— У нас же так не договаривались, — Саша встал в дверях кухни, облокотившись на косяк. — Ты говорила: на пару недель, пока в доме трубу поменяют. А прошло уже три месяца.
Тамара Викторовна сидела за столом, аккуратно нарезая салат. Она даже не обернулась.
— Кто же знал, что рабочие такие тормоза, — вздохнула она. — Я бы и рада уехать, да как? Где мне жить? Мне ж в этом доме всю кухню разворотили. А у вас уютно, чисто, тихо…
«А еще — я тут хозяйка», — мысленно добавил Саша, но вслух ничего не сказал. Он научился молчать. Учился долго и упорно. Сначала ради жены. Потом ради детей. Потом — просто от усталости.
В детской кричал Савелий. Младший сын проснулся раньше времени, потому что Тамара Викторовна решила с утра пропылесосить, пока «не жарко». Саша успел подбежать и перехватить его раньше, чем тот окончательно разошёлся.
— Ты бы Аню разбудил, — крикнула ему теща из кухни. — Всё на тебе, что ли?
Саша промолчал. Анна ушла на работу в семь утра и вернётся только к восьми вечера. Вторая смена в поликлинике, потом ночной вызов — подрабатывает сиделкой у старой пациентки, чтоб к осени закрыть кредит за стоматологию старшей дочки.
Теща же — на пенсии. Формально. Но с тех пор, как продала свою машину, объявила, что ей «не на что ездить», и работать в репетиторском центре перестала.
Саша помнил, как всё начиналось. Как Тамара Викторовна привезла с собой два чемодана, подушку, коробку с травами, турку и блендер. Говорила, что останется максимум на две недели. А потом выяснилось, что в доме, где она жила, трубу не только поменять надо — там плесень по стенам пошла. Строители обещали управиться до Нового года. Сейчас был конец мая.
— Я тут, можно сказать, и за няню, и за домработницу, — с пафосом заявила теща однажды на семейном ужине. — Мне бы зарплату платить полагалось, если уж на то пошло.
Саша чуть не подавился котлетой.
«Домработница» с утра до вечера командовала, что кому делать, сама почти не готовила (если не считать своего постного рагу), посуду мыла только за собой и без предупреждения звонила в дверь в десять вечера, если уходила к подруге: «Я ключ забыла, открой».
Анна, конечно, соглашалась с Сашей в те редкие минуты, когда они оставались вдвоем. Кивала, вздыхала, гладила его по плечу. Но на следующий день вела себя так, будто разговора не было.
— Мама просто переживает, — говорила она. — Ну а я что? Я между двух огней. Ты же понимаешь…
Саша уже и сам не знал, кого в этой ситуации больше жалко — себя или жену. Может, и правда нелегко, когда мать и муж тянут в разные стороны. Но когда тебя тянут три года подряд — это не жизнь, это верёвочный курс на выживание.
Первым тревожным звоночком стало то, что Савелий начал заикаться. Потом — когда старшая дочка, Лида, замкнулась и перестала звать подруг домой. «Бабушка опять будет всех ругать», — призналась она Саше, когда он попытался разобраться.
— Я не ругаю, — возмутилась теща. — Я просто объясняю. Сейчас дети пошли невоспитанные, но ведь кто-то должен им указывать!
— Ты не им указываешь, — буркнул Саша, — ты на них срываешься.
Тамара Викторовна поджала губы, достала капли из сумочки и молча ушла в спальню.
А потом начались «безобидные» разговоры о деньгах.
— Анечка, — говорила теща, стоя на кухне с блокнотом, — у вас тут по еде всё очень дорого. Я вот вчера в магазине была, так курица стоила дороже, чем на рынке. Надо экономить.
Или:
— Я записалась в бассейн недалеко отсюда, вы же не против? Правда, абонемент дорогой, но здоровье — важнее. К тому же я и так вам помогаю…
Иногда Саше казалось, что весь их бюджет теперь проходит сквозь руки тёщи. На кухне — её продукты, в шкафах — её постельное бельё («мне так привычней»), даже в ванной — только её шампунь, потому что она не выносит запахи «этих ваших новомодных флаконов».
Саша работал на двух работах. По вечерам он подрабатывал онлайн — вел курсы по бухгалтерии. И почти не видел детей. В выходные хотел побыть дома, но даже в этом не находилось покоя.
— Ты можешь с ними гулять идти, — упрекала теща. — Чего дома-то сидеть? Дети — не телевизор, чтобы ими любоваться!
Он ходил. Ходил с сыном на площадку, с Лидой — в парк, гулял даже в дождь. А дома Тамара Викторовна пересматривала кухню — расставляла кастрюли так, как удобно ей, выбрасывала старые полотенца и говорила Ане, что те «все равно не стираются».
— Ну и что ты хочешь? — спросил как-то Сашу его друг Пашка, когда тот, наконец, выбрался на встречу. — Выгнать тещу?
Саша пожал плечами.
— Я просто хочу жить в своей квартире. Со своей женой. Со своими детьми. Без ежевечернего отчета, почему я задержался на работе и не купил нужный сорт творога.
— А ты ей говорил?
Саша усмехнулся.
— Пробовал. Она начинает кашлять, говорить, что ей плохо. Аня сразу за валерьянкой, и всё. Уже кажется, что я и вправду псих, а она — бедная пенсионерка, которая «всего-то помочь хочет».
Пашка крякнул.
— Ну, брат, сочувствую. Но так дальше нельзя. Что-нибудь да рванет.
И рвануло. Но не сразу. Сначала было ещё несколько недель тихого гниения. Саша жил в режиме автопилота. А потом однажды теща открыла дверь в ванную, где он мыл сына, и с порога заявила:
— Ты неправильно его ополаскиваешь! Вода должна стекать по спине, а не по лицу, ты пугаешь ребёнка!
Саша медленно повернулся.
— Тамара Викторовна, вы серьёзно?
— Конечно! Я мать троих детей вырастила! А ты кто такой, чтобы меня учить?
Он молча вытер сына, вышел из ванной, закрыл дверь и заперся в спальне. Просто чтобы не сорваться.
А потом случилось то, чего он ждал с опаской: теща вошла в его кабинет, когда он вёл вебинар с клиентами из Новосибирска. Под видом того, что «просто принесла чай».
— Зачем ты вообще на этих курсах сидишь? — громко сказала она прямо в микрофон. — Всё равно толку нет, только шум в квартире!
Саша сорвался.
Но не тогда.
А вечером. Когда на кухне остались только он, жена и её мать. И когда сын снова заплакал, потому что не хотел, чтобы его мыл «злой папа». И когда теща сказала:
— Вот видишь, ты даже ребёнка напугал. Как с тобой жить?
Саша поставил кружку в раковину. Медленно. Спокойно. Даже не обернулся:
— Мам, ну не приезжай ты каждый вечер, у нас семья, — сказал он. И вышел из кухни.
На следующее утро в доме царила тишина. Та, напряжённая, вязкая тишина, что наступает не после ссоры, а перед чем-то новым. Как перед бурей.
Анна проснулась рано. Саша уже был на кухне. Варил кашу детям, раскладывал по коробочкам нарезанные яблоки, смотрел в одну точку, будто в стене можно было найти ответы.
Она встала за его спиной, тихо.
— Мамы не будет сегодня, — сказала. — Сказала, раз ей тут не рады, пусть ей станет плохо в другом месте.
Саша пожал плечами:
— Хорошо. Хоть день проживём в тишине.
Анна замолчала. Её тонкая фигура казалась ещё меньше в просторной пижаме. Она выглядела уставшей — не просто физически, а как будто изнутри выжженной.
— Я понимаю, тебе тяжело, — наконец проговорила она. — Но ты тоже пойми… Она же одна. Никого больше нет. Мы для неё — всё.
Саша повернулся.
— Анют, а ты — у кого всё?
Анна опустила глаза. Ей не хотелось этого разговора. Не сегодня. Не когда впереди рабочая смена и у старшей дочки олимпиада, и надо сдавать квартальный отчёт, и ещё заплатить за секцию плавания. Ей не хотелось быть между ними. Она просто хотела, чтобы всё как-то… разрешилось. Без конфликта. Чтобы рассосалось само.
Но само не рассасывалось.
Весь день прошёл будто в ожидании. Тамара Викторовна не позвонила. Не написала. Не зашла, не попросила ничего принести, не пожаловалась на давление. Саша изобразил спокойствие. Но внутри всё сжималось — слишком хорошо знал, как это работает. Затишье у неё означало только одно: обида вызревает. И скоро будет предъявлена со всеми сопроводительными документами.
И действительно, к вечеру, когда он вернулся с работы, Анна держала в руках лист бумаги.
— Мама передала тебе список, — тихо сказала она. — Говорит, если ты не хочешь, чтобы она приходила, значит, она больше не будет участвовать в жизни семьи. Ни финансово, ни морально. Даже внуков поздравлять не станет. Вот, распиши, кто теперь за что отвечает.
Саша взял лист. Почерк тёщи — крупный, уверенный, с нажимом:
«Если я не вхожа в дом, то:
— За кружки детям отвечает Саша;
— За оплату врача Саша;
— За покупку одежды на сезон — Саша;
— Сантехника, электрик, бытовая техника — не ко мне;
— Продукты — полностью на вас, я больше приносить не буду;
— На лето — решайте, куда их отправлять, я на дачу не возьму;
— Подарки и дни рождения — сама Аня, раз муж не хочет меня видеть.
P.S. Пусть теперь сам гладит свои рубашки, я устала.»
Саша перечитал. Снова. И снова. Бумага дрожала в руках.
— Это угроза? — спросил он. — Или инструкция?
Анна молчала. Потом вдруг села на стул, обхватила голову руками.
— Я не знаю. Я правда не знаю, как быть. Она не всегда была такой. Просто после папиной смерти… она будто вся сжалась. Закрылась.
— Это было четыре года назад, — мягко сказал он. — И ты ведь тогда сама говорила: мама сильная, справится. А потом оказалось, что справляться — это значит контролировать всех вокруг.
Они молчали.
В комнату заглянула Лида.
— Мам, пап, а бабушка нас правда не любит? — спросила она. — Она мне сегодня в школе не позвонила, хотя обещала.
Анна закрыла глаза.
Саша встал, подошёл к дочке, обнял.
— Она тебя любит. Просто сейчас она немножко сердится. Бывает у взрослых. Но ты тут ни при чём, слышишь?
Ребёнок кивнул и ушёл. Но взгляд остался — тот, полный недоверия, растерянности. Так не смотрят дети, у которых дома по-настоящему спокойно.
Позже, уже ночью, когда дом затих, Саша вышел на балкон. Закурил. Он не курил больше года, но сегодня — сдался. Хотелось просто выдохнуть. Просто не думать. Просто представить, что завтра всё изменится.
Телефон завибрировал. Сообщение от тёщи.
«Ты доволен? Разрушил семью. Я знала, что ты чужой. Аня не понимает, но когда-нибудь поймёт. Не будь ты такой жадный и эгоистичный, я бы ушла сама. Но ты специально выживаешь меня. Хоть бы ради детей подумал».
Он не ответил.
Анна не знала об этом сообщении. Но наутро выглядела так, будто знала всё. Просто не могла выразить словами.
Через неделю Тамара Викторовна появилась снова. Как ни в чём не бывало. Принесла пирог.
— Вчера пекла. Ну не выбрасывать же.
Дети обрадовались. Лида даже кинулась ей на шею.
— Бабушка, ты пришла! А то мы думали, ты нас не любишь…
— Что за глупости, детка! — нежно обняла её теща. — Конечно, люблю. Просто взрослые иногда… устают.
Анна молча убирала посуду. Саша сидел за столом, смотрел в окно. Знал — если сейчас не заговорит, всё повторится. Только хуже.
Теща смотрела на него поверх очков.
— Я надеюсь, ты всё осознал, Саша. Тут не только ты живёшь. Тут семья. И я — её часть.
Он посмотрел на жену. Анна опустила глаза.
— Мам, — медленно произнёс он, — ну не приезжай ты каждый вечер, у нас семья.
Тишина повисла, как нож.
— То есть это теперь твой дом? — прошипела теща. — А я — никто?
Он встал. Не грубо. Без крика. Просто встал.
— Ты — бабушка. Но не судья. И не главнокомандующий. У нас семья. Я, Аня, дети. Мы — семья. И нам нужна тишина. И право жить по-своему. Ты не обязана нас спасать. И мы — не обязаны быть благодарными за то, о чём не просили.
Тамара Викторовна схватилась за сердце.
Анна рванулась к ней, но Саша остановил:
— Не надо. Это тоже манипуляция.
И вышел из кухни.
На следующий день Анна вернулась с работы позже обычного. Взяла такси, потому что на автобус не было ни сил, ни нервов. Пока ехала, думала о матери. И о Саше. И о себе — больше всего.
В детстве она считала свою маму несокрушимой. Та не плакала даже на похоронах дедушки. Не падала в обморок, не жаловалась, не позволяла себе слабость. Когда отец ушёл — молча выбросила его вещи, продала его байк и сделала ремонт.
И вдруг теперь — валерьянка, давление, капли. При каждом конфликте. Всё чаще Анна ловила себя на мысли, что с мамой стало трудно. Очень трудно. Невыносимо трудно.
Саша ждал её на кухне. Усталый. В халате, на плече пятно от каши младшего. Готовил яичницу, молча.
— Я поговорила с ней, — тихо сказала Анна, садясь напротив. — Попросила, чтобы дала нам время. Сказала, что люблю её, но так нельзя. Что мы устали. Все.
Саша кивнул. Ни упрёка, ни торжества. Только тихая благодарность.
— Она слушала? — спросил.
— Не перебивала. Это уже шаг. Но потом сказала: «Ты никогда не поймёшь, каково это — жить для других, а в итоге быть лишней».
— Звучит как обвинение, — заметил он.
— Звучит как боль, — поправила Анна.
Они сидели молча, ели. С кухонного подоконника на них смотрел пластиковый горшок с сухим базиликом. Растение погибло за время, пока им было не до него. Как и многое в их доме — разговоры, прогулки, планы на отпуск, ужины вдвоём. Всё стало «не до того».
Через две недели стало чуть легче. Тамара Викторовна действительно не приходила каждый вечер. Ограничилась редкими звонками, чаще — Лиде. Иногда присылала еду — «просто потому, что осталось». Иногда приходила на полчаса, «в гости». Сдерживалась.
Но напряжение не исчезло. Оно пряталось в углах, между словами, в паузах.
И в один вечер всё снова пошло по спирали.
Было воскресенье. Семья готовилась к обеду. Саша жарил куриные бёдра, Анна мешала салат, дети играли в комнате. Раздался звонок — Тамара Викторовна на пороге.
— Я мимо проходила. Решила, что вы голодные, — на руках у неё был контейнер с запеканкой.
Анна растерялась. Вроде не звала. Но как сказать: «Не надо»?
Саша молча выложил курицу в духовку. Не предложил присесть. Не стал притворяться.
— А кто окна мыл? — вдруг спросила тёща, подходя к подоконнику.
Анна напряглась.
— Я. Позавчера.
— Плохо вытерла. Полосы остались. В следующий раз зови меня — я приноровилась с этими вашими новыми средствами.
Саша закрыл духовку чуть громче, чем надо.
— Мы сами справимся, спасибо.
Теща будто не услышала.
— Я Лиде куртку принесла. Со скидкой взяла. Примерит?
— У неё есть куртка, — отрезал Саша. — И не надо ничего покупать без нас.
— Ой, извините, что вмешалась! — тут же повысила голос Тамара Викторовна. — Я думала, могу хоть чем-то быть полезной! А вы, видимо, хотите совсем от меня избавиться!
— Мы просто хотим, чтобы у нас был свой ритм. Свои решения. Своя жизнь, — спокойно ответил он.
— Значит, я чужая? После всего, что я сделала?
Саша вздохнул. Устал.
— Нет. Просто ты — не главная.
В этот момент в комнату вошла Лида.
— Бабушка, ты чего кричишь?
И теща… заплакала. Настояще, громко. Опустилась на табурет, приложила руку к груди.
— Я вам мешаю! Я старая, ненужная, всем надоела. Даже ребёнок понял…
Анна бросилась к ней. Саша — нет. Он смотрел. Внимательно. Без сочувствия, но и без злости. Словно наблюдал за чем-то давно знакомым.
После того вечера Анна всерьёз задумалась.
Не о том, кто прав. А о том, как долго она ещё сможет жить, вцепившись в обе стороны, боясь упустить и мать, и мужа.
С мамой они поговорили на следующий день. Без эмоций. Просто, как бухгалтер с клиентом.
— Мам, я не хочу выбирать между вами. Но я больше не могу жить, как раньше. Или ты учишься быть просто гостем, или ты перестаёшь приходить вовсе.
— У тебя муж — тиран, — сказала та. — Он манипулирует тобой.
— Нет, — ответила Анна. — Он просто первый в этой семье, кто научился говорить «нет».
Через месяц Саша с детьми поехал на дачу. Без Тамары Викторовны. Та поначалу звонила каждый день. Потом — через день. Потом — реже. Иногда писала Лиде. Иногда — Анне. Но в дом больше не приходила без приглашения.
Анна всё чаще оставалась дома. Сначала — чтобы отдохнуть. Потом — чтобы побыть одна. Потом — потому что поняла: ей хорошо в тишине. Без «ты неправильно готовишь», без «ты опять потратилась», без вечного чувства вины.
Она начала спать. По-настоящему. Не тревожно, не прерывисто. Просто спать.
Саша однажды спросил:
— Ты жалеешь?
— Нет. Я взрослая. И ты взрослый. И пора жить взрослой жизнью. Со своими ошибками, решениями и тишиной.
Он обнял её. Нежно. Без слов.
А в один вечер, когда всё было уже спокойно, и дети засыпали в своих кроватях, и ужин стоял остывший на плите, Саша вдруг встал, подошёл к ней, поцеловал в висок и сказал:
— Мам, ну не приезжай ты каждый вечер, у нас семья, — и улыбнулся. Уже не горько. Уже — с надеждой.
Анна засмеялась. И вдруг поняла: они начали строить не идеальную, не удобную — но свою семью. И, кажется, у них получилось.
Кто ездил на моей мaшинe, пока меня не было? У тебя даже водительского нет