Когда Ксюша с Сашей брали ипотеку, они сразу обсудили — будет тяжело, но справятся. Без помощи родителей. Самостоятельность была для неё принципиальна: она выросла в семье, где мать постоянно напоминала, кто за что заплатил, и каждый подарок оборачивался цепочкой претензий. Саша, напротив, был из тёплого и шумного клана, где по воскресеньям готовили ужин на двадцать человек, и каждый считал себя вправе зайти без стука.
Дом строился в Подмосковье. Маленький, но аккуратный. Проект Ксюша рисовала сама — с прицелом на практичность: вместо кухни-гостиной — две раздельные зоны, чтоб, если кто-то захочет поваляться в тишине, не мешал остальным. Комнату под кабинет выделила отдельно: работала удалённо, в рекламе, иногда по двенадцать часов в день. Саша трудился на производстве — уставал, но приходил домой с улыбкой. Их быт был не идеальным, но честным.
Первая гроза пришла через год после переезда.
— На следующей неделе приедут мои, — сообщил Саша за ужином. — Мать с отцом, и Лёха с Веркой, с детьми.
Ксюша уронила вилку.
— Все? А где они спать будут?
— Да у нас места хватит! В зале на диване, в детской на полу матрас надуем. Им не привыкать, ты что, они же как дома.
— Ну, они-то, может, как дома, а я — нет.
Саша обиделся. Сказал, что это ненадолго, всего на недельку. Что его родители — не чужие. Что Верка — его сестра, и у них дети маленькие. «Ты бы могла и войти в положение.»
Ксюша не стала спорить. Подумала: ну ладно, неделя, не умру. Хотя с Веркой у них сразу не сложилось. Та, ещё на свадьбе, шептала: «Ты, главное, Саньку-то не строй. Он у нас человек компании. А ты что-то слишком серьёзная.»
Когда родственники приехали, дом перестал быть домом. Шум, громкий телевизор, нескончаемые перекусы, грязные тарелки в раковине. Лёха курил прямо на крыльце, пепел смахивал в клумбу. Верка угощала детей чипсами, потом злилась, что те не едят суп. Мать Саши всё время перемывала посуду, ворча, что «у Ксюши, конечно, своя система, но где тут у неё соль найти, чёрт ногу сломит».
Саша не замечал напряжения. Он был счастлив: отец помогал ему с забором, брат таскал дрова, дети играли с ним в мяч. А Ксюша, приходя в обед на кухню, натыкалась на Верку в её халате и с ногами на диване. А когда просила убавить звук мультиков, та пожимала плечами:
— Да ладно, пусть повеселятся. Тебе что, жалко?
Ксюша держалась. Напоминала себе: «Ты взрослая. Это всего неделя». Но когда утром в её кабинете — том самом, где она вела зумы с московским офисом — оказались сушиться чьи-то детские носки и лего на стуле, она сорвалась.
— Здесь нельзя трогать ничего! Это моя работа! Вы же сказали, что в детской будете спать!
Верка округлила глаза.
— Успокойся, ты чего такая нервная-то? Мы ж ничего не сломали. Тоже мне, кабинет…
Ксюша встала ночью и разложила всё обратно. Плакала в ванной, чтобы никто не услышал.
Но через неделю они уехали. Саша обнял жену:
— Ты молодец. Спасибо, что потерпела.
Она кивнула. Только с тех пор просыпалась от шорохов — вдруг опять кто-то по коридору шаркает. А потом началось по новой.
— В июне снова приедут, — сказал Саша как ни в чём не бывало. — На две недели. Там у Верки отпуск.
— Саша…
— Ну не оставлять же их в городе! Им там душно, с детьми тяжело. А у нас свежий воздух, дача рядом.
— Но это наш дом.
Он пожал плечами. Вроде и наш, но и их вроде. Ведь «свои же».
Так началось лето, которого Ксюша боялась. И правильно. Потому что на этот раз Верка приехала не просто в гости. Она приехала — как хозяйка.
Верка привезла с собой не только детей, но и сумку с кухонной утварью. В первый же день она деловито отодвинула Ксюшину сушилку и развесила свои полотенца, разложила приправы, переставила кастрюли.
— Так удобнее, — объяснила она бодро. — У тебя сковорода вся поцарапанная, я свою взяла, не переживай.
Ксюша наблюдала за этим, как за вторжением. Она не ругалась, не устраивала сцен, только шептала Саше вечерами:
— Ты видишь, что она делает? Это не гостевой визит. Она уже живёт тут.
— Не выдумывай. Она просто любит порядок по-своему.
На третий день Ксюша пришла с работы — как раз был плотный проект, сроки поджимали — и увидела, что её ноутбук переставили на кухню.
— Нам мультики надо было включить, розеток не хватало, — объяснила Верка. — Да и вообще, ну что ты в этом углу сидишь целыми днями, как мышь? На кухне веселее.
Саша был на смене. Ксюша развернулась, молча вернула ноутбук обратно. А на утро в рабочем чате её спросили, почему на фоне созвона кричал кто-то: «Сделай ему бутер, он голодный!»
Она села за стол, голова кружилась.
На следующей неделе Ксюша попросила Верку с детьми съездить в город — «погостить у своей мамы». Та обиделась до истерики:
— Ты что, выгоняешь нас?! После всего?! Я твою плиту от жира отдраила! Я твоим же детям конфеты привезла, между прочим, а ты…
— У меня нет детей, — тихо сказала Ксюша.
— Ну в будущем! Неважно. Главное — отношение!
Вечером Саша пришёл домой, недовольно посмотрел на жену:
— Ты с ума сошла? Она же просто хотела помочь. Что такого?
Ксюша ничего не ответила. В груди сжималось — не от злости даже, от ощущения беспомощности. Она была как человек, которого поселили в кладовке. Убрать чужие вещи — значит оскорбить. Просить тишины — значит быть черствой.
Дальше — больше.
Верка однажды устроила «вечер встреч» — пригласила знакомых с дачи, устроила шашлыки. Не спросив. Ксюша вышла из дома, когда на её любимом пледе кто-то поставил банку с маринованными огурцами.
— Ты же не против! — крикнула Верка вслед. — Всё же для своих!
Она не отвечала. В тот вечер она поехала в город — к подруге Вике, осталась ночевать. Вика выслушала, помолчала и выдала:
— А он вообще понимает, как ты живёшь? Это же вторжение. Словно в тебя заселились. Ты что, с этим мириться будешь?
Ксюша тогда не знала, что ответить. Потому что каждый раз, как она пробовала говорить, Саша закрывался.
Он не кричал, не ругался. Просто говорил:
— У тебя сложный характер. Но я же с твоей матерью терплю.
— Ты с ней три раза чай пил, Саша. За шесть лет.
— Не суть. Главное — мир в семье.
Но мира не было.
На работе Ксюша стала пропускать сроки. Вечерами её трясло, когда она слышала, как по лестнице скачут Веркины дети. А потом…
Потом Верка испекла пирог. И добавила туда арахис. Не предупредив.
Саша лежал под капельницей почти сутки — у него была сильная аллергия. В больнице врач сказал: «Вы бы предупреждали, у него же реакция тяжёлая.»
Ксюша вернулась домой одна. Верка сидела на кухне и болтала с подругой по телефону.
— Да, его баба опять нос воротит. Всё ей не так. Ну, она ж типа у нас городская принцесса, с замашками. Надо б её к нам, в Тулу, на завод, на три смены. Глядишь — мозги бы вправились.
Ксюша вошла, и Верка аж подпрыгнула.
— Ой, я ж не про тебя, не принимай на счёт…
— А про кого? — спросила Ксюша спокойно. — У тебя тут ещё кто-то живёт?
Верка встала.
— А ты чего в таком тоне? Я тебе что, враг?
— Ты — человек, который живёт в моём доме, ломает мои правила и смеётся за моей спиной.
— Ой, да ты просто психуешь! Надо расслабиться!
— Уезжай, — сказала Ксюша. — Завтра же.
Та посмотрела с вызовом.
— Это Саша должен сказать. Это его дом тоже.
Она оказалась права. Саша приехал вечером. Ксюша рассказала всё. Про ноутбук, про крики, про подругу, про пирог, про подслушанный разговор.
И тогда он впервые не встал на её сторону.
— А что ты им скажешь, выгоняй? Это же мои родные!
Ксюша стояла у окна, закутавшись в плед. За стенкой кто-то опять включил мультики на полную громкость — несмотря на поздний час. Саша молчал. Сидел на кухне, разбирая какие-то провода от зарядки, будто искал там спасение.
— Я тебя не понимаю, — наконец сказал он. — Ну подумаешь, шумно, подумаешь, съели твой творог. Это же не катастрофа. Это семья.
— Твоя, Саша. Не моя.
Он отложил зарядку, посмотрел ей в глаза:
— Но ты же и моя семья. Так что мы все — одна семья. Или нет?
Ксюша не знала, смеяться ей или плакать. Она не узнавала в этом уравнении себя. Где «все» — это его родня, шумная, вездесущая, нахальная. А она — обслуга, без права голоса.
Следующее утро стало поворотным.
Когда она зашла в ванную, обнаружила, что её косметичка открыта. Один из Веркиных детей рисовал себе «бороду» тушью. Ксюша выдохнула. Но когда пошла на кухню, увидела, что её кружка валяется в раковине, облизанная с двух сторон, рядом — испачканный шоколадом плюшевый мишка.
— Ну ты сама же сказала, что не ревнуешь к посуде! — воскликнула Верка. — Дети попили, подумаешь. Что, у тебя кружка — фетиш?
— Нет, у меня — терпение, — ответила Ксюша и вернулась в спальню.
Через два часа она стояла у машины. Чемодан был собран за пятнадцать минут. Она поехала в город, к Вике.
Саша звонил трижды. Она не взяла трубку. Написала только:
«Поживи с ними сам. Как получится, поговорим.»
Прошло пять дней.
Ксюша на этот раз не плакала. Она гуляла, работала, смотрела на закаты. Вика уговаривала: «Ты не обязана быть удобной. Это твой дом. Ты там не квартирант.»
А потом Саша приехал. Один. В неряшливом свитере, с помятым лицом.
— Я всё понял, — сказал он с порога. — Я устал за пять дней так, как за год на заводе не уставал. Утром мультики, потом шум, потом крики. Я стал пить анальгин как витаминку. Она ещё и уборщицу привела. За мои же деньги.
Он вздохнул, сел, потёр виски.
— Уехали они. Обиделись. Мать сказала, что я тебя подкаблучником стал. Верка с Лёхой решили, что я «зажрался». Но я понял одно — ты была права.
Ксюша смотрела на него и ждала продолжения. А он молчал.
— Что теперь? — спросила она.
— Я… не знаю. Они, скорее всего, опять приедут. На Новый год. С детьми. Может, ты тогда уедешь к своей маме? Ну, чтобы без конфликтов…
Ксюша встала, подошла к окну. Снег падал редкий, как соль на мокрый асфальт. Она думала, что он скажет: «Больше так не будет.» Что он выберет сторону, поставит границы, скажет «нет» своей родне. Но он снова отступил.
И тогда она поняла — он не враг. Он просто… слаб. Не умеет говорить «нельзя», боится осуждения, хочет быть хорошим для всех.
Но хорошим для всех нельзя. Кто-то обязательно будет неудобным. И если это не Верка, значит — ты.
Она повернулась к нему и тихо сказала:
— А что ты им скажешь, выгоняй? Это же мои родные!
Он растерялся. Опустил глаза. Снова.
Она молча взяла ключи и вышла в ночь. И в этом жесте не было громкой драмы. Не было хлопанья дверью, не было «я ухожу навсегда».
Была пауза. Открытый финал. На который у каждого — свой ответ.
Останусь с ночевкой, — заявила свекровь