Не моя квартира, не моя жизнь
Звонок адвоката прозвучал, когда Анна уже собиралась уходить с работы. На экране мобильника всплыло знакомое имя — Виктор Петрович, и её сердце, как всегда в последние две недели, совершило небольшой скачок. Два месяца они занимались оформлением квартиры, которая досталась Сергею от его отца. Небольшая, но уютная двушка на окраине города, ставшая символом нового этапа их жизни. Символом независимости. Символом их будущего.
— Анна, здравствуйте, — голос адвоката был профессионально-серьёзным. — Хотела предупредить вас о поступлении документов. На ваше имя пришло письмо от Валентины Ивановны.
Сердце, только что успокоившееся, вновь бешено забилось. От свекрови. Конечно, от кого же ещё.
— Спасибо, Виктор Петрович. Что-то серьёзное?
— Пока сказать сложно. Содержание письма касается распределения наследства. Рекомендую приехать в офис завтра и разобраться. Документы нужно подать в суд в течение семи дней.
Суд. Слово само по себе звучало как обвинение. Анна повесила трубку, ощущая, как её оптимизм вот-вот рухнет вниз, как фасад из кубиков, которые прихватил сильный ветер.
Поначалу, когда она выходила замуж за Сергея три года назад, свекровь казалась ей типичной заботливой мамочкой. Валентина Ивановна приходила в гости с пирожками, хвалила салат Анны, интересовалась её работой в школе, где та преподавала английский язык. Она казалась милой, предупредительной, на вид совершенно безобидной. Но Анна не видела тогда того, что видит теперь. Не видела, как во время разговора свекровь скупо улыбалась, когда речь заходила об их планах на будущее. Как её глаза сужались, когда Анна упоминала о возможности купить квартиру. Как она, совершенно мимоходом, в разговорах с соседками в подъезде, отмечала, что, мол, современные молодые жёны слишком требовательные, не уважают семейные традиции.
Но когда умер её муж Иван, отец Сергея, свекровь показала своё истинное лицо.
Похороны были скромными. Иван работал обычным инженером, не разбогател, но честно отработал свою жизнь. Квартира, которую он оставил сыну, была его единственным серьёзным активом — небольшим наследством, которое он с гордостью держал в своём имени. Он планировал передать её внукам, которых у Сергея и Анны пока не было, но которые, возможно, появились бы.
Валентина Ивановна, как выяснилось, имела на эту квартиру свой взор.
— Сереженька, мне нужно с тобой поговорить, — сказала она сыну буквально на третий день после похорон, приди она к ним домой. Анна слышала их разговор сквозь приоткрытую дверь спальни.
— Мама, может, подождём? Я же ещё в шоке, — попытался отговориться Сергей.
— Как раз поэтому и говорю. Пока ты в состоянии слушать, а не сопротивляться. Квартира должна быть на моё имя. Видишь ли, твой отец во многом был непрактичен. Он не думал о том, что если что-то случится со мной, квартира уйдёт к этой… — здесь было многозначительное молчание, которое Анна поняла с полуслова, — к твоей жене.
— Мама, но это же мой дом! Я хочу там жить с Аней!
— Конечно, хочешь. И будешь жить. Но имущество должно остаться в семье. В моей семье. Я воспитала тебя, я принимала твоего отца таким, какой он был. Я заслужила этот дом. А что она, Анна, сделала? Просто вышла за тебя замуж.
Анна помнит, как её всё внутри повело в этот момент. Как холод проник в кости. Как она вышла из спальни, посмотрела Сергею в глаза и поняла, что он уже наполовину сломлен. Не оказывает сопротивления. Его плечи поникли, его голос стал жалким и просящим.
— Может, действительно, мама знает, что говорит?
В этот момент Анна поняла, что он ей изменил. Не женщине, а браку. Предал её там, в этом разговоре. Впустил свою мать между ними, как клин.
И самое ужасное было то, что она не могла на него кричать, не могла его винить. Она видела боль в его глазах. Видела, как он разрывается между долгом перед матерью и любовью к жене. Видела, как это его убивает.
Но то, что он позволил это убивать, — это уже было предательством.
Анна тогда сказала одну фразу:
— Сергей, это была квартира твоего отца. Твой отец хотел оставить её тебе. Не для того, чтобы её контролировала твоя мать, а для того, чтобы у нас с тобой была наша жизнь. Независимо от чьих-то указаний.
Она помнит, как он молчал. Как его рот открывался и закрывался, словно рыба в аквариуме. И как его матери это молчание почему-то понравилось. Валентина Ивановна встала, поправила юбку и сказала, что они всё улаживают, что это просто юридическое переоформление, ничего страшного.
Но это было страшно.
Потому что через две недели Сергей, красный от смущения, сказал ей, что уже в очереди в МФЦ для переоформления квартиры. Что его мама была права, что так безопаснее. Что она не должна обижаться. Что это просто имущество, а любовь их останется.
Любовь. Он всё ещё верил, что можно отдать самое важное, самое символичное и сохранить при этом любовь. Что это не связано.
Но Анна тогда, в ту ночь, поняла: когда человек выбирает чужую волю вместо твоей, это конец. Сначала он выглядит как маленький компромисс, а потом становится образом жизни.
Квартира была переоформлена на Валентину Ивановну. И начался настоящий кошмар.
Теперь свекровь имела полное право приходить в их дом в любое время. Теперь она могла критиковать, как они живут, где расставлена мебель, какие шторы висят. Теперь она могла звонить в любой час и требовать, чтобы они срочно приехали, потому что ей нужно показать мастера, проверить краны или просто убедиться, что они живут «правильно».
Анна помнит день, когда свекровь пришла с целой группой странных мужиков и заявила, что квартиру нужно продать, потому что она слишком мала для состоятельной семьи и прибыль можно вложить в более ценное имущество. Анна помнит, как её сердце упало. Это был дом её мечты. Это была безопасность.
Сергей в тот день пролежал пол-часа молча, глядя в потолок. Потом сказал:
— Я не знаю, что сказать.
— Может, сказать своей матери, что это не её решение? — спросила Анна, и в её голосе была такая боль, что он отвернулся.
Валентина Ивановна не продала квартиру. Но её намерение было ясно. И это намерение было контролировать. Всегда. Везде. Во всём.
Теперь пришло письмо от адвоката. И Анна знала, что это не закончится ничем хорошим.
Офис адвоката пахнул кофе и древними бумагами. Виктор Петрович, коренастый мужик лет пятидесяти, протянул ей толстую папку.
— Валентина Ивановна написала заявление о том, что квартира была оформлена на неё по ошибке, что на самом деле это совместное имущество супругов, и она требует, чтобы квартира была переоформлена на всех членов семьи. То есть на неё, на вашего мужа и на вас, — пояснил Виктор Петрович.
Анна пролистала документы, не полностью понимая юридический язык, но суть схватив мгновенно.
— Но ведь она же сама требовала переоформления? Это была её инициатива!
— Совершенно верно. И вот здесь начинаются интересности. Она подаёт в суд с аргументом, что тогда была психологически не готова и находилась в стрессе после смерти мужа. Что вы с Сергеем её давили и манипулировали ею, чтобы она передала квартиру себе, а не поделилась с ней.
Анна почувствовала, как её уши наполняются гудением.
— Это же бред! Я даже не была в комнате, когда они разговаривали!
— Я знаю. Поэтому у нас есть шанс. Но нужно собрать доказательства. Есть ли свидетели того разговора? Есть ли переписка, где она сама просит Сергея переоформить на неё? Может, смс? Письма?
Анна тряслась. Нет, свидетелей не было. Это был приватный разговор. И переписки тоже, кажется, не было. Сергей обычно говорил с матерью по телефону.
— Нам нужно, чтобы Сергей дал показания, — продолжил адвокат. — Что именно происходило тогда. Что говорила его мать. И самое главное — что она требовала.
Анна позвонила мужу прямо из офиса. Его голос был гулким и далёким.
— Я на работе, не могу говорить. Что-то случилось?
— Сергей, это про квартиру. Твоя мать подала в суд.
Молчание. Долгое, страшное молчание.
— Адвокат говорит, что тебе нужно дать показания о том, что произошло, когда она требовала переоформить квартиру на себя.
— Анна… я не могу.
Четыре слова. И в них — всё.
— Не можешь что? Дать показания правду?
— Не могу против своей матери. Она же моя мать!
Анна закрыла глаза. Вот она, точка невозврата. Она всегда знала, что это произойдёт. Что наступит момент, когда ему нужно будет выбрать. И он выбирает не её.
— Сергей, это не против твоей матери. Это за нас. За нашу жизнь.
— Я не могу, Анна. Просто… я не могу.
Когда она приходит домой, Сергей уже там. Он сидит в гостиной, в полутьме, не включив свет. Его лицо — тень и боль.
— Ты поговорил с матерью? — спрашивает Анна.
— Она говорит, что это всё твои идеи. Что ты её ненавидишь и хочешь отнять у неё квартиру, которую она считает своей.
— Сергей, это её квартира, которую она сама требовала на себя переоформить!
— Я знаю. Я это помню. Но… мама говорит, что если я буду против неё, она… она будет считать, что я выбрал тебя вместо неё. Что я предал семью.
Анна садится рядом с ним. Так близко, что может почувствовать его запах. Она берёт его руку, но он не сжимает её в ответ.
— Сергей, ты понимаешь, что происходит? Твоя мать нас манипулирует. Она использует твою любовь к ней, чтобы контролировать нас обоих.
— Я знаю, — шепчет он. — Я знаю, что это неправильно. Но я не могу… я не справляюсь с этим.
Анна встаёт. Она подходит к окну и смотрит на улицу, где люди живут своими жизнями, не зная о том, как можно потерять всё в один момент. Не потому что забирают что-то ценное, а потому что человек, который должен был защищать, сдаёт без боя.
— Я подумаю, — говорит она, не оборачиваясь.
Ночью Анна не спит. Она лежит рядом с Сергеем, который спит, дёргаясь и стеная во сне. Она думает о том, что её ожидает. Суд. Потеря квартиры, которая была символом их будущего. И самое страшное — потеря мужа, который не хочет быть её мужем, когда это требует мужества.
Но потом, под утро, когда первые лучи солнца проходят сквозь шторы, Анна принимает решение. Она встаёт, идёт в ванную и смотрит на себя в зеркало. На усталое лицо женщины, которая год работала, жертвуя собой, чтобы создать гнездо. На женщину, которая верила, что любовь есть партнёрство, а партнёрство — это выбор.
Она звонит адвокату.
— Виктор Петрович, я буду давать показания. И буду требовать независимую переоценку имущества. Я также хочу, чтобы квартира была поделена справедливо между всеми сторонами в соответствии с законом, а не в соответствии с манипуляциями.
Голос адвоката на том конце провода звучит удивлённо:
— Вы уверены?
— Полностью. И ещё одно. Я хочу, чтобы на суде присутствовал мой муж. Думаю, ему нужно услышать правду, которую я расскажу о его матери, прямо из моего рта.
Суд назначен на три недели позже. Три недели, которые Анна проводит в ледяной пустоте их квартиры. Сергей говорит с ней только о бытовых вещах. Валентина Ивановна начинает звонить каждый день, рассказывая ужасные истории о том, как Анна её предала, как она всегда знала, что та плохая жена, и что, если Сергей не отступит, то она больше не сможет видеть его лицо.
Когда наступает день суда, Анна приходит в зал с поднятой головой. Валентина Ивановна сидит с адвокатом, и её лицо — маска оскорбленной невинности. Сергей сидит позади, не смотря ни на кого.
Судья — женщина, видимо, кое-что повидавшая в жизни, — начинает с того, что предлагает сторонам попробовать достичь мирового соглашения. Валентина Ивановна закусывает губу.
— Я просто хочу справедливости, — говорит она судье, и её голос звучит трещащим, полным скрытого яда.
Когда Анна встаёт, чтобы давать показания, она впервые за три недели смотрит Сергею в глаза. Она видит в его взгляде отчаяние, страх, но что-то ещё. Что-то, похожее на стыд.
Она рассказывает всё. О том, как его мать пришла на третий день после похорон. О каждом слове, которое она говорила. О том, как она давила на него, вплетая обязательство в слова любви. О том, как после этого разговора Валентина Ивановна стала контролировать каждый аспект их жизни, используя факт собственности квартиры как рычаг управления.
Валентина Ивановна пытается перебивать, говоря, что это ложь, что она была в горе, что Анна всё выдумывает из ревности. Но судья показывает ей жест — молчать.
Потом судья просит Сергея дать показания. Он встаёт, белый как мел. И тогда происходит то, чего не ожидал никто, возможно, даже он сам.
Сергей начинает плакать. Он рассказывает о том, как его мать действительно пришла в тот день и как она требовала переоформить квартиру. Как она говорила, что Анна его контролирует, что он молодой и глупый, что матери нужна защита. Как она говорила, что если он её не послушает, то она не будет иметь к нему никакого отношения.
— Я тогда был в шоке от смерти отца, — говорит Сергей, и его голос дрожит. — Я не мог ясно думать. И моя мать… она использовала это. Она использовала мою боль, чтобы получить то, что ей было нужно.
Валентина Ивановна встаёт, кричит, что он её предаёт, что он неблагодарный сын. Её адвокат пытается её удержать. Судья стучит молотком, требуя порядка.
Через три дня выносится решение. Квартира будет разделена справедливо. Анна получит свою долю, Валентина Ивановна — свою, Сергей — свою. Никто не собственник. Но никто и не раб.
После суда, на ступеньках здания, Сергей берёт Анну за руку.
— Прости меня, — говорит он. — Я был трусом.
Анна не сразу отвечает. Она смотрит на него, этого человека, которого любила, которого разочаровала, но которого, похоже, не потеряла окончательно.
— Ты понял, что произошло? Ты понял, как она нас обманывала? Как она использовала тебя?
— Да, — тихо говорит Сергей. — И это больнее, чем потеря квартиры. Потому что я позволил это. Я дал ей власть над нами.
— Так не давай больше, — говорит Анна.
Они не возвращаются в эту квартиру. Они её продают — свои доли каждый, а потом вместе покупают новую. Маленькую, но свою. Куда не приходит свекровь с её требованиями и ожиданиями.
Валентина Ивановна какое-то время звонит Сергею, требует, чтобы он вернулся в «лоно семьи», угрожает, что больше не будет его матерью. Но Сергей не отвечает. Один раз он говорит ей правду: что он её будет любить, но не будет ей повиноваться, что он уже взрослый мужчина и имеет право на свою жизнь.
Она не прощает это. Но Сергей это принимает.
Через год Анна беременна. И когда она видит, как её муж кладёт руку ей на живот, как его глаза наполняются слёзами счастья, она понимает, что они выжили. Что они выстояли. Что они, наконец, свободны.
Квартира светлая и теплая. На стене висят картины, которые Анна выбирала не для кого-то, а для себя. На кухне готовит еду, которую она любит. В их доме нет места для манипуляций и контроля. Есть место только для их жизни.
И это, оказывается, достаточно.
Безотцовщина