— Я нашла твою заначку! Триста тысяч рублей в коробке из-под обуви! — Марина стояла посреди гостиной, сжимая в руках пачки денег, её руки дрожали от ярости, а в глазах плясали слёзы обиды.
Павел застыл в дверях. На его лице мелькнуло выражение пойманного с поличным ребёнка, но тут же сменилось привычной маской равнодушия.
— Это не заначка. Это наши общие сбережения.
— Общие? — голос Марины поднялся на октаву выше. — Общие, о которых я не знала три года? Общие, которые ты прятал на антресолях за старыми коробками?
В комнату, привлечённая шумом, вошла Валентина Петровна. Свекровь Марины двигалась с достоинством королевы, вступающей в тронный зал. Её седые волосы были безупречно уложены, на губах играла едва заметная улыбка превосходства.
— Что за крики? — спросила она, окидывая взглядом невестку. — Марина, зачем ты так кричишь? Соседи же услышат.
Марина повернулась к ней. В этот момент что-то щёлкнуло в её голове, словно последний кусочек головоломки встал на место.
— Вы знали, — прошептала она, глядя то на мужа, то на свекровь. — Вы оба знали про эти деньги.
Валентина Петровна величественно опустилась в кресло.
— Конечно, знала. Я же мать, мне Павлуша всё рассказывает. Это я ему посоветовала откладывать. На чёрный день. Мало ли что в жизни случится.
— На чёрный день? — Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. — У нас полгода назад стиральная машина сломалась! Я стирала руками, пока не накопила на новую! Павел говорил, что денег нет!
— Ну, стиральная машина — это не чёрный день, — свекровь поправила складку на юбке. — Наши бабушки всю жизнь руками стирали и ничего. А вы, молодые, избалованные. Без техники жить не можете.
Марина смотрела на эту женщину, которая вот уже пять лет методично разрушала её жизнь, и впервые видела её настоящее лицо. Не заботливую мать, беспокоящуюся о сыне. А хищника, охраняющего свою территорию.
— Выйди отсюда, — сказала она свекрови тихо, но твёрдо.
Валентина Петровна вскинула брови.
— Это ещё что за тон? Ты забыла, с кем разговариваешь?
— Я сказала — выйди. Это разговор между мной и моим мужем.
— Твоим мужем? — свекровь рассмеялась, и этот смех был похож на звон разбитого стекла. — Это прежде всего мой сын. И я никуда не уйду. Всё, что его касается, касается и меня.
Павел стоял между ними, как тень. Он не защищал жену. Не останавливал мать. Просто наблюдал, ожидая, чем закончится очередной раунд их вечного противостояния.
Марина медленно положила деньги на журнальный столик. Каждое её движение было выверенным, словно она боялась, что если пошевелится слишком резко, то взорвётся.
— Хорошо, — сказала она. — Пусть будет по-вашему. Давайте поговорим втроём. О том, как вы, Валентина Петровна, пять лет превращаете мою жизнь в кошмар.
— Какая драма! — свекровь театрально всплеснула руками. — Павлуша, ты слышишь? Я, оказывается, кошмар! Я, которая помогаю вам, нянчусь с Алёшенькой, готовлю, когда Марина на работе!
— Помогаете? — Марина усмехнулась. — Вы приходите без предупреждения, переставляете мебель, выбрасываете мои вещи, потому что они вам не нравятся. Вы рассказываете сыну, что я плохая мать, потому что не готовлю ему манную кашу, как делали вы!
— Я просто забочусь о внуке! Ребёнку нужно правильное питание!
— Ребёнку четыре года, и педиатр сказал, что манка ему не нужна! Но вы же лучше знаете, правда? Вы всегда лучше знаете!
Марина чувствовала, как внутри поднимается волна, которую она сдерживала годами. Все эти мелкие уколы, замечания, советы, которые были приказами. Всё это копилось, бродило, превращаясь в яд.
— Помните прошлый Новый год? — продолжила она, и её голос задрожал. — Я целый день готовила салаты по вашим рецептам. Всё, как вы любите. А вы пришли и при гостях сказали, что я не умею даже селёдку под шубой нормально сделать. Что у вашей подруги невестка — вот это да, золотые руки. А я…
— Я просто констатировала факт! Майонез был не той марки!
— Майонез! — Марина рассмеялась, но в этом смехе не было веселья. — Из-за майонеза вы унизили меня перед десятью людьми!
Павел наконец подал голос:
— Мам, может, правда пойдёшь на кухню? Мы сами разберёмся.
Валентина Петровна посмотрела на сына с таким изумлением, словно он ударил её.
— Павлуша! Ты гонишь родную мать?
— Никто тебя не гонит. Просто дай нам поговорить.
Свекровь поднялась, выпрямилась и посмотрела на невестку с плохо скрываемой ненавистью.
— Хорошо. Разговаривайте. Но помни, сынок, — она повернулась к Павлу, — жёны приходят и уходят. А мать у тебя одна.
Она вышла, громко хлопнув дверью. В наступившей тишине было слышно, как на кухне свекровь гремит посудой, демонстративно показывая своё недовольство.
Марина села на диван. Усталость навалилась на неё тяжёлым одеялом. Она смотрела на мужа, который всё ещё стоял у двери, словно готовый в любой момент сбежать.
— Садись, — сказала она устало. — Нам нужно поговорить.
Павел нехотя сел в кресло напротив. Между ними лежали пачки денег — триста тысяч рублей, которые стали последней каплей.
— Зачем ты их прятал? — спросила Марина тихо. — Мы же семья. У нас общий бюджет. По крайней мере, я так думала.
— Мама сказала, что нужно иметь заначку. На всякий случай.
— На какой случай, Паша? На случай развода?
Он вздрогнул.
— Не говори глупостей.
— А что тут глупого? Твоя мать с первого дня нашего знакомства говорит тебе, что я тебе не пара. Что я из простой семьи. Что я не умею готовить твои любимые котлеты. Что я неправильно глажу твои рубашки. Что я…
— Хватит! — перебил он её. — Мама просто хочет как лучше!
— Для кого лучше? — Марина наклонилась вперёд. — Для тебя? Для меня? Или для себя?
— Она моя мать!
— А я твоя жена! Мать твоего сына! Но почему-то её слово всегда важнее моего!
Павел молчал, уставившись в пол. Марина знала этот взгляд. Так он смотрел всегда, когда нужно было выбирать между ней и матерью. И выбор всегда был не в её пользу.
— Помнишь, когда Алёша родился? — продолжила она. — Я просила тебя, чтобы первые недели мы побыли одни. Мне нужно было привыкнуть, наладить кормление. А что сделал ты?
— Мама хотела помочь…
— Она переехала к нам на месяц! Критиковала, как я держу ребёнка, как кормлю, как купаю! Я плакала каждую ночь, а ты говорил, что я просто устала!
— Ты была уставшей!
— Я была доведена до отчаяния твоей матерью! Но ты этого не видел! Или не хотел видеть!
Из кухни донёсся звон разбитой тарелки. Марина даже не вздрогнула. Она знала эти манипуляции. Свекровь специально била посуду, чтобы показать, как она расстроена.
— Знаешь, что самое страшное? — Марина откинулась на спинку дивана. — Я начала в себе сомневаться. Может, я правда плохая жена? Плохая мать? Может, я правда не достойна вашей драгоценной семьи?
Павел поднял на неё глаза.
— Не говори так. Ты хорошая мать. И жена… нормальная.
— Нормальная, — повторила она горько. — Какое ёмкое слово. Не хорошая, не любимая. Нормальная.
— Я не это имел в виду…
— Я знаю, что ты имел в виду. Ты имел в виду, что я справляюсь со своими обязанностями. Готовлю, стираю, убираю. Рожаю детей. Терплю твою мать. Нормальная жена для маменькиного сыночка.
— Не называй меня так!
— А как тебя называть? Мужчиной? Мужчина защитил бы свою семью! Мужчина не прятал бы деньги по совету мамочки!
Павел вскочил с кресла.
— Да что ты понимаешь! Она всю жизнь для меня… Отца не было, она одна меня растила! Работала на двух работах! Во всём себе отказывала!
— И теперь ты должен всю жизнь платить по этому счёту? — Марина тоже встала. — А я? А наш сын? Мы что, приложение к твоему долгу перед матерью?
— Не передёргивай!
— Я не передёргиваю! Я говорю, как есть! Твоя мать манипулирует тобой, а ты позволяешь! Более того, ты помогаешь ей манипулировать мной!
В комнату вернулась Валентина Петровна. На её лице было выражение оскорблённой невинности.
— Я всё слышала, — заявила она трагическим голосом. — Марина, как ты можешь такое говорить? Я же тебя как родную дочь приняла!
— Родную дочь? — Марина повернулась к ней. — Вы помните, что сказали мне в день свадьбы? Когда мы остались одни в комнате невесты?
Свекровь напряглась.
— Я не помню. Это было пять лет назад.
— А я помню каждое слово. Вы сказали: «Запомни, девочка. Павлик — мой сын. Он был моим до тебя и останется моим после тебя. Ты в его жизни временно. А я — навсегда».
Павел резко повернулся к матери.
— Мам, ты правда это сказала?
— Я… я не помню! Она всё придумывает!
— Я придумываю? — Марина достала телефон. — Хотите, я включу запись?
— Какую запись? — свекровь побледнела.
— Той беседы. Я записала на диктофон. Знала, что когда-нибудь пригодится. Хотите послушать, Павел? Там ещё много интересного. Как ваша мама объясняла мне моё место в этом доме. Как учила «не высовываться». Как намекала, что если я не буду послушной, то останусь одна с ребёнком.
Валентина Петровна попятилась.
— Это… это вырвано из контекста! Я хотела как лучше! Чтобы в семье был порядок!
— Порядок? — Марина шагнула к ней. — Вы называете порядком то, что превратили мою жизнь в филиал вашей квартиры? Что настроили мужа против меня? Что заставили его прятать от меня деньги?
— Я никого не заставляла! Павлуша сам решил!
— Сам? — Марина повернулась к мужу. — Паша, скажи честно. Это была твоя идея?
Павел молчал, переводя взгляд с матери на жену.
— Ну же! — Марина почти кричала. — Хоть раз в жизни скажи правду! Чья это была идея?
— Мама сказала, что так будет правильно, — выдавил он наконец.
— Предатель! — выплюнула Валентина Петровна. — Я для тебя всё! А ты…
— Мам, прекрати! — Павел повысил голос. — Хватит! Я устал! Устал разрываться между вами!
— Между нами? — свекровь прижала руку к сердцу. — Да как ты можешь нас сравнивать! Я твоя мать!
— А она моя жена! — крикнул Павел.
В наступившей тишине было слышно только тяжёлое дыхание всех троих. Марина смотрела на мужа с удивлением. За пять лет это был первый раз, когда он повысил голос на мать.
Валентина Петровна отступила к двери.
— Я вижу, она тебя совсем запутала. Настроила против родной матери. Ну что ж, живите как знаете. Но когда она тебя бросит, не приходи ко мне плакаться!
— Мам…
— Нет! Я всё сказала! Делай выбор, сынок. Или она, или я!
И свекровь вышла, на этот раз тихо прикрыв за собой дверь. Её шаги удалились по коридору, потом хлопнула входная дверь.
Марина и Павел остались одни. Деньги всё так же лежали на столе, но теперь они казались неважными. Главное произошло. Впервые за пять лет Павел выбрал жену.
Марина села обратно на диван. Адреналин схлынул, оставив после себя опустошение.
— Она вернётся, — сказала она тихо. — Через день-два. Будет плакать, жаловаться на сердце. И ты её простишь.
— Нет, — Павел сел рядом. — Хватит. Я правда устал.
— От чего устал, Паша? От того, что мама контролирует твою жизнь? Или от того, что жена требует уважения?
— От всего. От этой войны. От того, что я всегда виноват. Перед мамой — что женился. Перед тобой — что не защищаю. Я не железный.
Марина посмотрела на него. На этого большого, сильного с виду мужчину, который внутри остался маленьким мальчиком, боящимся расстроить маму.
— Знаешь, в чём проблема? — сказала она. — Ты так и не стал взрослым. Ты перешёл от мамы ко мне, но так и не стал самостоятельным. И твоя мать это прекрасно понимает. Использует.
— Не надо про неё так.
— Надо. Потому что это правда. Она не злая, Паша. Она просто не хочет тебя отпускать. Ты её единственный смысл жизни. Без тебя она никто. Просто одинокая женщина.
Павел молчал. Марина взяла его руку.
— Но это не твоя вина. И не твоя ответственность. У неё своя жизнь, у нас — своя. И если она не может это принять…
— То что?
— То нам придётся установить границы. Чёткие. Жёсткие. Она может приходить в гости, но по приглашению. Может давать советы, но мы не обязаны им следовать. И главное — все решения в нашей семье принимаем мы с тобой. Вместе. Без её участия.
— Она обидится.
— Обидится. И будет шантажировать. Болеть. Жаловаться соседям. Но если мы сейчас не остановим это, то через несколько лет у нас не будет семьи. Я уйду, Паша. Потому что больше так не могу.
Он вздрогнул.
— Не говори так.
— Я говорю правду. Эти деньги, — она кивнула на пачки, — стали последней каплей. Я поняла, что живу с двумя людьми. С тобой и с твоей мамой. И она всегда будет главнее. Если ты не готов это изменить, то лучше разойтись сейчас.
— Марин…
— Нет, дай договорить. Я люблю тебя. Люблю нашего сына. Но я не могу больше быть второй скрипкой в оркестре твоей мамы. Либо мы — семья, где главные — мы, либо расстаёмся.
Павел смотрел на жену. На её уставшее лицо, на глаза, в которых ещё теплилась надежда. И впервые за много лет он увидел не невестку своей матери, не мать своего ребёнка, а женщину. Ту самую, в которую влюбился шесть лет назад. Красивую, сильную, независимую. Которая стала тенью самой себя, пытаясь угодить его матери.
— Прости меня, — сказал он тихо. — Я был трусом. Идиотом. Слепым идиотом.
— Не надо себя ругать. Просто пообещай, что теперь будет по-другому.
— Обещаю. Но… как мы скажем маме?
— Мы ей не скажем. Мы ей покажем. Своими действиями. И первое действие — эти деньги. Завтра мы пойдём и купим новую стиральную машину. И диван в детскую. И то платье, которое ты хотела, но стеснялась просить.
Марина улыбнулась впервые за этот вечер.
— А твоя мама?
— Мама… мама привыкнет. Или нет. Но это уже её выбор.
Он обнял жену, и она уткнулась ему в плечо. Они сидели так долго, молча, чувствуя, как между ними рушится стена, которую годами возводила Валентина Петровна.
На следующий день свекровь действительно пришла. С валерьянкой, с жалобами на сердце, с причитаниями. Но Павел встретил её в коридоре и спокойно сказал:
— Мам, мы рады тебя видеть. Но сейчас неудобно. Мы собираемся по магазинам. Приходи в воскресенье к обеду.
Валентина Петровна открыла рот, чтобы возразить, но посмотрела в глаза сына и увидела там что-то новое. Решимость. Она поняла, что проиграла.
— В воскресенье так в воскресенье, — процедила она. — Но учти, Павлик, я предупреждала.
— Предупреждала, — согласился он. — До воскресенья, мам.
И закрыл дверь.
Марина стояла в гостиной и смотрела, как муж возвращается к ней. Другой. Изменившийся. Повзрослевший.
— Ну что, пойдём тратить нашу заначку? — спросил он с улыбкой.
— Нашу заначку, — повторила она. — Мне нравится, как это звучит.
Они вышли из квартиры вместе. Настоящей семьёй. Без призраков прошлого и тени свекрови между ними.
Сестру ты боишься обидеть? А меня не жалко? — прошипела жена сквозь зубы