«Только не это!» — думал я каждый четверг, видя мать с потертой сумкой-тележкой у дверей магазина. Успешный тридцатилетний мужик, менеджер в приличной компании — и эта унизительная беготня за скидками. Стыдно? Еще как. Особенно когда коллеги начинают шутить про «бабушку с тележкой»
Петя смотрел на растущую гору продуктов на кухонном столе, чувствуя, как внутри закипает смесь стыда и раздражения. В последнее время это стало его постоянным состоянием при визитах матери. Особенно по четвергам – в день больших скидок.
— Мам, ты издеваешься?! — он резко отодвинул чашку с недопитым кофе. — ОПЯТЬ?!
Ирина Николаевна, его мать, как раз выкладывала из огромной клетчатой сумки очередную партию «стратегических запасов». Сумка – потёртая, с облезлыми колёсиками – была его давней болью. Коллеги уже начали шутить про «бабушку с тележкой», а он каждый раз делал вид, что это не про его мать.
— Петенька, так ведь выгодно же! — она бережно составляла пачки макарон пирамидкой, и в этой её заботливой аккуратности было что-то невыносимо унизительное. — Смотри: было сто двадцать рублей, а сейчас – всего шестьдесят пять! Я десять штук взяла – считай, пятьсот пятьдесят рублей сэкономила!
В кармане завибрировал телефон – наверняка Ленка, его девушка. Вчера она опять закатила сцену, отказавшись ужинать у него дома. «Милый, ну как можно есть эти макароны по акции? У меня от одной мысли несварение!»
— Мам, нам столько не съесть! — он мельком глянул на экран: точно, Ленка, зовёт в новый ресторан. — У нас и так вся кладовка забита этим… — он осёкся, но слово «барахлом» повисло в воздухе.
В коридоре что-то звякнуло – наверное, ключи соседки Марьи Степановны. Любительница подслушивать под дверью, как пить дать, уже завтра весь подъезд будет обсуждать очередной скандал.
Ирина Николаевна замерла с пачкой макарон в руках. В её глазах мелькнула тень – та самая, которую Петя помнил с детства. Девяностые. Пустые полки магазинов. Бесконечные очереди за хлебом. Он тогда был совсем мелким, но помнил, как мама варила эти самые макароны: три дня подряд, потому что больше ничего не было. Отца не стало внезапно – инфаркт, и они остались вдвоём. Мама тогда не плакала, некогда было – надо было выживать.
— А помнишь, как в прошлом месяце Ленка приходила? — Петя уже не мог остановиться. Все накопившиеся обиды, весь стыд перед коллегами, все эти шуточки про «старушку-собирательницу» – всё это наконец прорвалось. — Она до сих пор вспоминает тот торт из морозилки, который ты год назад по скидке купила! А на прошлой неделе… — он резко замолчал, но было поздно.
— Что на прошлой неделе? — тихо спросила мать, и от этой тишины у него внутри всё сжалось.
— На работе… — он отвёл глаза, — ребята видели тебя в магазине. У дверей. До открытия.
Жёлтый ценник на пачке макарон издевательски подмигивал: «Выгода 50%!» В кармане снова завибрировал телефон – Ленка не любила ждать. За дверью явственно скрипнул паркет – Марья Степановна устраивалась поудобнее.
— Что ж… — Ирина Николаевна медленно опустила руки. — Я поняла. Не нравится моя еда – не ешь. Я больше ничего покупать не буду. Ты же мужик – вот и крутись!
Она начала складывать продукты по полкам – методично, аккуратно, как всё, что она делала. Руки, заметил вдруг Петя, были в красных пятнах, словно от чистящих средств. И ногти коротко острижены – не накрашены, как у Ленкиной матери, а просто острижены под корень.
— Сынок, — она вдруг замерла с пачкой макарон в руках, — а ты знаешь, почему я всегда беру именно по десять штук?
Он молча помотал головой.
— Потому что одиннадцатую уже не донесу. Спина не держит, — она улыбнулась какой-то беспомощной улыбкой. — Но ты прав, конечно. Это всё… несолидно.
Она пошла к двери, но у порога обернулась:
— Только знаешь… Когда твой отец умер, нам эти скидки жизнь спасли. А сейчас… — она достала из кармана потрёпанный кошелёк, — сейчас моей пенсии едва хватает на квартплату и лекарства. Но ты прав – я, наверное, действительно «нищебродка».
Дверь закрылась почти беззвучно – она всегда умела уходить тихо. В повисшей тишине отчётливо слышалась требовательная вибрация телефона в кармане. Петя медленно достал трубку: «Зайка, я забронировала столик в новом месте! Говорят, у них потрясающие устрицы…»
Он оглядел кухню: начищенную до блеска – мамины руки, вечно в порошке и соде; аккуратно составленные пачки макарон – чтобы сэкономить место; стопку рекламных листовок на краю стола – все акции на неделю вперёд расписаны её мелким почерком. И впервые за долгое время ему стало по-настоящему страшно. Не за себя – за неё.
В дымной болталке офисного центра Петя привычно отмахивался от шуток коллег.
— …а моя старушка вчера час в очереди стояла за курицей по акции! — Витёк из бухгалтерии картинно схватился за голову. — Представляете? Час! За курицей!
— Да они все такие, — фыркнула Машка из отдела продаж, выпуская струйку дыма. — Мою уже охранники в Пятёрке знают – каждое утро первая за просрочкой прибегает.
Петя затянулся глубже, пытаясь скрыть дрожащие руки. После утреннего разговора с матерью его мутило от каждой шутки, от каждого снисходительного комментария.
— А твоя как, Петрович? — повернулся к нему Витёк. — Всё ещё на свою охоту ходит?
Петя открыл было рот для привычной усмешки, но перед глазами вдруг встали мамины руки – в красных пятнах, с коротко остриженными ногтями.
— Моя мать… — он медленно затушил сигарету, — моя мать работает. В отличие от некоторых.
— Да ладно тебе, — хохотнул Витёк, — чего завёлся-то? Мы же любя…
— Любя? — Петя повернулся к нему всем телом. — А ты знаешь, сколько у неё пенсия? Знаешь, почему она «за просрочкой» бегает?
В курилке повисла неловкая тишина. Машка затушила и быстро выскользнула за дверь.
— Слушай, да я не хотел… — начал Витёк, но Петя уже не слушал. В кармане настойчиво завибрировал телефон – Ленка, третий раз за утро.
— Да! — рявкнул он в трубку.
— Зайка, ты чего такой нервный? — голос Ленки сочился заботой. — Я тут подумала… может, твою маму к психологу? Знаешь, эта одержимость скидками – явно какая-то травма…
Петя прислонился к холодной стене. «Травма». Перед глазами всплыла картинка: он, пятилетний, дёргает маму за рукав у магазина: «Мам, купи мороженое!» А она только крепче сжимает его ладошку: «Петенька, потерпи до зарплаты…»
— Какой бл… психолог, Лен? — его голос упал до шёпота. — Ты знаешь, сколько стоит килограмм мяса? А коммуналка? А лекарства?
— Петь, ну не начинай, — в голосе Ленки появились капризные нотки. — Я же о ней забочусь! Вон, Маринкина свекровь…
— Иди ты со своей Маринкиной свекровью! — он почти кричал. — И с психологом своим иди!
Витёк тихонько выскользнул. Петя остался один – с зажатым в руке телефоном и тошнотворным чувством стыда. Стыда за себя – вчерашнего, смеющегося над «нищебродами» в очередях.
Домой он вернулся раньше обычного. В подъезде столкнулся с Марьей Степановной – та поджала губы и демонстративно отвернулась.
— Чего морду воротите, Марья Степановна? — вдруг вырвалось у него. — Наслушались под дверью? Так я вам ещё и не такое расскажу!
Соседка испуганно шарахнулась к стене:
— Да я что… я ничего… Просто Ирина Николаевна сегодня какая-то странная была. Даже не поздоровалась.
— А вы не думали – почему? — Петя шагнул ближе. — Может, потому что вы все её затравили своими шепотками? «Нищебродка», да? «Побирушка»?
— Петя… — старуха попятилась к своей двери, — да мы же не со зла…
— А с чего? С любви? — он горько усмехнулся. — Знаете, сколько она работает? В курсе, что она по ночам полы моет, чтобы на лекарства хватило?
Ключ в руках соседки предательски звякнул.
— По ночам? — пробормотала она. — А я-то думала… когда она уходит так поздно…
— Вот именно, — Петя с силой дёрнул ручку своей двери. — Думать надо было. Раньше.
В квартире пахло свежей выпечкой. На кухонном столе – чистом, без единой крошки – стояла тарелка с пирожками. Рядом записка: «Петенька, это последнее, что успела испечь из старых запасов. Ты прав – не буду больше позорить тебя своими покупками. Поеду к тете Зине. Поживи пока один, не хочу мешать. Мама.»
Он рухнул на табуретку, глядя на остывающие пирожки. Значит, вот как она поняла его слова… Решила совсем уйти, чтобы не «позорить» его перед людьми. А ведь она явно испекла их перед уходом на ночную смену – уборщицей в офисном центре. Том самом, где он работает менеджером.
Петя потянулся к серванту – там мать хранила документы. Может, написала, куда ушла? Случайно задел какую-то бумажку – на пол спланировала потрёпанная сберкнижка. Машинально поднял, раскрыл… И замер. «На похороны», – было написано маминым аккуратным почерком на последней странице. Жалкие сбережения – всё, что удалось скопить благодаря этим бесконечным скидкам и акциям.
Петя достал телефон – три пропущенных от Ленки и сообщение: «Зайка, ну не ругайся на меня! может, пообедаем завтра в ресторане? У них бизнес-ланч в три раза дешевле, чем обычно…»
«В три раза дешевле». Он истерически хмыкнул. Надо же – его утончённая Ленка тоже гоняется за скидками. Только в ресторанах, а не в магазине.
Через неделю после ухода матери холодильник опустел окончательно. Все её запасы, над которыми он так смеялся, закончились. Петя стоял в супермаркете, бессмысленно пялясь на ценники. В корзине — пара упаковок мяса, овощи, молочка. То, что обычно покупала мать, только «нормальное», без всяких скидок. Как у людей.»
«Платёж отклонён».
Он недоверчиво уставился на экран терминала. До зарплаты ещё четыре дня, а на карте — шиш. И на второй тоже. В последнее время деньги утекали как вода: новый костюм, ресторан с Ленкой, подарок на день рождения шефа…
— Молодой человек, — кассирша раздражённо постукивала ногтями по кассе, — у нас очередь вообще-то.
Петя обернулся — за спиной нетерпеливо переминалась толпа с набитыми тележками. Пятница, вечер. Время, когда «нормальные» люди закупаются на выходные.
— Уберите мясо, — процедил он сквозь зубы. — И сыр.
— Что, прям всё? — кассирша демонстративно вздохнула, выкладывая продукты на ленту.
— Да, всё! — он сорвался на крик. — Нет денег, ясно? ДЕНЕГ НЕТ!
В очереди кто-то хмыкнул. Кто-то демонстративно отвернулся. А чья-то старушка громко прошептала: «Нарядился как павлин, а на еду денег нет...»
Петя опустил глаза на свой костюм — тот самый, за тридцать тысяч.
— Может, оставите хотя бы овощи? — кассирша уже откровенно издевалась. — У нас тут не благотворительность, но для вас…
«Не благотворительность». Точно как он сам говорил матери неделю назад: «Хватит уже это благотворительное барахло тащить!»
Руки тряслись, когда он выгребал остатки из корзины. На дне что-то зашуршало — рекламная листовка. «Скидки недели!» Жёлтый ценник прожигал глаза.
— Петенька?
Он резко обернулся. Мать. В той самой потёртой куртке, с неизменной клетчатой сумкой на колёсиках. Только сейчас заметил — у сумки почти отвалилось колесо. А ведь она каждый день таскает в ней продукты. По всему району — туда, где скидки больше.
— А я в соседний магазин, там гречка по акции… — она осеклась, глянув на его полупустую корзину и красное от стыда лицо. — Что-то случилось?
Очередь за спиной недовольно зашуршала.
— Карта не проходит, — буркнул он, пряча глаза. — Денег не хватает.
— Сейчас, сынок, — мать торопливо полезла в сумку, зашуршала целлофановыми пакетами. — У меня там с утренней уборки осталось…
«С утренней уборки». В горле встал ком. А ведь он даже не знал, что она подрабатывает и утром тоже. Сколько же она часов в сутки работает? Когда спит?
— Вот, держи… — она протянула ему смятые купюры, и вдруг всхлипнула: — Прости, сынок, мало совсем. Я думала на лекарства отложить, но ничего, обойдусь пока…
Что-то оборвалось внутри. Он схватил мать за плечи — такие худые, острые под потёртой курткой:
— Мама, хватит.
— Что хватит, Петенька? — она растерянно заморгала.
— Хватит убиваться. Из-за меня. Из-за моего идиотского стыда, — он говорил всё громче, не замечая, что очередь притихла, прислушиваясь. — Ты ночами полы моешь, чтобы я мог в ресторанах жрать. Утром пашешь, чтобы я мог понтоваться перед коллегами. А я… я тебя стыжусь. Твоих скидок стыжусь. Того, что ты экономишь каждую копейку…
— Господи, да что же это делается! — вдруг всхлипнула та самая старушка, что шептала про «павлина». — Родную мать стыдиться!
— А вы помолчите! — огрызнулся Петя. — Вы не знаете…
— Зато я знаю, — вдруг тихо сказала мать. — Знаю, как тебе стыдно. Как ты прячешь глаза, когда я прихожу в офис полы мыть. Как отворачиваешься, если встречаешь меня у магазина с сумкой. Я же всё вижу, сынок.
Тишина в очереди стала оглушительной.
— Мам… — он задохнулся, — ты что, специально в другую смену перешла? Чтобы я тебя не видел?
Она молча кивнула. А потом вдруг расправила плечи:
— Ничего, сынок. Я привыкла. Главное — ты чтобы не переживал. Я же знаю, тебе карьеру делать надо, перед начальством позориться нельзя…
— Какая карьера, мама?! — он почти кричал. — Какое начальство?! Ты себя убиваешь, чтобы я мог строить из себя успешного мужика! А я… я даже продукты купить не могу!
Кассирша деликатно кашлянула:
— Извините, но нам правда нужно…
— Подождёте! — рявкнул Петя, не оборачиваясь. — Мам, пойдем домой, — он устало провёл рукой по лицу. — Ну их, эти продукты. Потом разберёмся.
Ирина Николаевна молча кивнула, помогая сложить обратно в корзину рассыпанные по ленте покупки. В очереди кто-то недовольно вздохнул, но обошлось без комментариев.
У выхода из магазина Петя остановился, не зная, что сказать. Неловкое молчание повисло между ними – слишком много невысказанного, слишком много обид.
— Я сумку понесу, — наконец буркнул он, забирая у матери потрёпанную клетчатку с продуктами.
— Да я сама…
— Мам, — он поправил сползающий галстук, — давай просто… домой, а? Чаю попьём. Поговорим.
Она как-то сразу ссутулилась, будто разом постарев на несколько лет:
— О чём говорить-то, сынок? Я же всё понимаю…
— Нет, не понимаешь, — он тяжело сглотнул. — Пойдём. Надо… многое обсудить.
До дома шли молча. Каждый думал о своём, но оба понимали – этот разговор нельзя откладывать. Как нельзя больше делать вид, что всё в порядке.
На кухне Петя смотрел, как мать устало опускается на табуретку, и внутри всё переворачивалось от стыда. Столько лет делал вид, что не замечает её ночных смен, этих красных пятен на руках, этой вечной беготни по магазинам…
— Мам, слушай… — он сглотнул ком в горле. — У меня через неделю аванс. Давай я буду часть денег отдавать. На квартиру и продукты.
— Справляюсь же… — она машинально начала протирать стол, как делала всегда, когда нервничала.
— В том и дело, что не справляешься, — он осторожно накрыл её руку своей. — Знаешь, я сегодня в магазине… когда карточка не прошла… Я вдруг понял, каково тебе всё это время было. Одной. С этими ценами, с квартплатой…
Она отвернулась к окну, но он успел заметить, как дрогнули её губы.
— На что жить-то, сынок? Пенсия маленькая, цены растут…
— Вместе будем. Понемногу, — через неделю аванс, потом премию обещали…
— Петенька, — она наконец повернулась к нему, глаза блестели, — ты это… не переживай так. Я же всё понимаю – тебе самому жить надо, девушку свою в рестораны водить…
— Да какие рестораны, мам? — он невесело усмехнулся. — Ты тут на трёх работах пашешь, а я… я понтуюсь перед этой Ленкой. Стыдно, блин.
Помолчали. За окном уже стемнело, только фонарь освещал кухню жёлтым светом. Где-то в глубине квартиры тикали старые часы – те самые, что отец когда-то купил.
— Только это… — она погладила его по руке, как в детстве, — с акциями моими не спорь больше. Экономить всё равно надо.
— Научишь? — он впервые за день улыбнулся. — А то я даже не знаю, где что дешевле.
— Научу! — она встала, включила чайник.
Первую получку Петя отдал матери почти целиком – только на проезд оставил. Она поворчала для вида, но деньги взяла. А через неделю он заметил – мать впервые за долгое время пришла домой в восемь вечера, а не в час ночи.
— Уволилась, — сказала она просто. — Хватит уже, набегалась.
С его второй зарплатой она впервые за долгое время купила себе новую кофту. Недорогую, по акции – но уже не из старья на распродаже.
В магазинах она всё ещё высматривала жёлтые ценники – въевшаяся привычка экономить никуда не делась. Но уже не бегала как раньше через весь район ради скидки в десятку. Теперь могла позволить себе взять продукты и в ближайшем магазине, если совсем устала.
— Представляешь, — сказала она как-то за ужином, — в нашей Пятерке сыр со скидкой. Хороший, не просроченный. Но я не взяла – сил не было до дома тащить. Раньше бы всю полку выгребла…
Петя только кивнул. Он теперь и сам иногда поглядывал на жёлтые ценники. Не от безденежья – просто понял наконец: экономить – не стыдно. Стыдно – когда родная мать на износ работает, а ты делаешь вид, что всё нормально.
А кто ездил на моей машине, пока меня не было? Ты же не умеешь?