Когда Валера подписывал ипотеку, он не сомневался: это правильно. Да, впрягся. Да, переплата — как за два этих «двушечных» гробика. Но, по крайней мере, своё. Не комната у родителей жены, не «съём», где каждый месяц жди: повысят аренду или потребуют съехать. И уж точно не жить с её матерью под одной крышей — Валера тогда и представить не мог, что через два года сам впишет тёщу в свой кредитный график.
Поначалу всё шло, как у людей. Новостройка, голые стены, сверление по выходным — классика. Ксюша, его жена, взяла на себя проект дизайна: искала по акциям плитку, спорила с Валерой из-за цвета кухни, делала мудборды в телефоне. Валера пахал в две смены, сам таскал мешки со штукатуркой, сам же варил макароны ночью. Помогали понемногу друзья — кто шуруповёрт даст, кто с электрикой разберётся. Всё своими руками.
Когда закончили ремонт, Ксюша забеременела. И тут вмешалась она — Инна Борисовна. Тёща. Пенсионерка с дипломом инженера, коллекцией чётко структурированных обид и твёрдой уверенностью, что она знает, как надо. Валера не возражал, когда Ксюша предложила: мол, мама переедет к нам на время. Поможет, пока я с животом. Да и внука ж она ждет, ей интересно. Он тогда ещё не понял, что «на время» — это как «на завтраке только чай».
Инна Борисовна вселилась с чемоданом и чёткой позицией: «Вы пока молодые и ничего не понимаете». Начала с кухни: переставила сковородки, выкинула Валерин любимый нож («тупой, как деревяшка»), по-своему организовала морозилку — там, где раньше лежали полуфабрикаты, теперь стояли её замороженные «голубцы по ГОСТу». Валера крякнул, но не возразил. Ксюша только пожала плечами: мол, мама привыкла по-своему. Мы потом всё вернём.
Но не вернули.
Потом пошли мелочи. Инна Борисовна валила в стирку не только свои вещи, но и Ксюшины кофточки, и Валерины рубашки — в одной куче. Он раз сказал: «Это костюмная ткань, её нельзя с полотенцами». В ответ теща театрально всплеснула руками: «Небось, сам гладить не будешь! Так ещё и командуешь!» Потом он нашёл свою рубашку — серо-розовую. Когда-то она была белой.
Ребёнок родился зимой. Мальчик. Ксюша стала чаще задерживаться в поликлинике, потом начались консультации, какие-то группы для молодых мам. Инна Борисовна полностью взяла быт под себя. Варила каши, парила овощи, а Валере досталось строгое «мужчины после шести не едят картошку — вот кефир, на здоровье». А главное — разговаривала она с ним, как будто он не муж её дочери и отец внука, а неуклюжий квартирант.
— Вот ты опять купил кофе за триста рублей, — говорила она, роясь в чеке из магазина. — А что, молотого тебе за сто пятидесят не хватает?
Валера пробовал отшучиваться, мол, привычка с работы. Там пьют один и тот же сорт. Но Инна Борисовна не смеялась. Она смотрела в упор, как надзиратель.
Через месяц она потребовала ключи от квартиры.
— Ну мало ли что, — сказала. — Ксюша может быть в роддоме, ты — на работе, вдруг что-то срочное. А потом: «Я всё равно уже тут живу, это моя семья тоже».
Ксюша только качнула головой: «Ну… пусть будет. Мы же доверяем».
А вот Валера чувствовал: доверие — не то слово. Скорее, вторжение. Сначала в его дом, потом в его тарелку, потом в кошелёк. Он раз попытался поговорить с женой — мол, надо всё-таки как-то обсудить, сколько и кто покупает, кто платит по счетам.
— Ну мама и так нам помогает, — пожала плечами Ксюша. — Ты же не против?
Он не был против помощи. Он был против диктата. Но сформулировать это так, чтобы не звучало, как каприз, не смог. А Ксюша обиделась.
Весной начались разговоры о том, что надо заменить обои в коридоре: «Ваши были ужасные, на клею экономили». Валера пробовал вставить: мол, я их клеил, своими руками. Но услышал в ответ:
— Вот и видно: своими руками. Раздолбайскими.
Он хлопнул дверью. Ушёл к другу на вечер. Вернулся поздно. На утро на него не глядела ни тёща, ни жена. Сыну тогда было два месяца.
Потом были скандалы из-за того, что он оставил обувь не на коврике, включил стиральную машину в выходной («а вдруг у соседей дети спят»), не вынес мусор в тот же вечер. Однажды Инна Борисовна вытащила его рюкзак из прихожей и поставила в кладовку:
— А то тут валяется. Я тебя не просила здесь парковаться.
И вроде бы всё мелочи. Но они скапливались.
Валера начал задерживаться на работе. Зацепился за подработку. Деньги капали небольшие, но он стал чаще есть вне дома. Друзья удивлялись: чего не дома? А что он мог сказать? Что у него нет ощущения, будто это его квартира?
Когда Ксюша предложила отпраздновать крестины дома, с родственниками, Валера предложил кафе. На нейтральной территории. Но кафе, по словам Инны Борисовны, было пустой тратой денег. В итоге они отмечали дома. За столом теща сидела во главе. Рассказывала, как именно она спасла Ксюшу от послеродовой депрессии и как у неё, у пенсионерки, получилось наладить домашний уклад. Все слушали. А Валера пил, не поднимая глаз.
К нему подошёл её брат — Игорь, лысоватый бухгалтер, холостяк. Сказал:
— Терпи. Они такие. Главное — не влезай в перепалку. Всё равно не выиграешь.
А Валера не хотел выигрывать. Он просто хотел — жить. В доме, где не считают твои покупки, не ворчат из-за света в ванной, не влезают в твои разговоры с женой. Но вместо этого он приходил домой и чувствовал, как будто в гостях. У строгой начальницы, не у тёщи.
Летом напряжение перешло в фазу непрерывного фонового шума. Валера перестал замечать, когда именно начался очередной виток мелких придирок. То ли с того вечера, когда Инна Борисовна передвинула его рабочее кресло в спальню, заявив, что в гостиной оно «режет зону покоя». То ли когда она выбросила его стопку старых футболок: «Всё равно дырявые, зачем хламить шкаф».
Он сначала возмущался. Потом просто забирал вещи и уходил на балкон: сидел с ноутбуком, делал отчёты, слушал наушники — лишь бы не слышать этот вечный надтреснутый голос в коридоре. Сын подрос, начал лепетать что-то своё. Ксюша уехала к подруге на выходные — «переключиться». Валера остался один с ребёнком. Это был первый день за полгода, когда он почувствовал себя отцом, а не квартирантом.
Он купал сына, держал, пока тот не уснёт, варил кашу сам, как привык. Спокойно. Тихо. Без чужого надзора. И даже мусор вынес в три ночи — по привычке. Вернулась Ксюша, привезла пирог, выслушала пару новых претензий от матери, и как будто ничего не изменилось.
А вот в Валере что-то сдвинулось.
Он начал медленно, но последовательно, отвоёвывать обратно территорию. Вернул рабочее кресло. Заменил кухонный нож. Повесил крючок в ванной под свою щётку и настойчиво не разрешал туда класть тёщины кремы и бритвы.
Инна Борисовна отвечала холодной войной. Если он мыл посуду, она перемывала. Если он варил борщ — она сливала и варила свой. На его окрик: «Вы что делаете?» — отвечала: «Спасаю вас от гастрита».
— А если выкинете мою еду ещё раз — я выставлю ваш холодец на лестницу, — сказал он однажды, глядя ей в глаза.
Она притихла. На день.
А потом началась новая волна — через Ксюшу.
— Ты видел, как ты с мамой разговариваешь? — упрекала жена.
— Я разговариваю спокойно. Это она командует.
— Она просто хочет, чтобы всем было удобно.
— Нет. Она хочет, чтобы было по-еёму.
Ксюша уставала. Днём — ребёнок, ночью — капризы, днём — работа в телефоне. Разговоры с матерью были проще. Она даже начала ссылаться на Инну Борисовну как на арбитра:
— Мам, скажи ему…
— Мам, ну ты же знаешь…
— Мам, он опять…
И «мам» становилось больше, чем «мы». Валера чувствовал, как из пары они превращаются в тандем «мать-дочь», с ним — третьим лишним.
Однажды Инна Борисовна потребовала, чтобы он отдал ей квитанции за коммуналку. «Проверю, переплата ли за воду — странные цифры». Он отказал. В ответ услышал:
— Значит, есть что скрывать?
Он впервые не сдержался. Сказал всё. И про нож, и про обои, и про ключи. Про то, как чувствует себя не мужем, а учеником. Что это — его квартира, его ответственность, и он не обязан сдавать отчёты.
Инна Борисовна закатила истерику. Достала таблетку из сумки. Заплакала. Ксюша держала её за руку, шипела на Валеру:
— Ну как ты можешь. Она же старается. Она ради нас всё бросила!
— Да? А может, ей просто удобно жить за наш счёт? В центре. В новой квартире. Где готовить не надо — я сам себе. Где всё крутится вокруг неё.
Он сказал это тихо, но резко. Тишина в комнате была плотной. Потом тёща поднялась. Спокойно. Взяла сумку. И сказала:
— Хорошо. Я поеду к сестре. Раз меня тут держат, как чужую.
На прощание сунула в руки Ксюше список: что и как готовить ребёнку, когда давать витамины, и с какой стороны стелить простынку.
— А ты, Валерий, — сказала она, — не забывай: младенец — это не только твой. Это наша семья. И ты в ней — гость, пока сам не научишься жить правильно.
Дверь захлопнулась. Валера выдохнул. Он ждал, что Ксюша устроит скандал. Но она молчала. Только села, глядя в одну точку. А потом сказала:
— Ты думаешь, мне легко было между вами? Вы оба меня тянете в разные стороны.
— А ты ни разу не выбрала мою, — ответил он. — Ни разу за эти полгода.
Всё шло к взрыву. Или к выходу. Он уже рассматривал варианты: снять комнату. Или предложить Ксюше самой подумать, что она хочет.
Но через неделю Инна Борисовна вернулась. Без объявления. Просто открыла дверь ключом, занесла в прихожую сумки с продуктами.
— Ну, вы тут, конечно, жили, как на вокзале. Пойду хотя бы пол поскребу.
Он стоял с чашкой кофе. И понял: она не уходит. Никогда.
С этого дня всё стало хуже.
Не громче — тише. Тёща перестала спорить, перестала комментировать. Она просто молча делала всё по-своему. Не обсуждая. Не объясняя. Будто Валера вообще перестал существовать в её реальности.
Она переставляла его вещи — не спрашивая. Он находил свою зарядку под плинтусом, свои носки — в ящике с полотенцами. Говорил: «Где мои бумаги?» — в ответ пожимание плечами: «Я убрала. А куда — не помню». Специально? Или действительно не помнит? Он уже не знал. И не хотел разбираться.
Ксюша словно застыла. Она не вмешивалась. Только реже появлялась дома — снова начались «встречи с подругами», занятия с ребёнком вне квартиры. Валера оставался с Инной Борисовной один на один всё чаще. Словно кто-то выключил звук в телевизоре: движения есть, а смысла — ноль.
Он приходил с работы, снимал ботинки, заходил на кухню — и видел, как она скребёт плиту. Чуть громче, чем нужно. Она не поднимала глаз. Только бросала:
— Придётся отмывать всё заново. Ты что, в угольной шахте ел?
Он пытался молчать. Просто есть, просто жить. Но однажды вернулся домой и не нашёл свой портфель. Ни в прихожей, ни в комнате, ни на балконе. Обошёл квартиру трижды.
— Где моя сумка?
— А, эта? Я решила её выбросить. Старая уже, вся облезлая.
— Ты выбросила мою рабочую сумку?! Там документы были. Бумаги, ноутбук!
— Не кричи. Я подумала, ты её сам не берёшь, валяется месяц. Купишь себе новую — не бедствуем же.
Ксюша вышла из ванной, держа ребёнка на руках. Сын начал плакать — чувствовал напряжение. Валера отступил в сторону, сел на стул и уставился в пол. Тёща открыла холодильник.
— И да, я купила нормальные яйца. А не вот это вот «фермерское за триста». Деньги жгут карман?
На следующий день он ушёл из дома. Не сказал, куда. Просто собрался утром, надел пиджак, взял другую сумку — и не вернулся к ужину. Ночевал у друга. Впервые за много месяцев выспался. В тишине. В пространстве, где никто не трогал его вещи, не комментировал, как он сидит, и не обсуждал стоимость туалетной бумаги.
Ксюша звонила, не поднимал. Потом написал коротко: Я не могу больше так. Мне нужен воздух.
Он вернулся спустя три дня. В квартире стояла странная тишина. Ксюша на кухне. Готовила. Без Инны Борисовны. Та была у подруги на даче. Или у сестры. Или где-то ещё — никто точно не знал.
Они поговорили. По-настоящему. Без надзора.
— Я не знаю, как между вами выстроить мир, — сказала Ксюша, глядя в кастрюлю. — Но я устала быть между. Я всё время чувствую, что делаю больно кому-то из вас.
— Ты делаешь больно себе, — сказал Валера. — Потому что ты позволяешь другим принимать за тебя решения.
Ксюша не ответила. Только добавила соль.
Инна Борисовна вернулась через неделю. Приехала с фруктами, банками, пледом. С порога оценила мусорное ведро, открытые шторы, шумный мультик на планшете сына.
— Тут бардак, конечно. Хорошо, что я вовремя приехала.
Валера сидел в кресле, держа ребёнка. Он не встал. Он даже не отреагировал. Просто погладил сына по спине. Мальчик зевнул, ткнулся носом в папу.
Инна Борисовна подошла, посмотрела на них. Хотела что-то сказать. Задержала дыхание.
— Ты опять не снял обувь, Валерий, — наконец произнесла она.
Он медленно встал, передал сына Ксюше. Подошёл к ней. Спокойно. Без крика. Без угроз.
— Мы с Ксюшей решили: ты будешь приезжать к нам в гости. Когда хочешь. Но жить — ты будешь у себя. Или у сестры. Или на даче. Я больше не готов смотреть, как в моём доме меня считают помехой.
— Это не только твой дом, — подняла голос Инна Борисовна. — Ты что, Ксюшу хочешь с ребёнком выгнать?
— Нет. Я хочу, чтобы ты поняла одну простую вещь. Мы — семья. А ты — важный, близкий человек. Но гость. И если ты хочешь приходить сюда с теплом — приходи. А если с упрёками и распоряжениями — не надо.
Она замолчала. Лицо побелело. Она отвернулась, потом снова посмотрела на него. Долго. Молча. Потом вдруг усмехнулась.
— Ну, наконец-то ты заговорил, как мужчина. Слишком поздно, правда. Но хоть сейчас.
Постояла ещё секунду. Взяла сумку. И уже на пороге, не оборачиваясь, сказала тихо, почти беззлобно:
— Ты в семье не хозяин, а гость — и веди себя соответственно, — напомнила тёща Валере.
А потом ушла. Не громко. Как будто знала, что ключ от этой двери больше не понадобится.
Бывает и такое