Когда Оля с Сашей наконец смогли купить однушку в новостройке, им казалось, что жизнь начинает налаживаться. Тридцать пять квадратов — это не дворец, но зато своё. Без тараканов, без общих балконов и без очередей в ванную. Потихоньку делали ремонт: по выходным Саша клеил обои, Оля шкурила и красила двери, вечерами клеили потолочный плинтус, смеялись, пили чай из пластиковых стаканчиков.
А потом позвонила мама Саши — Людмила Алексеевна.
— Ты ж знаешь, у Кости с работой опять непонятно. А у меня давление, мне бы рядом кто был… Мы с ним на недельку приедем, ладно? Пока он на собеседования ходит…
Оля сглотнула. У неё с Костей — своя история. Брат Саши младше на два года, вечно в долгах, вечно в поиске себя. На пяти работах поработал, нигде не задержался. «Не моё», — говорил. А уж как он «в гости» заезжает — холодильник после него пустой, стиральная машинка не отдыхает, и вечно кто-то чего-то ему должен.
Но Саша, как обычно, пожал плечами:
— Ну это ж ненадолго. Мама — она в возрасте уже, а Костя сам с собой справиться не может. Что ж, выгоним, что ли?
Через неделю Оля с Сашей перешли на раскладушку в кухне — Людмиле Алексеевне отдали единственную комнату, а Костя расположился на полу рядом. Обещанные «несколько дней» растянулись на третью неделю. Костя за это время успел сходить на одно собеседование — проспал. Потом простудился. Потом ждал звонка. Саша приносил ему пиво по вечерам, а Оля варила кастрюлю супа на шесть человек.
— Ну ты как, нашёл что? — аккуратно спросила Оля, убирая со стола.
— Почти, — кивнул Костя. — Там надо через знакомого пристроиться. Но я ж в деликатной ситуации, не могу сам лезть…
Вечером Людмила Алексеевна пожаловалась Саше:
— Оля холодная стала, недовольная какая-то. Неловко прямо, как чужие.
Оля молчала. У неё болела спина, не высыпалась, а по ночам лежала на кухне, слушая, как Костя храпит за стенкой.
На четвёртой неделе Костя привёл в квартиру девушку.
— Это Надя, мы с ней давно общаемся, — представил он. — Она сегодня переночует, ничего, да?
Оля открыла рот, но Саша уже кивнул:
— Конечно, пусть остаётся, раз уж всё серьёзно.
Надя осталась не на одну ночь. Она мыла голову в раковине на кухне, сушила волосы над плитой, оставляла в холодильнике разрезанный авокадо и бутылку кефира.
— Она просто такая — творческая натура, — объяснила Людмила Алексеевна. — Её нельзя рамками душить.
На пятой неделе Костя попросил стиральный порошок. На шестой — деньги на такси. На седьмой у Оли началась бессонница.
Она пошла к Саше, когда он сидел на балконе и листал резюме на ноутбуке.
— Послушай. Надо как-то решать. Они у нас уже почти два месяца. Мы не живём, мы выживаем. Нам негде уединиться, я не могу нормально поработать, у меня постоянно болит голова. И они даже не планируют уезжать.
Саша вздохнул:
— Ну ты ж понимаешь… Это мама. Это Костя. Ну как их выгнать?
Оля молча вышла с балкона. В ванной опять кто-то забыл полотенце. В кухне сушились чьи-то джинсы.
На следующий день она случайно услышала, как Людмила Алексеевна говорит по телефону:
— Да-да, у ребят живём, уютненько тут. Всё под рукой. Олечка хозяйственная, на ней всё и держится. Нам-то что — сели, поели. А она сама любит, когда порядок.
Оля стояла за дверью и чувствовала, как у неё трясутся руки.
Оля попробовала выговориться подруге по телефону.
— Сашин брат с матерью уже два месяца у нас живут. В комнате окопались, как в съемной, и съезжать не собираются. Я на кухне ночую, у меня круги под глазами. С работы еду — сердце сжимается.
— А ты прямо скажи: хватит, мол, жить на чужой шее, — предложила Катя. — Пусть ищут себе жильё, вы же не гостиница.
Оля горько усмехнулась.
— Саша с ними заодно. Стоит слово сказать — он на меня смотрит, будто я бессердечная. Мол, маме плохо, Косте сейчас тяжело, надо потерпеть…
Катя не выдержала:
— Так пусть он сам с ними ночует на кухне. А ты в комнату возвращайся.
Оля хотела так и сделать. Но когда вечером зашла в комнату с подушкой под мышкой, Людмила Алексеевна уже лежала, глаза закрыты, лицо напряжённое.
— Я просто прилечь, — прошептала Оля.
— Ой, если честно, я спать уже почти заснула… А вы тут, как слон, с подушкой шуршите, — процедила та не открывая глаз.
Оля молча вышла.
На кухне горела лампочка. На подоконнике сохло чьё-то нижнее бельё.
На следующее утро она встала пораньше, собрала сумку и уехала в коворкинг. Решила поработать в тишине. Вернулась ближе к вечеру. За дверью услышала голос Кости:
— Да я вообще не понимаю — в чём ей неудобно? Она на кухне спит, чай пьёт, работа у неё из дома. Мы же ей даже не мешаем. У нас, считай, и друзей нет в гостях. Вот когда я с Женей жил — там были проблемы. А тут…
Женя — это его бывший сосед. Жаловался на Костю ещё Саша, но сам как-то вскользь, больше с усмешкой: мол, у Костика своя атмосфера, кто не выдержал — тот слабый.
— Саш, ну скажи ты ей уже, чтобы не изображала жертву. А то она как будто терпит всех нас, хотя сама с нами жить согласилась. — Это снова был Костя.
Сердце заколотилось. Оля дёрнула дверь и вошла. Все замолчали. Саша отвёл глаза.
Она прошла на кухню, села. Чашка с недопитым чаем стояла прямо на ноутбуке. Надя опять оставила свои кисточки в кружке. В раковине — остатки лапши. Они ведь даже посуду моют абы как. Всё на нервах, всё на тяп-ляп.
В этот вечер Оля не стала ничего готовить. Просто легла на раскладушку и уткнулась в телефон. Саша пришёл позже, подсел:
— Может, поужинаем? Я пельмени поставил…
— Не хочу. Я сыта. По горло.
Он вздохнул:
— Опять ты…
— Нет, Саша. Это опять вы. Я молчу, терплю, убираю за ними, подстраиваюсь. А вы в это время меня обсуждаете за спиной и делаете вид, будто всё нормально.
— Никто не делает вид. Просто ты всё принимаешь близко к сердцу.
— А ты всё отдал на самотёк. Не дом, а проходной двор. Кто у нас сегодня будет ночевать? Костя? Надя? Мама? Или все вместе?
Саша молчал.
Через два дня Людмила Алексеевна якобы «приболела». Головокружение, слабость, давление.
— Я ей говорю: «Мам, может, домой?» А она — нет, мол, тут уже освоились, и врачи рядом, и аптека. Да и Оля, говорит, не такая злая, как делает вид…
Оля уехала к тёте на три дня. Вернулась — Надя мыла пол в коридоре.
— А вы где были? — поинтересовалась она без улыбки.
— В тишине, — ответила Оля.
За ужином Людмила Алексеевна объявила:
— Мы тут подумали… Может, нам просто пока у вас пожить, а потом — как определимся с жильём, съедем. Ну а чего тянуть-то? Мы ж свои. Не чужие ж какие.
Оля посмотрела на Сашу. Он снова молчал.
— Так ведь вы уже живёте. Только без договорённостей и сроков. По факту, вы нас вытеснили из нашей квартиры.
— Вот ты опять начинаешь! — возмутилась свекровь. — Удобно же всем. Что ты зациклилась?
Костя отложил ложку, глянул на Олю с усталой снисходительностью:
— В тесноте, да не в обиде.
Надя усмехнулась:
— Ну да, если не в обиде, то вообще норм. Всё равно у вас тут уютно. Как в семейном гнёздышке.
Оля встала и ушла в ванную. Закрылась, села на край ванны и заплакала.
Оля перестала готовить. Ела на работе, пила кофе в кафе, вечерами приходила, включала сериал в наушниках и отворачивалась к стене. Говорила только по делу. В комнате всё ещё жили Людмила Алексеевна и Костя, временами — с Надей, а в кухне теперь стояли чужие кроссовки, сушились чужие куртки и шумели чужие телефоны.
Саша, казалось, не замечал. Он стал позднее возвращаться, отмалчивался. Иногда приносил Оле булочку с творогом или пирожок, оставлял на столе, как извинение.
— Ну потерпи ещё чуть-чуть, — прошептал он однажды ночью. — Мама говорит, скоро уедет. Вот-вот. А Костя, ну, ты же знаешь, он такой… не приспособленец. Ему надо помочь.
— А мне? — спросила Оля.
Он ничего не ответил.
Костя между тем начал «помогать по хозяйству». Убрался один раз, пропылесосил и рассказал об этом два дня подряд. Потом попытался установить полку в ванной — выломал кронштейн, пробил трубу, и вода залила весь пол. Оля убирала, Саша сушил феном розетки, Костя звал:
— Да вы не переживайте так. Главное, что я старался.
Когда Оля на следующий день закрыла дверь на кухню и не пустила Надю сушить волосы, Людмила Алексеевна устроила сцену:
— Олечка, ты озлобилась совсем. Человек — гость. Ей надо подготовиться к фотосессии. Ты бы хоть раз улыбнулась!
— А вы бы хоть раз спросили, удобно ли нам, что вы здесь живёте, — ответила Оля, сжав зубы.
— Мы не живём! Мы просто… ну, задержались.
Саша попытался вмешаться, но Людмила Алексеевна уже включила тяжёлую артиллерию:
— Я столько для вас сделала. В детстве ночами не спала, работала на двух работах. Костю одна тянула, пока вы в универе беззаботно учились. А сейчас чуть что — выгоняете, как бродяг. Неблагодарные вы.
Оля впервые сорвалась:
— Вы не к себе приехали — вы ко мне. Я тут живу. Я. И я больше не могу. У нас один туалет на шестерых. У нас кухня — это спальня. У нас чужие люди моют голову над плитой!
— Я тебе не чужая! — повысила голос свекровь.
— А я вам — не служанка.
Саша молчал. Потом, вечером, сказал:
— Могла бы и мягче…
— Мог бы и ты жёстче, — ответила Оля.
Она ушла ночевать к подруге. Потом сняла комнату на две недели. Вернулась — в квартире пахло шаурмой и кошачьим лотком. Надя принесла кота. Костя сказал:
— Он спокойный. Не дерёт ничего. Мы всё убираем.
Оля посмотрела на свою сорванную занавеску и мокрое пятно у батареи.
— Убирайте себя, — сказала она тихо. — Все. Сегодня. Или завтра. Я подам документы на размен.
Саша стоял у стены.
— Ну ты чего… Ты ж не всерьёз?
— Всерьёз. Я не подписывалась жить на вокзале. Я не для того терпела, вкладывала деньги, жила без шкафа и без штор, чтобы однажды проснуться в коммуналке с котом и братом в трусах на моей кровати.
— Мы же семья, — попытался вставить Костя.
— А я человек, — сказала Оля. — И у меня есть границы.
Саша не знал, что делать. Людмила Алексеевна обиделась, собирала сумки с демонстративным шумом. Костя говорил:
— Всё у неё через край. Я же ничего плохого не делал. Ну, пожил немного. Поддержал родных.
Когда они выходили из квартиры, Костя остановился у дверей, обвёл взглядом комнату — ту самую, где он прожил два месяца, где сушились его джинсы, где стоял его разложенный матрас.
— Тут у вас, конечно, тесновато, но уж потерпим, — вздохнул он, оглядываясь.
Оля ничего не ответила. Она стояла в дверях кухни, прижимая к себе чашку с тёплым чаем. Саши рядом не было. Он вышел погулять.
А через пару дней написал:
«Давай всё обсудим. Только без крайностей. Это ж моя семья».
Оля посмотрела на экран, на его слова. И не стала ничего отвечать.
– Мам, ты снова разрушила мою жизнь! – воскликнул Владимир