Когда Катя купила наконец свою двухкомнатную в «двушке» с видом на старенький парк, она почти не верила, что это правда. Кредит, конечно, тянул, как бетон на шее, но и жильё было не с родителями, не на съёме, а своё, настоящее. С мужем Виталием они к этому шли пять лет. Оба работали, копили, не ездили в отпуска. Катя – бухгалтер в частной фирме, Виталий – инженер в ЖЭКе. Никаких чудес, просто честный труд.
Квартиру им помог оформить дядя Виталия — Борис Львович. Не кровный, а двоюродный, но с замашками патриарха. Он пообещал: «Я с вами договорюсь по скидке. Бери, Катюха, мой авторитет в дело включу». И правда, договорился. И даже настоял, чтобы оформили сделку через знакомого юриста. Всё шло гладко, пока не выяснилось, что «знакомый юрист» оформил не совсем то, что надо.
Оказалось, что одна из комнат на время сделки была записана на самого Бориса Львовича — «для безопасности». А потом как-то не спешил он её обратно переоформлять.
— Да вы чего! Я же не против! Просто некогда было съездить, вот и всё, — смеялся он в ответ на осторожные намёки. — Я же вас люблю, как родных. Я вон даже жене своей сказал: если что, к ребятам жить не поедем, они молодые, им жить надо.
Катя тогда впервые почувствовала в животе тот неприятный холодок, как будто за твоей спиной кто-то закрыл дверь на щеколду.
Но пока всё было нормально. Жили своей жизнью, работу тянули, в выходные убирались, мечтали о ремонте. Иногда приходила в гости мама Кати — Светлана Аркадьевна. Добрая, тихая женщина, из тех, кто принесёт тебе пирог, а потом ещё и мусор за собой вынесет. Иногда заходил бывший однокурсник Виталия — Тоха, весельчак и холостяк, пил пиво, играл с котом, рассказывал, как «всё у него по кайфу».
Первый звоночек прозвенел летом.
— Привет, родные. Можно мы с женой у вас на пару дней переночуем? У нас воды нет в доме, опять трубы рвануло. Только пару дней, пока не починят, — позвонил Борис Львович во вторник вечером. — У вас ведь комната свободная, да?
Катя сжалась. Это была их «вторая» комната — с рабочим столом, шкафом, книгами, раскладным диваном. Они её обустроили, как хотели. Уютно, спокойно, по-своему.
— Ну да, есть, — выдавила она.
— Вот и отлично. Мы уже на такси, скоро будем.
И приехали.
Они. Борис Львович и его жена — Раиса Павловна. Женщина с лицом вечной претензии. Катя сразу вспомнила, как однажды та сказала на семейном застолье: «Ты, Катя, с виду простенькая, но хитрая. У таких много планов».
Они разулись в прихожей, поставили два чемодана, раскрыли пакеты с едой и как-то сразу обжили кухню. Раиса Павловна поинтересовалась, есть ли у Кати натуральное молоко, и, не дождавшись ответа, налила себе кофе в Катину кружку — ту самую, с кошкой, подаренную подругой.
Пара дней затянулась.
— Нам, кажется, придётся ещё немного у вас пожить, — сказал Борис Львович через неделю. — Там не трубы, там вообще всё менять надо. А пока Раисе нельзя волноваться — давление скачет. А у вас хорошо, спокойно.
Катя посмотрела на мужа. Он избегал взгляда. Потом прошептал ей вечером:
— Потерпим чуть-чуть. Он же нам помог.
Они терпели.
На кухне Раиса Павловна оставляла за собой липкие следы от компота. В ванной — свои полотенца. Она вставала первой и шумно принимала душ в шесть утра. Борис Львович занимал балкон, чтобы «дышать свежим воздухом», а по факту — курить, затягивая всю квартиру вонь сигарет.
Катя однажды осторожно сказала:
— Может, вы пока на даче у Ларисы поживёте? Там же есть место…
— А ты что, нас выгоняешь? — прищурилась Раиса. — Или уже хозяйкой себя почувствовала? Комнату-то вам кто выбил?
Неделей позже Катя застала Раису Павловну в своей спальне. Та держала в руках крем для лица.
— О, ты дома? — как ни в чём не бывало сказала та. — У тебя крем хороший, я решила попробовать. Мы ведь как родные, да?
Катя смотрела на неё молча. Слова застряли в горле.
— Тебе не жалко же? Мы тут временно, — добавила она и вышла.
Прошло три недели. Раиса Павловна перестала закрывать дверь в их комнату. Там теперь лежала её косметичка, стояли тапочки, висел халат.
На кухне она начала отчитывать Катю:
— Ты солишь слишком много. Моя печень это не переваривает.
— Да ты на работу поздно уходишь, я из-за тебя в ванную попасть не могу!
И каждый раз — в ответ скользкое «мы тут ненадолго».
— Мы уходим жить, не выживать, — сказал Катя мужу. — Либо они, либо я.
— Катя, подожди, не сейчас, у него давление…
— И у меня оно теперь. От этого.
Катя приняла решение. Но оно должно было пройти испытание временем и действиями. Она надеялась, что это просто недоразумение, что «ещё немного — и всё».
Но это было только начало.
Прошёл месяц. Катя уже перестала заглядывать в свою рабочую комнату — теперь там жила Раиса Павловна, со всеми своими пакетами, подушками, банками и запахами аптечки. Катя чувствовала себя гостем в собственной квартире. Ни уюта, ни тишины, ни своих вещей — всё занято, всё чужое.
Виталий пытался держаться нейтрально. Он уходил рано и приходил поздно. И, когда Катя жаловалась, отвечал:
— Давай не усугублять. Надо как-то мирно. Он же не чужой.
— Ты слышал, как она вчера на меня наорала, потому что я, видите ли, не купила ей киви? — Катя стискивала зубы. — Я в своей квартире на цыпочках хожу. Я стираю ей бельё, готовлю, слушаю, как она храпит сквозь стены, и не могу даже спокойно поговорить с тобой, потому что ты сбегаешь!
— Катя, мне тяжело, правда. Но не могу я ему в лицо сказать: «Уходите». Он нас просто вычеркнет. А если ещё и по документам там какая-то подстава — ты же понимаешь…
— Понимаю. Что нас просто используют. Ты тоже.
Первой попыткой хоть как-то расставить границы стал «разговор по душам».
Катя приготовила ужин — тушёную курицу с картошкой, любимое Борисом Львовичем блюдо. Накрыла на стол, достала тортик, чай, свечку зажгла. Казалось, всё идеально. Она села напротив и начала спокойно:
— Борис Львович, мы с Виталием очень вас уважаем. Но у нас в квартире стало тесно. Я не могу спокойно работать, мне негде уединиться. Может, стоит подумать, как вам устроиться в другом месте?
Борис Львович отложил вилку. Раиса Павловна молча намазывала масло на хлеб.
— Катя, ты на нас обижаешься? Мы ведь стараемся. Раиса даже полки в ванной протирала, чтобы тебе легче было. А ты — выгоняешь?
— Я не выгоняю, я предлагаю подумать…
— А у тебя с мамой хорошие отношения? — вдруг резко спросила Раиса. — Ты бы её выгнала, если бы ей плохо было?
— При чём тут мама? — Катя растерялась.
— А при том, — вмешался Борис Львович. — Мы вам не чужие. Мы вам — как семья. Только семья, видать, односторонняя.
Катя встала и пошла мыть посуду. У неё дрожали руки.
Следующая неделя принесла новую порцию раздражения. Раиса Павловна запустила традицию «тихих утренников» — включала радио в семь утра, чтобы «не отставать от мира». Пела под него. Потом занимала ванную, не закрывая дверь, и из неё неслись звуки душа, хриплые заклинания, как ей «всё болит» и «давление скачет от вашей духоты».
Когда Катя вечером попросила не занимать ванную дольше пятнадцати минут, та ответила:
— Ты хочешь, чтобы я умерла от инсульта? Знаешь, сколько мне лет?
— Я просто прошу оставить мне возможность помыться.
— Так ты сначала себе нервы полечи, а потом про ванну говори.
Через две недели пришла в гости Лена — подруга Кати с работы. Посидели на кухне, выпили чаю, поговорили.
— Катя, а кто у тебя тут живёт? Ужасно пахнет валидолом и… ещё чем-то. — Лена сморщила нос. — И почему ты такая замотанная?
Катя всё рассказала. И про документы, и про комнату, и про то, как не может спать.
Лена слушала молча, потом сказала:
— Тебя используют. И ты это понимаешь. Ванна, комната — всё временное у них становится постоянным. Вы уже ничего не решаете в своём доме.
— Я боюсь. Виталий — он не готов с ними ругаться. А если те начнут кричать, угрожать?..
— Начнут. Они и так уже этим занимаются. Но ты же не обязана жить в аду ради приличия.
Катя сделала вторую попытку. Она предложила Раисе Павловне помощь с поиском санатория: «Там вам и процедуры, и тишина, и свежий воздух».
— Санаторий? У тебя вообще совесть есть? — вскипела та. — У нас пенсия какая? Ты мне ещё интернат предложи!
Борис Львович только покачал головой:
— Вон как бывает… Всё отдал, а потом ещё и виноватым остаёшься.
— Я так больше не могу, — сказала Катя мужу. — Виталий, я серьёзно. Или ты с ними говоришь — или я ухожу. Жить с ними под одной крышей — это как спать на мине.
Он молчал. Он всё понимал. Но его тянуло назад — долг, страх, вина.
А Раиса Павловна продолжала ходить по квартире в его футболке, заглядывать в Катин телефон, угощать соседку пирожками и говорить:
— Мы тут с ребятами, как одна семья. Я им, как мать. Они мне, как дети.
Соседка подмигивала:
— Хорошо, когда родня дружная.
А Катя смотрела в окно, где светилось окно их спальни, и чувствовала, что они живут уже не как семья, а как заложники.
И ничто не предвещало, что вечер пятницы всё изменит.
В пятницу Катя вернулась домой пораньше. Хотела наконец вымыть голову, сделать маску, лечь с книжкой. Мелочи, но они держали её на плаву. Дом был тёмен и тих. Видимо, ушли. Она даже обрадовалась — наконец, немного тишины.
Кинула сумку на табурет, пошла в ванную, открыла кран — и в этот момент щёлкнул замок.
— Кать, привет! — бодро прошагал Борис Львович, за ним вошла Раиса Павловна, неся коробку с тортом и пакеты из супермаркета. — Мы тут решили чуть-чуть закупиться, Раисе захотелось компота, а мне — селёдочки.
Катя молча закрыла кран. Сердце глухо ударило — сейчас будет снова. Тапочки в ванной. Банки. Радио. Шорохи по утрам.
Раиса Павловна сразу же пошла в спальню — их спальню. Потом вышла с Катиной подушкой.
— Это твоя? У нас что-то совсем жёсткая. Поменяю пока.
Катя кивнула — как будто сама со стороны наблюдала.
На кухне Борис Львович поставил пакеты на стол и заглянул в холодильник:
— Молочка надо бы. Кефир у вас, кстати, киснет быстро. Может, холодильник пора менять? Мы бы могли в складчину взять, если уж вы в кредитах.
Катя не выдержала. Ушла в комнату, села на край кровати и долго смотрела в пол. Потом набрала Лене:
— Можно я к тебе на выходные?
— Конечно. Что случилось?
— Я устала быть доброй.
Суббота прошла спокойно. У Лены было тихо, уютно, никто не включал радио, никто не занимал ванную. Катя мыла волосы в тишине, пила кофе, читала книгу. И понимала, что может дышать.
Воскресенье к вечеру принесло тревогу. Надо было возвращаться. Она не хотела. Но тянуть тоже нельзя. У Лены было удобно, но не навсегда. А дома — ад.
Катя позвонила мужу:
— Я приеду вечером. Мне нужно с тобой поговорить. Один на один.
— Постараюсь освободиться, — ответил он сухо.
— Что значит — постараюсь?
— Они дома. Опять давление. Раиса плакала. Я не мог тебе сказать, но ты ушла, и всё рухнуло.
— Рухнуло — что?
— У неё таблетки закончились. Она перепутала дозу. Потом испугалась. Потом позвонила мне. Мне пришлось с ней в поликлинику ехать.
— Я не обязана быть жертвой, Виталий. Мы не обязаны.
— Ты меня ставишь перед выбором.
— Я тебя прошу выбрать себя. Нас. Без них.
Катя приехала поздно. Около половины одиннадцатого. Тихо открыла дверь ключом. В квартире горел свет, пахло укропом и лавандой. Она поставила сумку, сняла куртку, пошла в спальню — вторая дверь была плотно закрыта.
Из ванной доносилось пение.
Катя тихо постучала в дверь.
— Раиса Павловна, долго ещё? Мне нужно…
Молчание. Потом:
— Ванну мы заняли, не стучи.
Это было сказано с таким спокойствием и уверенностью, будто так и должно быть. Катя даже не сразу поняла, что в этой фразе главное — не сама ванна. Главное — тон. Они больше не чувствовали себя в гостях. Они уже здесь — как дома.
— Ты слышал? — спросила она, повернувшись к мужу. Он стоял в кухонном проёме, бледный.
— Я всё слышал, — сказал он тихо. — Прости, что так долго тянул.
— Что теперь?
Он помолчал. Потом кивнул:
— Завтра мы идём к юристу. А сегодня — спим у Лены. Возьмём кота и уйдём. Пусть сами варятся.
Катя не сразу поверила. Она смотрела на него, пока в ванной кто-то шлёпал босыми ногами и напевал про любовь и корабли.
— Ты уверен?
— Да. Просто… слишком поздно понял, как нас съели.
Когда они выходили из квартиры, Катя вдруг вспомнила, как в первый вечер Борис Львович сказал: «Я вон даже жене своей сказал: если что, к ребятам жить не поедем».
Вот только не сказал — кому именно они это пообещали.
Всю дорогу до Леныного дома Катя молчала. А потом, уже на её диване, с пледом на плечах, вдруг сказала:
— Знаешь, что самое страшное?
— Что?
— Я думаю, если бы мы не ушли сегодня — они бы через месяц всерьёз сказали: «А может, вы себе снимете что-то? А нам и тут хорошо».
Они сидели молча. В открытом окне шумел ветер, кот мурлыкал у ног.
А в той самой квартире, что они выстрадали и создали, раздавался плеск воды и голос Раисы Павловны:
— Боря, я сказала — в ванну больше не пускай. А то опять будет лезть со своими масками!
— Хорошо, хорошо. Я же сказал ей: ванну мы заняли, не стучи.
Катя вздрогнула. Но уже не побежала.
Настоящая родня