Вы пришли в мой дом - и теперь я вас выгоняю, - произнёс Павел, смотря на тещу

Павел любил порядок так же, как кофе без сахара: чтобы ясно и без лишнего. Он вставал в шесть сорок пять, пока город ещё не откашлялся после ночи, и включал чайник — старенький, но верный. В семь пятнадцать уже шуршал по коридору в кроссовках, а в семь тридцать замок привычно щёлкал, и он уходил на работу раньше графика. Аня — его жена — улыбалась сонно: она ходила в поликлинику, работала медсестрой, и тоже держалась расписания, как невидимого поручня.

— Если держать ритм, всё успеем, — повторяла она, поправляя резинку на хвосте.

Ритм они выстраивали долго. Полгода копили на предоплату, полгода делали ремонт сами, рассчитывая каждую розетку. Отдельную полку для Аниных контейнеров с приготовленной на неделю едой, крючок для Павловых ключей возле двери, чтобы не терялись. Маленькая двушка на третьем этаже, балкон, где он поставил ящик с инструментами, и узкий стол для её фиалок. Вечером они ставили таймер на стиральной машине на четыре утра — чтобы к шести бельё было уже повешено и не мешало.

Порядок ломается не криком — сначала он трескается в мелочах. Первый треск — посылки. Анина мать, Лариса Петровна, позвонила как-то в середине ноября:

— Деточки, у меня с доставкой ёлочных игрушек накладка. Курьеры меня дома не застают, потому что я с кружком занята. Можно на ваш адрес? На денёк буквально.

— На денёк можно, — сказала Аня. — Мам, только предупреди, чтобы курьеры звонили перед приходом, Павлу утром на работу.

— Да-да, — в трубке звякнула её браслетика. — Что вы, я разве стану мешать.

На следующий день курьер позвонил в семь двадцать. Павел открыл в футболке, едкая прохлада из подъезда вломилась в коридор. Картонная коробка пахла базаром: корицей, клеем, дешёвой мишурой.

— Распишитесь, — сказал парень, пританцовывая на месте.

В семь сорок пришла вторая. В восемь — третья, Павел уже в ботинках стоял, с дипломатиком, запихивая в прихожую ещё одну коробку, об которую споткнулась соседка с пятого, тётя Зоя.

— Ой, а у вас склад, что ли?

— Временная ситуация, — сквозь зубы произнёс Павел.

Вечером приехала Лариса Петровна. В плаще цвета мокрой асфальтовой котлеты и с прической «как у телеведущей». Вошла своим ходом, потому что Аня дала ей код домофона «на всякий». Разуваться она не любила — надевала поверх туфель силиконовые бахилы, которые громко шуршали по ламинату.

— Ой, как хорошо у вас! — сказала она, оглядываясь. — Дети, вы молодцы. Павлуша, ты как всегда подтянут. Анечка, ты похорошела.

Она же присела на корточки к коробкам и до позднего вечера сортировала небьющиеся шарики, перевязывала ленточки, а Павел на кухне пытался уместиться между её «на минуточку поставлю» и «ну ты же мужчина, пронеси это на балкон».

Вторая трещина — ключи. Через неделю Лариса Петровна принесла связку.

— Это дубликат. Я у Миши сделала, он у меня по соседству ключник, хороший человек. Ну чтобы я не тревожила вас, когда вас нет, поняли? Вдруг курьер не дозвонится. Я тихонько заберу, не заметите даже. Как мышка.

Слово «мышка» повисло в воздухе. Павел глотнул чай, молча встретился взглядом с Аней. Она слегка кивнула: мол, позже обсудим.

Позже они обсудили — в шёпоте, за стеной, где Лариса Петровна ночевала, потому что «завтра в поликлинику, а от вас ближе».

— Паш, не сердись. Мама просто перестраховывается. Скажем ей: не ходить, если нас нет.

— Аня, ключи — это граница. Я не против помочь. Но она уже сделала дубликат, не спросив. Завтра я прихожу, а у нас дверной коврик другой, потому что ей «показалось, так гармоничнее».

Аня вздохнула. У неё была привычка искать компромисс, пока компромисс не начинал выглядеть как уступка.

Третья трещина — люди. В пятницу, когда Павел пришёл с совещания, в их кухне сидел мужчина с блестящими запонками и бутылкой минералки «Ессентуки».

— Это Семён, — сказала Лариса Петровна, вынырнув из-за холодильника. — Мы с ним по делу. У него опыт на складе, он мне помогает с оборотом. Дети, не морщитесь, он хороший. Семён, это Павел, мой зять, инженер. И Аннушка — наша умница-медсестра.

Семён поднялся, ладонь у него была влажная и скользкая.

— Склад — это организация, — сказал он, невпопад. — У вас тут хорошая логистика: третий этаж, лифт рядом, двор просторный. Можно машину на погрузку поставить на десять минут.

Павел моргнул.

— На погрузку? Мы в жилом доме.

— Мы же не ночью, — сказал Семён. — И не на час.

Аня принесла кружки, поставила осторожно, словно между ними — невидимый порог.

— Мам, раз это «по делу», давай в следующий раз у тебя. Мы… мы работаем обоим по графику, нам надо отдыхать.

— У меня дома ремонт, — легко сказала Лариса Петровна и тут же сменила тему: — Павлуша, ты же разбираешься в этих… счётчиках? Мне мастер насчитал какую-то сумму за замену, грабёж! Посмотришь?

Слово «ремонт» она произносила как универсальную карту выхода: мол, тут всё объяснимо. Только у неё ремонт был вечный. Вчера клеили, завтра «завезут», послезавтра «прораб уехал к теще». Павел отметил это про себя: у людей бывает ремонт, но люди в этот период стараются не расширять своё присутствие.

Через неделю начались «субботние посиделки». Лариса Петровна появилась утром с пакетом печенья и термосом в чехле, как с гитарой. За ней — две дамы из её кружка. Они уселись за стол, достали блокноты.

— Мы придумали благотворительный проект, — пояснила Лариса Петровна. — Раз в неделю собираемся, сортируем вещи, делаем наборы для одиноких, ну ты знаешь, Аннушка. У меня ж сердце болит, как люди живут.

Павел не спорил с благотворительностью — спорить с ней всё равно, что спорить с дождём: вроде бы глупо. Только благотворительность неожиданно стала пахнуть парфюмом «сладкая нота, головная боль». На полу стали появляться пакеты — с детскими колготками, кофточками, кастрюлями, но преимущественно — с бирками от маркетплейсов. По вечерам в дверь стучали: «Мы по объявлению, Лариса Петровна тут?». Оказалось, что «наборы» частично продаются, «чтобы покрыть расходы». Термосы с чаем оставляли круги на столе. И ещё эти шутки:

— У вашей Ани золотые руки, — говорила одна из дам. — Весь дом лечит, а маме даже коробочку поднять не даёт. Эх, молодёжь.

— Павлуша у нас строгий, — улыбалась Лариса Петровна. — Он порядок любит. Вот поэтому у них в доме чистота!

Этот «строгий» резал ухо. Строгий — значит, несговорчивый. А Павел просто хотел, чтобы вечер оставался вечером, а воскресенье — воскресеньем.

Он попытался решить мягко. В понедельник вечером они с Аней составили список «правил дома» — смешно, как в детском лагере. «Ключи не передавать третьим лицам». «Посылки — только по предварительному звонку». «Субботние посиделки — в кафе на углу, там просторней». Они распечатали лист и повесили его на холодильник. Аня даже добавила улыбочку на конце каждой строчки, будто знак: мы не против вас, мы за порядок.

Лариса Петровна пришла в среду, прочитала, прищурилась.

— Ой, вы регламент составили. Какая серьёзность! Ну хорошо, я учту. Я же не чудовище, Павлуша.

Семён, который заглянул «на минутку», покачал лист и, улыбаясь, сказал:

— Контроль — это хорошо. Когда есть регламент, всегда легче договариваться. Только я на субботу уже машину заказал на час — забрать коробки. Вы не переживайте, во двор аккуратно въедем.

— Какую машину? — не понял Павел.

— Грузовую. «Газель». Не бойтесь, товар лёгкий, это пластик. И мы всё вынесем быстро, подъезд не испачкаем.

Павел почувствовал, как у него сжимаются плечи, будто кто-то повесил на них невидимую сумку.

— Семён, у нас двор не склад. И подъезд — общий.

— Ну вы людям объясните, — Семён перешёл на «ты», как на более удобный стул. — Ты же тут старший.

— Я здесь хозяин, — тихо сказал Павел. — И нас никто ни о чём не спрашивал.

Слово «хозяин» в маленькой кухне прозвучало ударом по крышке кастрюли. Аня посмотрела на мужа с тревогой. Она привыкла, что Павел спорит по делу и без крика, но тон был новый, жёсткий.

Через пару дней Павла вызвал начальник.

— Паш, у тебя отчёт сдвинулся на два дня. И последнее время ты то раньше уходишь, то позже приходишь. У тебя дома всё нормально? — спросил он, поворачивая на столе деревянную игрушку-волчок.

Павел поколебался, потом отмахнулся:

— Нормально, мелочи. Навалилось.

— Смотри. Ты сильный, но не железный. Если что — скажи.

Он выходил из кабинета, и мысли прыгали, как нервные голуби у остановки. «Сказать что? Что у меня в доме «газели» курсируют? Что тёща устроила «гуманитарный центр», а я теперь в прихожей шнурую ботинки между коробками?» Смешно. И стыдно. Будто он — слабак, который не может договориться с пожилой женщиной.

В пятницу утром, перед самой работой, позвонил курьер, тот самый, что пританцовывает. Павел открыл, принял большие плоские коробки. Они пахли не мишурой, а новой пластмассой, терпкой, как свежий коврик в машине. Контролёрша из ТСЖ, Алла Сергеевна, шла мимо и остановилась:

— Молодой человек, я вот вчера протокол составляла — у нас на камере зафиксирован вывоз коробок через подъезд. На лестнице следы. Это у вас?

— У нас ремонт… — машинально выдохнул Павел и тут же поймал себя: «Нет! Не ремонт». — Временно. Мы всё уберём.

— Убирайте, — сказала Алла Сергеевна, глядя поверх очков. — У нас дом не маркетплейс. Жильцы жалуются.

Он закрыл дверь, прислонился лбом к холодной поверхности. Внутри поднялась волна — раздражение, растерянность, и лёгкий стыд на заднем плане: «Не держишь границу». Он не любил эту коучинговую лексику, но слово «граница» прилипло к нему, как бирка к новой рубашке.

Вечером Павел и Аня решили поговорить. Лариса Петровна пришла с тортом, который она никогда не резала сама — перекладывала ответственность:

— Разрежешь красиво, Павлуша? У тебя руки не дрожат.

— Мам, — начала Аня, — давай правда на субботу перенесём всё в кафе. Там большие столы, розетки, чайник. Мы заплатим за чай.

— Я что — позориться буду? — моментально возмутилась Лариса Петровна. — Это же благотворительность. Зачем нам тратить деньги кафе? И вообще, вы неблагодарные. Я вам помощь оказываю, у меня адрес надёжный, а вы… У меня ж в вашем доме всё под контролем!

Павел поднял глаза.

— Вот именно, мам, — вмешался он. — В нашем доме. Мы не подписывались на склад, на дубликаты ключей и «газель». Давайте соблюдать границы.

— Ой, заговорил, — она махнула рукой. — Я знаю таких: порядок, порядок. А сам потом по ночам за компьютером сидит, уши красные, а утром «не трогайте меня, я работаю». Ты мне лекции не читай.

Аня занервничала, схватила салфетку, стала её складывать в идеальный треугольник, будто треугольник удержит разговор. Она попыталась сгладить:

— Мам, мы не против помощи. Но у нас график. И соседи недовольны. Алла Сергеевна из ТСЖ…

— А Алла Сергеевна пусть займётся мусоропроводом, который забит третий день. И не учит меня жить. А ты, Аннушка, чего стесняешься? Я на тебя жизнь положила! — в голосе появился драматический надлом. — Я ж одна вас поднимала, а вы… Да я же ради людей…

Слово «ради» висело в воздухе, как хрупкая пенка на молоке. Павел вдруг отчётливо увидел: для Ларисы Петровны «ради людей» — это удобный соус к любому блюду. Любая претензия тонет в нём, и кости не найдёшь.

Ночью Павел долго не мог уснуть. Слышал, как по коридору прошуршала Лариса Петровна — пошла в туалет. Как мягко щёлкнула её телефонная кнопка — переписка. Он подумал о том, что за последний месяц его утро стало не его. И дом перестал быть домом — превратился в площадку: всей честной компании удобно, ему — нет.

Он сформулировал в голове спокойную речь. Без «вы» и «ты». Про «мы». Завтра скажет: «Мы не готовы». Скажет про ключи: «Верните, пожалуйста». Про субботы: «Ищите другое место». Про посылки: «Только по одному в день, и чтобы — вечером». Это казалось возможным: если говорить чётко, без эмоций, взрослые люди поймут. Ведь она — взрослая. И он тоже.

Утро субботы началось с звонка в домофон. Павел посмотрел на часы: 6:58.

— Курьер.

Он открыл. Коробка была ещё больше, чем вчерашние, и в два раза тяжелее. На ней была наклейка: «Пищевые контейнеры. Партия 24 шт.». За курьером шагал Семён, уже здесь, уже «на минутку».

— Ну что, хозяин, — улыбнулся Семён, — сейчас быстро, я машинку подвёл. Вы у нас стратегическая точка.

Павел вдохнул. Он ещё не знал, что это — только начало субботы, которая развернётся как ковёр на лестнице: с узорами, нитками, зацепками. Пока он знал одно: его «спокойной речи» не дали случиться. Его дом начали разбирать, как знакомое кресло на запчасти, уверенно и без разрешения.

А тётя Зоя с пятого, поднимаясь за молоком, задержалась на пролёте и посмотрела вниз, в их открытые двери. И тихо сказала сама себе:

— Вот оно как.

Через несколько часов Павел поймёт, что трещины — это не мелочи. Это карта. Если долго смотреть на неё, становится видно, куда идёт линия. И линия шла не туда, куда он и Аня планировали, рисуя вместе их аккуратное расписание и ставя таймер на четыре утра.

Суббота, которая началась с коробок, продолжилась гостями. В девять утра дверь снова открылась — без звонка, потому что у Ларисы Петровны был ключ. Она вошла бодро, в руках пакеты, на плечах — лёгкий платок, будто собиралась не на склад, а на экскурсию.

— Ой, дети, я всё организовала, — сказала она. — Семён обещал помочь разгрузить, девочки из кружка сейчас подойдут. Я им сказала, что у нас уютно и чай вкусный.

Павел стоял в дверях кухни, как сторож у шлюза, пытаясь не повысить голос.

— Мам, мы договаривались. Ты вчера слышала. Никаких сборов.

— Ну что ты, Павлуша, — улыбнулась она, будто разговаривала с ребёнком. — Я всё сама, не мешайся. Ты занимайся своими чертежами.

Аня выглянула из спальни, с полотенцем на голове.

— Мам, давай всё-таки не сегодня, ладно? Мы хотели съездить в «Леруа», купить кронштейны для полок.

— Кронштейны подождут. А у людей добро пропадёт! — в голосе матери зазвенела упрямая нота. — Всё равно ведь дома сидите. Неужели вам трудно?

Она говорила так, будто у них не жизнь, а черновик, который легко переписать.

Через двадцать минут на пороге стояли две женщины с тележкой из супермаркета, в которой гремели баночки и рулоны пакета.

— Лариса Петровна, мы пришли, как договаривались! — одна крикнула с порога.

— Проходите, девочки! — радостно ответила та. — Места хватит!

Павел ощутил, как у него сжимается горло.

— Я не позволял превращать квартиру в проходной двор.

— Павел, не драматизируй, — вмешалась Аня, глядя на него с тревогой. — Мы потом поговорим.

Он отошёл к окну. На подоконнике стояли её фиалки. Вчера ещё ровные, сегодня — приплюснутые коробками. Он поймал себя на мысли, что даже цветы здесь теперь выглядят чужими.

Когда в квартире стало тесно от голосов, Лариса Петровна включила телевизор — фоном. Там шёл ток-шоу, ведущая рассуждала о «ценности семейных связей». Павел усмехнулся: символично.

В какой-то момент одна из дам из кружка, Нина, громко сказала:

— А вы, Павел, не обижайтесь, что мы шумим. Лариса Петровна рассказывала, какой вы педант, аж страшно дышать!

— Страшно — не дышите, — тихо ответил он.

Нина захихикала.

— Ой, какой строгий!

— Он у нас аккуратист, — пояснила Лариса Петровна, наливая чай. — Я ему говорю, расслабься, жизнь коротка. А он всё: порядок, распорядок…

Аня почувствовала, как у неё горят щёки. Она знала этот тон — мамин, когда та говорит вроде бы доброжелательно, но под каждым словом — укол.

После обеда Павел ушёл. Просто взял куртку и вышел, не хлопнув дверью. Прошёл два квартала, дошёл до парка, сел на скамейку. Дети катались на самокатах, собака тянула поводок. Мир жил своей жизнью. Он сидел и думал: а когда всё начало рушиться?

Наверное, в тот день, когда они с Аней решили «не обидеть маму». Маленькое «не обидеть» выросло в большое «терпи, потом разберёмся».

Телефон зазвонил — Аня.

— Паш, ты где? Мама уже ушла, всё убрала, правда. Вернись, пожалуйста.

— Аня, я не хочу, чтобы мой дом был проходной. И не хочу, чтобы ты извинялась за то, что мы — взрослые.

Она молчала несколько секунд, потом тихо сказала:

— Я понимаю. Просто… я между вами, и меня это разрывает.

— Нас всех разрывает, — сказал он и повесил трубку.

Следующие дни прошли в вежливом затишье. Лариса Петровна не появлялась, только звонила.

— Анечка, я там заказала одну коробочку, на твой адрес, ладно? Крошечная, я потом заберу.

— Мам, мы договорились…

— Ну что ты, девочка, не начинай!

Павел не вмешивался. Он понял, что прямые разговоры ничего не дают: её «ну что ты» — как резиновая стена. Все слова отскакивают.

Но в среду он вернулся с работы и застал сюрприз. В прихожей стоял шкаф, которого утром не было. Старый, тяжёлый, советский. В нём пахло нафталином.

— Это что такое? — спросил он.

Аня развела руками:

— Мама привезла. Говорит, у неё лишний, а нам пригодится.

— Нам? У нас и так всё заставлено.

— Я не успела отказать… Она уже с грузчиками приехала.

Павел открыл дверцу шкафа. Внутри — аккуратно разложенные коробки. Подписанные. На каждой — стикер: «товар — не распаковывать».

Он понял. Это склад. Теперь уже не временный.

Вечером он снял с полки все документы — договор аренды, квитанции, распечатки. Расставил по папкам. Механическое действие помогало удержать злость в узде. Аня сидела рядом, молча.

— Нам нужно поговорить серьёзно, — сказал он. — Завтра. Без гостей. Без «на минутку».

— Хорошо, — кивнула она. — Я позову маму, пусть придёт вечером.

Вечер четверга тянулся вязко. Лариса Петровна пришла с банкой варенья и тем самым лицом, где усталость и снисхождение перемешаны в привычную маску.

— Ну что, дети, опять разговоры? — улыбнулась она. — Я уже чувствую, сейчас будет допрос.

— Мам, — начала Аня, — нам тяжело. Мы живём среди коробок, к нам ходят чужие люди. Соседи жалуются. Давай ты найдёшь склад, снимешь помещение. Мы поможем оплатить.

Лариса Петровна вздохнула театрально:

— Аня, ты знаешь, сколько сейчас аренда стоит? Я эти деньги лучше на добро потрачу! Я же не для себя.

— Мам, — вмешался Павел, — это не обсуждение. Мы просим освободить квартиру. Полностью. И вернуть ключ.

— Ой, Павлуша, не перегибай. Ты как всегда — всё в приказном порядке. Я же мать твоей жены, не чужая.

— Тем более, — сказал он. — Семья — это когда границы уважают.

Она посмотрела на него с ледяной улыбкой.

— Границы, правила… Вы, молодые, всё придумали. А благодарности — ноль.

— Мама! — тихо сказала Аня. — Пожалуйста, не начинай.

— Я ничего не начинаю! Просто я вас, неблагодарных, поддерживаю, а вы… я вам не нужна, вот и всё.

Лариса Петровна с шумом встала, поставила банку варенья на стол — со звоном.

— Пусть она постоит, может, хоть варенье вам не помешает.

И ушла, громко хлопнув дверью.

Неделя прошла тихо. Слишком тихо. Аня скучала по матери, но не решалась звонить. Павел думал: «Может, наконец, понялa?»

Но в субботу утром, когда они вернулись из магазина, дверь в их квартиру была открыта. Не взломана — просто распахнута.

Внутри — снова коробки. Ещё больше. И опять тот шкаф, только теперь в нём лежали пуховики и детские вещи.

— Я не понимаю, — прошептала Аня. — Я же не давала ключ…

На столе лежала записка. Крупным, уверенным почерком:

«Аня, я всё вернула, как было. Не волнуйтесь. Ненадолго. Всё для дела. Мама.»

Павел опустил записку на стол. Потом подошёл к двери, закрыл её изнутри, повернул замок дважды.

— Всё, — сказал он тихо. — Хватит.

Он сменил замки в тот же вечер. Мастер из сервиса удивился:

— У вас старый цилиндр нормальный был, зачем менять?

— Чтобы спать спокойно, — ответил Павел.

Аня не спорила. Но когда он выбросил старый комплект ключей в мусорное ведро, её глаза блеснули влагой.

— Ты не понимаешь, — сказала она. — Мама этого не переживёт.

— А я не переживу, если мой дом будет не моим, — тихо ответил он.

Через два дня Лариса Петровна пришла. Под дверью. Стояла, звонила, стучала.

— Аня! Это я! Почему ключ не подходит? Что вы устроили?!

Аня сидела на диване, сжав руки.

— Не открывай, — сказал Павел. — Пусть поймёт.

Но стук не прекращался. Он стал настойчивым, глухим, будто кто-то выбивал ритм.

— Аннушка! — голос матери дрожал. — Ты что, против родной матери?

— Мам, — тихо сказала Аня через дверь, — мы просто хотим пожить спокойно. Всё, что нужно, я привезу тебе. Только не приходи без звонка.

— Так вот как вы ко мне! — за дверью послышалось. — Я вас тянула, помогала, а вы теперь — враги! Вы ещё пожалеете!

Потом шаги. Долгие, тяжёлые, по лестнице вниз.

Павел стоял у двери и думал: вот и всё. Но понимал — не всё. Такие люди не уходят. Они делают паузу, чтобы вернуться с новой ролью.

Он посмотрел на Аню. Она сидела, глядя в одну точку.

— Может, я действительно зря так резко? — прошептала она.

— Нет, — сказал Павел. — Просто наконец — честно.

Но на следующее утро оказалось, что честность не всем по душе. Алла Сергеевна из ТСЖ постучала в дверь.

— Павел Иванович, у нас жалоба. На вас.

— На меня?

— Да. Что вы якобы препятствуете благотворительной деятельности и удерживаете чужое имущество.

Он не сразу понял. Потом усмехнулся:

— Лариса Петровна.

— Не знаю, кто, — развела руками Алла Сергеевна. — Но написано: «зять препятствует гуманитарной помощи».

Вечером позвонила сестра Ани, Ира.

— Паш, что ты творишь? Мама вся в слезах! Говорит, вы выгнали её из квартиры, вещи не отдаёте. Люди в шоке!

— Мы никого не выгоняли. Мы просто закрыли дверь.

— Ты всегда был холодный, я знала, — отрезала Ира. — Аня, ты тоже хороша! Родную мать!

Павел положил трубку. Аня сидела рядом, закрыв лицо руками.

— Они все думают, что я чудовище, — прошептала она.

— Пусть думают, — сказал он. — Главное — знать, кто мы для себя.

Но в глубине души он понимал: впереди будет буря. И бурю Лариса Петровна умеет устраивать. Не криком — жалобами, словами «ради добра», фразами, которые пахнут благородством и лживостью одновременно.

И буря уже собиралась.

Буря началась тихо — с сообщений.

Сначала Ане позвонила подруга:

— Слушай, я не поняла, что у вас там происходит? Твоя мама выложила пост — про то, как вы выгнали её «с коробками для нуждающихся». Все пишут, что ты бессердечная.

Аня сжала телефон.

— Что?.. Она что, в соцсети выложила?

— Ага, целое обращение. Фото, подписи, хэштеги «#неблагодарныемолодые».

Павел стоял у окна, слушал краем уха.

— Вот теперь началось, — сказал он. — Привычная схема: выставить себя жертвой.

Аня пыталась звонить матери — бесполезно. Та не брала трубку.

Вечером под дверью кто-то оставил коробку. Маленькую, аккуратную, перевязанную ленточкой. Внутри — записка: «Это вам, на память. От благодарных людей. Лариса П.»

Под запиской лежала сломанная фиалка из их подоконника.

Аня заплакала. Павел молча вынес коробку в мусор.

— Это жестоко, — сказала она. — Зачем так?

— Потому что для неё это игра. И она не умеет проигрывать.

Следующие недели были вязкими, как затянувшаяся зима.

Лариса Петровна перестала звонить Ане, но активно общалась с её сестрой Ирой. Через неё передавались странные послания:

— Мама говорит, ты должна извиниться.

— За что?

— За тон. И за то, что вы «унизили» её перед соседями.

Аня слушала и молчала. Потом, когда Павел вечером приходил домой, просто садилась рядом и говорила:

— Я устала. Хочу, чтобы всё кончилось.

Он понимал. Только это «всё» не заканчивалось — оно меняло форму.

Через месяц в почтовом ящике появилось уведомление из районной администрации: приглашение на беседу по поводу «жалобы гражданки Л. П. Громовой на препятствование общественной деятельности».

Павел даже рассмеялся.

— Она пошла официально!

Аня побледнела:

— Ты пойдёшь?

— Конечно. И всё расскажу, как есть.

На приёме сидела женщина с аккуратным пучком и усталым лицом чиновницы, которая уже видела всё.

— Так, — сказала она, листая папку, — по жалобе указано, что вы не позволили хранить гуманитарную помощь и выгнали пожилого человека.

— Я не позволил использовать собственную квартиру как склад для торговли, — спокойно ответил Павел.

Женщина подняла взгляд:

— Торговли?

— Да. Посмотрите в интернете: часть товаров продавалась. Это не помощь, это бизнес.

Чиновница кивнула, сделала пометку.

— Понимаю. Не переживайте, мы всё проверим.

Павел вышел, чувствуя странное облегчение. Но дома Аня встретила его молчанием.

— Что случилось?

— Мама в больнице. Давление.

— После жалобы?

— Не знаю. Просто легла. Сестра сказала: «Вы её довели».

Он опустился на стул. Хотел сказать что-то вроде «она манипулирует», но не смог. Потому что если человек лежит в больнице — как-то не произносится слово «манипуляция».

Через неделю Аня поехала к матери. Вернулась поздно, бледная.

— Она сказала, что простила нас.

— Простила? — Павел усмехнулся.

— Да. И попросила не менять замки обратно. Сказала, пусть всё останется, как есть.

Павел кивнул, но чувствовал подвох.

И действительно — подвох нашёлся через пару дней.

Вечером соседка, тётя Зоя, постучала в дверь.

— Павлуша, я тебе скажу по-соседски, не обижайся. Вчера видела твою тёщу. Она к вам поднималась, потом стояла на лестнице с мужчиной, я раньше такого не видела. Он из тех, что грузчики, знаешь? С ключами.

— С ключами? — Павел нахмурился. — Она не может, замок ведь другой.

— А может, запасной дала? Я не знаю. Только они с коробками ушли.

Он проверил вечером — действительно, из кладовки исчезли несколько вещей. Старые, но его. Дрель, набор отвёрток, коробка с проводами. Не украдено, но взято. Без спроса.

Аня попыталась позвонить матери — та не брала.

— Она так не могла, — сказала Аня. — Наверное, Семён.

— А ключ у кого? — спокойно спросил Павел.

— У мамы был запасной. Она сказала, оставила у соседки, чтобы не потерять.

Он сел. Долго сидел, глядя в одну точку. Потом встал, надел куртку.

— Куда ты? — спросила Аня.

— К Ларисе Петровне.

Лариса Петровна жила в панельной пятиэтажке. Павел поднялся на её этаж, позвонил.

Дверь открылась почти сразу.

— О! Гость нежданный! — сказала она, делая шаг в сторону. — Заходи, раз пришёл.

— Зачем вы брали вещи из нашей квартиры?

Она вскинула брови:

— Какие вещи?

— Инструменты. Из кладовки.

— Ах, это. Я просто Семёну дала, он попросил. Ему срочно нужно было что-то подкрутить. Я же знала, ты не пожадничаешь.

— Вы взяли без спроса.

— Господи, Павел, что за мания контроля! Я же не унесла сейф с деньгами! Что ты такой нервный?

Он сжал кулаки, но голос держал ровным:

— Ещё раз войдёте в наш дом — я вызову полицию.

Лариса Петровна рассмеялась.

— Полицию? На тёщу? Ну ты и смешной. Ты думаешь, кто тебе поверит? Я пожилая женщина, занимаюсь добром. А ты — агрессивный тип, который всех контролирует. У меня, между прочим, записи разговоров есть.

Павел посмотрел на неё. И вдруг понял: она не остановится никогда. Для неё он — не человек, а инструмент. Доказательство того, что она жертва.

— Вы пришли в мой дом — и теперь я вас выгоняю, — произнёс он тихо. — Надеюсь, вы это услышите, хоть раз в жизни.

Её лицо дрогнуло, но не от стыда — от злости.

— Вот как ты со старшими! Ну ладно, Павлуша, посмотрим, кто кого выгонит.

Он вышел, не хлопнув дверью.

Дома его ждала Аня.

— Что она сказала?

— Что я агрессивный.

— Она… позвонит Ире, всем расскажет.

— Пусть рассказывает.

Он подошёл к окну. Снизу, во дворе, стояли две женщины — Лариса Петровна и Ира. Мать оживлённо жестикулировала, дочь кивала. Потом они обернулись к окну, как по сигналу.

Павел отдёрнул штору.

— Она не успокоится, — сказала Аня тихо.

— Я знаю.

Они сидели молча. Только за стеной кто-то сверлил — ремонт у соседей.

Павел смотрел на стену, где висела распечатка их старых «правил дома». «Посылки — по звонку», «Субботние посиделки — в кафе». Глупые пункты, наивная попытка сохранить спокойствие.

— Может, зря мы тогда всё позволяли, — сказала Аня.

— Мы просто не верили, что человек может зайти так далеко, — ответил он.

Он встал, подошёл к двери, запер её на все замки.

На коврике лежала новая коробка — без наклейки, без подписи.

Павел поднял её. Внутри — пусто. Только клочок бумаги:

«Скоро увидимся. Мама.»

Аня закрыла лицо руками.

Павел сел рядом.

За окном падал мокрый снег, и казалось, что город затаился, слушая, кто первый сделает следующий шаг.

Конфликт не закончился.

Он просто перешёл в новую фазу — тишины перед очередным вторжением.

И Павел понял: иногда выгоняешь человека из дома,