— И что?
— А то, мама, что такого не бывает! — вдруг взорвался Сергей. — Не может быть у ребенка четвертой группы, если у родителей первая и вторая! Понимаешь?
Он вскочил, заметался по комнате.
— Два года, мама! Два года она водила меня за нос! А я-то… я-то думал — счастье привалило.
Телефон пискнул как-то странно, незнакомо.
Анна Михайловна с трудом разлепила глаза и потянулась к тумбочке.
Три часа ночи.
От Сережи сообщение в мессенджере — короткое, рваное:
«Мам, приезжай срочно. Очень нужна твоя помощь. Таня ушла. Я один. Не могу по телефону объяснить».
Анна Михайловна села на кровати, сон как рукой сняло.
Сердце заколотилось где-то в горле.
Сын никогда не писал среди ночи — все больше созванивались по видеосвязи по выходным, перебрасывались короткими сообщениями днем.
А тут…
Пальцы дрожали, когда она набирала ответ.
Промахивалась мимо букв, стирала, печатала снова.
«Сереженька, что случилось? Позвони!»
Две синие галочки — прочитал. Но вместо звонка пришло еще одно сообщение:
«Не могу говорить. Приезжай».
В рейсовом автобусе она не находила себе места. За окном мелькали голые деревья, серое ноябрьское небо давило.
Анна Михайловна то и дело открывала телефон, перечитывала короткие строчки, пытаясь уловить между ними какой-то скрытый смысл.
Сережа встретил ее на остановке — осунувшийся, небритый, с потухшими глазами. Молча обнял, подхватил сумку.
— Сынок, да что стряслось? — не выдержала Анна Михайловна. — Где Танечка? Где внучек?
Сергей дернулся, как от удара. Губы его искривились.
— Дома расскажу, — глухо произнес он.
В квартире царил разгром — разбросанные вещи, немытая посуда, пустые бутылки на столе. Анна Михайловна ахнула.
— Сереженька…
— Присядь, мам, — Сергей тяжело опустился на диван. — Разговор будет… тяжелый.
Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил — отрывисто, будто выплевывая слова:
— Помнишь, я в больницу попал месяц назад? С аппендицитом? Так вот…
Группу крови мне определяли. У меня первая, у Таньки — вторая. А у Мишки… у Мишки — четвертая.
Анна Михайловна недоуменно моргнула.
— И что?
— А то, мама, что такого не бывает! — вдруг взорвался Сергей. — Не может быть у ребенка четвертой группы, если у родителей первая и вторая! Понимаешь?
Он вскочил, заметался по комнате.
— Два года, мама! Два года она водила меня за нос! А я-то… я-то думал — счастье привалило.
Городская, образованная, красавица… — Он остановился, уставился в окно невидящим взглядом. — А она, оказывается, просто мужа искала. Чтоб ребенка прикрыть.
Анна Михайловна прижала руки ко рту, в глазах защипало. Сын сидел, ссутулившись, будто придавленный невидимой тяжестью.
— Господи, Сереженька… Как же так? А может, ошибка какая? Анализы перепутали?
— Нет, мам. — Он поднял на нее воспаленные глаза. — Я три раза пересдавал. И Татьяна… — голос его сорвался. — Она даже не стала отпираться.
Знаешь, что сказала?
«Прости, так получилось. Я не хотела тебя обманывать, просто все как-то само…»
Он резко встал, заметался по комнате, натыкаясь на стулья.
— Само! Два года водить за нос — это у нее «само»! А знаешь, что еще она выдала? — Сергей остановился, криво усмехнулся. — Развод уже оформили, быстро, без споров.
Так она мне на прощание говорит: «Не жалею ни о чем. Ты хороший, заботливый. Мишке повезло, что именно ты его растил».
Он с силой ударил кулаком по стене. Костяшки пальцев побелели.
— А тот хл..ыщ, биологический папаша… Она ему сразу сказала, когда узнала про беременность.
А он только рассмеялся. Мол, да ты что, какие дети? Мне и без этого проблем хватает.
Сергей обернулся к матери, и она ужаснулась выражению его лица — столько в нем было боли и горечи.
— Вот так, мама. Ей мужик был нужен. Надежный, положительный. Чтоб ребенка признал, на ноги поставил. А любовь… Какая там любовь.
Анна Михайловна смотрела на сына — и сердце ее обливалось кровью.
Постарел, осунулся. В черных волосах серебрится седина. А ведь всего тридцать два…
— Я домой хочу, мам, — вдруг тихо сказал Сергей. — В деревню. Не могу здесь больше. Все напоминает… Да и пустое это все — город, карьера. Ради чего? Ради кого?
Он опустился рядом с матерью, уткнулся лицом ей в колени — как в детстве.
— Поеду с тобой. Только документы соберу, вещи… Хочу забыть все это как страшный сон.
Через неделю они вернулись в деревню.
Сергей молчал всю дорогу, глядя в окно автобуса невидящим взглядом. А когда вышли на знакомой остановке, вдруг глубоко вдохнул морозный воздух и слабо улыбнулся:
— Хорошо-то как… Тихо.
— Сережа? — раздался вдруг звонкий голос. — Неужели ты?
На крыльце ветеринарной станции стояла Алина — в белом халате, накинутом на плечи пуховике. Сергей вздрогнул, обернулся.
— Алинка? А ты… ты здесь?
— А где ж мне быть? — она рассмеялась. — Я после института сюда вернулась. На ферме работаю.
Анна Михайловна с интересом наблюдала за ними. Как похожи их улыбки — чуть растерянные, светлые. Как переглядываются украдкой — будто школьники на переменке.
— Помнишь, как вы в десятом классе спектакль ставили? — вдруг сказала она. — «Ромео и Джульетту»?
Алина зарделась, опустила глаза.
— Ой, не напоминайте, Анна Михайловна! Я тогда такая неуклюжая была…
— Зато искренняя, — тихо произнес Сергей. И что-то такое прозвучало в его голосе, что Алина подняла глаза — удивленно, с затаенной надеждой.
— Ты надолго? — спросила она.
— Насовсем, — ответил он.
Комната Сергея почти не изменилась за эти годы. Анна Михайловна сберегла все: и книжные полки до потолка, и старенький письменный стол, и выцветшие плакаты на стенах.
Только пыль протирала да белье на кровати меняла — так, на всякий случай.
Сергей целыми днями возился в сарае — что-то пилил, строгал, забивал. По вечерам приходил в дом пропахший стружкой и свежим деревом, молча ужинал и уходил к себе.
Анна Михайловна не лезла с расспросами — ждала, когда сам заговорит.
И он заговорил — неожиданно, за воскресным чаем:
— Мам, я тут подумал… На ферму, может, устроюсь. Механиком или кем. Все не без дела сидеть.
— Так это ж хорошо! — обрадовалась Анна Михайловна. — У Алины и спроси, она там всех знает.
Сергей дернул плечом, но промолчал. А на следующий день она увидела его выходящим из ворот фермы — в рабочей спецовке, с черным от масла лицом.
И рядом — Алина в неизменном белом халате.
— …просто не верится, что ты правда вернулся, — донеслось до Анны Михайловны. — Помнишь, как мы мечтали после школы…
Сергей что-то ответил — тихо, неразборчиво. Алина рассмеялась:
— А я вот никуда и не рвалась. Знала — мое место здесь.
Они шли медленно, почти касаясь плечами. И что-то такое было в их неспешной походке, в негромких голосах, что у Анны Михайловны защемило сердце.
Вечером она застала сына у окна — стоял, задумчиво глядя в темноту.
— Знаешь, мам, — вдруг сказал он, не оборачиваясь, — а ведь Алинка совсем не изменилась. Та же улыбка, те же ямочки на щеках. И глаза… Помнишь, какие у нее глаза?
— Помню, — тихо ответила Анна Михайловна. — Как незабудки.
— Вот-вот, — Сергей помолчал. — А я-то, …, за журавлем в небе погнался. Думал — в городе жизнь ярче, интереснее. А она вот она — настоящая-то жизнь. Здесь.
Он повернулся к матери, и она ахнула — другие глаза у сына, живые. Словно проснулся кто-то, долго спавший в глубине его души.
Через неделю он не пришел ночевать. Анна Михайловна до рассвета просидела на кухне, вглядываясь в темноту за окном.
А утром увидела их — шли по улице, держась за руки. У Алины снег таял на ресницах, а Сергей то и дело наклонялся к ней — что-то шептал на ухо.
— Представляешь, мам, — сказал он вечером, — я ведь только сейчас понял. Все эти годы… Это же она была, Алинка. Единственная. Настоящая. А я как слепой ходил.
Он помолчал, потер переносицу.
— Знаешь, она ведь ни разу не спросила — почему я вернулся. Про Таньку, про все это… Просто смотрит своими незабудками — и верит. Понимаешь?
— Понимаю, сынок, — улыбнулась Анна Михайловна. — Как не понять.
Весна пришла в этом году рано.
Зазвенели ручьи, защебетали птицы. А в середине марта Сергей объявил:
— Мам, мы с Алиной решили пожениться. Тихо, без помпы. Только самые близкие.
Анна Михайловна смотрела, как они стоят на крыльце ЗАГСа — оба смущенные, счастливые.
Алина в простом белом платье, с веточкой сирени в волосах. Сергей в новом костюме, непривычно торжественный.
Вечером молодые увозили вещи в свой дом — маленький, но крепкий, на самом краю деревни. Сергей сам его отремонтировал, все своими руками.
— Ты заходи почаще, — говорил он матери. — Не скучай.
— Да что ты, сынок, — отмахивалась она. — Какая скука! У меня ж школа, дети. Да и вы рядом.
Она смотрела вслед удаляющейся машине и думала — как все правильно сложилось. Жизнь, она ведь мудрее нас.
Иной раз кружит-кружит человека, а потом — раз! — и выведет к самому главному. К тому, что всегда было рядом, только разглядеть не могли.
Из открытого окна донесся смех Алины, глухой голос Сергея.
И Анна Михайловна, улыбнувшись, пошла в дом — ставить чайник.
Впереди был долгий весенний вечер, и надо было подумать о том, где взять рассаду для их нового палисадника.
«Страшная» месть