Когда они с Павлом только купили квартиру, Лена чувствовала себя почти счастливой. Маленькая двушка на окраине — зато своя. Ипотека тянула карман, но у неё была стабильная работа, у Пашки — подработки. Хватало. И мечты были. Сделать кухню в скандинавском стиле, поменять обои в спальне, со временем — детская. Всё было впереди.
А потом заболела мать Павла — Таисия Ивановна. Инсульт не сильный, но руку повело, ходила с палочкой, часто жаловалась, что память путается. Павел мрачнел: «Куда же я её дену? Она одна. В больницу сдала бы меня, если бы я её в пансионат сдал». Лена не спорила. В начале — не спорила. Только спросила:
— Мы сможем втроём? Тут ведь не развернуться.
— Это временно. Пока ей получше не станет.
Прошло два месяца, потом полгода. Таисия Ивановна осталась. Временное как-то быстро стало постоянным.
Она заняла комнату, что должна была стать детской. Телевизор там был включён с утра до вечера — Лена слышала, как сквозь стену лилась мелодрама с треском слёз и шипением фразы «ты предал меня, Владислав!». Всё это фоном шло к её онлайн-совещаниям.
— Мам, потише можно? У Лены зум.
— Ой, ну извини! А я думала, это опять ты с ней сериал смотришь. У неё вечно в ноутбуке кто-то орёт.
Таисия Ивановна была не просто громкой. Она была вездесущей. Если Лена резала авокадо на завтрак, Таисия с укором замечала:
— Лучше бы ты мужа на кашу посадила. У него желудок не резиновый, от этой вашей зелени потом у гастроэнтеролога очередь.
Если Лена мыла полы вечером:
— Столько воды! У нас счётчики, между прочим.
Если в мусор уходили салфетки, пакеты, кожура:
— Мы в деревне даже чайные пакетики сушили. А у вас, как в баре. Всё выбросить, всё заново.
Павел молчал. Или говорил неопределённо:
— Ну мама у меня старой закалки, не обращай внимания.
Но внимание не отключалось. Оно росло, как внутренняя вибрация, от которой хотелось рыдать или кричать.
Сначала Лена пыталась идти навстречу. Давала Таисии Ивановне в руки пульт — пусть выбирает фильм. Готовила на троих, учитывая её нелюбовь к перцу и чесноку. Стирала пледы отдельно, чтобы «не пахло порошком, как у соседки сверху». А потом поняла: сколько ни делай, будет мало.
Однажды, в попытке сблизиться, она принесла домой журнал с рецептами и показала его свекрови:
— Смотрите, здесь пирог интересный, с маком и творогом. Хочется попробовать.
Таисия Ивановна пролистала:
— Это всё наглядно, конечно. Но руки нужны. А не картинки.
Финансовые вопросы — тема отдельная. Лена с Павлом делили ипотеку пополам. Плюс коммуналка, продукты, занятия по английскому, которые она вела онлайн — всё планировалось до копейки. И когда Таисия Ивановна начала приносить «мамины расходы», всё стало сбиваться.
— Я тут заказала себе массажиста на дом. Лена, ты же с ноутбуком целый день. Попросишь, чтобы меня не отвлекали. Он в 12 придёт.
— А кто платит? — спросила Лена.
Таисия фыркнула:
— Ну вы же семья. Разве на маму жалко?
Иногда Лена ловила себя на том, что мечтает… нет, не о разводе. Пока нет. А просто — о жизни без «мамы». Без шороха её тапок по ламинату. Без вздохов. Без этих фраз — «у нас в деревне было принято…», «настоящие женщины…», «а сын мой раньше ел всё, что я ставила».
Сын её теперь ел реже. Павел стал приходить позже. Ссылался на авралы, на встречи. Но Лена не была глупой. Она понимала — он просто сбегал.
Впрочем, и она начала сбегать. После работы задерживалась в кафе, сидела с ноутбуком. Иногда просто шла одна по городу — лишь бы не домой. Не туда, где всё по правилам другого человека.
Однажды Лена, вернувшись домой, застала в своей комнате — в той самой, которую они с Павлом делили, — свекровь. Та открывала ящик комода.
— Вам что-то нужно?
Таисия вздрогнула. Потом наигранно засмеялась:
— Да так, посмотреть. Не понимаю, как вы тут вещи-то размещаете. Пашке мои рубашки нужны, а они где-то там… глубоко.
Лена сдержалась. Сказала:
— В следующий раз скажите мне. Это всё-таки моя территория.
— Вот ещё, территория! Вон какая вся из себя. А я, значит, тут кто? Мебель? Или временное неудобство?
— Никто так не говорит, — выдохнула Лена.
Но ощущение, что в её границы кто-то зашёл без стука, осталось. И не ушло.
Через девять месяцев совместной жизни втроём Лена перестала говорить слово «временно».
Это слово оказалось ловушкой. Как и обещания Павла: «Маме полегчает — съедет», «это не навсегда», «ты же понимаешь, как ей тяжело». Он говорил всё это мягко, виновато, но ничего не менял. И когда Лена в очередной раз подняла вопрос о поиске квартиры для Таисии Ивановны, он ответил усталым:
— Она одна. И всё, что у неё есть — это мы. Разве ты не можешь потерпеть?
Она могла. Но вопрос — сколько ещё?
Утро начиналось одинаково. Лена вставала в семь, готовила кофе, включала ноутбук и в наушниках начинала первую консультацию с учениками. Иногда не до конца проснувшаяся, с нотками раздражения в голосе. Потому что к тому моменту она уже слышала утренний «гимн» свекрови: стук палки, кашель, как будто демонстративный, и фразы на кухне — вполголоса, но с расчётом на то, чтобы услышали:
— Опять кофе. Желудок посадит себе в 35 лет.
— Ну кто так ножи хранит, всё вразнобой…
— Мужик пришёл с работы, а дома — ни первого, ни второго. Только макароны.
В такие дни Лена старалась дышать через нос, как учили на йоге. Считала до десяти. Переходила на соседний балкон, пока Таисия Ивановна не уйдёт с кухни.
Однажды к ним пришли гости — Ленина подруга с мужем. Было немного неловко, но Лена настояла. Они почти не приглашали никого весь этот год, и ей просто хотелось быть хозяйкой в собственном доме.
Таисия Ивановна встретила гостей в халате и с сигаретой на балконе.
— Прошу прощения, не успела причесаться, — сказала она с кисло-доброжелательной улыбкой. — У нас тут каждый вечер что-то новое. То семинары у невестки, то онлайн-поединки. Сегодня, вот, приём.
Лена покраснела. Павел отшутился.
За ужином Таисия Ивановна присела к ним. Без приглашения. Села рядом с Леной и начала комментировать всё — как сервированы тарелки, как Лена режет сыр, как Павел с детства не любил оливки.
— Мы с ним раньше блины пекли по воскресеньям. Помнишь, Паша? А теперь всё по-другому. У современных женщин на блины времени нет.
После ухода гостей Лена заперлась в ванной и плакала. Не всхлипывала — рыдала. Потому что не понимала: как можно жить так ещё год? Или два? Или десять?
Потом были деньги. Вернее — разговор о них.
— Мы с Пашей хотели немного отложить, — начала Лена за ужином. — Подкопить на отпуск. На юг, в октябре.
Таисия Ивановна подняла глаза от тарелки:
— На юг? А вы не думали, что я тут одна буду? Кто мне давление мерить будет? В аптеку кто сходит?
— Мы хотели на неделю. Всего неделю.
— И за эту неделю, если я упаду в ванной, кто меня найдёт?
Павел вздохнул. Не сказал ничего. Потом, в постели, попытался обнять Лену.
— Ну ты пойми… Она боится. Ей одиноко.
Лена посмотрела в потолок.
— А я? Мне не одиноко, по-твоему? У тебя работа, офис, встречи. А я живу с человеком, который каждый мой шаг комментирует. Я не могу сесть с ноутбуком в трусах на диван. Я не могу позавтракать в тишине. Я не могу сходить в душ, не услышав через дверь, как «мы раньше жили скромнее».
— Это же временно, — снова сказал он.
И Лена впервые громко рассмеялась. Смех был сухим. Почти нервным.
Она не заметила, в какой момент перестала стараться. Больше не выслушивала. Не спрашивала, чем помочь. Просто жила параллельно. Без иллюзий.
А Таисия Ивановна — наоборот. Стала будто ещё активнее.
— Паша, у тебя пуговица висит, давай я пришью.
— Не бери это молоко, лучше наше, деревенское.
— Ты чего хромаешь? В детстве у тебя было плоскостопие, я помню…
Лене казалось: она исчезает. И в тот день, когда она вернулась домой и увидела на полу коробку с её косметикой, а в ванной — новые полки с надписью «для наших нужд», она поняла — выбора больше нет.
— Это что? — она показала на коробку.
— Я просто место освободила. Тут и так тесно, — спокойно ответила свекровь. — Мы с Пашей поговорили — я ему давно предлагала чуть иначе всё расставить.
Лена посмотрела на Павла. Он не поднимал глаз.
— Ты ничего не сказал? — спросила она тихо.
Он пожал плечами. Как будто это всё неважно. Мелочь.
И вот тогда в ней всё оборвалось.
— Ты даже не предупредил. Не спросил. Ты в курсе, что я в этой квартире — не квартирантка?
— Не драматизируй, — сказал он. — Это просто полки. Мы все живём вместе.
— Нет, — она встала. — Мы не живём вместе. Вы — живёте. А я тут — просто мешаю.
Он промолчал. А Таисия Ивановна сказала:
— Раньше женщины были терпеливее. А ты… ну что с тебя взять? Городская, избалованная.
Лена посмотрела прямо на неё.
— Говорите, как будто вы терпели. Но вы просто всех подавляете. Сыну вы всю волю отбили. Теперь хотите и мне заткнуть рот?
Таисия Ивановна прищурилась.
— Слушай, девочка, ты на кого рот раскрыла?
Лена больше не отвечала. Просто вышла. Закрыла дверь.
В ту ночь Лена не спала. Она лежала в зале, на раскладушке — единственном месте, где теперь не мешала. Старалась не слушать, как в соседней комнате скрипит кровать. Как кто-то кашляет, вздыхает, стучит чашкой.
Иногда казалось: это не просто квартира, а крошечная сцена, где каждый день разыгрывается один и тот же спектакль. Только в нём нет зрителей. И нет аплодисментов. Есть только удушье и ощущение, что ты давно потеряла себя.
Утром она встала раньше всех. На автомате сварила кофе, съела ложку овсянки, собрала сумку. И пошла на работу, хотя занятий в тот день не было. Просто сидела в кафе с ноутбуком. Потом гуляла по городу. Думала.
Вернуться домой не хотелось.
Через два дня она всё же пришла — поздно, около одиннадцати. В квартире было тихо. Только свет в кухне был включён — ночник, тёплый, слабый.
Таисия Ивановна сидела с платком на коленях.
— Где ты была? — сразу спросила. — Мы волновались.
— Кто — «мы»?
— Я и Пашка, конечно. Он вообще чуть с ума не сошёл. Говорил, что ты даже не звонишь. Сидит как привязанный.
Лена прошла мимо. Разулась. Сняла пальто. Внутри уже всё гасло. Усталость перекрывала обиду.
— Я ему писала. Он просто не отвечал, — сказала она тихо.
— А ты не думаешь, что мужчине тяжело между двух огней? Он и тебя любит, и я — мать. Мы всё-таки семья.
— Нет, — Лена посмотрела на неё. — У нас разные семьи. Я была готова к жизни с мужчиной. Но не с его матерью. И не в роли второй жены.
— Ты хочешь сказать, что я лишняя?
— Я хочу сказать, что в этой квартире нет больше моего места. А если оно и есть — оно выжжено.
Разговор с Павлом случился только на третий день. Он пришёл с работы, усталый, небритый, сел рядом.
— Лен… Я правда не знаю, что делать. Ну вот правда. Вы обе правы. И обе невыносимы. У каждой — своя правда, своя боль.
— Прекрати говорить, как терапевт, — перебила она. — Это твоя семья. Ты глава. Или должен быть. А ты даже не мог сказать матери, чтобы не перекладывала мои вещи.
Он посмотрел на неё — виновато, устало.
— Ну что теперь? Уйдёшь?
— Пока не знаю. Но я хочу, чтобы ты понял: это не блажь. Не истерика. Я задыхаюсь.
— Она стареет. Ей нужна забота…
— А мне? Мне, двадцатипятилетней женщине, которая каждый день слушает, как она плохая жена, плохая хозяйка, не умеет варить суп, не так складывает полотенца? Мне не нужна забота?
Павел замолчал.
— Я не враг, Паш. Я просто хочу жить. В своём доме. Со своими вещами. Со своими границами.
Лена не ушла сразу. Она дала время — себе и ему. Сказала, что остаётся на месяц, максимум на два. За это время он должен был найти решение. Любое. Но решение.
И это был странный месяц.
Таисия Ивановна стала тише. Готовила — но не комментировала. Стирала — но не перекладывала чужие вещи. Иногда даже смотрела в пол, когда Лена проходила мимо.
Павел старался. Пытался. Несколько раз искал объявления. Разговаривал с агентами. Но всё тянулось — «не та цена», «далеко», «маленькая кухня».
Лена ждала.
И в один вечер просто собрала чемодан.
Он стоял в коридоре, держал за плечи.
— Не уходи. Мы справимся. Ну пожалуйста.
— Справишься — приходи.
— Скажи, что нужно. Скажи конкретно.
Она посмотрела на него. Медленно. Спокойно.
— Нужно, чтобы в нашем доме мы были главными. А не твоя мама. Нужно, чтобы ты не молчал, когда нарушают мои границы. Нужно, чтобы ты понял: я — твоя жена. Не квартирант. Не обслуга. Не девочка, которая «терпи, родная, она старая». Я — партнёр. И мне тоже можно не соглашаться.
Он молчал.
И тогда сзади раздался голос:
— Ты всегда была остра на язык.
Таисия Ивановна вышла из комнаты.
— Я всё понимаю. Но у нас было по-другому. Мы молчали. Терпели. Развод — это стыд. А ты… сразу чемодан.
Лена посмотрела прямо в глаза.
— Сыну вы всю волю отбили. Теперь хотите и мне заткнуть рот? — сказала она прямо.
В коридоре повисла тишина.
Она взяла чемодан. Вышла.
Лена сняла комнату. Не квартиру — комнату. С кухней, где никто не ставил её чашку на другую полку. С ванной, где никто не стучал: «Ты там долго ещё?» С окнами, из которых было видно серое небо. Но не чужие тени.
Павел писал. Несколько раз приходил. Один раз — с ключами от однушки, которую якобы нашёл для матери. Лена выслушала, но ничего не пообещала.
Она больше не верила на слово.
Но впервые за год дышала спокойно.
Не нужна мне такая невестка, как ты