Галина Петровна стояла посреди нашей гостиной с ведром краски в руках и довольной улыбкой на лице, а я чувствовала, как земля уходит из-под ног.
Ярко-малиновые стены, которые ещё вчера были нежно-персиковыми, кричали о вопиющем нарушении всех моих планов. Три месяца подготовки, недели выбора идеального оттенка, консультации с дизайнером – всё пошло прахом за один день моего отсутствия на работе.
— Ну как, Мариночка? Правда, стало намного уютнее? — свекровь поставила ведро на мой новый паркет, не подложив даже газетки. — Этот ваш бледный цвет был такой скучный, больничный какой-то. А теперь – жизнь, энергия! Я специально выбрала самый яркий оттенок в магазине.
Мои руки дрожали. В горле встал ком, который мешал дышать. Я смотрела на результат самоуправства Галины Петровны и не могла поверить своим глазам. Комната выглядела как декорация к дешёвому борделю из фильмов девяностых.
— Вы… вы перекрасили мои стены? Без спроса? В моей квартире? — голос сорвался на писк, хотя я изо всех сил старалась держать себя в руках.
Свекровь фыркнула и махнула рукой, разбрызгивая капли малиновой краски с кисти прямо на светлый диван.
— Ой, да ладно тебе! Какая разница – твоя квартира, моя квартира? Мы же семья! К тому же, — она многозначительно подняла палец вверх, — эту квартиру мой сын получил в наследство от своей бабушки, моей мамы. Так что я тут имею полное право наводить красоту!
Вот оно. Снова этот аргумент. Снова напоминание о том, что квартира досталась Павлу, а не мне. Хотя именно я вложила все свои сбережения в ремонт, именно я оплачивала новую сантехнику, мебель, тот самый паркет, по которому сейчас растекалась лужица малиновой краски.
— Галина Петровна, — я сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться, — мы с Павлом обсуждали ремонт. У нас был план. Дизайн-проект. Мы специально выбирали спокойные тона, чтобы…
— Дизайн-проект! — перебила меня свекровь с насмешкой. — Вы, молодые, только деньги умеете на ветер пускать! Какой-то проходимец нарисовал вам картинки, содрал кучу денег, а толку? Я вот своими руками, за один день, и копейки в десять раз дешевле! И смотрится живенько, не то что ваша бледнота!
Дверь хлопнула. Павел вернулся с работы. Я обернулась к нему с надеждой – сейчас он увидит этот кошмар и наконец-то скажет матери, что она перешла все границы. Но вместо этого мой муж замер в дверях, переводя взгляд с малиновых стен на довольное лицо матери, потом на меня.
— Мам? Ты что, покрасила стены? — в его голосе слышалось недоумение, но не возмущение. Не тот праведный гнев, которого я ожидала.
— Павлуша! — Галина Петровна бросилась к сыну, оставляя малиновые отпечатки ладоней на его светлой рубашке. — Ты посмотри, как я преобразила вашу квартиру! Теперь тут настоящий дом, а не эта стерильная больница, которую устроила твоя жена!
Я ждала. Секунду, две, три. Ждала, что Павел возмутится, что защитит наш общий выбор, наши планы. Но он только неловко почесал затылок.
— Мам, ну… мы же с Мариной другой цвет выбрали. Она расстроится…
— Она расстроится! — взвилась свекровь. — А то, что я целый день работала, стараясь для вас, это не считается? Неблагодарные! Я пытаюсь помочь, создать уют, а вы носы воротите!
И тут Галина Петровна сделала то, что умела виртуозно – пустила слезу. Одну-единственную, которая медленно покатилась по её накрашенной щеке. Павел тут же дрогнул.
— Мам, ну что ты… Никто не говорит, что плохо. Просто неожиданно. Правда, Марина?
Он посмотрел на меня с мольбой в глазах. Той самой мольбой, которую я видела уже сотни раз. «Не устраивай скандал. Она же старается. Она же мать».
— Неожиданно? — я не выдержала. — Павел, твоя мать уничтожила три месяца нашей работы! Мы выбирали этот цвет вместе, помнишь? Мы ездили по магазинам, сравнивали оттенки, советовались со специалистом! А теперь посмотри на это! Это же кошмар!
— Кошмар? — Галина Петровна всхлипнула громче. — Вот как ты называешь мой труд? Кошмар? Я, старая женщина, целый день на ногах провела, спину надорвала, красила для вас, а ты…
— Вас никто не просил! — я повысила голос, чувствуя, как терпение подходит к концу. — Никто! Это наша квартира, наш ремонт, наши деньги!
— Ваши деньги? — свекровь мгновенно прекратила всхлипывать и выпрямилась во весь рост. — Это ты свои жалкие копейки с работы твоей конторы имеешь в виду? Да на эти деньги вы бы до пенсии ремонт делали! А квартира-то, между прочим, не твоя! Это наследство моего сына! Моей матери квартира! В нашей семье! И я, как мать Павла, имею полное право здесь находиться и помогать!
— Помогать? — я чувствовала, как кровь приливает к лицу. — Вы это помощью называете? Вы же специально всё портите! Специально!
— Марина! — Павел наконец подал голос, но не в мою защиту. — Как ты можешь так говорить с моей матерью? Она же хотела как лучше!
Я посмотрела на мужа. На его виноватое лицо, опущенные глаза, сутулые плечи. Он снова выбрал. Снова не меня.
— Как лучше? Павел, открой глаза! Твоя мать систематически портит всё, к чему я прикасаюсь в этом доме! Помнишь мои шторы? Она их «постирала» в кипятке, и они сели! Помнишь мой цветок, который я три года выращивала? Она его «полила» средством от накипи! А теперь вот это!
— Это всё случайности! — возмутилась Галина Петровна. — Я не виновата, что твои шторы были из дешёвой ткани! И цветок твой сам засох, я пыталась его спасти!
— Случайности? Все подряд – случайности? — я рассмеялась, но смех вышел истерическим. — А то, что вы приходите только когда меня нет дома – тоже случайность? И ключи, которые вы якобы «потеряли», а потом «нашли» – тоже?
Павел переминался с ноги на ногу, явно желая оказаться где угодно, только не здесь, между двух огней.
— Марин, давай не будем сейчас… Мама устала, ты устала с работы…
— Я устала, да! — я сорвалась окончательно. — Я устала от того, что твоя мать считает меня пустым местом! Устала от того, что она распоряжается в нашем доме как у себя! Устала от того, что ты всегда на её стороне!
— Я не на чьей-то стороне…
— Именно! Ты вообще ни на чьей стороне! Ты просто прячешь голову в песок, как страус! Твоя мать может делать что угодно, а ты будешь стоять и мямлить что-то про «она же мать, она же старается»!
Галина Петровна торжествующе улыбнулась, видя, что сын не спешит защищать жену. Она подошла к Павлу и положила руку ему на плечо.
— Павлуша, я вижу, что здесь мне не рады. Я пойду. Пусть твоя жена успокоится, а потом, может быть, извинится за свои слова.
— Извинится? Я? — я не верила своим ушам. — За что мне извиняться? За то, что не хочу жить в малиновом борделе? За то, что прошу уважать мой труд и мой выбор?
— Марина, хватит! — Павел повысил голос, что случалось крайне редко. — Ты перегибаешь палку! Мама хотела помочь, а ты устроила скандал! Из-за каких-то стен!
Эти слова стали последней каплей. «Из-за каких-то стен». Как будто дело было в стенах. Как будто я три года не терпела унижения, пренебрежение, постоянные намёки на то, что я недостаточно хороша для драгоценного сыночка Галины Петровны.
— Знаешь что, Павел? — я говорила тихо, но в голосе звенела сталь. — Ты прав. Это всего лишь стены. И всего лишь шторы. И всего лишь цветок. И всего лишь моё достоинство, которое твоя мать топчет ежедневно. Мелочи, правда?
Я прошла мимо них к спальне. Достала из шкафа чемодан, тот самый, с которым приехала в эту квартиру три года назад, полная надежд и планов на счастливую семейную жизнь.
— Марина, ты что делаешь? — Павел пошёл за мной, в его голосе наконец-то появилась тревога.
— Уезжаю к родителям. Побуду у них, пока не решу, что делать дальше.
— Это глупо! Из-за краски…
— Не из-за краски! — я резко обернулась. — Из-за того, что в собственном доме я чувствую себя чужой! Из-за того, что мой муж не может защитить меня от произвола своей матери! Из-за того, что я устала бороться за право быть хозяйкой в собственной жизни!
Галина Петровна появилась в дверях спальни, её лицо сияло плохо скрываемым торжеством.
— Вот и правильно! Уезжай к мамочке! Там тебя точно никто обижать не будет! А мы с Павлушей тут сами разберёмся, как нам лучше жить!
Эти слова что-то изменили в Павле. Впервые за все годы нашего брака я увидела, как его лицо меняется. Как будто пелена спала с глаз.
— Мам, — он говорил медленно, словно сам удивляясь своим словам, — а ты… ты хочешь, чтобы Марина уехала?
— Я хочу, чтобы мой сын был счастлив! А с этой истеричкой разве можно быть счастливым? Посмотри, какой скандал из-за ремонта устроила!
— Но ведь… мы же договаривались о персиковом цвете. Марина правда очень старалась, выбирала… А ты всё перекрасила.
— И что? Подумаешь, цвет не тот! Зато я сэкономила вам кучу денег! И время! И вообще, Павлуша, ты чью сторону занимаешь?
Павел молчал, глядя то на мать с её малиновыми руками и торжествующим видом, то на меня с чемоданом. И вдруг, неожиданно для всех, включая его самого, он сказал:
— Мариночка права, мам. Ты перешла границы.
Галина Петровна открыла рот, но звука не издала. Она смотрела на сына так, будто он предал её самым страшным образом.
— Что? Павел, ты… ты защищаешь её? Против родной матери?
— Я защищаю свою семью, мам. Марина – моя семья. Моя жена. И это наш дом. Мы должны сами решать, какого цвета будут стены.
— Ах, вот как! — свекровь побагровела. — Значит, мать тебе больше не нужна? Прибрала к рукам тебя эта, и всё, мать можно выкинуть на помойку?
— Никто тебя не выкидывает, мам. Но ты должна понимать – у нас своя жизнь. Свои правила. И если ты хочешь помочь, нужно сначала спрашивать, нужна ли эта помощь.
Я не верила своим ушам. Павел, мой вечно сомневающийся, вечно лавирующий между мной и матерью муж, наконец-то занял чёткую позицию.
— Марин, — он повернулся ко мне, — положи чемодан. Пожалуйста. Мы всё исправим. Перекрасим стены обратно. И… мам, верни ключи.
— Что?! — Галина Петровна всплеснула руками. — Ты хочешь отобрать у матери ключи от квартиры? От квартиры моей матери?
— От нашей квартиры, мам. Нашей с Мариной. Ты можешь приходить в гости, но по приглашению. И больше никаких сюрпризов с ремонтом или чем-то ещё.
Свекровь смотрела на сына долгим, тяжёлым взглядом. Потом полезла в сумку и швырнула ключи на кровать.
— Не нужны мне ваши ключи! Живите как знаете! Но когда эта твоя благоверная тебя бросит, не приходи ко мне плакаться!
Она развернулась и вышла, громко хлопнув дверью. Мы остались вдвоём в спальне, среди разбросанных вещей и недособранного чемодана.
— Марин, — Павел подошёл ко мне и взял за руки, — прости меня. Прости, что не защищал тебя раньше. Я думал, что если не буду вмешиваться, всё как-то само собой наладится. Но только сделал хуже.
— Почему именно сейчас? — я спросила тихо. — Что изменилось?
— Когда я увидел, что ты собираешь чемодан… и мама так обрадовалась… Я понял, что могу потерять тебя. И что мама… она не хочет моего счастья. Она хочет, чтобы я принадлежал только ей. Но я люблю тебя, Марин. И хочу, чтобы у нас был настоящий дом. Наш дом.
Я смотрела в его глаза и видела там искренность. Впервые за долгое время.
— А стены? — я кивнула в сторону гостиной с её малиновым кошмаром.
— Завтра же поедем в магазин, купим краску. Персиковую, как ты хотела. И покрасим вместе. А если мама опять придёт с «помощью», я сам с ней поговорю.
— Обещаешь?
— Обещаю. И знаешь что? Давай поменяем замки. Чтобы сюрпризов больше не было.
Я не выдержала и рассмеялась. Первый раз за этот безумный день.
— Замки – это хорошая идея. Но сначала надо эту малиновую жуть закрасить. Не могу на неё смотреть.
— Договорились. И Марин… спасибо, что не уехала.
— Я и не собиралась, — призналась я. — Просто хотела, чтобы ты наконец проснулся и увидел, что происходит.
Павел обнял меня, и я почувствовала, что впервые за три года в этой квартире стало по-настоящему тепло. Не от малиновых стен, а от понимания, что мой муж наконец-то на моей стороне.
На следующее утро мы поехали в строительный магазин. Выбрали не просто персиковую краску, а точно такой же оттенок, какой планировали изначально. Красили вместе, смеялись, когда Павел случайно опрокинул ведро с водой, спорили, с какой стены начинать.
Галина Петровна не появлялась три недели. А когда пришла, позвонила в дверь, как обычная гостья. Павел открыл.
— Привет, мам. Проходи. Мы как раз чай собирались пить.
Она вошла, окинула взглядом персиковые стены, новые шторы (да, я купила точно такие же, какие она испортила), мой цветущий фикус на подоконнике (вырастила новый из отростка).
— Красиво у вас, — сказала она сдержанно.
— Спасибо, — ответила я спокойно. — Присаживайтесь, Галина Петровна. Я пирог испекла, ваш любимый, с яблоками.
Свекровь удивлённо на меня посмотрела. В её глазах мелькнуло что-то похожее на уважение.
— С яблоками? Ну… спасибо.
Мы пили чай, разговаривали о погоде, о Павлиной работе, о новостях в доме. Галина Петровна ни разу не сделала колкого замечания, не дала непрошеного совета. А уходя, сказала:
— Марина, пирог правда вкусный. Может, дашь рецепт?
— Конечно, — я улыбнулась. — Я вам на телефон скину.
Когда за ней закрылась дверь, Павел обнял меня.
— Видишь? Всё наладилось.
— Посмотрим, — ответила я осторожно. — Но начало хорошее.
Я смотрела на наши персиковые стены, на наш дом, который наконец-то стал по-настоящему нашим, и думала, что иногда нужно дойти до края, чтобы всё встало на свои места. И что малиновые стены, как ни странно, стали началом нашей настоящей семейной жизни. Той, где муж и жена – это команда, а не два лагеря по разные стороны баррикад.
А Галина Петровна… Она тоже изменилась. Не сразу, постепенно. Начала звонить перед приходом, спрашивать, удобно ли. Приносить не советы, а домашнее варенье. И однажды, спустя полгода, сказала:
— Знаете, а персиковый правда красивый цвет. Уютный.
Это была её капитуляция. И наша победа. Не над ней, а над ситуацией, которая могла разрушить семью, но вместо этого сделала её крепче.
— Ксения, ты что, выгоняешь нас? Мы же семья!