Когда Олеся сказала Игорю, что мама приедет на пару недель «подышать городским воздухом», он только фыркнул:
— Это она так называет контрольный визит?
Олеся вспыхнула, но промолчала. Он был не первый год женат на ней и прекрасно знал: любые попытки вставить слово — сразу скандал. А скандалов Олеся боялась с детства. Особенно с матерью. Да и с мужем — тоже.
Раиса Петровна появилась в дверях с той самой сумкой, которую Игорь терпеть не мог. Полуспортивная, с оторванной собачкой на молнии, обтрепанным дном и запахом лаванды, смешанной с хозяйственным мылом. Он пытался не дышать. Вошла как хозяйка, будто это её квартира, её коридор, её полка для обуви. Сняла ботинки, влезла в старые вязаные носки и первым делом оглядела стены.
— Ну что, не облупились ещё ваши обои? — насмешливо кивнула она в сторону кухни. — А то я предупреждала: китайские — это так, до первой влажной уборки.
Олеся вскрикнула:
— Мама, ты только зашла!
— Я же просто спросила, — развела руками Раиса Петровна. — Не ссорься, доченька. Кстати, у тебя кастрюля на плите пригорела. Или это аромат нового освежителя?
Игорь ушёл в спальню. Он знал: две недели. Надо просто перетерпеть.
Когда Раиса Петровна жила с ними, в квартире будто включали другой режим. Она была не просто вездесущей — она контролировала всё: что едят, когда спят, сколько платят за свет. Олеся пыталась сгладить углы — то сама вымоет пол в 6 утра, то извиняется за мужа, то объясняет, почему у сына плохие оценки.
Но хуже всего было то, что Раиса Петровна без спроса открывала чужие шкафы. Особенно раздражало, как она пересматривала Игоревы вещи:
— Ну что это за рубашки? Ишь ты, «дизайнерские»! Вот раньше мужчины носили нормальные сорочки, беленькие, на крахмале. А это как будто из секонд-хенда. А, ты, наверное, сам туда и ходишь?
Он не ответил. Он больше не отвечал. Слишком устал.
Поначалу он считал: женщина пожилая, просто скучно. Надо проявить терпение. Она одна, вдова, с единственной дочерью. Но терпение не помогало.
Через неделю в квартире не осталось ни одного укромного уголка, где можно было бы выпить чай без её комментариев. Даже в туалете она как-то постучалась:
— А ты знаешь, у вас вода капает из бачка? Это счётчик мотает! Надо чинить. Или тебе всё равно, сколько ты платишь?
Олеся нервничала. Видно было, что ей тяжело. Но говорить матери «хватит» не могла.
Игорь предложил один раз:
— Может, снимем ей квартиру на время?
Олеся будто ошпарилась:
— Да как ты можешь такое говорить?! Это моя мама! У неё пенсия — шесть тысяч! А ты хочешь, чтобы она платила двадцать пять за съём?
Он пожал плечами:
— Я заплачу. Пусть живёт, как ей удобно. Только не в одной квартире со мной. Я не выдержу.
— Ты эгоист! — закричала она, — Ты хочешь выкинуть её на улицу!
Он тогда ушёл. Часа на три. Просто бродил по району, пил кофе в стаканчике, сидел на лавочке. Ему казалось: это не его жизнь. Это какой-то чужой сценарий, в котором он играет роль невидимки.
К концу второй недели Раиса Петровна обжилась окончательно. Завела «свою» чашку, «своё» полотенце, перебрала аптечку. Найдя пузырёк с просроченным сиропом от кашля, устроила целую лекцию:
— У вас ребёнок! И вы вот этим его лечите? Просроченное?! Вы с ума сошли?
— Мы им не пользовались, — тихо сказала Олеся.
— Так зачем держите?! Чтобы он, не дай Бог, это выпил?! Игорь, ты что молчишь? Ты — глава семьи или кто?
Он стиснул зубы. Он не хотел скандала. Он не хотел впадать в ярость. Он хотел, чтобы это просто закончилось.
На третий день третьей недели Игорь сорвался. Это случилось утром, когда он собирался на работу. Он встал пораньше, чтобы спокойно умыться, попить кофе, но на кухне уже стояла Раиса Петровна в своем махровом халате. Она вынимала из пакета батон и громко шептала дочери:
— Не понимаю, почему он не может сам купить продукты? Что, руки отваливаются?
— Он работает, мама, — устало ответила Олеся.
— А я что, не работала? Я с шести утра вставала! А у него график — как у министра. Всё сидит в своём ноутбуке, пьёт кофе. И я ещё виновата, что не так смотрю!
— Мама, ну не начинай, — умоляюще сказала Олеся.
Игорь услышал всё. Он подошёл, спокойно, без крика, и сказал:
— Я покупаю продукты. Я оплачиваю счета. Я обеспечиваю эту семью. А вы — гость. Ведите себя, пожалуйста, как гость.
Раиса Петровна вспыхнула, прижала руку к груди:
— Ты что, выгоняешь меня?!
— Я прошу вести себя уважительно, — повторил он.
Тогда она посмотрела на дочь:
— Ты слышала? Он меня гонит. Вон. А ты молчишь.
Олеся снова ничего не сказала.
Вечером в доме стояла тишина. Даже сын — обычно громкий и подвижный — будто чувствовал: что-то не так. Он сидел в комнате и играл на планшете с выключенным звуком. Олеся перебирала посуду в раковине, будто искала в ней ответы.
Раиса Петровна лежала на диване с пледом и демонстративно кашляла. Очень громко, отрывисто, нарочито. Как будто играла больную старушку в школьной пьесе.
— Она тебя специально провоцирует, — сказал Игорь вечером, когда они остались вдвоём. — Всё как по учебнику. Жалобы, обиды, намёки. Давай поговорим серьёзно. Это не может продолжаться.
Олеся смотрела в стену.
— Она скоро уедет, — еле слышно ответила она. — Просто подожди. У неё давление, ты же знаешь. Ей нельзя нервничать.
— А мне — можно? — он рассмеялся, но смех вышел горьким. — Или мне сдать нервы в утиль?
С каждой неделей ситуация накалялась. Раиса Петровна стала заниматься воспитанием внука. Она запрещала ему играть в планшет, если не сделано домашнее задание, но оценки у мальчика всё равно не улучшались. Более того, он стал нервным, капризным, начал грызть ногти. Однажды даже сбежал с кружка — просто ушёл с тренировки, не дождавшись конца.
— Он испуган, — сказал тренер. — Такое поведение — тревожный звоночек. Поговорите с ним.
Олеся молча кивнула, но дома только пожала плечами:
— Мама с ним строго, но по делу. У него же нет дисциплины.
— У него есть страх. И он не к учителю. А к бабушке.
Раиса Петровна, конечно, всё слышала. Она всегда слышала. И в этот вечер устроила концерт на кухне. С рыданиями, салфетками и надрывом:
— Я плохая бабушка, да?! Я душу вкладываю, а они — враги мне! Зачем я вообще приехала? Чтобы вы меня втоптали?!
Олеся её обнимала, гладила по плечу. А Игорь стоял в дверях и чувствовал: что-то ломается внутри. Трескается, как перегретое стекло.
Вскоре начались финансовые разговоры. Раиса Петровна не работала — только пенсия. Но почему-то постоянно требовала, чтобы холодильник был полон, а стиральный порошок — только определённой марки, «без фосфатов». Начала напрямую просить деньги у дочери:
— Ну ты возьми с его карты. Он же тебе всё даёт. А что, разве он считает? Или он тебе доверяет, но только на продукты?
— Мама, не надо. Я у него не прошу без повода, — пробовала отбиваться Олеся.
— А я повод — это я! Я — твоя мать!
Игорь узнал об этом случайно, когда увидел в выписке онлайн-переводы на странную карту. Олеся не стала врать, но и вину не признала:
— Ей нужно было на лекарства. А я не хотела, чтобы ты злился.
— Ты могла сказать. А не тратить за моей спиной. Мы вместе живём, в конце концов.
Она промолчала.
Разговоры о съёмной квартире возвращались снова и снова. Иногда Игорь даже подыскивал варианты — один раз показал Олесе фото студии в соседнем доме. Светлая, аккуратная. Но та вспыхнула:
— Ты хочешь избавиться от неё. Просто признай это!
— Я хочу жить в своём доме. Без инспекций. Без подозрений. Без крика на кухне. Это преступление?
Но она уже не слушала. Ушла, захлопнув за собой дверь.
В тот вечер Раиса Петровна снова кашляла. На этот раз — с температурой. По крайней мере, так она говорила. Просила горячий чай, грелку, внимание. Игорь не верил, но подал чай. Молча. Потому что сын смотрел. А при сыне он не хотел быть жестоким.
Весной Раиса Петровна «временно» переехала в их комнату. Олеся сказала, что у матери спина, на диване неудобно. Игорь спал с сыном в детской. Мальчик радовался — папа рядом. Но Игорь не мог спать. Он ворочался, слушал шорохи в квартире, вдыхал запах чужих кремов и настоек.
Он больше не чувствовал себя хозяином.
Однажды соседи снизу пришли с жалобой: кто-то по ночам включал воду, лилась долго, и был слышен стук. Раиса Петровна всплеснула руками:
— Это не я! Я — как мышка! Это, может, Игорь по ночам ходит… Или вообще сантехник гремит!
Сосед ушёл, пожимая плечами. Игорь не стал оправдываться. Он и правда по ночам ходил в ванну — включал воду, мыл руки. Часто. Слишком часто. Как будто хотел смыть с себя всю эту липкую, душную атмосферу.
А потом началось с внуком. Раиса Петровна внушила мальчику, что папа её не любит. Что папа грубый. Что папа «вечно орёт». Мальчик стал замкнутым. Перестал делиться новостями. На просьбу рассказать, что случилось, только пожал плечами:
— Бабушка сказала, ты злишься, потому что я тебя стесняюсь.
Игорь не знал, что сказать. Он молчал. Как и всегда в последнее время.
Разговор, которого он боялся, всё-таки случился. Он вернулся с работы, поставил сумку в коридоре и услышал, как Раиса Петровна по телефону говорит кому-то:
— Да-да, они на меня смотрят как на паразита. Особенно он. Представляешь, даже сказал, что я вещи трогаю! А я ж просто порядок наводила. Ну и что, что в тумбочке? Это ведь общее жильё, я не ворвалась туда…
Он прошёл мимо. Молча. Как мимо забора, за которым лают собаки. А вечером, когда сын лёг спать, подошёл к жене:
— Либо мы съезжаем, либо она.
Олеся побледнела.
— Ты ставишь ультиматум?
— Да. Потому что я больше не могу. Я чувствую себя чужим в собственной квартире. Я боюсь даже громко кашлять, чтобы она не подумала, что я её копирую. Я не живу. Я выживаю.
Она долго молчала. Потом сказала:
— Мне нужно подумать.
А он понял, что всё решил.
Решение пришло к нему в ту ночь. Чёткое, холодное, как весенний лёд под ногами: если ничего не изменится — он уйдёт. Не потому что не любит сына. А потому что уже не может смотреть в глаза женщине, с которой когда-то хотел построить дом, а теперь боится сесть рядом за ужином. Всё в их отношениях превратилось в стратегию выживания. Не любовь, не партнёрство — а хрупкий баланс между её страхами и его усталостью.
Утром он собрался на работу раньше обычного. Молча, как и всегда. Но в прихожей его догнала Раиса Петровна. Стояла в халате с кружкой в руках, поджав губы. На этот раз без маски слабости.
— Ты решил выставить меня, да? — холодно спросила она.
— Я решил жить нормально. Без криков, без слежки, без контроля. Это не твой дом, Раиса Петровна. Ты в гостях. Уже очень долго.
Она молча развернулась и ушла. Не хлопнув дверью, не обронив фразы. Игорь на секунду даже растерялся — настолько не узнал её.
Когда он вернулся, её в квартире не было. Вещи остались, тапки стояли у батареи. Но сама она исчезла. На кухонном столе — записка. Чёрной ручкой, аккуратным почерком:
«Не переживайте. Я не пропала. Просто нужно время подумать. Раиса».
Олеся выглядела растерянной. За весь вечер сказала лишь пару слов.
— Она у тёти Лиды. Там переночует. Сказала, что ты её унизил.
— Я сказал правду, — Игорь тяжело опустился на диван. — А унижение — это каждый день под наблюдением. Это когда в собственных штанах чувствуешь себя арендатором.
— Ты перегибаешь, — чуть дрогнувшим голосом сказала Олеся. — Это моя мама.
Он посмотрел на неё долго. Слишком долго. Она отвела глаза.
На следующий день Раиса Петровна вернулась. Как ни в чём не бывало. Только холоднее. Уже без комментариев, без «доброе утро». Сыну — конфету, зятю — ничего. Игорю это даже понравилось. В этом было хотя бы честно.
Он ждал, что Олеся поднимет тему. Что предложит вариант. Что скажет: «Мама, давай подыщем тебе что-то рядом, но отдельно». Но ничего не происходило. Дни шли, квартира снова наполнилась сквозняком холодных взглядов.
Весной у Игоря сорвался важный проект. Он вернулся домой поздно, молча бросил портфель, сел на кухне. Олеся вымыла посуду и легла. И только Раиса Петровна осталась, как привидение.
— Ну и что дальше? — спросила она тихо, подливая себе чаю. — Уйдёшь? Бросишь? Или будешь так жить, как тряпка?
Он впервые посмотрел на неё внимательно. Не как на тещу. Как на женщину, которая просто выкачивает всё, что может.
— А вы не боитесь, что останетесь одна?
— Я уже одна. Меня никто не слушает. Дочь прогибается под мужа. А муж… он просто хочет выгнать меня. Всё просто, Игорь. Ты хочешь тишины — купи себе беруши. Хочешь покоя — езжай в домик в лесу. А семья — это шум. Это борьба. Это компромиссы.
— Компромиссы? — он усмехнулся. — Вы знаете только ультиматумы.
— Потому что вы, молодые, не понимаете, что значит — вырастить ребёнка одной. Что значит — пахать всю жизнь, чтобы потом в старости тебя ещё и выставляли.
Он ничего не сказал. Просто встал и ушёл в спальню. Там, на полу, спал сын — опять у них, потому что «бабушка плохо себя чувствует».
Последний разговор с Олесей был коротким. Он вернулся с работы раньше обычного. На столе лежала квитанция за свет — снова с огромным перерасходом. И письмо от банка — карта дочери была подключена к его счёту. А значит — к Раисе Петровне.
— Я говорил, что так не пойдёт, — спокойно сказал он. — Я не готов содержать вашу семью. Я не обязан это делать. Я хочу жить с женой, а не в тандеме с тёщей.
Олеся сидела, скрестив руки. С глазами, полными усталости и страха.
— Она не может жить одна, Игорь. У неё гипертония. Ей страшно.
— А мне?
— Ты — мужчина. С тобой всё ясно.
Он медленно кивнул. И тогда впервые за полгода поднял голос:
— Да, я мужчина. Но не мешок для чужих эмоций. Не банкомат. Не слуга, который должен молчать, когда его обирают. Я не выдержу больше.
Она молчала. И он понял: она не скажет. Ни «да», ни «нет». Она просто снова выберет бездействие. Надеясь, что всё само собой уладится.
Он собрал вещи вечером. Тихо, быстро. Только самое нужное — пара рубашек, ноутбук, зубная щётка. Остановился в прихожей, посмотрел на жену. Она стояла в дверях кухни. Не подошла. Не удержала. Только сжала губы.
— Скажи спасибо, что я её на порог пускаю, — прошипел Игорь, прежде чем закрыть за собой дверь.
И пошёл вниз по лестнице — впервые за долгие месяцы чувствуя лёгкость.
–Ты еще не рассказал о нас своей жене? – спросила Лидочка