Когда Лариса Андреевна продавала свою двушку на Первомайской, она ещё не знала, что жить с дочерью и зятем под одной крышей — это не «пока помогу», а вполне себе пожизненное. Хоть она и твердила при сделке: «Останусь у Тани на пару месяцев, пока не подберу что-то подходящее». Уже прошло восемь.
— Выгодно же получилось, — не раз говорила она соседке по скамейке. — Отдала свою в старом доме, зато теперь с внуками, под присмотром. А то Таня целыми днями на работе, Алексей… ну, он вечно в своих железках, ему не до детей.
С «железками» Лариса Андреевна имела в виду СТО, которое Алексей открыл полтора года назад. Сам всё сделал: и кредит оформил, и помещение снял, и оборудование привёз. Сперва жил в мастерской сутками, чтобы хоть как-то раскрутиться. Теперь вроде пошли заказы, и даже мастер появился толковый. Но у тёщи всё равно своё мнение:
— Развёл грязь, под ногтями вечно чёрно. Мужик должен быть при галстуке, а не как из котельной.
Алексей слушал молча. Отвечал коротко, но вежливо. Ради Тани.
Он и сам понимал: их двушка в ипотеке, места мало. И Лариса Андреевна, в отличие от большинства пожилых мам, не капризничала — особо. Только вот вещи её всё прибывали: сначала комод с сервантом привезли, потом кресло, «в котором спина отдыхает», потом её «любимые кастрюли». Алексей зажимал губы, но молчал. Ради Тани.
Таня была между молотом и наковальней. Мать — эмоциональная, с обострённым чувством справедливости. Муж — спокойный, но упрямый. Она уставала от того, что каждый вечер превращался в скрытую партию по перетягиванию одеяла. Лариса Андреевна жаловалась на недосоленный суп и выключенный бойлер, Алексей — на «невидимую руку» в своих документах и исчезающие по утрам носки.
— Может, ты просто отнеси маме ключи от нашей спальни? — с раздражением бросил он однажды. — Раз уж она считает себя тут хозяйкой.
— Не начинай, — устало сказала Таня. — Мама временно. У неё был хороший покупатель, а потом квартира, которую она хотела, ушла. И теперь ищет.
Алексей кивнул. Он и сам слышал разговор с агентом. Только вот искала Лариса Андреевна крайне избирательно: один район ей шумный, в другом «контингент не тот», третий — «далеко от школы». И Таня, как ни странно, соглашалась с каждой претензией.
— Нам ведь самим не всё равно, где она будет жить, — говорила она.
«Нет, не всё равно, — подумал Алексей. — Но не в нашей кухне. Не в нашей постели. Не в нашей жизни».
Он старался. Не спорил. Даже купил другой чайник — тот, что свистит. Потому что старый Ларисе Андреевне мешал сердцу. Даже подменился с мастером, чтобы отвезти её к врачу.
Но один вечер всё перевернул.
Дети заболели. Младший, Сева, с температурой за сорок. Алексей носился между аптекой и ванной, Таня приехала с работы только к восьми — с начальником вёлся какой-то сложный проект. Лариса Андреевна, увидев сына с румяными щёками, всплеснула руками:
— А что ж вы ему дали? Нимесулид? Это же нельзя детям!
— Врач прописал, — тихо ответил Алексей.
— Врачи, — отрезала она. — Один на всех — и тот по блату. Ты бы хоть с медсестрой посоветовался. Или меня спросил.
Он хотел объяснить, что сам искал педиатра, звонил знакомым, выбрал клинику. Но понял — бесполезно.
В полночь, когда Таня наконец уложила Севу, а Алексей сидел с кружкой холодного чая, Лариса Андреевна вышла с пакетом белья:
— Алексей, не могу молчать. У вас дети, а ты весь день в мазуте. Где элементарная гигиена? Ты хочешь, чтобы малыш ослаб?
Он медленно поставил кружку.
— Вы хотите, чтобы я мылся после каждого визита на СТО?
— Да! Уважающий себя отец — да!
Он кивнул. Спокойно, почти равнодушно.
— Хорошо. Буду.
Она удовлетворённо пошла в комнату. Алексей допил чай и пошёл спать. В голове шумело.
Через два дня Таня попросила его не выносить мусор в 23:00. Мама жалуется — шумно.
Потом — не жарить яичницу в семь утра: запах идёт в спальню, она кашляет.
Потом — не ставить машину у подъезда. Мама не может повернуть с коляской.
И на каждой просьбе Алексей вспоминал, как считал — временно. Как терпел. Как уступал. Ради кого?
Вечером в субботу он поставил пельмени. Севу, уже поправившегося, усадил на табурет. Пар валил из кастрюли, мальчишка улыбался.
И тут Лариса Андреевна появилась в проёме.
— Господи, снова магазинные? Ты хотя бы читал, что в составе?
Он посмотрел на неё. Потом на сына. Потом снял кастрюлю с плиты.
— Вы хотите что-то предложить? — спросил тихо.
— Я предлагаю думать, что вы даёте ребёнку, — сердито ответила она. — Я не для того в нём души не чаяла…
Он отодвинул табурет и вышел на балкон.
Мир за стеклом был серый, апрельский. Мелкий дождь. Гул машин. А внутри — словно ножом. И пока он стоял, глядя на капли, на фоне стеной шёл голос тёщи: о здоровье, воспитании, ответственности.
Он молчал.
Но в груди нарастало.
Алексей не любил шум. Он не умел кричать. Ни в гараже, где все орали друг на друга, ни дома, где каждый вечер превращался в сцену из пьесы «кто виноват и что делать». Он замыкался. Внутри что-то напрягалось, как пружина, и скручивалось в ком, в горле, в груди.
После той сцены с пельменями он не разговаривал с Ларисой Андреевной три дня. И она — с ним. Таня заметно нервничала. Вечерами, когда дети засыпали, она металась между диваном и кухней, пытаясь «сгладить углы».
— Ну ты ведь понимаешь, она из лучших побуждений, — говорила она шёпотом, закутываясь в плед. — Просто волнуется. Это возрастное, у неё порой… как будто всё раздражает.
Алексей ничего не отвечал. Только включал ноутбук и делал вид, что читает документы. А на самом деле — просто сидел и молчал. Потому что если заговорит, скажет слишком много.
В те дни Лариса Андреевна затеяла «реорганизацию» шкафа в прихожей.
— У нас в коридоре — филиал барахолки! — объявила она. — Надо выкинуть старое.
Выкинули.
Старые кроссовки Алексея — «воняют, как тряпки со стройки». Его кожаный ремень — «сломанная пряжка, неприлично». Записная книжка, где были телефоны поставщиков — «обрывки какой-то бумаги». И старая кепка от отца — «ну ты серьёзно это носишь?»
— Я не понял, — спокойно сказал он Тане. — Она просто выбросила мои вещи?
— Ну, Лёш… Мы же давно хотели освободить полку. Это же только тряпьё…
— Ты не понимаешь, — голос у него был хриплый. — Это не вещи. Это знак. Она здесь хозяйка. И делает, что хочет.
Таня отвернулась.
— Тебе всегда всё не так.
Эта фраза — как удар. Мелкий, но точный. Он молчал. Повернулся и пошёл в ванную.
В мастерской тоже было неспокойно. Нового мастера пришлось уволить — тот взял задаток и исчез. Алексей ругался с клиентами, возвращал деньги, оформлял бумаги. Иногда забывал обедать. Иногда ночевал в СТО, прямо на раскладушке, чтобы просто побыть один.
Там, среди шума и масла, он чувствовал себя свободнее, чем дома.
Но на четвёртый день Таня сама приехала за ним на работу.
— Мама говорит, ты ночуешь тут. Что происходит?
Он пожал плечами.
— Я работаю.
— А со мной ты когда поговоришь?
Он посмотрел на неё: тонкая, усталая, с синими кругами под глазами. Была бы одна — обнял бы. Объяснил. Простил. Но за её спиной всё время стояла Лариса Андреевна. Молчаливая, теневая фигура, которая будто нашёптывала каждой жене: ты обязана понять мать, она права по определению.
— У нас трое взрослых в двухкомнатной квартире, Тань. Это ненормально.
— Мама не вечно. У неё просто сложный характер.
— Дело не в характере. А в том, что ты всегда на её стороне.
— Я не на чьей стороне! — вспылила Таня. — Я пытаюсь сохранить покой в доме!
— А ты думаешь, он есть?
На следующий день был день рождения Севы. Лариса Андреевна настояла на «домашнем чаепитии».
— Какой ресторан? Дети устают, шум, глупости! А дома — уютно, по-семейному!
Алексей не спорил. Купил торт, украсил комнату, заказал аниматора.
Лариса Андреевна встречала гостей в халате и тапках, с фразой:
— О, а мы уж думали, вы забыли дорогу, — каждому.
К вечеру за столом сидели семь человек: Танины коллеги, пара друзей из детсада, и двоюродная сестра Алексея с мужем. Всё вроде шло нормально, пока Лариса Андреевна, с бокалом в руке, не выдала:
— Главное — здоровье. А то у нас тут папа Севы себя загоняет, не ест, не спит, лишь бы гайки крутить…
— Мама… — начала Таня.
— А что? Я по-доброму. Просто кто-то считает, что дети могут есть пельмени и чипсы, а мама пусть всё терпит и молчит.
Алексей встал.
— Спасибо за праздник, — сказал он. — Я пойду.
— Лёш! — Таня встала за ним. — Подожди…
Он посмотрел ей в глаза. В этот момент стало ясно: она не придёт. Не выйдет за ним. Не скажет «мама, хватит». Её место — там, за столом. Рядом с тем, кто громче.
Он уехал на два дня. Спал в СТО. Ел лапшу. Молчал.
На третий день вернулся. Дети встретили радостно. Таня избегала взгляда. Лариса Андреевна устроила демонстративное молчание.
— Таня, поговорим? — вечером спросил он.
Они сели на кухне. Свет был тёплый, жёлтый. Чайник шумел.
— Я не могу так больше. Я тебя люблю. Но жить втроём… это ад.
Она вздохнула.
— Я понимаю. Но у неё никого, кроме нас…
— Это ложь, — резко сказал он. — Есть агент, который поищет ей квартиру. Есть деньги от продажи. Есть знакомые. Но она не хочет. Потому что ей удобно. Она хозяйка. А ты — не видишь, как она тебя гнёт. Не хочешь видеть.
— Ты хочешь, чтобы я выгнала мать?
— Я хочу, чтобы ты выбрала. Нас или её. Потому что так — невозможно.
Таня встала.
— Ты не понимаешь, как сложно. Она мне жизнь отдала…
— А теперь требует расплату.
Он встал тоже. Внутри всё уже сгорело. Осталась только усталость.
— Я больше не буду уступать. Ни тебе, ни ей. Я не враг. Но я не жилец в собственной семье. Подумай, чего ты хочешь. Потому что я устал думать за всех.
На следующее утро в квартире было слишком тихо. Даже дети как будто чувствовали, что в воздухе висит что-то тревожное. Алексей собрал Севу и Полину, отвёз в сад и школу, заехал на СТО, но так и не смог работать. Мастер что-то спрашивал про заказ, клиент требовал скидку — он кивал, но не слышал. Мысли упрямо возвращались домой. К жене. К этой утренней тишине. К финальной фразе, которую он произнёс вслух, но от которой у него самого першило в горле: «Я не жилец в собственной семье».
Когда он вечером вернулся, дверь открыла Лариса Андреевна.
— Таня на работе, — бросила она. — И сразу скажу: мы тут с ней решили. Я на следующей неделе посмотрю пару вариантов. Агент обещал позвонить.
Он ничего не ответил. Прошёл в кухню. Налил воды. Уселся за стол.
Лариса Андреевна осталась в дверях.
— Я думала, что вырастила умную дочь, — начала она. — Но у неё сплошные компромиссы. Сначала — с тобой. Потом — с жизнью. А теперь вообще не знает, куда себя деть. Ты у неё, между прочим, первый мужчина. И последний, судя по всему. А я — мать. И буду её защищать до конца.
— Вы защищаете только себя, — спокойно сказал Алексей. — Таня вам нужна, потому что без неё вам страшно. А без вас — ей проще, чем вы думаете.
— Да как ты смеешь…
— Как человек, который с вами под одной крышей. Который больше не хочет бояться открыть рот. Который в своём доме не может даже сварить макароны, не выслушав лекцию о составе пшеницы.
— Это твой дом?
— Мы платим ипотеку. Таня и я. Поровну.
Лариса Андреевна вздёрнула подбородок.
— Деньги — это не всё. Уважение важнее.
— Уважение — это когда не роются в твоих ящиках. Не выбрасывают твои вещи. Не навязывают, как тебе жить и чем кормить детей. А у вас не уважение. У вас — контроль. Под прикрытием заботы.
Он встал.
— И да. У нас с Таней разные взгляды на многое. Но сейчас важно одно — чтобы каждый отвечал за себя. Вы — за себя. Мы — за себя.
Она молчала. Потом медленно отвернулась.
Через пару дней Таня вернулась с работы поздно. Дети уже спали. Алексей сидел в комнате, смотрел в потолок. Ждал. Она зашла, присела рядом.
— Ты был прав, — сказала тихо. — Я всё это время боялась её обидеть. Боялась, что однажды останусь без неё. Она вырастила меня одна, сама. Никого у нас больше не было. Но я… я понимаю, что стала не женой, а переводчиком. Между тобой и мамой.
Он молчал.
— Я не хочу терять тебя, Лёш.
— Не теряй, — сказал он и посмотрел ей в глаза. — Но только ты должна решать, где твоя семья. И что такое «нормально».
— Она уедет, — прошептала Таня. — Обещала. Мы найдём ей квартиру. В этом же районе. Она даже сама предложила.
Он удивился.
— Сама?
— Видимо, ей тоже надоело. Или… она увидела, что ты больше не молчишь.
Через неделю Лариса Андреевна действительно уехала смотреть квартиры. Алексей не верил, пока не увидел коробки. Она уехала к подруге на пару дней — чтобы «обдумать всё на свежую голову».
В доме стало тише. Появился воздух. Даже детям стало спокойнее: Сева перестал скакать на нервах, Полина перестала хныкать без повода.
Алексей однажды застал Таню на кухне — она стояла с кружкой и смотрела в окно, растерянно.
— Всё как-то… тихо, — сказала она. — Я даже не знаю, радоваться или бояться.
— Привыкай, — улыбнулся он. — Это и есть норма. Когда никто не давит. Когда можно сварить гречку и не оправдываться.
Она засмеялась.
— Мы сможем, да?
— Если ты со мной — сможем.
Он обнял её. Первый раз за долгое время — без обиды, без недосказанности.
Квартира для Ларисы Андреевны нашлась быстро. Чистая однушка, на первом этаже. Рядом — аптека и рынок. Дорога до школы — пятнадцать минут пешком. Она сделала ремонт, повесила шторы, купила новый чайник.
С детьми виделась дважды в неделю. Алексей всегда уходил из дома, когда она приходила. Не потому, что избегал — просто не хотел нарушать хрупкий баланс. Таня не настаивала. Она, кажется, поняла: теперь границы есть. И их нельзя нарушать.
Однажды, через месяц, когда они с детьми собирались в парк, Лариса Андреевна пришла неожиданно. Встала в прихожей. Погладила Севу по голове, спросила у Полины про уроки. Потом посмотрела на Алексея.
— Вы тут, значит, счастливо живёте, — тихо сказала.
Он кивнул.
— Стараемся.
Она поставила пакет с яблоками на стол.
— Ну и ладно. Если тебя всё не устраивает — собирай вещи и уходи, — вот что ты сказал тогда. Громко. Я даже не знала, что так можно. А потом подумала — может, и правда… можно. Только не вам одним. Мне — тоже.
Он не знал, что ответить. Только кивнул.
Она ушла. А он ещё долго стоял в кухне, глядя на эти яблоки. Не как на фрукты. Как на знак. Не мира — но, может, перемирия. Или хотя бы понимания, что каждый теперь живёт своей жизнью. И, кажется, никто больше не должен терпеть ради другого.
Кто везет, на том и едут (Часть 2)