ничего больше не отдаю.
И вышла.
На улице пахло весной.
Я шла домой, чувствуя, как легко впервые за много лет.
Не потому, что победила.
А потому, что перестала быть должной.
Отомстила