А тебе сколько ни дай — всё мало, ведь ты у нас не Лена, — напомнила мать

— Ты опять с ними Новый год встречаешь?

— А что такого? У меня отпуск совпал, думаю, бабушке приятно будет, если я с ней, — Катя, вжав телефон в плечо, перебирала пакеты в прихожей. — Да и мама звала.

— Ну-ну, — сухо отозвался Лёша. — Только не вздыхай потом, что вернулась без премии, с минусом по кредитке и с отгулом в счёт отпуска.

Катя в ответ не сказала ничего. Разговор — один из тех, которые происходят почти дословно каждый декабрь, но всё равно заканчиваются одинаково: она едет, покупает продукты, лекарства, подарки, а потом неделю терпит пассивную агрессию от сестры, претензии от матери и обиды от бабушки.

А потом уезжает — с пустым кошельком и комом в груди.

В детстве она не сразу замечала разницу. Когда тебе семь, ты просто радуешься, что тебе купили новую куртку, а не думаешь, что сестре — такую же, но подороже и с пухом, а не с синтепоном.

Катя была старше Лены на шесть лет. Мама тогда работала в аптеке и вечно жаловалась, что денег не хватает, папа всё пытался «выйти в бизнес», но как-то безуспешно. Поэтому Кате покупали вещи «на вырост», игрушки — только по праздникам, а в кружки она ходила бесплатные. Когда родилась Лена, папа ушёл. Сказал, «двух не потянет».

— Ты у нас взрослая, ты понимаешь, — приговаривала мама, если Катя начинала возмущаться. — А Лене надо детство. Чтобы без лишнего.

Катя старалась. Варила кашу Лене, водила в садик, гладила банты, а потом, когда подросла, оставалась с бабушкой и сестрой, пока мама работала допоздна. После школы — сразу домой, потом уборка, уроки, дежурство у плиты.

Она даже не осознавала, что что-то не так. Так надо. Вроде бы.

Первое недоумение пришло в десятом классе. Катя мечтала поступить на бюджет в мед, но на подготовительные курсы мама денег не дала. Сказала: «Не потянем, прости». В итоге Катя поступила в колледж, начала работать с третьего курса — ассистентом в клинике. А в двадцать четыре уже снимала комнату и отправляла домой деньги.

Лена в это время только поступила. Мама продала бабушкину дачу, чтобы оплатить первый год. Сказала: «Если всё хорошо будет, переведём на бюджет».

Кате было странно: ей — курсы дорого, а Лене — целый год обучения? Но она промолчала. Тогда ещё молчала.

— Катюша, — мама тяжело вздохнула в трубку, — ты бы не могла помочь с Лениным автошколой? Ну сколько там — двадцать пять? У тебя-то зарплата нормальная, ты одна…

Это было начало. Потом — помощь с ремонтом у мамы, летом — поездка «все вместе на юг» (за Катин счёт), через год — у Лены сессия, надо поддержать. А потом Лена заболела — не то чтобы серьёзно, но нужен был платный эндокринолог.

Катя сначала помогала. Потому что казалось: ну кто, если не она? Потом — из чувства долга. Потом — с раздражением. И однажды, после очередного перевода, она сидела в полупустой квартире с пледом на коленях и вдруг поняла: она уже три года не покупала себе ничего дороже ботинок. И то — по скидке.

Когда Лена вышла замуж, мама сказала:

— Слава богу, пристроили. Теперь ты можешь выдохнуть.

Катя действительно выдохнула. До тех пор, пока не оказалось, что муж Лены «пока не особо зарабатывает», а жить им «пока негде», и было бы неплохо, если бы они переехали в бабушкину квартиру.

— Подожди, — Катя смотрела на маму в полном изумлении. — Мы же договаривались, что квартира достаётся бабушке до конца жизни, а потом мне. Я же её обслуживаю, езжу, помогаю. И Лена даже сама говорила…

— Ну ты же взрослая, — перебила мама. — Ты же понимаешь, как им сейчас сложно.

Катя не понимала. Но в итоге уступила — потому что Лена обещала платить коммуналку, потому что бабушка вроде бы была не против, потому что «всё равно квартира не вечная».

Прошло полтора года. Коммуналку платили нерегулярно. Бабушка жаловалась, что к ней теперь редко приезжают. Катя приезжала — и покупала, и стирала, и в аптеку, и в поликлинику. А Лена с мужем всё «заняты».

— А ты когда в отпуск? — спросила мама в ноябре.

— Пока не знаю.

— Просто мы тут подумали, может, ты бы на праздники к бабушке съездила? А то Лена в этом году не может — у мужа сессия. И вообще — ты давно не виделись.

Катя рассмеялась. Громко и не по-доброму.

— Ну да. А Лена — бедная, загруженная, да? А я же одна. И с отпуском, и с деньгами.

— Не начинай. Ты вечно всё вспоминаешь…

Катя молчала. А потом медленно сказала:

— Ты знаешь, мама… Я не обязана. И больше не буду. Ни ездить, ни платить, ни прикрывать чьи-то долги. Я хочу жить своей жизнью.

— Вот как? — в голосе матери звенело напряжение. — Ну ладно. Тогда не удивляйся, если тебе на помощь никто не придёт. Никогда.

Но Катя уже положила трубку. И вдруг стало по-настоящему легко.

Катя не поехала на Новый год. Не звонила, не писала. Телефон выключила второго января — чтобы не видеть «пропущенные» и не читать СМС с намёками.

Она провела праздники у подруги в Калуге. Шумно, весело, с шашлыками на балконе и пледом в снегу. Она смеялась до слёз и впервые за много лет не думала о том, кто остался без мандаринов, кому нужно купить таблетки, кому перевести на карту «пока не дошла стипендия».

Вернувшись домой, она ждала. Что-то должно было случиться. И случилось: через неделю позвонила Лена.

— Ну и как тебе живётся, свободная ты наша?

— Прекрасно.

— Надеюсь, ты осознаёшь, что все всё поняли?

— Все — это кто? Мама? Бабушка? Или твой муж?

— Все. Ты думаешь, тебе всё простят? Вот так — взять и бросить? Мы с мамой чуть не поссорились из-за тебя.

Катя усмехнулась.

— Из-за меня вы, наконец, начали говорить о чём-то, кроме «где взять денег». Это уже успех.

Лена повесила трубку.

Катя на работу вернулась как будто другой. Коллега Рита даже пошутила:

— Ты что, любовника завела? Светишься.

— Нет. Просто перестала тянуть чужое на себе.

Вечерами она больше не проверяла мессенджеры, не переводила деньги, не звонила маме «на всякий случай». А потом решила сделать то, что давно откладывала: поехала смотреть комнату в ипотеку. Однушку в старом доме, но светлую, уютную.

— Всё равно снимаю, — говорила она себе. — Почему бы не платить уже за своё?

В банке всё прошло быстро: у неё был стабильный доход, хорошая кредитная история. Осталось дело за малым — собрать первоначальный взнос.

И тут снова — звонок от мамы.

— Катя, привет… Слушай, бабушке нужна операция на глаз. Срочно. В поликлинике очередь на полгода, а платно — 48 тысяч. Мы с Леной уже скинулись. Там не хватает. Только ты и осталась.

Катя сидела в кухне, смотрела в окно, на ледяные ветки дерева за стеклом и молчала.

— Катя? Ты здесь? Ну ты же понимаешь. Это же бабушка.

Она понимала. И если бы это был первый раз — перевела бы, не задумываясь. Но теперь она чувствовала что-то другое. Как будто всё это — система. Где у неё одна функция — «резерв». Где любовь измеряется переводами, а забота — килограммами привезённой еды.

— Нет, мам. Сейчас я не могу. У меня другие планы.

Молчание на том конце было долгим. Потом — всхлип.

— Ты… не смейся, но я тебя не узнаю. Ты всегда была надёжной. Доброй. А теперь — вот так, да? Пройти мимо.

Катя выдохнула.

— Нет, мам. Я просто перестала быть удобной.

Через три дня ей позвонила бабушка.

— Катюша, не ругай маму. Она волнуется. Просто ей тяжело. Лена с мужем почти не появляются, всё на ней. А ты — тоже ушла. Она осталась одна.

Катя слушала. Хотела ответить, что «осталась одна» — это громко сказано. Что мама никогда не была одна. Что Лене всегда делали поблажки, потому что «она слабее». А Катя — потому что «старшая» — всегда вытягивала за двоих. Но бабушка говорила по-другому — мягко, тихо, с просьбой, не с обвинением.

— Ну хоть чуть-чуть помоги, если можешь. Я понимаю, ты устала. Просто один глаз, Катюша. Один… Я не буду больше просить.

Катя поехала к ней. Не потому что мама позвонила. А потому что бабушка — единственная, кто не манипулировал, а просил.

В больницу записались быстро. Катя договорилась о рассрочке, часть оплатила сразу. Бабушка улыбалась ей как девочке.

— Ты всегда всё делаешь правильно, Катюша. Просто не сразу понимаешь, что правильно для тебя.

Через месяц ей снова позвонили. На этот раз — Лена.

— Ты реально взяла ипотеку?

— Да.

— А кто ж теперь маме поможет? Она же всё на тебя надеется. У неё пенсия мизерная. Мы с мужем тоже еле-еле.

— И что? — Катя сказала это ровно, спокойно. — Мне теперь не платить за себя, чтобы было кому платить за вас?

Лена молчала. Потом выдохнула.

— Ты изменилась. Прям как чужая стала.

И впервые Катя не почувствовала вины. Только лёгкое удивление: неужели так просто — выбрать себя?

Весна пришла быстро. Катя делала ремонт по выходным, уставала, но была довольна. Подруги приносили краски, обои, помогали клеить. Смех, старые песни с телефона, запах свежей шпаклёвки — всё было непривычно домашним. По-настоящему своим.

— У тебя получилось, — сказала Рита, вытирая руки о старую футболку. — У тебя теперь есть жизнь. Своя.

Катя кивнула. Она чувствовала: как будто долго плыла против течения и вдруг — дно под ногами. Стоишь, по щиколотку в воде, и удивляешься: а что, так можно было?

Но май снова принёс бурю.

Сначала позвонила мама. Голос напряжённый:

— Катя… Тут такое дело. У Лены проблемы. С работы уволили. В декрет не пускают — срок маленький. Муж тоже — всё нестабильно. А у вас с бабушкой квартира пустая. Может, вы всё-таки…

Катя не дала договорить:

— Нет.

— Но это же временно! Ну поживут немного. Они скоро на ноги встанут, ты же знаешь Лену.

Катя промолчала. Мама продолжала:

— Катюша, ну ты же понимаешь, у тебя — всё есть. Квартира, работа. А у Лены сейчас не то время. Ты же всегда делилась…

— Потому что меня никто не спрашивал. Просто ставили перед фактом.

— Ну прости, если как-то не так…

Катя помолчала. Потом сказала:

— Мам, а ты не замечаешь, что все эти годы ты только и делала, что просила меня отдать? И квартиру. И деньги. И себя. Ты когда-нибудь у меня спрашивала, чего я хочу?

Тишина. Долгая.

— Я просто всегда думала, ты справишься, — наконец произнесла мама. — Ты же у нас сильная.

— А Лена?

— А Лена… Она другая. Ей сложнее. Она… она не ты.

Катя поговорила с бабушкой. Спокойно. Та только вздохнула:

— Я ничего не скажу, Катюша. Делай, как считаешь нужным. Я тебе доверяю.

Катя съездила к юристу. Подала документы на дарственную от бабушки на квартиру. Не потому что жадная. Потому что больше не могла жить в подвешенном состоянии — где всё, что ты вложил, могут отнять за «надо помочь».

Лена пришла сама. Без предупреждения. Стояла на пороге — в дорогой куртке, с сумкой за десять тысяч и слезами на глазах.

— Ты серьёзно решила всё забрать?

— Я просто решила защитить своё.

— Ты не думаешь, что это подло?

Катя вздохнула:

— Подло? Когда я платила твою сессию, это было нормально. Когда ты жила в квартире бабушки, а я за неё платила — тоже нормально. А теперь, когда я делаю хоть что-то для себя — это подло?

Лена отвела глаза. Но быстро собралась:

— Я просто думала… Что ты всегда будешь…

— Удобной? — закончила за неё Катя.

Через неделю мама пригласила её «на разговор».

Семейный совет, как раньше. Только бабушка не пришла — сказала, устала.

— Катя, — начала мама. — Давай без эмоций. Мы все взрослые. Ты права в чём-то. Мы, возможно, действительно много ждали от тебя. Но разве ты не видела, как нам тяжело? Разве не ради семьи ты всё делала?

Катя молчала. Потом спросила:

— А кто когда-нибудь делал что-то ради меня?

— Мы дали тебе образование, крышу, воспитание… — начала мама.

— И всё это с приговором: ты старшая, ты должна. А Лена — маленькая, ей можно. Даже сейчас ты просишь не ради справедливости, а ради удобства.

Мама всплеснула руками:

— Ну что ты за человек! А тебе сколько ни дай — всё мало, ведь ты у нас не Лена, — напомнила мать.

Катя встала.

— Вот именно. Я — не Лена. И больше не буду делать вид, что с этим всё в порядке.

Она ушла. Не хлопнув дверью. Без крика. Просто — ушла.

На следующий день ей позвонил юрист: дарственная оформлена. Катя смотрела в окно своей — своей — квартиры и чувствовала странную смесь. Не радость. Не тревогу. А, скорее, тишину. Внутреннюю. Привычку к тому, что теперь — по-другому.

Она знала: это не конец. Мама будет звонить. Лена — обижаться. Но впервые за тридцать лет она была на своей стороне.