— Я только на время, — сказала Наталья Викторовна, когда впервые переступила порог их квартиры с двумя чемоданами. — У меня трубы лопнули, мастер через неделю только сможет. Где ж мне деваться, вы же семья.
Максим тогда кивнул, улыбнулся сквозь зубы. «Семья», ага. Он запомнил: на неделю. Прошла неделя. Потом вторая. А теперь Наталья Викторовна живёт с ними уже третий месяц, и ремонт у неё всё не заканчивается. Хотя когда он мельком заглянул в её квартиру, там не пахло ни стройкой, ни сломанными трубами. Только свежий запах кофе и вазочки с печеньем.
— Ты преувеличиваешь, — говорила Катя, его жена. — Ну подумаешь, мама немного задержалась. Она же помогает! Варит борщи, стирает, убирает. Это же хорошо.
Максим сжимал зубы, когда слышал это «помогает». Помогала она странно. Например, складывала его документы «наверняка», и потом он три дня искал страховку на машину. Или выкинула с балкона ящик с инструментами — мол, пыльные, зачем такое держать в доме? Самый эпизод из детектива: Наталья Викторовна выкрутила настройки в стиральной машине, и теперь все его футболки выглядели так, будто в них играли в футбол всей сборной.
— Может, ты просто не умеешь с ней общаться? — предполагала Катя, сидя у зеркала и крася ресницы. — Ты же знаешь, она добрая в душе, просто… ну, у неё характер такой.
У Натальи Викторовны действительно был характер. Характер, который входил в дом как хозяйка и шаг за шагом перестраивал жизнь всех под себя. Максим начал ощущать себя посторонним. В своём доме. За свои деньги, между прочим, купленном в ипотеку, которую платил он.
Катя в этом доме чувствовала себя скорее гостьей. Могла оставить чашку на тумбочке, полотенце на кресле — и через секунду всё уже было прибрано, перемещено, заменено. Наталья Викторовна любила порядок. Но порядок у неё был особый: не свой — не трогай.
— Я положила твои гантели в кладовку, они только место занимают, — говорила она невинно. — А на балконе теперь у меня зелень будет — укропчик, петрушечка, лучок. Полезно.
Это был его балкон. Его отдушина. Место, где он курил в одиночестве, даже не вдаваясь в осуждения Кати. Балкон принадлежал ему… пока не появился ящик с землёй, лейка и ящики с рассадой.
Он пытался разговаривать с Катей. Мягко, потом — жёстче. Потом — прямо. Катя вздыхала, смотрела в сторону и отвечала не в попад:
— Ну что я могу сделать? Вы обе важные для меня. Мама просто… ей тяжело одной, понимаешь?
Понимал. Но что делать с этой тяжестью, которая каждый день садилась ему на плечи, он не знал.
Начались первые скандалы. Наталья Викторовна однажды вскрыла посылку, которую он ждал — с запчастями для компьютера. Не потому что хотела что-то украсть. Она просто хотела знать, что он заказывает. Мол, в доме не должно быть тайн.
— У нас всё общее, — заметила она, когда он, закипая, спрашивал, с чего это она полезла в его коробку. — Вы ведь семья. А я — тоже семья. Или ты так не считаешь?
Максим начал уходить из дома всё позже. Засиживался на работе. Мог полдня просидеть в машине у дома, слушая музыку и тупо глядя в окно. Вернувшись, он видел один и тот же пейзаж: мать жены у телевизора, Катя на кухне. Тишина. Или взрывоопасная пауза перед бурей.
Иногда он ловил себя на мысли, что всё мечтает: Наталья Викторовна собирает чемоданы. Уезжает. Возвращается домой. Или в санаторий. Или на дачу. Главное — уходит.
— Я только до зимы, — бросила она как-то в разговоре. — А там, может, и дальше побуду. Всё равно, что мне в моей квартире одной. Здесь-то жизнь, семья, внуков, может, дождусь…
От слов «дальше побуду» у него внутри всё упало. Как будто кто-то поставил крест на его личном пространстве. Или на браке. Он не знал, что именно.
Ситуация вышла на новый уровень, когда речь зашла о деньгах.
— Я тут в магазин ходила, продукты купила, — сказала Наталья Викторовна. — Две тысячи. Мне вернуть?
Он протянул. Вроде как не жалко. Но — вернуть? Он-то думал, это она помогает. Она же «в семье», как сама говорила.
На следующий день она купила мясо. Потом порошок. Потом полотенца. А потом принесла список. «Я просто веду учёт. Так честнее», — объяснила она.
Катя отмахнулась:
— Ну она же не работает. Пенсия маленькая. Что тебе трудно, что ли?
Максим тогда всерьёз задумался о том, где проходит черта между добротой и наглостью.
Он начал считать. Сколько она сидит дома. Сколько ест. Сколько потребляет света, воды. И сколько стоит ему это «на время».
В один из вечеров он пришёл домой, а его наушники оказались сломаны. Наталья Викторовна призналась:
— Да я нечаянно села. Не заметила. Извини, конечно. Но зачем ты их тут оставил, на диване?
Он молчал. Просто смотрел в стену. Его любимые, дорогие наушники. Подарок себе на день рождения. Единственная вещь, которую он берег. Его уголок тишины — разрушен. Как и всё остальное.
Катя в тот вечер не пришла. Задержалась на работе. Или у подруги. Максим понял, что сейчас — некуда деться. Он и она. И всё, что накопилось.
Он зашёл на кухню, увидел её спину у плиты и спросил:
— Слушайте, вы ведь обещали уехать через неделю. Вы когда вернётесь к себе?
Наталья Викторовна выпрямилась. Медленно повернулась. И впервые за всё время он увидел в её глазах не притворную ласковость, не покровительство, а что-то другое. Лёд.
— Ты мне не сын, чтобы я тебе борщи варила, — сказала она спокойно. И повернулась обратно к плите.
Максим вышел из кухни, как из клетки с хищником. Сердце билось, будто после пробежки, хотя он ни шагу не сделал. В голове шумело. Не от слов — от тона. Спокойного, холодного, обволакивающего, как промозглая осенняя сырость.
Катя пришла поздно. Беззвучно вошла, как вор. Он сидел в комнате, без света, с телефоном в руке, но экран был давно погашен. Просто сидел.
— Ты чего не спишь? — спросила она с порога. — Всё нормально?
— Нормально, — сказал он и сам удивился, как ровно это прозвучало.
Утром Наталья Викторовна вела себя как ни в чём не бывало. Подогрела кашу, нарезала хлеб, поставила на стол.
— Вот, завтракайте, пока не остыло, — бодро сказала она.
Он отказался. Просто взял чашку кофе и ушёл на работу. Но внутри уже шёл какой-то процесс. Как будто нечто треснуло. И в эту трещину потекло раздражение, злость, обида. Он не хотел конфликта. Но он больше не мог его избегать.
На работе он обсуждал с коллегой один проект, но мысли всё время ускользали. Виктор, старший аналитик и друг по совместительству, вдруг бросил:
— Ты выглядишь, как будто спишь на гвоздях. Всё так плохо?
Максим пожал плечами. Сначала не хотел говорить. Потом рассказал. Без подробностей, но с нужными акцентами: тёща, живёт долго, вмешивается, ведёт себя как хозяйка.
— А квартира чья? — уточнил Виктор.
— Моя. Ну, наша. Но ипотека на мне. Я её тащу.
— Тогда всё просто, — сказал Виктор. — Надо поставить границы. Жёстко. Ты не жилец в доме, ты его владелец. Она — гость. А не наоборот.
Слова казались правильными. Но, как только он представил себе, как говорит Наталье Викторовне: «Собирайтесь и уходите», — внутри всё сжималось. Будто он собирался выкинуть старую собаку зимой на улицу.
Вечером он решился. Ждал, пока Катя войдёт в ванную. Подошёл к тёще, что сидела с вязанием у телевизора. Сел напротив. Наталья Викторовна подняла взгляд, спокойно, внимательно.
— Я не хочу больше жить в таком формате, — начал он. — Это не работает. Вам нужно вернуться к себе.
Пауза. Потом — кивок. Без скандала.
— Понимаю, — сказала она тихо. — Мне мешает ваше присутствие. Я ощущаю себя обузой. Спасибо, что наконец озвучил.
Максим опешил. Это было… слишком легко.
— Я соберусь в течение недели. Надеюсь, это устроит?
Он кивнул. Хотел что-то сказать — смягчить, объяснить, но она уже поднялась, пошла в комнату. Дверь за ней закрылась глухо.
Когда Катя вышла из ванной, он рассказал ей. В общих чертах.
— Я понимаю, тебе тяжело, — сказал он. — Но я не могу больше жить в постоянном напряжении. Мне некомфортно.
Катя молчала. Долго. Потом кивнула.
— Наверное, ты прав. Я тоже устала.
Он обнял её. Почувствовал облегчение. Им предстоит трудный разговор, но хотя бы — без третьих лиц.
Тёща уехала через четыре дня. Без драмы. Без слёз. Сказала: «Спасибо за гостеприимство». Всё выглядело почти идеально. Подозрительно идеально.
Катя после этого стала чаще бывать дома. Они начали ужинать вдвоём. Говорить. Смеяться. Даже сходили в кино. Казалось — всё налаживается.
Но спустя две недели Максим обнаружил странное. Сначала — коробку с продуктами в прихожей.
— Ты что, в магазин на месяц сходила? — удивился он.
Катя смутилась:
— Это мама передала. Ну, так… помочь.
Потом — записка в книге: «Не забывай проветривать чаще. В квартире пахнет сыростью».
— Ты была у неё? — спросил он.
— Нет. Она просто… заходила, пока нас не было. Я дала ключ. Чтобы цветы полить, пока мы в субботу ездили к твоим.
Он сжал кулаки. Хотел сказать: ты дала ключ? без спроса? Но промолчал. Пока.
Следующие несколько недель стали хуже. Наталья Викторовна больше не жила с ними. Но теперь была везде.
— Мама просила передать, чтобы ты в следующий раз сам купил фильтр для воды. Она говорит, ты используешь много, а меняешь редко, — с невинным лицом сообщила Катя за ужином.
Максим поставил вилку. Смотрел в жену — и не узнавал. Словно она не его жена, а проводник между ним и человеком, которого он хотел удалить из дома.
— Давай одно уточнение: я не на неё работаю. И если кто-то что-то просит, пусть обращается ко мне напрямую. Не использует тебя как почтальона.
— Не надо так, — испугалась Катя. — Она просто… заботится.
Он усмехнулся. У него было другое слово. Совсем другое.
Ночью он проснулся от того, что в почтовом ящике кто-то шуршал. Он выглянул в глазок. Никого. Но утром нашёл листок: «Ты стал грубым. Переосмысли поведение. Дом — это не только стены, это ещё и люди».
Без подписи. Без даты.
Он понял: игра продолжается. Только теперь в режиме скрытого давления.
Сначала он хотел порвать листок. Потом — нет. Сложил и спрятал в ящик. Как улику. Или напоминание.
Он начал видеть Наталью Викторовну в мелочах. Как будто она поселилась в доме не физически, а в воздухе.
Катя перестала улыбаться. Стала тихой. Словно ждала, что он сорвётся. Или наоборот — уедет. Она держалась между двух линий фронта. И проигрывала на обоих.
— Может, съездим куда-нибудь на выходные? — предложил он как-то. — Вдвоём. Без телефонов. Просто уедем.
Катя долго смотрела в чай. Потом тихо сказала:
— Мама на следующей неделе попросила остаться у нас на пару дней. У неё снова проблемы с соседями. Шум, ругань. Она говорит, у неё начались панические атаки.
Максим не сразу ответил.
— Я знал, что она вернётся. — Он встал из-за стола. — Вопрос был только когда.
Вечером в пятницу Наталья Викторовна снова стояла на пороге их квартиры. Та же сумка, те же тапочки в пакете, та же вежливая улыбка:
— Надеюсь, я не вовремя?
Он не ответил. Просто отошёл в сторону. Катя суетилась, как всегда: ставила чайник, раскладывала еду, щебетала, будто им действительно было в радость это возвращение.
На ужине Наталья Викторовна рассказывала, как на неё кричал сосед, как она еле добилась участкового и как «в своём возрасте чувствует себя никому не нужной».
Максим не вступал. Ел молча. Но с каждой минутой чувствовал, как в груди накапливается тяжесть. Как будто с кухни тянет холодом. Он не был уверен, что выдержит ещё одну зиму в этом формате.
Суббота выдалась дождливой. Он с утра поехал в автосервис — мелкий ремонт. Вернувшись, застал странную сцену: Наталья Викторовна рылась в тумбочке в коридоре. Его тумбочке. С его вещами.
— А вы что здесь делаете? — резко спросил он.
Она не вздрогнула, не смутилась.
— Хотела найти щётку для обуви. У вас тут всё вперемешку. Никакого порядка.
— Вы не имеете права лазить по моим вещам. Это мой дом.
— Вот только не надо пафоса, — фыркнула она. — В вашем доме живёт ваша жена. А я — её мать. Имею полное право.
Катя вышла из кухни, как раз в этот момент. Максим ждал — вот сейчас она поддержит. Скажет, что это перебор. Но она молчала. И глаза у неё были усталые, как у человека, который хочет спрятаться под пледом и выключить жизнь.
— Ты можешь хоть один раз за меня заступиться? — спросил он у неё прямо. — Хоть один?
Катя отвела взгляд.
— Не сейчас, пожалуйста.
Вечером он закрылся в спальне. Уткнулся в ноутбук. Попробовал работать. Не получалось. Мысли крутились вокруг одного и того же: этот дом — больше не его дом. У него нет зоны покоя. Нет безопасного пространства. Всё отвоёвано.
Он написал Виктору:
— Как у тебя с той идеей с подработкой в другом городе?
Через десять минут пришёл ответ:
— Есть реальный вариант. Месяца на три. Хочешь — завтра позвоню, всё устроим.
Он долго смотрел на сообщение. Потом положил телефон.
В воскресенье тёща решила готовить обед. Запах курицы с чесноком расползался по квартире, но в Максиме это вызывало не аппетит, а тошноту. Как будто кто-то снова закрыл дверь на замок, и ты остался внутри.
— Вы поедете сегодня? — спросил он Наталью Викторовну между делом. — Вы же говорили: «на пару дней».
Она поставила противень в духовку, повернулась.
— У меня давление. Не сегодня. Послезавтра, может. У вас же есть комната, что я, мешаю кому?
Он хотел сказать: «да, мешаете». Но слова застряли. Не из страха. Из бессилия. Из той самой пустоты, что приходит, когда всё уже понято, но сказать это — как бросить камень в уже треснувшее стекло.
В понедельник он пошёл в банк. Узнал, сколько осталось платить по ипотеке. Посчитал — если продать квартиру сейчас, останется немного, но хватит на первоначальный взнос в другом районе. Без лишних людей. Без воспоминаний.
Он купил коробки для переезда. Катя вечером спросила:
— Зачем?
— Хочу освободить одну комнату. Может, под кабинет.
Она кивнула. Не задавала лишних вопросов. Наверное, что-то почувствовала. Или знала.
На следующий день он сказал прямо:
— Я подал заявление на перевод. По работе. В другой город. На три месяца. А может, и дольше. Пока не решил.
Катя молчала. Сначала. Потом пошла на кухню. Долго мыла чашку. Потом сказала:
— Ты уходишь?
— Я ухожу, пока не поздно.
— А я?
Он не ответил.
Он уехал через неделю. В маленьком чемодане — документы, одежда, ноутбук. Больше ничего. Ни фотографий, ни сувениров, ни книг.
Виктор встретил его на вокзале.
— Рад, что решился. Хочешь — начнёшь всё с нуля. Без этих… прицепов.
Максим усмехнулся:
— Я не сбежал. Я просто выбрал воздух.
Прошло два месяца. Он не звонил Кате. Она — ему. Однажды в почтовом ящике, уже по новому адресу, он нашёл письмо. Без обратного. Внутри — вырезка из журнала, рецепт борща. И подпись: береги себя. ты упрямый, но, может, в чём-то прав.
Он сжал бумагу. Сел. Подумал.
А потом скомкал лист и бросил в корзину.
И вспомнил, как однажды она стояла у плиты, поворачивалась и произнесла:
— Ты мне не сын, чтобы я тебе борщи варила.
Теперь у него был только один вопрос: а кто тогда он был в этом доме вообще?
– Артем неплохой парень, просто ему с женой не повезло, – сказал муж