Когда они с Павлом только купили квартиру, Лена чувствовала себя почти счастливой. Маленькая двушка на окраине — зато своя. Ипотека тянула карман, но у неё была стабильная работа, у Пашки — подработки. Хватало. И мечты были. Сделать кухню в скандинавском стиле, поменять обои в спальне, со временем — детская. Всё было впереди.
А потом заболела мать Павла — Таисия Ивановна. Инсульт не сильный, но руку повело, ходила с палочкой, часто жаловалась, что память путается. Павел мрачнел: «Куда же я её дену? Она одна. В больницу сдала бы меня, если бы я её в пансионат сдал». Лена не спорила. В начале — не спорила. Только спросила:
— Мы сможем втроём? Тут ведь не развернуться.
— Это временно. Пока ей получше не станет.
Прошло два месяца, потом полгода. Таисия Ивановна осталась. Временное как-то быстро стало постоянным.
Она заняла комнату, что должна была стать детской. Телевизор там был включён с утра до вечера — Лена слышала, как сквозь стену лилась мелодрама с треском слёз и шипением фразы «ты предал меня, Владислав!». Всё это фоном шло к её онлайн-совещаниям.
— Мам, потише можно? У Лены зум.
— Ой, ну извини! А я думала, это опять ты с ней сериал смотришь. У неё вечно в ноутбуке кто-то орёт.
Таисия Ивановна была не просто громкой. Она была вездесущей. Если Лена резала авокадо на завтрак, Таисия с укором замечала:
— Лучше бы ты мужа на кашу посадила. У него желудок не резиновый, от этой вашей зелени потом у гастроэнтеролога очередь.
Если Лена мыла полы вечером:
— Столько воды! У нас счётчики, между прочим.
Если в мусор уходили салфетки, пакеты, кожура:
— Мы в деревне даже чайные пакетики сушили. А у вас, как в баре. Всё выбросить, всё заново.
Павел молчал. Или говорил неопределённо:
— Ну мама у меня старой закалки, не обращай внимания.
Но внимание не отключалось. Оно росло, как внутренняя вибрация, от которой хотелось рыдать или кричать.
Сначала Лена пыталась идти навстречу. Давала Таисии Ивановне в руки пульт — пусть выбирает фильм. Готовила на троих, учитывая её нелюбовь к перцу и чесноку. Стирала пледы отдельно, чтобы «не пахло порошком, как у соседки сверху». А потом поняла: сколько ни делай, будет мало.
Однажды, в попытке сблизиться, она принесла домой журнал с рецептами и показала его свекрови:
— Смотрите, здесь пирог интересный, с маком и творогом. Хочется попробовать.
Таисия Ивановна пролистала:
— Это всё наглядно, конечно. Но руки нужны. А не картинки.
Финансовые вопросы — тема отдельная. Лена с Павлом делили ипотеку пополам. Плюс коммуналка, продукты, занятия по английскому, которые она вела онлайн — всё планировалось до копейки. И когда Таисия Ивановна начала приносить «мамины расходы», всё стало сбиваться.
— Я тут заказала себе массажиста на дом. Лена, ты же с ноутбуком целый день. Попросишь, чтобы меня не отвлекали. Он в 12 придёт.
— А кто платит? — спросила Лена.
Таисия фыркнула:
— Ну вы же семья. Разве на маму жалко?
Иногда Лена ловила себя на том, что мечтает… нет, не о разводе. Пока нет. А просто — о жизни без «мамы». Без шороха её тапок по ламинату. Без вздохов. Без этих фраз — «у нас в деревне было принято…», «настоящие женщины…», «а сын мой раньше ел всё, что я ставила».
Сын её теперь ел реже. Павел стал приходить позже. Ссылался на авралы, на встречи. Но Лена не была глупой. Она понимала — он просто сбегал.
Впрочем, и она начала сбегать. После работы задерживалась в кафе, сидела с ноутбуком. Иногда просто шла одна по городу — лишь бы не домой. Не туда, где всё по правилам другого человека.
Однажды Лена, вернувшись домой, застала в своей комнате — в той самой, которую они с Павлом делили, — свекровь. Та открывала ящик комода.
— Вам что-то нужно?
Таисия вздрогнула. Потом наигранно засмеялась:
— Да так, посмотреть. Не понимаю, как вы тут вещи-то размещаете. Пашке мои рубашки нужны, а они где-то там… глубоко.
Лена сдержалась. Сказала:
— В следующий раз скажите мне. Это всё-таки моя территория.
— Вот ещё, территория! Вон какая вся из себя. А я, значит, тут кто? Мебель? Или временное неудобство?
— Никто так не говорит, — выдохнула Лена.
Но ощущение, что в её границы кто-то зашёл без стука, осталось. И не ушло.
Через девять месяцев совместной жизни втроём Лена перестала говорить слово «временно».
Это слово оказалось ловушкой. Как и обещания Павла: «Маме полегчает — съедет», «это не навсегда», «ты же понимаешь, как ей тяжело». Он говорил всё это мягко, виновато, но ничего не менял. И когда Лена в очередной раз подняла вопрос о поиске квартиры для Таисии Ивановны, он ответил усталым:
— Она одна. И всё, что у неё есть — это мы. Разве ты не можешь потерпеть?
Она могла. Но вопрос — сколько ещё?
Утро начиналось одинаково. Лена вставала в семь, готовила кофе, включала ноутбук и в наушниках начинала первую консультацию с учениками. Иногда не до конца проснувшаяся, с нотками раздражения в голосе. Потому что к тому моменту она уже слышала утренний «гимн» свекрови: стук палки, кашель, как будто демонстративный, и фразы на кухне — вполголоса, но с расчётом на то, чтобы услышали:
— Опять кофе. Желудок посадит себе в 35 лет.
— Ну кто так ножи хранит, всё вразнобой…
— Мужик пришёл с работы, а дома — ни первого, ни второго. Только макароны.
В такие дни Лена старалась дышать через нос, как учили на йоге. Считала до десяти. Переходила на соседний балкон, пока Таисия Ивановна не уйдёт с кухни.
Однажды к ним пришли гости — Ленина подруга с мужем. Было немного неловко, но Лена настояла. Они почти не приглашали никого весь этот год, и ей просто хотелось быть хозяйкой в собственном доме.
Таисия Ивановна встретила гостей в халате и с сигаретой на балконе.
— Прошу прощения, не успела причесаться, — сказала она с кисло-доброжелательной улыбкой. — У нас тут каждый вечер что-то новое. То семинары у невестки, то онлайн-поединки. Сегодня, вот, приём.
Лена покраснела. Павел отшутился.
За ужином Таисия Ивановна присела к ним. Без приглашения. Села рядом с Леной и начала комментировать всё — как сервированы тарелки, как Лена режет сыр, как Павел с детства не любил оливки.
— Мы с ним раньше блины пекли по воскресеньям. Помнишь, Паша? А теперь всё по-другому. У современных женщин на блины времени нет.
После ухода гостей Лена заперлась в ванной и плакала. Не всхлипывала — рыдала. Потому что не понимала: как можно жить так ещё год? Или два? Или десять?
Потом были деньги. Вернее — разговор о них.
— Мы с Пашей хотели немного отложить, — начала Лена за ужином. — Подкопить на отпуск. На юг, в октябре.
Таисия Ивановна подняла глаза от тарелки:
— На юг? А вы не думали, что я тут одна буду? Кто мне давление мерить будет? В аптеку кто сходит?
— Мы хотели на неделю. Всего неделю.
— И за эту неделю, если я упаду в ванной, кто меня найдёт?
Павел вздохнул. Не сказал ничего. Потом, в постели, попытался обнять Лену.
— Ну ты пойми… Она боится. Ей одиноко.
Лена посмотрела в потолок.
— А я? Мне не одиноко, по-твоему? У тебя работа, офис, встречи. А я живу с человеком, который каждый мой шаг комментирует. Я не могу сесть с ноутбуком в трусах на диван. Я не могу позавтракать в тишине. Я не могу сходить в душ, не услышав через дверь, как «мы раньше жили скромнее».
— Это же временно, — снова сказал он.
И Лена впервые громко рассмеялась. Смех был сухим. Почти нервным.
Она не заметила, в какой момент перестала стараться. Больше не выслушивала. Не спрашивала, чем помочь. Просто жила параллельно. Без иллюзий.
А Таисия Ивановна — наоборот. Стала будто ещё активнее.
— Паша, у тебя пуговица висит, давай я пришью.
— Не бери это молоко, лучше наше, деревенское.
— Ты чего хромаешь? В детстве у тебя было плоскостопие, я помню…
Лене казалось: она исчезает. И в тот день, когда она вернулась домой и увидела на полу коробку с её косметикой, а в ванной — новые полки с надписью «для наших нужд», она поняла — выбора больше нет.
— Это что? — она показала на коробку.
— Я просто место освободила. Тут и так тесно, — спокойно ответила свекровь. — Мы с Пашей поговорили — я ему давно предлагала чуть иначе всё расставить.
Лена посмотрела на Павла. Он не поднимал глаз.
— Ты ничего не сказал? — спросила она тихо.
Он пожал плечами. Как будто это всё неважно. Мелочь.
И вот тогда в ней всё оборвалось.
— Ты даже не предупредил. Не спросил. Ты в курсе, что я в этой квартире — не квартирантка?
— Не драматизируй, — сказал он. — Это просто полки. Мы все живём вместе.
— Нет, — она встала. — Мы не живём вместе. Вы — живёте. А я тут — просто мешаю.
Он промолчал. А Таисия Ивановна сказала:
— Раньше женщины были терпеливее. А ты… ну что с тебя взять? Городская, избалованная.
Лена посмотрела прямо на неё.
— Говорите, как будто вы терпели. Но вы просто всех подавляете. Сыну вы всю волю отбили. Теперь хотите и мне заткнуть рот?
Таисия Ивановна прищурилась.
— Слушай, девочка, ты на кого рот раскрыла?
Лена больше не отвечала. Просто вышла. Закрыла дверь.
В ту ночь Лена не спала. Она лежала в зале, на раскладушке — единственном месте, где теперь не мешала. Старалась не слушать, как в соседней комнате скрипит кровать. Как кто-то кашляет, вздыхает, стучит чашкой.
Иногда казалось: это не просто квартира, а крошечная сцена, где каждый день разыгрывается один и тот же спектакль. Только в нём нет зрителей. И нет аплодисментов. Есть только удушье и ощущение, что ты давно потеряла себя.
Утром она встала раньше всех. На автомате сварила кофе, съела ложку овсянки, собрала сумку. И пошла на работу, хотя занятий в тот день не было. Просто сидела в кафе с ноутбуком. Потом гуляла по городу. Думала.
Вернуться домой не хотелось.
Через два дня она всё же пришла — поздно, около одиннадцати. В квартире было тихо. Только свет в кухне был включён — ночник, тёплый, слабый.
Таисия Ивановна сидела с платком на коленях.
— Где ты была? — сразу спросила. — Мы волновались.
— Кто — «мы»?
— Я и Пашка, конечно. Он вообще чуть с ума не сошёл. Говорил, что ты даже не звонишь. Сидит как привязанный.
Лена прошла мимо. Разулась. Сняла пальто. Внутри уже всё гасло. Усталость перекрывала обиду.
— Я ему писала. Он просто не отвечал, — сказала она тихо.
— А ты не думаешь, что мужчине тяжело между двух огней? Он и тебя любит, и я — мать. Мы всё-таки семья.
— Нет, — Лена посмотрела на неё. — У нас разные семьи. Я была готова к жизни с мужчиной. Но не с его матерью. И не в роли второй жены.
— Ты хочешь сказать, что я лишняя?
— Я хочу сказать, что в этой квартире нет больше моего места. А если оно и есть — оно выжжено.
Разговор с Павлом случился только на третий день. Он пришёл с работы, усталый, небритый, сел рядом.
— Лен… Я правда не знаю, что делать. Ну вот правда. Вы обе правы. И обе невыносимы. У каждой — своя правда, своя боль.
— Прекрати говорить, как терапевт, — перебила она. — Это твоя семья. Ты глава. Или должен быть. А ты даже не мог сказать матери, чтобы не перекладывала мои вещи.
Он посмотрел на неё — виновато, устало.
— Ну что теперь? Уйдёшь?
— Пока не знаю. Но я хочу, чтобы ты понял: это не блажь. Не истерика. Я задыхаюсь.
— Она стареет. Ей нужна забота…
— А мне? Мне, двадцатипятилетней женщине, которая каждый день слушает, как она плохая жена, плохая хозяйка, не умеет варить суп, не так складывает полотенца? Мне не нужна забота?
Павел замолчал.
— Я не враг, Паш. Я просто хочу жить. В своём доме. Со своими вещами. Со своими границами.
Лена не ушла сразу. Она дала время — себе и ему. Сказала, что остаётся на месяц, максимум на два. За это время он должен был найти решение. Любое. Но решение.
И это был странный месяц.
Таисия Ивановна стала тише. Готовила — но не комментировала. Стирала — но не перекладывала чужие вещи. Иногда даже смотрела в пол, когда Лена проходила мимо.
Павел старался. Пытался. Несколько раз искал объявления. Разговаривал с агентами. Но всё тянулось — «не та цена», «далеко», «маленькая кухня».
Лена ждала.
И в один вечер просто собрала чемодан.
Он стоял в коридоре, держал за плечи.
— Не уходи. Мы справимся. Ну пожалуйста.
— Справишься — приходи.
— Скажи, что нужно. Скажи конкретно.
Она посмотрела на него. Медленно. Спокойно.
— Нужно, чтобы в нашем доме мы были главными. А не твоя мама. Нужно, чтобы ты не молчал, когда нарушают мои границы. Нужно, чтобы ты понял: я — твоя жена. Не квартирант. Не обслуга. Не девочка, которая «терпи, родная, она старая». Я — партнёр. И мне тоже можно не соглашаться.
Он молчал.
И тогда сзади раздался голос:
— Ты всегда была остра на язык.
Таисия Ивановна вышла из комнаты.
— Я всё понимаю. Но у нас было по-другому. Мы молчали. Терпели. Развод — это стыд. А ты… сразу чемодан.
Лена посмотрела прямо в глаза.
— Сыну вы всю волю отбили. Теперь хотите и мне заткнуть рот? — сказала она прямо.
В коридоре повисла тишина.
Она взяла чемодан. Вышла.
Лена сняла комнату. Не квартиру — комнату. С кухней, где никто не ставил её чашку на другую полку. С ванной, где никто не стучал: «Ты там долго ещё?» С окнами, из которых было видно серое небо. Но не чужие тени.
Павел писал. Несколько раз приходил. Один раз — с ключами от однушки, которую якобы нашёл для матери. Лена выслушала, но ничего не пообещала.
Она больше не верила на слово.
Но впервые за год дышала спокойно.
Перепалка